Впервые я его увидел на строительной площадке газораспределительной станции «Броневая», на которой волей проектировщиков суждено было окончиться газопроводу Кохтле-Ярве – Ленинград.
Говорят, первое впечатление бывает безошибочным и самым точным. К сожалению, я наивно поверил в это, и мне даже теперь неловко вспоминать, как оно меня подвело. Я его попросту счел праздношатающимся, прорабом-неудачником без определенных занятий, в эту горячую пору, когда все работали на пределе человеческих сил, способному только раздражать людей тем, что всюду сует свой нос, путается под ногами и мешает.
Ведь в самом деле, сварщик занят монтажом задвижки на пылеуловителях, он тут как тут; присядет на корточки возле сварщика, отнимет на минутку у того держатель, неспеша прикурит от раскаленного электрода, вернет держатель – и продолжает беседу: «Последний денек сегодня курим, завтра снова газ пожалует». Поговорил со сварщиком, идет к изолировщицам, колупнет ногтем на трубе зеркально сверкающий битум, кинет шуточку – чумазые и прокопченные у битумоварок девушки зальются смехом; он себе так же степенно топает к рабочим, занятым у мачты грозозащиты. И с теми о чем-то потолкует; те ему показывают на прибор: «сопротивление в норме»; нет, он заставляет перенести медные штыри, втыкать их в другое место, сам помогает распутывать провода между штырями и приборами. Снова все склоняются к прибору – рабочие в брезентовых куртках, похожие на пожарников, – вдруг умолкают, точно ученики, уличенные в списывании задачки: «Ваша правота, усилим заземление». Иной раз присядет он один где-нибудь на железных ступеньках лестницы, ведущей на крышу станции, озирает весь двор, точно заводской цех весь густозаселенный задвижками и регуляторами, пылеуловителями и сепараторами; он о чем-то сосредоточенно думает, или что-то записывает в блокнотик.
Нет, что ни говорите, – занятный человек! Он один, впрочем, кажется безразличным ко всему происходящему вокруг.
Другой раз раздумья его сопровождает все же какое-то действо. Не отрывая взгляда от работ на дворе, он, сидя на тех же ступеньках и все так же сосредоточенно размышляя, безотчетным жестом выковыривает из кармана своего побуревшего, некогда бывшего коричневым, реглана газетный сверточек, с сохлым батоном – жует. Делается это настолько механически, что можно с уверенностью сказать, что он, занятый своими мыслями, не замечает сам, что ест; что и не заметил бы, если бы сверточка с сохлым куском батона не оказалось бы в кармане. Порой жевание тут же прекращалось, и он с неожиданной прытью спешил к какой-нибудь задвижке, которую лихие монтажники пытались «оживить» посредством двух-трех ломов, заложенных в штурвал: «Нельзя, нельзя такие вещи делать! Это варварство! Покалечите задвижку! Разберите сальник, набейте его смазкой! Он перезатянут, потому и шпиндель такой тугой!».
Голос был у него жидковат и временами по-стариковски дребезжал, хотя, судя по всему, человек был только на шестом десятке. Но странно, этому голосу повиновались охотней, чем любому громоподобному прорабскому «мать-перемать» и начальственному рыку.
– Кто это? – спросил я у пробегающего куда-то мимо меня начальника смены Слугина.
– Этот? Это – голова! Наш – хозяин! – бросил мне начальник смены, и поспешил к диспетчерскому пункту.
У меня у самого было по горло собственных дел и мне некогда было продолжать свои наблюдения над «головой» и «хозяином», пытаться расспросить того же, скажем, начальника смены, как следует понимать его странную характеристику. Вскоре мне все же пришлось столкнуться, что называется, «нос к носу» с этим человеком, узнать его немного ближе.
