Ледяная принцесса - читать онлайн

1

Дом был пуст. От стен тянуло холодом. Ванну покрывал тонкий слой изморози. Кожа женщины уже начинала принимать голубой оттенок.

«Принцесса, – вот первое, что пришло в голову, когда он ее увидел. – Ледяная принцесса».

Пол был тоже словно ледяной, но он не чувствовал холода. Протянул руку, потрогал.

Кровь в ее жилах давно замерзла.

Никогда еще любовь к ней не была такой сильной. Он ласкал ее руку, словно это была душа, покинувшая тело.

Потом он вышел, не обернувшись. Он не прощался.

Эйлерт Берг не считал себя счастливым человеком. Страдал одышкой. Воздух тяжело выталкивался изо рта маленькими белыми облачками, но не здоровье было его главной проблемой.

Как не терпелось ему в первый раз лечь с ней в супружескую постель!.. Поначалу Свеа казалась такой нежной, доброй и стеснительной… Настоящая ее природа проявилась не сразу, вскоре после того, как утихли первые порывы юношеской страсти. Тогда-то он и попал к ней под каблук, где томился почти пятьдесят лет. Только потом и у него появилась своя тайна, слабый просвет, обещавший хоть немного свободы на склоне лет. Эйлерт не мог упустить такой возможности.

Всю жизнь он надрывался на рыбной ловле, а заработка едва хватало на содержание детей и Свеи. После им обоим и вовсе пришлось довольствоваться нищенской пенсией. Нечего и думать изменить что-то в жизни без лишнего гроша в кармане, поэтому подвернувшийся шанс стал для Эйлерта подарком судьбы. И это были до смешного легкие деньги; но при чем здесь Эйлерт, если кто-то готов платить за просто так?

Он и не думал этим смущаться. Стопка купюр в тайнике за компостерным ящиком быстро росла. Уже через год накопилась сумма, вполне достаточная для того, чтобы уехать на отдых в теплые страны.

Перед последним крутым подъемом Эйлерт остановился перевести дыхание и помассировал окоченевшие руки. Самое время теперь отогреться где-нибудь в Греции или Испании. По его подсчетам, жизни в нем оставалось лет на десять, не больше. Было бы обидно провести их дома, в обществе старухи.

До сих пор, если он когда и отдыхал от нее, то во время этой ежедневной утренней прогулки. Пара часов покоя и одиночества, заодно прекрасный моцион. Маршрут повторялся изо дня в день, и те, кто знал об этой его привычке, выходили на улицу поглазеть и перекинуться словечком. Эйлерту особенно нравилось встречаться с красивой девушкой из дома, что стоял высоко на холме, рядом с хокебакенской школой.

Она бывала здесь только на выходные, встречала его одна и всегда находила время поболтать о погоде. Фрёкен Александра интересовалась и прошлым Фьельбаки – темой, которую Эйлерт всегда был рад поддержать. Наконец, ему доставляло радость просто смотреть на нее. Эйлерт не мог не признаться себе в этом, несмотря на возраст. Конечно, и о ней болтали разное. Но если обращать внимание на пересуды местных кумушек, ни на что другое просто не останется времени.

С год тому назад она спросила, не затруднит ли его присматривать за домом раз в неделю, по пятницам. Все равно ведь прогуливается здесь каждое утро. Котел старый, да и водопроводные трубы ненадежны, а ей не очень-то приятно приезжать на выходные в нетопленое помещение. Он получит ключи, сказала фрёкен Александра, и будет проверять, всё ли в порядке. В поселке случаются кражи, поэтому Эйлерт должен обращать особое внимание на сохранность замка и окон.

Поручение не показалось ему особенно сложным. Раз в месяц он находил в почтовом ящике конверт с королевским, по меркам бедного пенсионера, вознаграждением. Помимо прочего, Эйлерту просто нравилось быть кому-то полезным. Тому, кто привык трудиться не покладая рук, трудно с утра до вечера шляться без дела.

Он с усилием открыл покосившуюся калитку. Во дворе громоздились сугробы, и Эйлерту подумалось, что неплохо бы отрядить кого-нибудь из мальчишек помочь фрёкен Александре с расчисткой двора. Это работа не для слабой женщины. Доставая ключи, он следил за тем, чтобы не уронить их в снег, опасаясь, что тогда ему придется встать на колени, и он больше не сумеет подняться. Наружная лестница обледенела, поэтому приходилось крепко держаться за перила, чтобы не поскользнуться.

Эйлерт собирался было сунуть ключ в замочную скважину, когда вдруг обнаружил, что дверь не заперта. Удивленный, он толкнул ее и вошел в прихожую.

– Эй, кто-нибудь дома?

Может, хозяйка на этот раз вернулась раньше обычного? Ответа не было. Глядя на поднимавшийся изо рта белый пар, Эйлерт осознал вдруг, какой холод стоит в доме. И вряд ли дело в изношенных батареях. Он сразу почувствовал – что-то произошло.

Эйлерт прошелся по комнатам – как будто всё на месте. Видеомагнитофон и телевизор стоят там, где обычно. Он осмотрел первый этаж и поднялся на второй. Лестница довольно крутая, поэтому Эйлерт крепко держался за перильные столбики. Наверху начал со спальни, по-женски обставленной, но опрятной и скромной, как и всё в доме.

Кровать была убрана. В ее ногах стояла дорожная сумка, похоже, нераспакованная. Эйлерт почувствовал себя дураком. Все говорило о том, что на этот раз фрёкен Александра и в самом деле вернулась раньше обычного, увидела, что батарея неисправна, и пошла искать помощи. Но что-то мешало ему принять это вполне естественное объяснение. Что-то здесь не стыковалось. В теле появились ощущения, как перед надвигающимся штормом.

Эйлерт осторожно продолжил обход. Следующей была маленькая мансардная комнатка с косым потолком, поддерживаемым деревянными балками. По сторонам камина стояли два кресла. И здесь все было в порядке, за исключением разве разбросанных на ночном столике газет. Эйлерт снова спустился на первый этаж. Ни в гостиной, ни на кухне он не обнаружил ничего подозрительного. Оставалась ванная, и Эйлерт почему-то медлил в нее заглядывать. В доме по-прежнему было тихо. Он постоял на пороге, посмеялся над собственными страхами и решительно толкнул дверь.

Секунду спустя Эйлерт бежал к выходу со всех стариковских ног. Вспомнив в последний момент, что ступеньки скользкие, ухватился за перила, чем уберег себя от падения по лестнице вниз головой. Тяжело дыша, зашагал по снегу через сад и выругался, когда калитку снова заело. На тротуаре остановился в полной растерянности. Снизу в темпе утренней прогулки приближалась фигура, в которой он узнал Эрику, дочь Туре. Эйлерт закричал.

Эрика Фальк устала. Страшно устала. Она выключила компьютер и вышла на кухню приготовить кофе. На нее давили со всех сторон. Издательство хотело уже в августе иметь черновой набросок, а она только-только села за работу. Биография Сельмы Лагерлёф – вот уже пятая по счету книга Эрики о шведских писательницах. И она имела все шансы стать лучшей, не чувствуй Эрика такого опустошения.

Вот уже месяц прошел со дня смерти родителей, а боль нисколько не притупилась. Разобраться с их вещами тоже быстро не получилось. Каждая мелочь в доме пробуждала бурю воспоминаний. В результате ящики паковались по многу часов, и это сопровождалось погружением в прошлую жизнь, такую близкую и в то же время недосягаемо далекую. В конце концов все было кончено, и квартира в Стокгольме передана другим арендаторам. Эрика предпочла ей родительский дом во Фьельбаке, где она могла бы спокойно работать. Он стоял на отшибе, в Сэльвике, в самом тихом месте.

Эрика устроилась на веранде. Отсюда открывался вид на шхеры, от которого у нее всегда замирало дыхание. Декорации менялись в зависимости от времени года. Сегодня, к примеру, солнце изливалось ослепительными каскадами на лед, толстым слоем покрывавший воду. Отец любил такие дни.

Горло сдавило, и воздух в комнате вдруг показался спертым. Эрика решила прогуляться. Термометр показывал минус пятнадцать, поэтому она напялила на себя все, что попалось на глаза. И все-таки замерзла, едва переступив порог, хотя и быстро разогрелась на ходу.

Было тихо, на улице ни души. Эрика слышала только собственное дыхание. Совсем не то что в летние месяцы, когда в поселке кипела жизнь. Эрика понимала, что туристический бизнес – основа благосостояния местных жителей, и все-таки не могла избавиться от ощущения, что в сезон отпусков Фьельбака словно подвергается налетам саранчи. Дома на побережье постепенно скупали. Словно многоголовый монстр незаметно, год за годом, проглатывал старый рыбацкий поселок, погружая его в призрачное состояние на оставшиеся от туристического сезона девять месяцев.

Испокон веков Фьельбака кормилась рыбной ловлей. Скудная северная природа и вечная борьба за выживание закалили народ. Тогда все зависело от того, сколько сельди заплывет в прибрежные воды. Это потом уж разглядели живописность Фьельбаки. И тогда сюда устремились толпы туристов с набитыми кошельками, а рыбная ловля утратила значение основного источника доходов. И с этого, как казалось Эрике, началось падение Фьельбаки. Потому что молодые уезжали, а старые больше грезили о прошедших временах. Сама Эрика оказалась в числе тех, кто оставил эти места.

Она прибавила шагу и свернула налево, где улица поднималась по склону холма к хокебакенской школе. И уже приближалась к вершине, когда услышала голос Эйлерта Берга. Что он кричал, размахивая руками, она разобрать не могла. Эйлерт приблизился.

– Она мертва.

Он дышал тяжело, резкими толчками. В груди как будто что-то пищало, и от этого звука ей стало жутко.

– Успокойся, Эйлерт, что произошло?

– Она лежит там… мертвая.

Эйлерт махнул рукой в сторону большого деревянного дома голубого цвета и выжидающе посмотрел на Эрику. Та поняла не сразу, но, лишь только осознала сказанное, толкнула капризную калитку и зашагала к входной двери, которую Эйлерт оставил открытой.

Эрика осторожно переступила порог. Она все еще не представляла себе, что ожидает ее в доме, но почему-то не решалась расспрашивать. Эйлерт, бледный как мел, следуя за ней, кивнул в сторону ванной на первом этаже.

– Т…там…

Эрика давно не бывала в этом доме, но где ванная, вспомнила сразу.

Она почувствовала, что мерзнет, несмотря на теплую одежду. Дверь мягко открылась вовнутрь, и Эрика вошла.

Она и сама толком не знала, что ожидала здесь увидеть после того, что сказал Эйлерт. Но в любом случае оказалась не готова к открывшемуся ее глазам зрелищу. Ванная была выложена белым кафелем, на фоне которого кровавые пятна смотрелись особенно эффектно. На какую-то долю секунды Эрика даже залюбовалась, пока вдруг не осознала, что там, во льду, самая настоящая мертвая женщина.

Эрика узнала ее, несмотря на неестественную голубизну кожи. В ванной лежала Александра Вийкнер, урожденная Карлгрен. Это ее родителям принадлежал этот дом. В детстве Эрика с Александрой были лучшими подругами. Но с тех пор миновала вечность, и теперь Эрика смотрела на ледяную принцессу почти как на незнакомку.

Глаза были прикрыты, но губы уже приобрели ярко-синий цвет. Нижняя половина тела уходила в толщу льда, верхняя точно была обвернута сверкающей прозрачной пленкой. Правая рука свисала вдоль ванны, на краю которой лежала бритва. Пальцы утопали в луже замерзшей крови. От левой руки виднелось только предплечье, чуть ниже которого торчали колени. Длинные светлые волосы Алекс замерзшим веером перевесились через изголовье ванны.