* * *
Последовал звонок из управления – провести пробную газоподачу через «Броневую» и Кировский газгольдерный парк, и начальник станции занервничал. Больше всего он «переживал», как сам выразился, за автоматику. Это был случайный человек в технике, хотя мог бы, вероятно, быть неплохим билетером в кинотеатре, или бухгалтером (впрочем, по более категорическому утверждению Слугина – лучше всего бы ему продавать ковры на ереванском рынке). Однако, в силу все еще бытующего у нас странного понимания доброты, отсутствию строгой избирательности, позволяем молодым людям легкомысленно относиться к своей будущей профессии, плодим неуместных людей, часто нанося этим ущерб делам и человеческой судьбе. Ведь вот же этот человек с инженерным дипломом уже умудрился схлопотать два выговора, хотя станция еще ни одного дня не работала!.. Он был начисто лишен технического инстинкта, чутья инженера. А институтские знания?! Как часто они, точно вода в песок, уходят, исчезают бесследно, даже если и были, едва человек «защитился»… Так и пойдет петлять его инженерная стезя сквозь выговоры и ошибки, пока не найдут ему тихое место переписчика бумаги, рукой: «что с него возьмешь!». С него и впрямь ничего не возьмешь, а вот от государства, несмотря на выговоры и нулевую полезность, он берет ежемесячно свой оклад и прочие полагающиеся по рангу блага…
Однако, начальнику станции еще далеко было до такого места, он еще чувствовал в себе прыть бороться за свое звание инженера. В глубине души уже потерявший уверенность, он усиленно пытался изображать деятеля, тщился доказывать всем и самому себе, что он руководитель, что он работник. Он нервировал людей своими бесполезными напоминаниями, увещеваниями «не подвести», «ради бога постараться». Он носился из цеха в цех, вспотевший, суматошный, стараясь всюду поспеть, а по сути – всюду мешая. Бездельничающая бездарность – это еще полбеды. Но поистине велика беда, если бездарность энергична, активна, во что бы то ни стало силится отстоять свое я. Тут недолго и до – «вся рота идет не в ногу», и «все люди враги»…
…«Реглан», заметив мечущегося начальника станции в одоризационной, подошел к нему, тронул за плечо: «Ваше место сейчас возле начальника смены. Пусть он командует, а вы следите, чтоб команды были верными и четкими. Честное слово, я вам дело говорю».
– Ах, что вы меня учите! Видите, без меня всюду зашиваются! Я по специальности – газовщик!
– Не газовщик, а газовик, – начальника станции мягко урезонил «Реглан», – но не в этом дело. Нельзя Вам сейчас нервировать людей.
Мне надлежало настроить автоматику на заданный режим, и начальник станции не отходил от меня ни на шаг. В десятый раз увещевал меня «не подвести» и «ради бога лично проследить»; он объяснял мне, точно я был пионером-машинистом на детской железной дороге, что «дело очень ответственное», что «за ходом дел следит лично такой-то товарищ». Этот горе-начальник действовал мне на нервы, и я в душе его проклинал и посылал по разным неудобопроизносимым адресам.
Наконец я доложил, как положено, начальнику смены, что регуляторы настроены, можно начать газоподачу. В динамиках прозвучал неуверенный голос начальника смены Слугина – команда операторам. Слугин недавно закончил курсы, где – среди прочих – преподавал и я. Еще там, на курсах, у нас со Слугиным установились дружеские отношения. «Волнуется начальник смены, – подумал я. – Ничего, привыкай! Ты толковый инженер» – мысленно ободрил я Слугина.
Только собрался я созвониться с Кировским газгольдерным парком, где тоже были мои ученики, как в динамике раздался голос Слугина. Меня срочно требовали к диспетчерскому пульту. Требование было излишним – по завыванию потока, по хлопанью предохранительных клапанов, я уже знал: что-то неладное творится на станции…
У пульта толпилось множество людей. Как уж водится, тут были неизбежные «представители», всякое «руководство вообще» и к делу не относящееся, были репортеры и киношники. Все расступились, освобождая для меня проход к приборному щиту. Напряженно-вопросительное ожидание на лицах присутствовавших ничего хорошего не предвещало.
Однако, стоило мне посмотреть на картограмму расходомера, чтобы все понять. Вместо полагающейся ровной или слегка волнистой кривой, картограмма, вся в пиках и спадах, напоминала циркулярную пилу с острыми зубьями. Поток надрывно завывал в трубах, оглушительно, точно пушечная пальба – хлопали предохранительные клапаны.
– Видите, что вы наделали! – первым возмущенно-плачущим голосом, нарушил напряженное молчание начальник станции, – ведь я вас просил наладить регуляторы, как следует! Нужно отменить пробу! Регуляторы не работают!..
– Скорей всего, что им не дают работать, – сказал я, сам себя ненавидя за невольную дрожь в голосе. Ведь уверен, что автоматика действует безотказно, а вот, как всегда, пасую перед нахальством…
– В общем все ясно! – горячо заговорил начальник станции, обращаясь к одному из представителей в шляпе, надо полагать, самому важному из присутствующих: он молчал, лишь в уголках губ таилось обиженно-брезгливое выражение. (Я понимал, адресовано это было мне) – Товарищ – молодой, не справился. Нужно дать телеграмму в Москву, чтоб выслали более опытного специалиста!
«Ну и каналья…» – подумалось мне. Много лет работы с приборами, наедине с ними, меня как-то отучили от разглагольствований. Лучший способ убедить – действующий прибор, работающий регулятор. Собственно – это и единственный способ убеждения. Прибегать к другим – я считал не только делом бесполезным, но и недостойным. Газетчики да книжники это, вероятно, называют профессиональной честью. Но черт с ней, с честью. Не о себе я думал в этот момент. Пробный пуск срывается. Прежде всего – это психологическая травма для молодых операторов. Потеряют веру в автоматику! Будут после этого норовить «крутить вручную». А там – нерадивые руки и вовсе ее доканают. Это уж так! Середины тут не бывает. Если не мастер, то ломастер…
И все же каналья начальник станции: «Все ясно. Товарищ молодой, не справился!..».
Пока я размышлял и «пережевывал», сам не заметил, как очутился в регуляторной. Я постоял у одного, у другого регулятора, следя за лихорадочной работой манометров, за судорожными рывками штоков. Нет, и еще раз нет! Регуляторы работали очень интенсивно, силясь сбросить с себя несвойственную нагрузку. Либо на подходе, либо на выходе им резко ломают режим, не дают овладеть им…
Я вернулся в помещение начальника смены. Слугин молча и искоса смотрел на меня, сочувствовал. В его глазах я был теперь поверженный идол. Идолом, без всякого усилия с моей стороны, я стал на курсах. Теперь мне оставалось понимать этот грустный, сочувствующий взгляд моего же ученика… Мне незачем было возвращаться к центральному щиту, оправдываться перед начальником станции и «представителями в шляпах». «Ты сам себе наивысший судья». Эх, если б хоть еще один опытный КИПовец был бы. Он сказал бы свое слово. Самый несомненный диагноз звучит куда убедительней, если поддержан врачом-коллегой. Нет у меня здесь коллеги! Я смотрел на дублирующий расходометр перед столом Слугина. Стрелка так же нервно, как штоки регуляторов металась вверх-вниз. Так человеку, идущему размеренно и спокойно, сзади, подкравшись, вдруг прыгнет на спину злоумышленник. И начинается схватка…
Я обратил внимание на телефон на столе Слугина. Городской, внутренний. «А третий, – наверно, в Кировский газгольдерный», – подумал я и снял трубку: «Дежурный оператор Лямин слушает!» – донеслось из трубки. Лямин – тоже знакомый по курсам, тоже мой ученик! Правда, из тех, кто звезды не хватает. Начальником смены не был аттестован, но это будет работящий, старательный оператор. Помнится, всё в гимнастерке ходил, – видно, недавно демобилизовался.
– Лямин, – помните? – подсказал Слугин.
Я кивнул головой и осведомился о делах Лямина. Он обрадовался моей командировке.