Эрика так и застыла на месте. От представшей глазам картины веяло таким одиночеством и холодом, что она медленно попятилась к двери.

Дальнейшее происходило как во сне. Тут же набрали номер «Скорой», потом дожидались приезда медиков. В такой же ступор Эрика впала, когда узнала о смерти родителей. Вернувшись домой, она первым делом налила себе большую рюмку коньяка. Возможно, это было не совсем то, что прописал бы в такой ситуации доктор, но руки дрожать перестали.

Вид мертвой Алекс воскресил в памяти картины детства. С тех пор прошло больше двадцати пяти лет. Сколько людей встретилось и забылось за это время, но Александра как будто не покидала ее все эти годы. Детьми они были близки, потом их пути разошлись. И все-таки Эрике не верилось, что Алекс могла совершить самоубийство, – что казалось самым естественным объяснением увиденному. Потому что Алекс, с которой они когда-то дружили, была самым жизнелюбивым и здравомыслящим человеком из всех, кого Эрика когда-либо знала в жизни. Красивая, уверенная в себе, она будто излучала нечто такое, что заставляло людей оборачиваться на нее на улице. Кроме того, судя по доходившим до Эрики и более чем правдоподобным слухам, судьба Алекс и в дальнейшем складывалась вполне благополучно. Она руководила галереей современного искусства в Гётеборге и была замужем за успешным и привлекательным мужчиной, с которым жила в роскошном особняке на острове Сэрё. И все-таки в конце концов что-то у нее там не заладилось…

Желая развеять тяжелые мысли, Эрика набрала номер сестры.

– Спишь?

– Ты шутишь? Адриан разбудил меня в три утра, а когда наконец уснул около шести, проснулась Эмма и захотела играть.

– А Лукас не мог тебе помочь, хотя бы в виде исключения?

Нависла гробовая тишина, и Эрика прикусила язык.

– У Лукаса сегодня важная встреча, ему надо было отдохнуть. На работе запарка, кампания перед важнейшим стратегическим выбором.

Голос Анны сорвался, в нем отчетливо слышались нотки истерии. У Лукаса всегда и всему находились объяснения. Очевидно, и сейчас сестра вещала с его слов. Он вечно готовился к важным встречам, или собирался с духом перед принятием ответственного решения, или же просто не находил в себе силы, потому что это ведь не шутки – руководить таким большим и успешным предприятием. Забота о детях – трехлетней малышке и младенце четырех месяцев от роду – целиком и полностью лежала на Анне. Поэтому на похоронах родителей тридцатилетняя сестра и выглядела на все сорок.

– Honey, don’t touch that [1].

– Тебе не кажется, что с Эммой пора говорить по-шведски?

– Лукас считает, что дома мы должны общаться по-английски. Мы вернемся в Лондон до того, как она пойдет в школу.

Лукас считает, Лукас говорит, Лукас думает – как же Эрика устала от всего этого… В ее глазах зять был порядочной дрянью.

Они познакомились, когда сестра работала няней в Лондоне. Лукас Максвелл, успешный биржевой маклер, был на десять лет старше Анны. Тем не менее она отказалась от прежних амбициозных планов и учебы в университете и посвятила себя тому, чтобы стать образцовой женой и хозяйкой дома.

Проблема, однако, состояла в том, что Лукас никогда не бывал доволен. И Анна, которая с детства всегда делала то, что хотела, быстро поблекла рядом с ним как личность. Пока не было детей, Эрика все надеялась, что сестра опомнится, оставит Лукаса и начнет наконец жить своим умом. Но когда появилась Эмма, а за ней и Адриан, стало ясно, что от зятя так легко избавиться не удастся.

– Давай сменим тему, – предложила Эрика. – Как поживают мои любимые племянники?

– Как всегда, ты же знаешь… Эмма в приступе ярости изрезала на куски несколько своих платьев, прежде чем я успела ее остановить. А Адриан третий день мучается рвотой и беспрерывно кричит.

– Похоже, пора менять обстановку… Что, если тебе приехать ко мне на недельку с детьми? Помимо прочего, ты могла бы кое в чем мне помочь. Пора наконец заняться всеми этими бумагами…

– Именно об этом мы и хотели с тобой поговорить…

Голос Анны задрожал, как бывало всегда, когда она заговаривала о чем-то неприятном. Эрика вздохнула. Это «мы» не предвещало ничего хорошего. Стоило вступить в игру Лукасу, как сестра тут же принимала его сторону. Эрика терпеливо ждала продолжения.

– Мы с Лукасом собирались вернуться в Лондон, как только все уладится с шведским филиалом. И потом, видишь ли… мы не сможем содержать здесь, в Швеции, такой большой дом. Ты ведь тоже не горишь желанием переехать сюда… ну, я имею в виду, одна, без детей, семьи и всего такого…

Нависла напряженная пауза.

– Так что ты хотела мне сказать? – Эрика накручивала волосы на указательный палец – детская привычка, напоминавшая о себе всякий раз, когда она нервничала.

– Ну… Лукас считает, что дом лучше продать. У нас нет возможности содержать его. Кроме того, по возвращении мы купим дом в Кенсингтоне. Конечно, Лукас хорошо зарабатывает, но эти деньги могут много для нас значить. Я имею в виду дом на побережье – это же миллионы и миллионы… Немцы просто с ума сходят от всех этих морских видов, и…

Анна продолжала приводить аргументы, но Эрика решила, что развеялась достаточно, и спокойно завершила разговор.

Для Анны она всегда была больше матерью, чем старшей сестрой, опекая и защищая ее с самого детства. Анна была настоящий ураган и не имела привычки заранее просчитывать последствия своих поступков, поэтому нередко попадала в затруднительные ситуации, из которых ее выручала Эрика. И таких случаев было гораздо больше, чем сама Анна могла бы вспомнить. Но теперь она уже не та, Лукас выбил из нее эту непосредственность, открытость жизни. И это было то, чего Эрика не могла ему простить.

Ночью Эрику быстро сморил тяжелый сон без сновидений, но наутро казалось, будто она почти не сомкнула глаз. Вчерашние события вспоминались словно в тумане. Тело болело от усталости. В животе урчало, и беглый осмотр холодильника убедил ее в том, что без посещения универмага «Эвас Ливс» ситуацию не исправить.

Поселок словно вымер. На площади Ингрид Бергман не было и намека на то торговое оживление, которое кипело здесь в летние месяцы. Зато превосходная видимость – ни дождя, ни тумана. На горизонте просматривался остроконечный мыс острова Валё, образующий вместе с Кроксгольменом нечто вроде узких ворот, за которыми открывался выход во внешние шхеры.

На Галербакен, уже почти на самом верху, Эрику ждала встреча, которой она предпочла бы избежать. Поэтому, лишь заслышав бесстыдно-радостный писклявый голос Эльны Персон, смутилась и стала искать пути к отступлению.

– Доброе утро. Кого я вижу в лучах утреннего солнца! Похоже, наша маленькая писательница отважилась на прогулку…

Эрика неслышно застонала.

– Вот решила дойти до «Эвы», подзакупиться.

– Бедняжка… Сколько всего в последнее время выпало на твою долю…

Двойной подбородок Эльны дрожал от возбуждения, и Эрике подумалось, что старушка похожа на маленького жирного воробья. Пальто, переливающееся всеми оттенками зеленого цвета, доходило до щиколоток, превращая тело Эльны в большую бесформенную глыбу. Руки сжимали дамскую сумочку. На голове бог знает каким чудом держалась неуклюжая фетровая шляпка цвета грязного мха. Маленькие глазки, будто защищенные жировыми складками, с любопытством глядели на собеседницу.

– Да, – призналась Эрика. – Это было нелегко…

Эльна понимающе кивнула.

– Да, я тут заскочила к фру Розенгрен… и она рассказала, что видела тебя и «Скорую» возле дома Карлгренов. Я как сердцем почувствовала – что-то там неладно. А после обеда позвонила доктору Якобссону, по своему делу, и все узнала… Он мне доверился, как ты понимаешь… у них ведь врачебная тайна, это надо уважать…

Тут фру Персон кивнула с таким видом, словно хотела показать, как она уважает врачебную тайну и доктора Якобссона.

– Ох уж эта молодежь… То есть я, конечно, не знаю, что там у нее произошло, но, признаюсь, девочка всегда казалась мне какой-то… уж слишком напряженной. Я давно знаю ее маму, Биргит, она всегда была такая… в общем, пучок нервов. А это, знаешь ли, передается по наследству. А уж воображала о себе… – фру Персон замотала головой, – особенно когда Карл-Эрик получил директорское место в Гётеборге. Тогда им и Фьельбака тесна стала – подавай крупный город. Но деньги никого не доводят до добра, так я тебе скажу… И если б девочка росла здесь, а не в городе, все кончилось бы не так плачевно. Они ведь как будто отправляли ее в какую-то школу в Швейцарии, а там известно какие порядки… Да, да, и такая жизнь ни для кого не проходит бесследно. Я ведь помню, какой веселой она была когда-то… да разве вы не играли вместе в детстве? Вот я и думаю, что…

Эльна все продолжала и продолжала, а Эрика судорожно подыскивала повод прервать разговор, принимавший все более неприятные формы. И ухватилась за первую подвернувшуюся возможность, лишь только фру Персон остановилась перевести дыхание.

– Рада была повидаться, но, к сожалению, мне пора. Вы же понимаете, как много мне сегодня нужно успеть.

Эрика придала лицу самое жалостливое выражение, на которое только была способна. Фру Персон должна была поверить.

– Конечно, дорогая, я об этом не подумала… увидеть такое… Ты уж прости старуху.

Эльна растрогалась так, что на глазах выступили слезы. Эрика вежливо кивнула и поспешила откланяться.

Облегченно вздохнув, она продолжила путь к «Эве», остерегаясь в дальнейшем привлекать внимание любопытных дам. Но удача явно не была на ее стороне. Один за другим участливые жители Фьельбаки спешили выразить свои соболезнования, и лишь завидя впереди родительский дом, Эрика облегченно вздохнула. Правда, одна реплика прочно засела у нее в голове. Кто-то сказал, что вчера поздно вечером прибыли родители Алекс. Они остановились у сестры Биргит.

Эрика выложила покупки на стол. Похоже, несмотря на благие намерения, выбор между приятным и полезным был сделан в пользу первого. С другой стороны, когда еще порадовать себя, если не в такой ужасный день? Как бы в подтверждение крамольных мыслей, заурчал желудок. Эрика выложила на блюдо две сдобные булочки с корицей – верные двенадцать красных кружков по программе «Виктвэктар» [2] – и налила в чашку кофе.

Как ни приятно было сидеть так, любуясь знакомым видом, а тишина в доме настораживала. Эрика никак не могла к ней привыкнуть. Конечно, ей приходилось и раньше оставаться здесь одной, но это было другое. Тогда ее не покидало ощущение того, что люди здесь, рядом, и кто-нибудь из них может переступить порог в любую минуту. Теперь же словно умерла душа дома.

На подоконнике лежала отцовская трубка, будто ожидая, когда же ее наконец набьют табаком. И запах на кухне все еще висел прежний, хотя и становился слабее день ото дня. Она всегда любила запах его трубки. Маленькой сидела на коленях у отца, положив голову на его широкую грудь. Запах табака прочно засел в ее платьях, внушая чувство защищенности.