– Обязательно побывайте у нас! Тут КИПовец такой, что ничего у него не работает! Он вообще-то не КИПовец, а оператор из котельной. Очень прошу Вас. Когда приедете? – кричал в трубку Лямин, не теряя даром времени и действуя с армейской оперативностью.
И вдруг смутная догадка заставила меня отвлечься от ожидаемого Ляминым ответа.
– А что, Толя, регуляторы у вас вовсе не работают? – спросил я спокойным по возможности голосом. Слышимость была хорошая.
– Где там регуляторы! Мы тут все мокрые, как мыши! Крутим задвижки… А задвижка ведь запорный, а не регулирующий орган. Что с нее возьмешь? – щегольнул познаниями Лямин. – Все картограммы, как ежи! Клапаны стреляют, станция вся воет, будто волков понапустили.
Образное мышление Лямина осталось в трубке. Я направился к диспетчерскому пункту. «Представителей в шляпах», руководителей сварочно-монтажных трестов, начальства строительных управлений, даже пожарников и фотографов – здесь теперь было еще больше. У картограмм самописцев, заложив руки за спину, стоял «Реглан». Я теперь рассмотрел его подробней. У него было узкое интеллигентное лицо и очень широкий лоб. Казалось все – нос, рот, подбородок все сжалось, максимум сократилось, чтоб уступить место этому широкому и красивому лбу. Обернувшись к «главной шляпе» с презрительно-обиженными уголками рта, «Реглан» негромко продолжал разговор, который, видно, начат был до моего прихода. Разговор шел обо мне.
– Зря, совершенно зря, обидели молодого специалиста. Нам, – при этом «Реглан» поискал в толпе начальника станции, – нам надлежит извиниться. Заверяю вас, автоматика работает превосходно. А вся эта свистопляска, то что станция завывает, что регуляторы пляшут, говорит как раз в их пользу. Им навязан какой-то дикий режим, а они все же пытаются работать. Где-то происходит резкое и частое изменение сечения потока. Может, что-то попало в трубу, может оборвался клинкет в какой-нибудь задвижке у нас, или у кировцев. Я даже прикинул в уме, – сечение меняется до семидесяти процентов. Извините меня, но никакая автоматика не справится тут…
Я был молод и дерзок. Словно не замечая никого из «шляпных представителей», подошел к «Реглану», и пожал ему руку: «Вы настоящий инженер – и за это большое спасибо Вам. Ваш расчет абсолютно точен. На Кировской пытаются регулировать задвижками. Станция у них также завывает, картограммы в тех же ежах…».
– Вы звонили? – не выпуская мою руку, осведомился «Реглан». – И едва я кивнул головой, как он негромко проговорил кому-то в толпе: «машину!» (видно, никогда он не повышал голоса. Да и судя по тому, как быстро шагнул к выходу шофер, – подчиненные понимали его с полуслова).
* * *
Уставшие, посеревшие от бессонной ночи, мы возвращались из регуляторной Кировского газгольдерного парка. Лямин звал к себе ночевать – т.е. отсыпаться после того, как я всю ночь провозился с автоматикой, но мне не хотелось расставаться с «Регланом». У нас уже были те особые приязненные отношения, которые быстро возникают из взаимопонимания и уважения специалистов, делающих общее дело. Нас разделяли и возраст, и жизненный опыт, и служебное положение. И несмотря на это, сидя сейчас на заднем сидении «Победы» («Реглан» сел рядом со мной, и место возле шофера пустовало), мы говорили именно как добрые друзья. О чем мы только не говорили! О стихах Волошина и Цветаевой, и о новой книге по автоматике инженера Лосиевского, об итальянском фильме «Два гроша надежды», и о романе «Зависть» Юрия Олеши, – обо всем «Реглан» судил небанально. Однако, Цветаева и Олеша – это еще можно было понять. Откуда он, главный инженер сварочно-монтажного треста, может знать теорию автоматического регулирования?
Наконец я не вытерпел и спросил его об этом.
– Почему же Вы находите это странным? – улыбнулся «Реглан». – Газопровод, грубо говоря, – это труба плюс автоматика. Вот вы мне комплимент сделали, а я замечаю, что отстаю. Электроника так широко хлынула в промышленность, что едва успеваю следить. А вот вы – специалист, и вам отстать – смерти подобно. Вы особо займитесь электроникой! Иначе и не заметите, как дисквалифицируетесь. Гидравлика, пневматика, электрические схемы, телемеханика – это уже вчерашний день. – Об этом же я говорю на курсах своим слушателям, – улыбнулся я тому, что еще в одном вопросе мы с «Регланом» мыслили одинаково.
* * *
Как ни досадна была неувязка в начале пробной газоподачи, пробу все сочли удачной. Презрительное выражение в уголках губ у «главной шляпы» – это был, как впоследствии узнал я, «уполномоченный» Ленсовета – начисто исчезло. Также, как, впрочем, исчез румянец на его чистом и полном лице – из тех, которые всегда затрудняют определить возраст. «Главная шляпа» вместе с нами не спала ночей, во все бесшумно и исподволь вникала, и по редким вопросам, чувствовалось, что круглая и большая голова под шляпой не лишена была способности к отбору и аккумулированию информации. Изредка, но не реже одного раза в сутки, он садился в кресло начальника станции, расслаблял узел галстука, снимал телефонную трубку и докладывал обстановку своему начальству. Делал он это так озабоченно, неспешно и обстоятельно, – так морщился от дымящей в левый глаз папиросы, словно он был тут один единственный работник и ему приходилось очень туго. Шляпа при этом снималась с круглой головы, и, возложенная на середину стола, перед чернильным прибором наподобие кремлевских башен, превращалась как бы в главного советника. На нее смотрел все время представитель, сквозь дымок папиросы, утомленным голосом, роняя робкие, но полные значения, слова в трубку. Говорил уполномоченный представитель как-то очень иносказательно, а, главное, так лаконично и тихо, что даже начальнику станции становилось неинтересным слушать, и он покидал свой кабинет.
В приемной две машинистки, пулеметной дробью, то и дело обгоняя друг друга, уже отстукивали большой акт о пробной газоподаче. Его должно было украсить множество представительных подписей. Толпа «представительных шляп» только-только начала редеть, только поубавился номенклатурный шлейф автомашин за оградой – от «ЗИС-100» до «Бобиков» (доживавших свой век американских «Доджей») – шлейф очень четко вырисовывавший ставшую смутноватой в диспетчерской «шляпную субординацию» – как нагрянула новая весть. Она взволновала всех, и шлейф автомашин за оградой газораспределительной станции снова завертелся, распрямился и вырос чуть ли не вдвое…
В связи с приближением Октябрьских праздников, регулярную газоподачу решено было начать не позже 5 ноября. Решили «на верхах» – а нам надлежало обеспечить выполнение…
В большом зале станции, на втором этаже ее, где недавно резались в биллиард шоферы, в зале, который не был окрещен проект актом и все еще имел неясное предназначение (одни говорили, что здесь будет лаборатория, другие – красный уголок, третьи – бухгалтерия), собралось большое совещание. Высказывались все – строители, монтажники, эксплуатационники. Два раза говорил и начальник станции. Этот человек умел как следует вибрировать голосовыми связками. Говорил уверенно, с внушительными паузами, с разнообразным набором интонаций – в общем, владел всем «антуражем» штатного по сути – говоруна на собраниях. А говорилось совершенно пустое: «ответственная задача», «коллективу нужно отмобилизоваться», «каждый должен быть на своем посту» – и прочее. Сколько у нас развелось таких мастеров пустопорожних речей! Меня всегда удивляет и ненужное терпение собрания, и бесцеремонность подобных ораторов, которых ни разу, видать, не смущает мысль, что у людей душа томится и уши вянут от их филиппиков.