Отношения с матерью были куда более сложными. Эрика не могла припомнить ни одного случая, когда бы та обняла ее, похлопала по плечу или утешила словом. Эльси Фальк не расточала нежности попусту, зато дом держала в безукоризненном порядке. Житейские соблазны были не для нее. Глубоко религиозная, как и большинство тогдашних жителей бохусленского побережья, мать жила проповедями доктора Шартау [3]. Поэтому понимала жизнь как юдоль страданий и воздаяния ждала только на небесах.

Эрика недоумевала, что отец, с его жизнелюбием и склонностью к юмору, мог найти в этой женщине, и однажды, не выдержав, задала ему этот вопрос. Он не рассердился, только опустился на стул и положил руку на плечо дочери. А потом сказал, что ей не стоит судить мать так строго. Просто некоторым людям бывает трудно выставлять напоказ свои чувства. Отец погладил ее по щеке, все еще пылавшей от гнева, но Эрика ему не поверила, оставшись при убеждении, что мать никогда ее не любила. С этим грузом на душе она и живет до сих пор.

Тут Эрике пришло в голову нанести визит родителям Алекс. Как ни тяжело терять отца или мать, в этом есть нечто похожее на предусмотренный природой порядок. Другое дело – потерять ребенка. Что может быть ужаснее? Не говоря о том, что они с Александрой когда-то дружили. С тех пор миновала четверть века, но детские воспоминания Эрики до сих пор были неразрывно связаны с Алекс и ее семьей.

Они жили на Тальгатан, на полпути между центром Фьельбаки и кемпингом в Сэльвике. Дома здесь стояли высоко. Покрытые газонами склоны круто спускались в сторону моря. Но входная дверь дома тети и дяди Алекс располагалась на тыльной стене. Некоторое время Эрика медлила, не решаясь нажать кнопку звонка. Сигнал отозвался гулким эхом и умер. Она долго ждала и повернулась было идти обратно, когда дверь наконец медленно открылась.

– Да?

– Это Эрика Фальк. Я только…

Фраза повисла в воздухе. Эрика почувствовала себя глупо, ей не к чему было представляться. Одно время тетя Улла Персон была одной из первых активисток в местной церковной общине, поэтому время от времени захаживала к матери Эрики на чашку кофе.

Хозяйка отступила в сторону, впуская гостью в прихожую. В доме не горело ни одной лампы. Конечно, до вечера было далеко, но послеполуденные сумерки уже сгущались, удлиняя тени. В комнате напротив прихожей кто-то всхлипывал.

Эрика сняла пальто и обувь. Ей казалось, что она двигается осторожно и абсолютно бесшумно, поскольку обстановка в доме просто не допускала ничего другого. Улла скрылась на кухне, предоставив гостье пройти в комнаты. Всхлипывания стихли, лишь только Эрика переступила порог гостиной.

В креслах перед огромным панорамным окном сидели, крепко держась за руки, Биргит и Карл-Эрик Карлгрен. На лицах обоих блестели слезы, и Эрика почувствовала себя неловко, словно вторглась в чье-то личное пространство. Но отступать было поздно.

Эрика заняла кресло напротив и сложила руки на коленях. Карлгрены заговорили не сразу.

– Как она выглядела?

Голос Биргит звучал непривычно робко, почти по-детски. Эрика растерялась и не нашлась что ответить.

– Одиноко. – Это вырвалось у нее само собой, о чем Эрика тут же пожалела.

– Я имела в виду… – Давящая тишина поглотила конец фразы.

– Она не лишала себя жизни, – сказала Биргит, на этот раз твердо и как будто с вызовом.

Карл-Эрик еще крепче сжал руку жены и согласно кивнул. Должно быть, на лице Эрики появилось скептическое выражение, потому что Биргит повторила еще раз:

– Она не лишала себя жизни. Никто не знал ее лучше меня, и я говорю, что она никогда не сделала бы этого. У нее не хватило бы мужества на такой поступок. Ты тоже должна это понимать, ты ведь с ней дружила.

Последнюю фразу Биргит бросила Эрике в лицо, проговаривая по слогам. При этом она то разжимала, то снова сжимала руки и смотрела Эрике в глаза, пока та, не выдержав, не отвела взгляд. Видеть горе матери Алекс было невыносимо, и Эрика наконец огляделась.

Комната показалась ей уютной, несмотря на аляповатое, на ее вкус, убранство. Гардины с подвесками и мощными воланами гармонировали с диванными подушками, сшитыми из такой же ткани с крупным цветочным узором. И повсюду стояли безделушки: резные деревянные чаши с вышитыми крестом декоративными ленточками и фарфоровые собаки с вечно влажным взглядом. Единственным, что спасало интерьер, было панорамное окно – точнее, открывавшийся за ним действительно чудесный вид. Эрике хотелось смотреть только туда, но вместо этого она снова повернулась к Карлгренам.

– Я не знаю, Биргит, – ответила она. – С тех пор прошло двадцать пять лет. Я ничего не могу сказать о том, какой она была. И потом, иногда люди оказываются совсем не тем, что мы о них думаем.

Эрика слышала, как неубедительно это прозвучало. Голос отозвался гулким эхом в тишине комнаты. И тут заговорил Карл-Эрик. Он стряхнул с себя руку Биргит и наклонился к Эрике, словно для того, чтобы удостовериться, что она не пропустит из сказанного им ни слова.

– Понимаю, как это сейчас прозвучит, но если б Алекс вздумала лишить себя жизни, она никогда – повторяю, никогда – не сделала бы этого таким способом. Ты ведь помнишь, как она боялась крови. Впадала в истерику от малейшей царапины, так что нужно было срочно лепить пластырь. Алекс могла потерять сознание от одного вида крови. Уверен, она выбрала бы что-нибудь другое – скажем, снотворное. Ни при каких обстоятельствах Алекс не стала бы резать себя бритвой, сначала одну, потом другую руку… Собственно, об этом только что сказала моя жена. Алекс была хрупкой, ранимой. Чтобы лишить себя жизни, нужно мужество, которого она никогда не имела.

Карл-Эрик почти кричал. Это был голос его отчаяния; тем не менее Эрика смутилась. Вспоминая события вчерашнего дня и то, как вошла в ванную, она снова и снова переживала это странное чувство. Тень, чье-то невидимое присутствие – выразиться точнее Эрика, пожалуй, не смогла бы. Кто-то толкнул Александру Вийкнер на самоубийство. При этом Эрика отдавала себе отчет, что это настойчивые уверения супругов Карлгрен разбередили ее собственные сомнения.

Ей бросилось в глаза сходство взрослой Александры с матерью. Биргит Карлгрен была маленькой и хрупкой, с такими же, как у дочери, светлыми волосами. Правда, вместо роскошной гривы Алекс она носила стрижку «паж». Биргит хорошо смотрелась в трауре благодаря контрасту черного и светлого и как будто осознавала это, несмотря на все свое горе. Ее выдавали невольные движения – рука, поправляющая прическу или приглаживающая воротник. Эрика помнила, какой сокровищницей показался когда-то ей, восьмилетней, платяной шкаф Биргит. Не говоря уже о шкатулке с драгоценностями.

Карл-Эрик терялся рядом с женой. Не то чтобы смотрелся отталкивающе, но как-то обыденно, повседневно. У него было вытянутое лицо с правильными чертами. Ровный пробор поднимался до самого темени. Траурная одежда невыгодно оттеняла седину.

Эрика решила, что пора прощаться, и встала. Тут же поднялись и супруги Карлгрен. Биргит выжидающе посмотрела на мужа, как будто тем самым призывая его что-то сказать. Похоже, супруги о чем-то договорились накануне прихода Эрики.

– Мы хотим, чтобы ты написала об Алекс заметку для «Бохусленинген»… о ее жизни, мечтах… о ее смерти. Для нас с Биргит это очень важно.

– Но… почему вы не хотите, чтобы это сделал кто-нибудь из «Гётеборг-постен»? Я имею в виду… она ведь там жила. Да и вы сами одно время…

– Фьельбака была и навсегда останется нашим домом, – решительно возразил Карл-Эрик. – То же касается и Алекс. Можешь связаться с ее мужем Хенриком. Он в любое время к твоим услугам, мы уже с ним поговорили. Разумеется, мы компенсируем все расходы.

Тем самым Карлгрены давали понять, что аудиенция окончена. Не успев сообразить, что к чему, Эрика оказалась на лестнице с бумажкой, на которой был записан телефон и адрес Хенрика Вийкнера. Дверь за спиной захлопнулась.

С первой секунды Эрика не испытывала ни малейшего желания браться за поручение Карлгренов, но теперь вдруг усмотрела в нем вызов своему писательскому самолюбию. Это было слишком, но, как ни прогоняла Эрика крамольную мысль, та лишь настойчивее звучала в ее голове. Вот она, идея книги, которую она так долго искала. Человек, идущий навстречу своей судьбе. Что могло заставить молодую, красивую, успешную во всех отношениях женщину лишить себя жизни? Разумеется, это не только об Алекс, но это ее история будет положена в основу. До сих пор Эрика написала четыре книги, и все они были биографиями великих писательниц. Она не чувствовала в себе мужества создать собственную историю, но знала, что где-то внутри ее такая книга уже зреет и лишь ждет часа выплеснуться на бумагу. Трагедия Алекс словно освободила ее от чего-то или же придала вдохновения, которого Эрика так долго ждала… Так или иначе, то, что Эрика знала Алекс, было большим плюсом в предстоящей работе.

Возмутительные мысли, с точки зрения любого нормального человека, но писательница в Эрике ликовала.

Кисть оставляла широкий след, красный на темном фоне. Он начал работу на рассвете и только теперь, спустя много часов, отошел на шаг полюбоваться на свое творение. Неискушенный глаз не увидел бы на полотне ничего, кроме теснящихся в беспорядке красных, оранжевых и желтых линий. Но ему эти краски кричали об оставленности и унижениях. Он всегда писал одними и теми же. Презрительный взгляд прошлого – вот что видел он, поднимая глаза на эти полотна. И продолжал писать с еще большим остервенением.

Спустя еще час он подумал о том, что заслужил утреннее пиво, и взял первую попавшуюся банку, проигнорировав тот факт, что накануне вечером стряхивал в нее пепел. Последний лип к губам, но художник жадно поглощал безвкусный напиток, пока, вылив в себя последние капли, не бросил банку на пол.

Кальсоны – единственное, что на нем было, – пожелтели от пива и мочи, и трудно сказать, чего было больше в этих высохших, неопределенного оттенка пятнах. Грязные волосы падали ниже плеч, а грудь была бледная и впалая. В общем, художник Андерс Нильсон являл собой зрелище довольно неприглядное. Зато картина, стоявшая перед ним на мольберте, свидетельствовала о большом таланте, несовместимом, казалось бы, с такой степенью падения.

Он опустился на пол напротив картины и прислонился к стене. Рядом стояла непочатая банка пива, и Андерс потянул за петельку на крышке, явно наслаждаясь хлопающим звуком. Краски кричали за его спиной, напоминая о том, чему он посвятил бо́льшую часть жизни и что потом напрочь забыл. Ну почему ей вздумалось именно сейчас все уничтожить? Почему она так и не смогла позволить всему этому просто быть? Самонадеянная шлюха, она всегда думала только о себе. Холодная и невинная, как какая-нибудь чертова принцесса. Но ему-то, как никому другому, известно, что за этим кроется. Он и она – одного поля ягоды. Они сблизились, сроднились, промучившись друг с другом год, а теперь она решила, что может все изменить в одиночку…

Черт.

Он зарычал и швырнул еще полную банку в картину на мольберте. Холст не разорвался, что разозлило бы его еще больше, но прогнулся, и банка скользнула на пол. Пиво растеклось по полотну, оставляя красные, желтые и оранжевые подтеки. Краски смешались, образовав новые оттенки. Художник с удовлетворением наблюдал за этим эффектом.

Он был алкоголик со стажем и до сих пор не оправился после вчерашней попойки, продолжавшейся почти сутки. Пиво подействовало быстро, погружая в знакомое забытье, с крепко засевшим в ноздрях запахом блевотины.

У нее был свой ключ от квартиры. В прихожей она тщательно вытерла ноги о половик – скорее по привычке, потому что на улице было чище. Потом поставила на пол контейнеры с едой, сняла пальто и аккуратно повесила на вешалку. Он наверняка был в отключке, поэтому окликать не имело смысла.

Кухня располагалась слева и была в том же состоянии, что и обычно. Груды неделями не мытых тарелок громоздились не только в мойке, но и на столе, стульях и даже на полу. Окурки, пивные банки и пустые бутылки валялись повсюду. Холодильник был пуст, но снова наполнился, после того как она выложила туда контейнеры.

Это была тесная «однушка», где единственная комната совмещала функции гостиной и спальни. Мебель появилась здесь ее стараниями. Средств едва хватило на самое необходимое, поэтому главным предметом обстановки оставался большой мольберт возле окна. В углу валялся потрепанный матрас. Она так и не смогла позволить себе купить ему нормальную кровать.

Поначалу она помогала ему следить за собой и поддерживать порядок в квартире. Постоянно что-то подтирала, подбирала мусор с пола, стирала одежду и мыла его самого. Так было много лет тому назад. Потом она сдалась и теперь следила только за тем, чтобы он не умер с голоду.

Иногда ей хотелось сделать для него больше. Вина тяжким грузом лежала на ее плечах, сдавливала грудь. Раньше, когда она, стоя на коленях, подтирала его блевотину, это воспринималось как искупление и приносило облегчение. Но это было раньше, а теперь она несла свой крест без всякой надежды.

Он лежал возле стены, весь в нечистотах. Дурно пахнущая развалина, но за неприглядным фасадом скрывался большой талант. Сколько раз она спрашивала себя, как бы все сложилось, сделай она в тот день другой выбор. За двадцать пять лет не было ни дня, когда бы она не задавалась этим вопросом. Двадцать пять лет – достаточный срок, чтобы как следует все обдумать.

Иногда, уходя, она оставляла его валяться на полу. Но не сегодня. От стен тянуло холодом, а он лежал в одном белье. Она потянула его за руку, безжизненно лежавшую на боку, – никакой реакции. Схватив обеими руками за запястье, поволокла его к матрасу, попыталась перевернуть – и вздрогнула, коснувшись пальцами мягких кожных складок на талии. В конце концов ей все-таки удалось разместить бо́льшую часть его тела на матрасе. Одеяла не было. Она накрыла его курткой, которую принесла из прихожей, и опустилась на пол перевести дух.

Многолетний физический труд укрепил ее мышцы не хуже тренировок. Иначе откуда взяться силе в ее возрасте? Ее беспокоило только, что с ним будет, когда эта сила иссякнет.

На его лицо упала засаленная прядь, которую она убрала указательным пальцем. Жизнь пошла не так, как она рассчитывала, ни для него, ни для нее. Но она сделает все, чтобы сохранить то немногое, что им осталось.

Люди отворачивались, встретив ее на улице, но она успевала поймать в их взглядах искорку сочувствия. Андерс пользовался дурной репутацией и считался почетным членом местного «клуба алкоголиков». Он имел привычку шляться пьяным по поселку, выкрикивая неприличные слова в адрес каждого встречного и поперечного, и внушал тем самым отвращение. Она же вызывала в людях только симпатию. Хотя, по справедливости, должно было быть наоборот. Если кто из них и заслуживал участия, то это Андерс. Потому что это из-за ее слабости его жизнь пошла под откос.

Она просидела на полу несколько часов. Когда он вздрагивал в забытьи, гладила его по голове и успокаивала. Там, снаружи, жизнь шла своим чередом, но в этой комнате время остановилось.

В понедельник установилась плюсовая температура, а небо заволокли дождевые тучи. Эрика всегда была осторожным водителем, но сейчас еще больше сбавила скорость, чтобы следить за боковой ограничительной линией. Она боялась, что машину занесет.

Вообще, за рулем Эрика была не бог весть что, но ценила одиночество, поэтому предпочитала автомобиль тесноте автобусного салона или электрички.

Свернув на шоссе, Эрика прибавила скорость. Встреча с Хенриком Вийкнером назначена на двенадцать часов. Она рано выехала из Фьельбаки и имеет в запасе достаточно времени, чтобы добраться до Гётеборга.

Эрика вспомнила разговор с Анной – впервые после того, как увидела в ванной мертвую Алекс. Ей до сих пор не верилось, что сестра сможет продать дом их детства. Представить только, что было бы с родителями, узнай они об этом… Но нет ничего невозможного, если в деле замешан Лукас. Эрика и раньше знала, что его подлость не знает границ, однако на этот раз он превзошел сам себя.

В любом случае имеет смысл юридически прояснить ситуацию, прежде чем всерьез заниматься домом. А до того Эрика не даст Лукасу, со всеми его затеями, сбить себя с толку. Она должна сосредоточиться на предстоящем разговоре с супругом Алекс.

По телефону Хенрик Вийкнер произвел впечатление приятного мужчины и был в курсе ее с Карлгренами дел. Разумеется, она может подъехать и задать ему несколько вопросов об Александре, если эта статья так важна для Биргит и Карла-Эрика.

Эрике было любопытно взглянуть на дом Алекс, притом что она опасалась лишний раз сталкиваться с человеческим горем. Встреча с родителями Алекс далась ей тяжело. Как писательница, Эрика предпочла бы дистанцироваться от всего этого. Изучать действительность со стороны, холодным взглядом незаинтересованного наблюдателя. Тем более что это была ее первая возможность составить представление о личности взрослой Алекс.

Они были неразлейвода уже с первых дней школы. И Эрика страшно этим гордилась, потому что Алекс была настоящим магнитом для всех, кто оказывался в поле ее притяжения. Все хотели быть с ней, притом что сама она едва ли осознавала масштабы своей популярности. Алекс отличалась застенчивостью, но того особого рода, который свидетельствует об абсолютной уверенности в своих силах – и у детей, как это позже поняла Эрика, встречается крайне редко.

Несмотря на эту свою особенность, Алекс оставалась открытой и великодушной и совсем не оставляла впечатления стеснительной девочки. Это она выбрала Эрику в подруги. У самой Эрики ни за что не хватило бы духу первой приблизиться к ней. Они оставались неразлучны, пока Алекс не переехала и не исчезла из ее жизни навсегда. Впрочем, из жизни Эрики она уходила постепенно, пока та, запершись у себя в комнате, часами напролет оплакивала их дружбу.

Так, однажды, когда она позвонила Алекс домой, никто не взял трубку. И двадцать лет спустя Эрика во всех подробностях помнила тот день, когда узнала, что Алекс переехала. Не попрощавшись и не сказав ей ни слова! Эрика до сих пор не знала, как так вышло, и, по детской привычке, во всем винила себя, полагая, что она просто наскучила Алекс.

В Гётеборге Эрика с трудом пробиралась в направлении Сэрё. За четыре года учебы она успела основательно изучить этот город, но тогда у нее не было машины, поэтому для Эрики-водителя Гётеборг по-прежнему оставался белым пятном. На велосипеде она сориентировалась бы гораздо быстрее.

Этот город вообще был сущим кошмаром для неуверенных в себе автомобилистов, – с бесконечными односторонними дорогами, оживленными транспортными развилками и непрекращающимся трамвайным грохотом, надвигающимся будто сразу со всех сторон. Помимо прочего, у Эрики возникло чувство, что все дороги ведут в Хисинген. Стоило свернуть не в ту сторону – и она непременно попадала туда.

Положение спасли указания Хенрика. Они оказались настолько толковыми, что Эрика вырулила на правильную дорогу с первой попытки, на этот раз благополучно миновав Хисинген.

Дом превзошел все ее ожидания – огромная белая вилла постройки начала прошлого века, с видом на море и уютной беседкой, навевавшей грезы о сказочных летних вечерах. Сад лежал окутанный снегом. Он был хорошо распланирован и требовал профессионального ухода, уже благодаря одним только впечатляющим размерам. Эрика миновала ивовую аллею и через высокие решетчатые ворота выехала на ведущую к дому гравийную дорожку. Потом по каменной лестнице поднялась к высокой дубовой двери. Звонка она не нашла, его заменял массивный дверной молоток.

Дверь открылась после первого удара. Эрика ожидала увидеть горничную в накрахмаленном белом чепчике, но на пороге стоял мужчина, который, вне всякого сомнения, и был хозяином дома. Хенрик Вийкнер выглядел на миллион, и Эрика возблагодарила Бога, надоумившего ее с утра тщательнее обычного позаботиться о наведении лоска.

Она вступила в холл, превосходивший размерами всю ее стокгольмскую квартиру.

– Эрика Фальк.

– Хенрик Вийкнер. Мы встречались летом, насколько я помню. В кафе на площади Ингрид Бергман.

– Да, в кафе Брюгган. Лето… боже мой, когда это было…

Хенрик пробормотал что-то в ответ, помог гостье снять куртку и жестом пригласил в гостиную.

Эрика опасливо устроилась на диване – судя по всему, старинном и очень недешевом – и с благодарностью приняла предложение Хенрика выпить кофе. Она наблюдала за ним, пока он возился с кофейной машиной, под продолжающийся обмен репликами по поводу погоды. Что и говорить, Хенрик Вийкнер не выглядел убитым горем. Хотя Эрика понимала, что само по себе это ничего не значит, ведь скорбь может выражаться по-разному.

Бывший супруг Алекс был одет в безупречно выглаженную рубашку от Чиноса и Ральфа Лорена. Темные, с черным блеском, волосы, уложенные в элегантном беспорядке, и карие глаза делали его похожим на южанина. Сама Эрика предпочитала мужчин попроще, но не могла не признать, что попала под обаяние этого типа, будто сошедшего со страниц модного журнала. Должно быть, они с Алекс были потрясающе красивой парой.

– У вас фантастический дом.

– Спасибо. Я – представитель четвертого поколения Вийкнеров, которое живет здесь. Его построил мой прадедушка на рубеже девятнадцатого-двадцатого веков, с тех пор этот дом – наша фамильная собственность. Если б только эти стены могли говорить… – Он махнул рукой и улыбнулся.

– Здорово, должно быть, каждый день иметь перед глазами историю своего рода…

– Как вам сказать… Это ведь большая ответственность, идти по стопам отца и все такое…

Он коротко рассмеялся, а Эрика задумалась. Хенрик Вийкнер не оставляет впечатления человека, которого гнетет груз ответственности. Сама она чувствовала себя неловко в этой роскошной обстановке и все пыталась поудобней устроиться на безумно красивом и в то же время каком-то очень простом диване. В конце концов продвинулась на самый краешек и, глотнув кофе, разлитый в миниатюрные чашки «мокко», подавила дрожь в мизинце. При одном взгляде на эти чашки его хотелось оттопырить; хорошо, что вовремя опомнилась.

Еще соблазнительнее смотрелось блюдо с выпечкой, и здесь Эрика не удержалась, сдавшись на милость аппетитному сахарному печенью – верные десять красных кружочков по системе «Виктвэктар».

– Алекс любила этот дом.

Эрика судорожно соображала, как подойти к самому главному, ради чего она здесь оказалась, и была благодарна Хенрику за то, что он первым затронул тему Алекс.

– Как долго вы с ней здесь прожили?

– Ровно столько, сколько были женаты, – пятнадцать лет. Мы познакомились, когда Алекс училась в Париже. Она занималась историей искусства. Я же пытался овладеть познаниями в мировой экономике, чтобы худо-бедно двигать семейный бизнес.

Меньше всего Хенрик Вийкнер походил на человека, который может делать что-либо «худо-бедно».

– Сразу после свадьбы мы вернулись в Швецию, в этот дом. К тому времени моих родителей не было в живых, и он успел обветшать за те несколько лет, пока я жил за границей. Но Алекс сразу взялась за дело. Она хотела, чтобы все было идеально. Каждая мелочь здесь – будь то обои, мебель или ковер – либо подлинник, сохранившийся с того времени, когда дом был построен, либо приобретение Алекс. Разумеется, оригиналы она реставрировала. Остальное же… Знали бы вы, сколько антикварных магазинов она обошла, чтобы найти точно такие же вещи, какие были здесь при моем прадедушке! В ее распоряжении было множество старых фотографий, и результат оказался фантастическим. При этом она еще занималась своей галереей… ума не приложу, как она столько успевала.

– Какая она была, Алекс?

Хенрик задумался.

– Красивая, спокойная, перфекционистка до мозга костей. На сторонний взгляд, могла показаться заносчивой, но только потому, что не всех подпускала близко. Алекс была из тех, за кого нужно бороться.

Эрика понимала, что это значит. Скромная харизма Алекс стала виной тому, что она с детства слыла зазнайкой. Нередко среди тех самых девочек, которые потом чуть ли не дрались за право сидеть рядом с ней.

– Что вы имеете в виду?

Эрике хотелось услышать, как Хенрик это опишет.

Он смотрел за окно, и тут Эрика впервые почувствовала, какие бури бушуют за благополучным фасадом.

– Она всегда шла своим путем, не принимая в расчет мнения на этот счет окружающих. И не от злобы – злобе не было места в душе Алекс, – а по необходимости. Она была ранима, поэтому боялась людей. Но когда ты из страха перед врагами окружаешь себя стеной, за ней могут оказаться и друзья.

Хенрик замолчал, а потом поднял взгляд на Эрику.

– Она говорила о вас.

Эрика не могла скрыть своего изумления. Она-то думала, что бывшая подруга повернулась к ней спиной и никогда больше не вспоминала – судя по тому, как они расстались…

– Одну ее фразу я хорошо запомнил, – продолжал Хенрик. – Алекс как-то сказала, что вы были ее последней настоящей подругой. «Последняя чистая дружба» – вот ее слова. Странноватая формулировка, но к тому времени я понял, что вытягивать из Алекс объяснения бесполезно, коль скоро она сама не снизошла до них. Что-то подсказывало мне, что вы занимали особое место в сердце моей жены, несмотря на все эти годы.

– Вы ее любили?

– Больше, чем кого бы то ни было. Александра была моей жизнью. Что бы я ни делал, что бы ни говорил – все крутилось вокруг нее. Самое смешное, что она ничего этого не замечала. Подпусти она меня ближе – до сих пор была бы жива. Решение проблемы было перед самым ее носом, но она так и не решилась его принять. Трусость и мужество – две стороны одной медали, в душе моей жены они образовали довольно специфическую смесь.

– Биргит и Карл-Эрик не верят в самоубийство.

– Я знаю. По логике вещей, я тоже не должен верить, но, признаюсь честно… не могу сказать, что думаю по этому поводу. Я прожил с Алекс пятнадцать лет, но так и не узнал ее.

Его голос оставался сдержанным, даже холодным, но по изменению тона Эрика поняла, что Хенрик предпочел бы и дальше обсуждать погоду. Первое впечатление о нем оказалось более чем ошибочно. Горе Хенрика было безмерно, хотя и не так откровенно, как в случае Биргит и Карла-Эрика Карлгрен. И он оплакивал не только смерть Алекс, но вместе с ней – раз и навсегда упущенную возможность заслужить ее любовь, стать ей ближе. Последнее Эрика, как никто другой, понимала из собственного опыта.

– Чего же она боялась?

– Этот вопрос я задавал себе тысячу раз, но ответ на него не знаю. А когда пытался поговорить на эту тему с Алекс, каждый раз словно оказывался перед закрытой дверью. У нее словно была какая-то тайна, которой она не хотела ни с кем делиться. Странно звучит, правда? Но, поскольку я не знаю, что у Алекс было на душе, я не могу судить и о том, на что она была способна. Я имею в виду в том числе и самоубийство.

– Какие отношения у нее были с родителями и сестрой?

– Ну… как бы вам это объяснить… – Хенрик надолго задумался, прежде чем ответить. – Напряженные. Они как будто вечно виляли хвостами друг перед другом. Младшая сестра была единственной, кто хотя бы время от времени говорил, что думает. Юлия… Но и она была еще та штучка. У меня возникало чувство, что идет какой-то внутренний диалог за тем, что они говорят вслух. Даже не знаю, как точнее выразиться. Они как будто использовали какой-то шифрованный язык и забыли дать мне код.

– Что вы имели в виду под «той еще штучкой»?

– Вы, конечно, знаете, что Юлия – очень поздний ребенок. Биргит родила ее далеко за сорок, причем к своему большому удивлению. И вот малышка стала чем-то вроде кукушкиного птенца в чужом гнезде. А ведь быть сестрой Алекс совсем не просто. Юлия не отличалась красотой – ни в детстве, ни позже… Как выглядела Алекс, вы знаете. Поэтому все внимание Биргит и Карла-Эрика было сфокусировано на старшей, а про младшую они нередко словно забывали. Юлия приспособилась к этому, научившись уходить в себя. Но мне она нравилась. Я-то понимал, что за неказистой внешностью есть кое-что… Надеюсь, найдется кто-нибудь, кроме меня, кто это оценит.

– Как она восприняла смерть Алекс? Как они вообще ладили друг с другом?

– Об этом лучше спросить Биргит и Карла-Эрика. Я не видел Юлию вот уже больше полугода. Она училась на педагога в Умео и очень неохотно приезжала домой. Даже на Рождество ее не было с родителями. Что касается отношения к Алекс, то Юлия боготворила старшую сестру. Алекс училась в пансионе, когда Юлия родилась, поэтому в детстве они виделись не так часто. Но позже, когда мы наведывались к Кальгренам, Юлия ходила за ней по пятам, как комнатная собачка. Алекс как будто не было до этого дела. Изредка она раздражалась, могла даже шикнуть на сестру. Но чаще просто ее игнорировала.

Эрика почувствовала, что беседа подходит к концу. В паузах между репликами она будто проваливалась в гробовую тишину огромного дома и чувствовала одиночество Хенрика Вийкнера особенно остро.

Эрика поднялась и протянула Хенрику ладонь, которую он взял обеими руками, задержал на несколько секунд и только потом отпустил.

– Мне хотелось бы посмотреть галерею, – сказала она.

– Хорошая идея. Это – детище Алекс, которым она очень гордилась. Она создала эту галерею с нуля, вместе с подругой, с которой училась в Париже, Франсин Бижу… правда, теперь она Сандберг. Мы общаемся, хотя и несколько реже с тех пор, как у нее появился ребенок. Сейчас Франсин, конечно, в галерее; я предупрежу ее… расскажу, кто вы, и она, конечно, тоже расскажет вам об Алекс.

Хенрик придержал дверь, и Эрика, бросив последнее «спасибо» в спину бывшего супруга Алекс, пошла к машине.

Когда она выходила из машины, небеса разверзлись. Галерея располагалась на Чальмерсгатан, параллельно Авенюн, но после получасового кружения по переулкам Эрика решила припарковаться на Хеден. Совсем недалеко, хотя под проливным дождем и какая-нибудь пара метров растянется на целую милю. Помимо прочего, парковка стоила двенадцать крон в час, и настроение Эрики сразу упало. Зонтик она с собой, конечно, не взяла, поэтому вьющиеся волосы быстро стали похожи на неудавшийся домашний перманент.

Эрика перебежала Авенюн под самым носом трамвая, прогрохотавшего в сторону Мёльдаля. Потом пробежала мимо «Валанда», памятного шумными пирушками времен студенческой юности, и повернула налево, на Чальмерсгатан.

Галерея «Абстракт» была по левую сторону, о чем недвусмысленно объявляла огромная витрина. Эрика нажала звонок и вошла в салон, оказавшийся несколько больше того, что можно было ожидать, глядя с улицы. Стены, пол и потолок были выкрашены белым, благодаря чему полотна на стенах сразу бросались в глаза.

Женщина, которую Эрика увидела в дальнем конце зала, определенно была француженкой. Жестикулируя с истинно парижской грацией, она обсуждала с посетителем какую-то картину.

– Я скоро объявлюсь, была рада увидеться, – закончила она с неподражаемым акцентом.

Эрика заложила руки за спину и прошлась по залу, разглядывая вывешенные полотна. Как того можно было ожидать из названия галереи, все они были в абстракционистском стиле: кубы, круги, решетки и другие странные фигуры… Эрика склонила голову набок и сощурила глаза. Что такого хотели сказать этим художники и почему это ускользало от ее понимания? Во всяком случае, она ничего здесь не видела, кроме немудреных фигур, какие изобразил бы любой пятилетний малыш. Но искусство надо уважать, даже если оно остается за гранью твоего понимания.

Эрика остановилась перед огромным красно-желтым полотном, когда услышала за спиной стук каблуков, цокающих по полу в шахматную клетку.

– Здорово, не правда ли?

– Да, да… очень интересно. Хотя, честно говоря, в живописи я понимаю не так много. Мне нравятся «Подсолнухи» Ван Гога… дальше, признаюсь, я не продвинулась.

Франсин улыбнулась:

– Вы, наверное, Эрика. Анри только что звонил и предупредил, что вы скоро подъедете.

Она протянула изящную руку, которую Эрика пожала, еще не успев понять, что сказала ей Франсин.

Миниатюрная дама буквально источала ту элегантность, на которую каждая француженка, похоже, имеет патент с рождения. Эрика, при своих ста семидесяти пяти сантиметрах без каблуков, чувствовала себя рядом с ней неуклюжей великаншей. Франсин была в облегающем черном костюме. Волосы цвета воронова крыла были зачесаны назад и собраны на затылке. При этом она не производила впечатления женщины, которая любит рядиться в черное; Эрике было бы легче представить ее в ярко-желтом или кричаще-красном. Похоже, Франсин носила траур. Неброский, идеально лежащий макияж не мог скрыть красноты под глазами. Эрика невольно озадачилась тем, не потекла ли ее косметика, и понадеялась на лучшее.

– Думаю, нам лучше уединиться и поговорить за чашкой кофе. Сегодня на редкость спокойный день. Прошу сюда…

Франсин провела гостью в тесную комнатку позади галереи, заставленную холодильниками, микроволновками, кофеварками и тому подобной техникой. Столик был маленький, рассчитанный не больше чем на два стула, на один из которых опустилась Эрика. Хозяйка галереи тут же поставила перед ней дымящуюся чашку. Желудок протестовал после кофе, выпитого у Хенрика, но Эрика знала по опыту многочисленных интервью, из которых брала материал для своих книг, что по какой-то непостижимой причине человека легче разговорить за чашкой кофе, чем без нее.

– Если я правильно поняла Анри, – начала Франсин, – родители Алекс попросили вас написать что-то вроде некролога.

– Все верно, – подтвердила Эрика. – Последние двадцать пять лет мы с Алекс не встречались, и мне хотелось бы знать о ней больше, прежде чем браться за эту тему.

– Вы журналистка?

– Писательница. Пишу биографии. Я не взялась бы за это, если б не Биргит и Карл-Эрик. Кроме того, это я обнаружила ее мертвой… ну, или почти так… и поэтому теперь должна взяться за это, чтобы составить другое представление о взрослой Алекс… О живой Алекс, как бы странно это ни звучало.

– Ничего странного, – Франсин пожала плечами. – Думаю, это здорово, что вы решились взяться за это ради родителей Алекс и… ее самой.

Она перегнулась через стол и взяла руку Эрики в свою, с безупречным маникюром. Эрика почувствовала, что залилась краской, и отогнала мысль о биографии Сельмы Лагерлёф, над которой работала большую часть вчерашнего дня. Франсин продолжала:

– Анри просил меня быть с вами откровенной, насколько это возможно.

Ее шведский был неподражаем, особенно мягко рокочущее «р». И Хенрика она называла на французский манер – «Анри».

– Вы с Алекс познакомились в Париже? – спросила Эрика.

– Да, мы вместе изучали историю искусства. Сошлись буквально с первых дней. Она выглядела потерянной, я чувствовала себя потерянной… Все остальное – история, как говорится.

– Как долго вы были знакомы?

– Ну… если осенью Анри и Алекс отмечали пятнадцатую годовщину свадьбы, стало быть, выходит… семнадцать лет. Из них пятнадцать вместе занимались этой галереей.

Она замолчала и, к большому удивлению Эрики, достала сигарету. По какой-то причине Эрика не могла представить себе эту даму курящей. Зажигалка в ее руке дрожала. Франсин глубоко затянулась, не обращая внимания на собеседницу.

– Она пролежала в этой ванне не меньше недели, – продолжала Эрика. – Разве вам не было интересно, куда она пропала?

Тут Эрика удивилась, как ей не пришло в голову задать этот вопрос Хенрику.

– Нет, как бы странно это ни звучало, – ответила Франсин. – Алекс… она всегда делала что хотела. Печально, но я успела привыкнуть к этому. Не раз случалось, что она исчезала на несколько дней, а потом объявлялась как ни в чем не бывало… Вот и сейчас я с минуты на минуту жду, что откроется дверь и… хотя и знаю, что на этот раз ничего подобного не произойдет.

Ее глаза влажно блеснули. Эрика опустила голову, предоставив Франсин возможность промокнуть слезу.

– Как реагировал Хенрик, когда она исчезала?

– Ну, вы же с ним встречались. Все, что делала Алекс, было для него вне критики. Последние пятнадцать лет своей жизни Анри только тем и занимался, что боготворил ее. Бедняга Анри…

– Почему «бедняга»?

– Алекс никогда его не любила. Рано или поздно он понял бы это.

Первая сигарета была выкурена, и Франсин достала следующую.

– За столько лет вы должны были хорошо изучить друг друга…

– Не думаю, что Алекс можно было изучить, но я знала ее лучше, чем Анри. Он так и не решился снять свои розовые очки.

– Хенрик сказал, будто Алекс скрывала от него какую-то тайну… так ему казалось, по крайней мере. Это правда, как вы думаете, и если да, что бы это могло быть?

– Небывалая проницательность для Анри. Похоже, я его недооценивала, – Франсин подняла бровь идеальной формы. – На первый вопрос отвечу утвердительно. Да, я тоже всегда чувствовала, что у Алекс есть тайна. А вот на второй… – Она вздохнула. – Нет, я не имею ни малейшего представления о том, что бы это могло быть. Несмотря на многолетнюю дружбу, был уголок, куда она меня не пускала. И каждый раз, когда я подходила к невидимой черте, Алекс подавала сигнал: «Стоп! Дальше нельзя». Я принимала это, Анри – нет. Рано или поздно это его сломало бы. Скорее рано, чем поздно, думаю…

– Почему?

Франсин смутилась.

– Ведь будет вскрытие, так?

Вопрос застал Эрику врасплох.

– Да, обычно бывает. А почему вы спрашиваете?

Она тщательно погасила сигарету в пепельнице. Эрика затаила дыхание, но Франсин как ни в чем не бывало достала зажигалку. Третья подряд. На ее пальцах не было характерных желтых пятен, поэтому Эрика подумала, что подобное курение «взахлеб» не свойственно Франсин в обычном состоянии.

– Вы, конечно, знаете, что последние полгода Алекс наезжала во Фьельбаку чаще, чем раньше?

– Да, сарафанное радио работает у нас бесперебойно. Судя по слухам, последнее время она бывала во Фьельбаке чуть ли не каждые выходные. Одна.

– Одна? Как сказать…

Франсин снова задумалась, так что Эрика подавила в себе желание перегнуться через стол и встряхнуть ее как следует. Похоже, галеристка остановилась на самом интересном месте.

– Она с кем-то встречалась. С мужчиной, я имею в виду. Да, Алекс не первый раз заводила роман на стороне, но у меня возникло чувство, что на этот раз это было нечто особенное. Впервые за время нашего знакомства она выглядела счастливой. Именно это мешает мне поверить в то, что Алекс лишила себя жизни. Ее убили, я почти не сомневаюсь в этом.

– Но откуда такая уверенность? Даже Хенрик не смог сказать об этом ничего определенного.

– Алекс была беременна.

Лицо Эрики вытянулось.

– И что Хенрик? Он знал об этом?

Франсин покачала головой:

– В любом случае это был не его ребенок. Они уже много лет не жили друг с другом в этом смысле. Да и когда жили, Алекс отказывалась иметь ребенка от Хенрика, несмотря на все его просьбы. Нет, отцом ребенка стал новый мужчина в жизни Алекс, кто бы он ни был.

– Вам она ничего о нем не говорила?

– Нет. Как вы уже, наверное, поняли, это была закрытая тема. Признаюсь, я очень удивилась, когда она рассказала мне о ребенке, и само по себе это – еще один повод оспорить версию самоубийства. Алекс была так счастлива, что просто не смогла держать язык за зубами. Она любила этого ребенка и просто не могла причинить ему зло, тем более лишить жизни. Впервые я увидела, как выглядит счастливая Александра. И такой она понравилась мне еще больше.

В голосе Франсин послышались грустные нотки.

– Понимаете, у меня возникло чувство, будто это как-то связано с ее прошлым. Не могу сказать, с чем именно, но… оговорки, случайные намеки – многое указывало на это.

Дверь в галерею открылась. Кто-то топал на пороге, стряхивая с обуви налипший снег. Франсин встала.

– Это клиент, я должна им заняться. Надеюсь, хоть чем-то помогла вам.

Они направились к входной двери, где Франсин заверила клиента, что немедленно им займется. А потом подошла к Эрике, стоявшей перед полотном с огромным белым квадратом на голубом фоне, и пожала ей руку.

– Чисто из любопытства, – Эрика кивнула на полотно, – сколько это может стоить? Пять тысяч? Десять?

Франсин улыбнулась:

– Скорее пятьдесят.

Эрика чуть слышно присвистнула.

– Живопись и дорогие вина – две области за пределами моего понимания.

– А мне дается с трудом составить список покупок… Как видите, каждый из нас специалист в чем-то своем.

Они рассмеялись. Эрика поплотней завернулась в мокрое пальто и вышла на улицу.

Дождь превратил снег в грязную, промозглую жижу, и Эрика, опасаясь заноса машины, некоторое время двигалась на допустимой скорости. Очередная попытка выбраться из Хисингена стоила еще полчаса потраченного попусту времени, после чего Эрика обнаружила себя в окрестностях Уддевалы.

Желудок заурчал, напоминая, что с утра во рту не было маковой росинки. Эрика свернула на Е6, к торговому центру «Торп» к северу от Уддевалы, подъехала к «Макдоналдсу», затолкала в себя пару чизбургеров и спустя несколько минут снова оказалась на шоссе. Мысли крутились вокруг разговора с Хенриком и Франсин. По их словам, Александра жила за стеной, которую воздвигла между собой и внешним миром.

Но кто же был отец ее ребенка – вот что теперь мучило Эрику больше всего. Франсин утверждала, что это не Хенрик, но Эрика допускала что угодно. Никто не может знать, что творится за дверью чужой спальни. В случае если Франсин все-таки права, вопрос сводился к тому, встречалась ли Алекс с этим человеком на выходных во Фьельбаке или же их роман разворачивался в Гётеборге.

У Эрики вообще складывалось впечатление, что жизнь Алекс протекала в некоем параллельном мире. Она делала что хотела, не задумываясь о том, как это отразится на окружающих, прежде всего на Хенрике. Франсин как будто не могла взять в толк, как Хенрик мог решиться на брак с такой женщиной, и, похоже, даже презирала его за это. Что касается самой Эрики, она по собственному опыту знала, как работают подобные механизмы. Пример Анны и Лукаса всегда был у нее перед глазами.

Но была еще одна причина, по которой Эрика принимала проблему Анны так близко к сердцу. Она не могла избавиться от мысли, что в неспособности сестры изменить жизненную ситуацию есть и ее, Эрики, доля вины. Ей было пять лет, когда родилась Анна, и уже тогда Эрика решила защитить сестру от того, что было главной болью ее собственной жизни. Анна не должна была чувствовать себя одинокой и отверженной только потому, что у благочестивой Эльси не хватало любви на дочерей. Поцелуи, объятия и нежные слова, которые Анна недополучала от матери, Эрика расточала на нее в избытке. И опекала младшую сестренку с истинно материнской нежностью.

Любить Анну было просто. Эта малышка умела наслаждаться каждым моментом жизни, в которой будто не видела неприятных сторон. Мудрую не по годам Эрику восхищала эта непосредственность. Заботу старшей сестры Анна принимала как должное, даже если из-за своей нетерпеливости не могла и пяти минут усидеть у нее на коленях.

При этом она росла своенравным, эгоистичным ребенком и делала только то, что хотела, не принимая в расчет ничьих интересов, кроме собственных. И рассудительная Эрика осознавала, что балует сестру чрезмерной опекой. Которой всего лишь компенсировала ей то, чего не имела сама.

Для Лукаса Анна стала легкой добычей. Она быстро очаровалась им, не задумываясь над тем, что кроется за эффектным фасадом. И Лукас, играя на ее тщеславии, постепенно высосал из нее жизненные соки. И теперь Анна томилась, как птица в клетке, в своем Верхнем Эстермальме и даже не находила в себе сил осознать свою ошибку. Эрика все надеялась, что сестра опомнится и первой попросит ее о помощи. Но до того момента ей оставалось только ждать и всегда быть наготове.

Не то чтобы сама Эрика так уж преуспела на личном фронте. Мало кто мог похвастать таким количеством разорванных связей и несостоявшихся романов. И в большинстве случаев инициатором разрыва была Эрика. Как будто что-то переключалось у нее внутри каждый раз, не позволяя «отношениям» заходить слишком далеко. Это походило на панический страх, настолько сильный, что Эрика тут же собирала вещи и уходила от очередного мужчины не оглядываясь. При этом она, сколько себя помнила, страдала от отсутствия семьи и детей. Ей было тридцать пять лет – часы неумолимо тикали…

Эрика выругалась. С утра она дала себе слово не вспоминать о Лукасе – и вот пожалуйста. Но что толку закрывать глаза на проблему? Для начала следует прояснить, насколько уязвима ее позиция. Но Эрика слишком устала, чтобы заниматься этим сейчас. Отложив дела на завтра, она решила посвятить остаток дня отдыху и не думать ни о Лукасе, ни об Александре Вийкнер.

Она выбрала в мобильнике номер.

– Привет, это Эрика. Вы дома сегодня вечером? Думала заглянуть…

Дан рассмеялся:

– Дома ли мы… да знаешь ли ты, что будет сегодня?

Мысль лихорадочно заработала. Но, как ни напрягалась, Эрика не могла припомнить, что же такого ожидается вечером. Как будто никакого праздника, ни дня рождения… Юбилей свадьбы? Но Дан и Пернилла поженились летом, а значит…

– Сдаюсь, просвети меня.

В трубке послышался тяжкий вздох, и тут Эрика поняла, что важное событие наверняка связано со спортом. Дан был заядлый болельщик, и это, насколько могла судить Эрика, нередко становилось причиной их с Перниллой размолвок. В свое время Эрика сумела разработать свою стратегию поведения, позволяющую выдерживать многочасовые спортивные программы в его компании.

Дан был фанатом «Юргордена» – Эрика же выбрала себе «АИК». Собственно, спорт, в особенности хоккей, интересовал ее в последнюю очередь, но это-то и раздражало Дана больше всего. Когда «АИК» проигрывал, а Эрике не было до этого никакого дела, он распалялся до белого каления.

– Швеция против Белоруссии! – Снова вздох. – Олимпиада, Эрика… Ты вообще понимаешь, что это такое?

– То есть ты имеешь в виду матч… Конечно, Дан, я в курсе. Я думала, речь о чем-то другом…

Эрика подтрунивала, и Дан это чувствовал. Он прекрасно знал, что она лжет и что на самом деле впервые слышит о матче. В его представлении спорт не был темой для шуток, и сейчас Дан слова не мог вымолвить от ярости. Такое богохульство просто не укладывалось у него в голове.

– В любом случае я могу подъехать. Полюбуемся вместе, как Сальминг сокрушит русских.

– Сальминг?! – Дан едва не захлебнулся от возмущения. – Ты шутишь? Сальминг кончился много лет тому назад…

– Конечно, конечно, Дан… Шучу. Если я и спятила, то не до такой же степени… Ну хорошо, полюбуемся, как Сундин сокрушит русских, если так тебе больше нравится. В конце концов, он чертовски симпатичный парень.

Снова тяжкий вздох. На этот раз оттого, что она осмелилась рассуждать о хоккеисте в крайне не спортивном ключе.

– Ну хорошо, подъезжай. Только учти, я не потерплю того, что было в прошлый раз! Никаких глупостей во время матча, никакой болтовни насчет «сексуальности» ножной защиты или того, что хоккеисты надевают «ракушки» для защиты паха и кальсоны поверх всего… Это понятно?

– Не буду, Дан. Даю честное скаутское слово.

– Разве ты была скаутом? – недоверчиво переспросил он.

– Конечно, не была.

И Эрика завершила разговор.

Дан и Пернилла жили в относительно новом таунхаусе в Фалькелидене. Дома здесь стояли ровными рядами, взбираясь по холму Рабекюлен, так что трудно было отличить один от другого. Далековато от моря, зато цены на жилье не кусались, как в прибрежных районах. Поэтому Фалькелиден пользовался популярностью среди семей с детьми.

Машина запротестовала, когда Эрика попыталась направить ее вверх по крутому, присыпанному песком холму. Для пешей прогулки было холодновато, и Эрика вздохнула с облегчением, свернув наконец на улицу Дана и Перниллы.

Звонок в дверь отозвался изнутри оживленным топотом маленьких ног, и секунду спустя на пороге появилась девочка в ночной сорочке до пят – Лисен, младшая дочь Дана и Перниллы Карлсон. Тут же завопила Малин, средняя дочь, возмущенная тем, что сестра лишила ее удовольствия встретить гостью первой. Из кухни раздался угрожающий голос Перниллы – и крики стихли. Старшей сестре, Белинде, было тринадцать. Проезжая площадь, Эрика видела ее возле сосисочного киоска в окружении мальчиков на мопедах. Родителям стоило больших усилий держать Белинду в рамках дозволенного.

Получив положенную порцию объятий и поцелуев, девочки исчезли так же внезапно, как и появились.

Раскрасневшаяся Пернилла хлопотала на кухне. «Поцелуй повара» – было написано на ее переднике крупными буквами. Она была так погружена в работу, что только кивнула в сторону Эрики, и снова повернулась к сковородкам и кастрюлям, в которых что-то булькало и шипело. Эрика прошла в гостиную. Дан развалился на диване, закинув ноги на стеклянный столик. Пульт от телевизора словно въелся в его правую руку.

– Привет! Прохлаждаешься, пока жена истекает потом на кухне?

– Привет. Дело мужчины – железной рукой направлять семейный корабль… Да разве еще указать, где должен стоять шкаф.

Улыбка обращала сказанное в шутку. Но Эрика и без того знала, что у руля семейного корабля Карлсонов стоит кто угодно, только не Дан.

Она коротко обняла старого приятеля, плюхнулась рядом, погрузившись в черные кожаные подушки, и тоже положила ноги на стеклянный столик. Пока они в тишине смотрели новости четвертого канала, Эрика думала о том, что именно так и могла бы протекать их совместная семейная жизнь.

Дан был ее первой любовью и первым мальчиком. Все три года обучения в гимназии они были неразлучны, вот только планы на жизнь имели разные. Дан хотел остаться во Фьельбаке и работать на рыболовецком судне, как его отец и дед, а Эрике не терпелось уехать из поселка, где она словно задыхалась. Одно время они пытались жить вместе в Гётеборге, но все кончилось болезненным разрывом. Зато со временем получилось стать друзьями, и в этом качестве Эрика и Дан хорошо сблизились за пятнадцать лет.

Пернилла вошла в жизнь Дана, когда тот отчаянно пытался смириться с мыслью, что у них с Эрикой нет будущего. В нужный момент она всегда оказывалась рядом и боготворила его, заполняя тем самым пустоту, которую оставила после себя Эрика. Как ни было больно видеть Дана с другой, Эрика смирилась с неизбежностью такого поворота событий. Жизнь шла своим чередом.

Теперь у Дана и Перниллы было три дочери. У них все получилось. Так по крайней мере казалось Эрике, несмотря на беспокойство, которое она иногда замечала в глазах Дана.

Их дружба не нравилась Пернилле, особенно поначалу. Но когда со временем Эрика сумела убедить ее, что и не думает покушаться на ее мужа, отношения выровнялись, даже если лучшими подругами они с Перниллой так и не стали. Не последнюю роль здесь сыграли девочки, которые очень любили Эрику. Для Лисен она стала даже крестной матерью.

– Прошу к столу.

Эрика и Дан дружно поднялись с дивана и пошли на кухню, где Пернилла ставила на стол дымящийся чугунок. Увидев только две тарелки, Дан удивленно поднял бровь.

– Я поем с детьми. Прослежу, чтобы вовремя легли.

Эрике стало стыдно. Меньше всего она хотела причинять Пернилле лишние хлопоты. Но Дан пожал плечами и как ни в чем не бывало наложил себе огромную порцию сочного рыбного жаркого.

– Как ты? Мы ничего не слышали о тебе много недель.

Тон был скорее озабоченный, чем обвиняющий, но Эрика почувствовала себя виноватой оттого, что так долго не давала о себе знать. Столько всего навалилось на нее за это время…

– Помаленьку, – ответила она. – Похоже, назревает конфликт из-за дома.

– Правда? – Дан поднял удивленные глаза от тарелки. – И ты, и Анна, вы обе любите так этот дом – и не можете прийти к согласию?

– Мы можем, – вздохнула Эрика, – но ты забыл про Лукаса. Он почуял деньги и теперь не упустит свой шанс. До сих пор он ничем не смущался ради достижения своей цели, и я не вижу причин думать, что на этот раз будет иначе.

– Черт… Поймаю я этого Лукаса в темном переулке – сразу станет сговорчивее.

Дан стукнул кулаком по столу, и Эрика тут же поверила, что он и в самом деле сможет призвать Лукаса к порядку. Уже подростком Дан был крепким, а годы на рыболовецком судне закалили его еще больше. Но добрый взгляд напрочь опровергал его решительность. Дан в жизни не поднял руки ни на одно живое существо, в этом Эрика не сомневалась.

– Собственно, это разговор ни о чем, – продолжала она. – Я не знаю своих прав. Завтра позвоню подруге-адвокату и наведу ясность в том, как можно помешать продаже дома. А сегодня вечером не хочу и думать об этом. Кроме того, за последние дни произошло еще кое-что, по сравнению с чем все эти имущественные вопросы – досадные мелочи.

– Да, я слышал о том, что произошло. – Дан замолчал. – Увидеть такое…

– Ужасно, – Эрика кивнула. – Надеюсь, это в первый и последний раз.

Она рассказала о статье, которую собирается писать, и о недавних встречах с мужем и коллегой Александры. Дан молча слушал.

– Зачем она отгородилась от самых близких людей – вот чего я не понимаю. Муж любил ее, ты бы тоже это понял. С другой стороны, такое часто бывает с людьми. Снаружи тишь да гладь, а как приглядишься…

– Слушай, – оборвал ее Дан, – матч начнется через три секунды, так что давай закругляйся со своей квазифилософией.

– Как скажешь. Кстати, я прихватила с собой книгу, на случай если игра будет скучной.

Взгляд Дана потемнел, а в глазах Эрики зажглись озорные огоньки.

Они вошли в гостиную в тот момент, когда вбрасывали шайбу.

Марианна ответила после первого сигнала.

– Марианна Сван.

– Привет, это Эрика.

– Боже, сколько лет, сколько зим… Рада тебя слышать. Как жизнь? Я так часто вспоминала тебя…

И снова Эрике подумалось о том, что в последнее время она не слишком баловала друзей своим вниманием. Знала, что за нее беспокоятся, но разговоров с Анной хватало с лихвой. Оставалось надеяться на понимание.

С Марианной они дружили с времен студенческой юности. Вместе изучали литературу, но на четвертом курсе Марианна вдруг изменила своей мечте стать библиотекарем и перевелась на юридический. В итоге выросла в успешного совладельца одного из самых уважаемых в Гётеборге адвокатских бюро.

– Жизнь? – переспросила Эрика. – Да так, ничего, с учетом сложившихся обстоятельств. Все как будто налаживается, хотя и проблем, конечно, немало.

Марианна была не из тех, кто любит болтать попусту, и сейчас безошибочным чутьем уловила, что подруга побеспокоила ее не просто так, а по делу.

– Что я могу для тебя сделать, Эрика? И не вздумай притворяться, я ведь все слышу.

– Да… Просто мне стыдно… Получается, я звоню тебе, только когда мне что-то нужно.

– Ах, оставь, пожалуйста… Чем я могу тебе помочь? Это касается наследства, да?

– Ты угадала.

Эрика потрогала пальцами письмо, которое получила с утренней почтой.

– Анна – вернее, Лукас – хочет продать дом.

– Что ты такое говоришь? – взорвалась обычно спокойная Марианна. – Что он о себе возомнил, в конце концов?! Вы же так любите этот дом!

Тут внутри Эрики будто что-то щелкнуло, и она ударилась в слезы. Марианна сразу стихла. Весь ее гнев обратился в сострадание, которое Эрика почувствовала без всяких слов.

– Да что с тобой? – воскликнула Марианна. – Может, мне подъехать? Буду у тебя сегодня вечером.

Слезы хлынули потоком, но спустя некоторое время Эрика успокоилась и промокнула глаза платком.

– Очень мило с твоей стороны, но всё в порядке, правда. Просто слишком много всего навалилось в последнее время. Сначала я разбиралась с папиными и мамиными вещами, потом – книга и проблемы с издательством… этот дом… наконец, в пятницу я обнаружила лучшую подругу детства мертвой в замерзшем доме.

В груди заклокотал истерический хохот, хотя глаза все еще были мокры от слез. На этот раз успокоиться быстро не получилось.

– Мертвой, я не ослышалась?

– Ты все расслышала правильно, как это ни печально. Прости за мой ужасный смех, просто это действительно слишком. Александра Вийкнер, моя лучшая подруга, покончила с собой в ванной родительского дома во Фьельбаке. Да ты тоже наверняка ее знала. Она и ее бывший супруг, Хенрик Вийкнер, – люди высшего света. Это ведь с такими ты теперь имеешь дело?

Эрика улыбнулась и почувствовала, что Марианна сделала то же самое. Одно время в студенческие годы она жила в Майорне, где боролась за права рабочего класса. Эрика знала, чего стоило подруге влиться в общество, тесные контакты с которым предусматривала работа в престижном адвокатском бюро. Сейчас Марианна носила шикарные костюмы с блузами, которые завязываются узлом, и коктейльные платья, какие любят в Эргрюте [4]. Разумеется, это была не более чем маска, внешняя оболочка, под которой скрывалась прежняя бунтарка.

– Хенрик Вийкнер? Лично не знакомы, но я слышала о нем. У нас даже имеются кое-какие общие знакомые. Говорят, беспринципный тип. Из тех, кто перед завтраком может уволить сотню человек, не испортив себе аппетита. Его супруга как будто держала бутик?

– Галерею. Абстрактное искусство.

То, что Марианна сказала о Хенрике, удивило Эрику. Не то чтобы она видела людей насквозь, но Хенрик не произвел на нее впечатления безжалостного дельца. Оставив тему Алекс, Эрика перешла к тому, ради чего звонила.

– Сегодня я получила письмо от адвоката Лукаса. Они приглашают меня встретиться с ними в Стокгольме. Речь идет о продаже родительского дома, и я хотела бы знать, на что могу опереться юридически. Каковы мои права, если они, конечно, вообще есть? Может ли Лукас действительно сделать это?

Эрика почувствовала дрожь в нижней губе, глубоко вдохнула, чтобы успокоиться, и посмотрела за окно. На поверхности залива после нескольких дождливых дней снова лежал лед. К окну подлетел воробей, и Эрика вспомнила, что собиралась купить сальный шарик для птиц. Воробей повертел головой, постучал в стекло и, убедившись, что здесь ему ничего не перепадет, улетел прочь.

– Ну ты же знаешь, – ответила Марианна, – что я налоговый адвокат, а не семейный. Значит, сделаем так… Я поговорю с экспертами из нашего бюро и перезвоню тебе. Ты не одна, Эрика. Мы обязательно поможем тебе, обещаю.

Ощущения беспомощности как не бывало. Эрика засела было за работу над биографией, но ничего не получилось. Книга не была готова и наполовину, а издателям не терпелось увидеть первый черновой вариант. Эрика настрочила две страницы формата А4, перечитала и стерла – несколько часов работы насмарку. Она давно не чувствовала желания заниматься этой биографией. Вместо этого дописала статью об Александре и вложила в конверт с адресом редакции «Бохусленингена». Всё, теперь можно звонить Дану. Самое время разбередить душевную рану, нанесенную вчерашним разгромным поражением шведской сборной.

Комиссар Мелльберг похлопал себя по большому животу. Не прилечь ли отдохнуть на часок? Работы все равно не было, разве мелочь, которой он не придавал серьезного значения. Плотно пообедав, самое время вздремнуть, чтобы дать пище спокойно перевариться. Но не успел комиссар сомкнуть глаз, как в дверь постучали, и на пороге кабинета появилась секретарь полицейского участка Анника Янсон.

– Какого черта! – возмутился Мелльберг. – Разве не видно, что я занят?

Пытаясь изобразить занятость, комиссар принялся рыться в бумагах, кучами наваленных на столе. В результате опрокинул чашку с кофе, который принялся вытирать первым, что попалось под руку, – рубахой, так редко видевшей изнаночную сторону брюк.

– Черт подери! – распалялся комиссар. – В конце концов, кто здесь начальник? Или вас не учили стучаться перед тем, как войти, хотя бы из уважения к шефу?

Собственно, Анника так и сделала, но оправдываться посчитала лишним. Умудренная опытом, она молча ждала, когда утихнет буря.

– У вас ко мне дело, полагаю? – прошипел комиссар.

– Звонили из Гётеборга, отделение судмедэкспертизы, – холодно объявила Анника. – Вас разыскивал патологоанатом Торд Педерсен. Можете перезвонить ему по этому номеру.

Она протянула комиссару бумажку с аккуратно записанным номером телефона.

– Он не сказал, что ему от меня нужно?

Мелльберг оживился. Перед ним замаячила перспектива настоящей полицейской работы – в кое-то веки. Не так часто судмедэксперты звонили в эту контору. Комиссар махнул Аннике, чтобы убиралась прочь, прижал трубку подбородком к плечу и стал набирать записанный на бумажке номер.

Секретарша вышла, пятясь, и тщательно закрыла за собой дверь. Опустившись на стул в своем кабинете, она вот уже в который раз прокляла тот день, когда Мелльберг был переведен к ним, в Танумсхеде. По слухам, он довел начальство в Гётеборге, немилосердно отделав содержащегося под арестом беженца. И это был не единственный проступок комиссара Мелльберга, хотя и самый значительный. Вышестоящие решили, что с них довольно. Внутреннее расследование ничего не доказало, тем не менее Мелльберга немедленно перевели комиссаром в Танумсхеде – тихую коммуну с двенадцатью тысячами жителей, каждый из которых должен был стать для Мелльберга живым напоминанием о его падении. Шеф в Гётеборге опасался более серьезных проблем, и действительно, в Танумсхеде Мелльберг присмирел. Пользы от него здесь, правда, тоже было немного.

Если Анника Янсон когда и получала удовольствие от своей работы, то с приходом нового комиссара это закончилось. И дело было не только в его бесцеремонности. Анника с первого взгляда угадала в Мелльберге дамского угодника и неоднократно имела случай убедиться, что интуиция ее не подвела. Но вечные намеки, экивоки, щипки и двусмысленные комментарии были лишь малой частью того, что приходилось терпеть несчастной секретарше. Самым ужасным, по ее мнению, была прическа нового шефа. Мелльберг отращивал до неприличия волосы на висках и затылке, но только для того, чтобы прикрывать ими лысину на темени. О том, как они выглядят в распущенном состоянии, можно было только строить догадки. Слава богу, Мелльберг никогда не появлялся перед подчиненными в таком виде.

Так чего же все-таки хотел судмедэксперт? Этот вопрос мучил Аннику не меньше, чем комиссара. Все прояснится в свое время. Слухи по небольшому полицейскому участку распространялись мгновенно.

В трубке пошли сигналы. Комиссар не спускал глаз с пятящейся к двери Анники. Все-таки красивая женщина – стройная, и все, что надо, на месте. Длинные светлые волосы, высокая грудь, круглый зад. Вот только к чему такие длинные юбки и просторные блузы? Может, стоит намекнуть, что обтягивающий костюм был бы на работе уместнее? Как шеф, он даже обязан следить за внешним видом подчиненных.

Тридцать семь лет, он смотрел ее документы. Это почти на двадцать меньше, чем ему самому, и как раз в его вкусе. Старухами пусть занимаются другие. У Бертиля Мелльберга возможности молодого плюс опыт и здоровая полнота. Кто заподозрит, что шевелюра на макушке немного поредела?

Бертиль провел рукой по темени – волосы на месте.

– Торд Педерсен.

– Добрый день, это комиссар Бертиль Мелльберг, отделение Танумсхеде. Вы мне звонили?

– Звонил. К нам поступило тело по вашему округу… Александра Вийкнер, выглядит как самоубийство.

Мелльберг нетерпеливо замычал, но доктор медлил, распаляя его любопытство.

– Так вот, вчера я проводил вскрытие. Вне всякого сомнения, это не самоубийство.

– Черт.

Мелльберг заерзал. Чашка в очередной раз перевернулась, и остатки кофе вытекли на стол. И снова в ход была пущена рубашка, на которой образовалась новая серия пятен.

– Откуда вы знаете? – Мелльберг сразу взял деловой тон. – Я имею в виду, на каком основании вы подозреваете убийство?

– Могу выслать результаты вскрытия по факсу, но, боюсь, это мало что вам даст. Лучше на пальцах разъясню основные моменты… Секунду, только надену очки.

Педерсен замычал, листая страницы. Очевидно, выискивал в отчете нужные места. Мелльберг ждал.

– Вот! Женщина, тридцати пяти лет, в хорошем физическом состоянии… ну, дальше вы уже знаете… Умерла с неделю тому назад. Тело сохранилось благодаря низкой температуре помещения… ниже пояса была вморожена в лед. Глубокие порезы на запястьях сделаны бритвой, обнаруженной на месте происшествия… Это то, что сразу навело меня на подозрения. Порезы одинаково глубокие и ровные, что бывает редко… я бы даже сказал, совершенно исключено в случае самоубийства. Вы же понимаете, все мы либо левши, либо правши, поэтому порез на левой руке правши будет ровнее и глубже, так как сделан правой рукой, а на левой – меньше и кривее. Когда я осмотрел ее руки, подозрения только подтвердились. Лезвие было очень острым, в таких случаях на кончиках пальцев обнаруживаются микроскопические порезы… Ничего подобного у Александры Вийкнер нет. Одно это указывает на то, что порезы сделал кто-то другой. Кто-то стремился представить все это как самоубийство; очень на то похоже, по крайней мере. – Педерсен сделала паузу. – Отсюда вопрос – почему она не сопротивлялась? Ответ на него дала токсикологическая экспертиза. В крови жертвы обнаружены значительные дозы снотворных препаратов.

– И что это значит? Могла она сама наглотаться таблеток?

– Разумеется, такое вполне могло быть. Слава науке, снабдившей нас незаменимыми методами и инструментами. Это благодаря им мы смогли сегодня достаточно точно рассчитать время разложения лекарственных препаратов и даже ядов. Мы повторяли тест и каждый раз приходили к одному и тому же результату. Александра Вийкнер не могла вскрыть себе вены, потому что к тому времени, когда ее сердце остановилось по причине потери крови, она давно находилась в бессознательном состоянии. К сожалению, не могу сказать, когда именно это произошло… так далеко возможности нашей науки пока не простираются. В любом случае надеюсь, что вы возьметесь за это. Убийство – вы ведь не избалованы такими делами там, в Танумсхеде?

Последний вопрос прозвучал с насмешкой, которую Мелльберг принял на свой счет.

– Вот здесь вы правы, – подтвердил он. – У полицейских из Танумсхеде небольшой опыт по этой части. Но, к счастью, теперь я здесь, а значит, вы смело можете доверить убийство нашему участку. Для провинциальных коллег это станет прекрасной возможностью посмотреть, как выглядит настоящая работа. Мы докопаемся до истины, будьте уверены. Даю слово.

Целью этой напыщенной речи было показать доктору Педерсену, что он имеет дело не с каким-нибудь желторотым птенцом. Медики всегда много о себе воображают. Так или иначе, работа Педерсена закончена, и теперь за дело возьмутся настоящие профи.

– Да, еще… – Энтузиазм комиссара настолько сбил с толку Торда Педерсена, так что тот забыл сообщить пару важных деталей. – Александра Вийкнер была на третьем месяце и рожала до того. Не знаю, что это вам даст, но информации чем больше, тем лучше.

Мелльберг промычал что-то неопределенное, и, вежливо распрощавшись, оба положили трубки. Мелльберг – в предвкушении интересного дела. Педерсен – весь в сомнениях относительно компетентности, с которой оно будет расследоваться.

Предварительный осмотр ванной комнаты криминалисты провели сразу после обнаружения тела Александры Вийкнер, но в доме оставались и другие помещения, которые теперь нужно было пройти миллиметр за миллиметром.