Председательствовала же «Главная шляпа», а ей терпенья было не занимать. Главный представитель, казалось, готов был слушать сколько угодно и о чем угодно, лишь бы не прервать оратора. Может он просто забыл, что в отличие от других совещаний, здесь все не кончается речами и протоколом, а ждет еще настоящее дело, производство.
…Казалось все наболевшие вопросы за весь период строительства люди собрались решить на этом совещании! Говорили о качестве электродов и нехватке людей, о незаконченных переходах через реки и овраги и неопрессованных участках, о рентгеноскопии сварочных швов и участках без связи.
У бедняги «Главной шляпы», вероятно, голова шла кругом. Он почти каждому, под занавес, задавал вопрос: «Так вы готовы будете к газоподаче 5 ноября?». И каждый раз следовали замысловатые длинные ответы, из которых вытекало, что не от него, мол, зависит дело, что он не менее подготовлен, чем соседи, по… Иван кивал на Петра, Петр под шумиху требовал людей, а Иван механизмы. Тут были доля перестраховки и желание не обнаружить свои огрехи, стремление показать всю сложность руководства вверенным участком и попытки сорвать под горячую руку недостающее; было щегольство терминологией, демонстрация знания дела и инстинктное противление вмешательству «некомпетентных шляп». Одним словом, были все страсти человеческие, а не было лишь ясности, которую так жаждала «Главная шляпа».
Представителю Ленсовета и впрямь нелегко было с наскоку разобраться во всех инженерно-строительных перипетиях, отсеять второстепенное, выделить главное, насущное для: «задействования газопровода». А между тем сланцегазовый завод, главный газопоставщик уже наступал на пятки, бил во все колокола, рапортовал о своей готовности, о технологии, которая уже «запущена» и прерывать – «гибели подобно»… Все это было сущей правдой, и, сидя в президиуме в середине стола с красной скатертью, «Главная шляпа» взялась за голову руками. Он, может, минуту другую хотел передохнуть от ораторов. Но вдруг, лицо его осветилось надеждой. Он порывисто привстал, кого-то поискал глазами в зале.
На подоконнике, забившись в дальний угол, сидел «Реглан». (Мне все еще недосуг был узнать его имя, отчество, фамилию). Как ни в чем не бывало, он жевал свой сухой батон и одновременно просматривал скомканную газету, в которой завернут был батон.
– А как ваше мнение? – обратившись к «Реглану» и не обращая внимания на оратора, спросила «Главная шляпа».
Не спеша завернув недогрызенный батон обратно в газету и запихнув сверток в карман, «Реглан» вытащил из другого кармана свой блокнот.
– Здесь у меня двенадцать пунктов. Самое необходимое, что надо срочно сделать и газоподачу городу можно будет начать. Скажу только о главном. Неиспытанный участок, поскольку он головной и короткий, можно будет испытать одновременно с работой газопровода. В случае разрыва трубы на испытываемом участке, емкости газопровода хватит на двадцать восемь – тридцать часов газоподачи городу. За это время аварийные бригады три раза смогут поспеть с ликвидацией разрыва. Что касается недостающих участков связи – я тоже подсчитал. Нужно у воинской части одолжить десять катушек полевого кабеля и столько же аппаратов. О прочих подробностях я могу составить докладную записку пусковой комиссии.
«Главная шляпа» удовлетворенно кивала головой, точно учитель во время блестящего ответа на экзамене любимого ученика. Он, видно, не зря был здесь «Главной шляпой», если нашелся, и тут же обратился к собранию.
– Предлагаю (последовало имя, отчество) включить в пусковую комиссию. На правах моего референта, или даже заместителя.
Раздались возгласы «Правильно!», «Давно пора бы!» и даже – «Как можно было вначале не включить!».
А «Реглан» уже сидел на подоконнике и дожевывал свой батон.
* * *
Недавно, читая газету, я задержался на сообщении о присвоении звания Героя социалистического труда заместителя Министра Газовой промышленности СССР. «Ба, жив курилка!» – подумал я, обратив внимание на фамилию, имя-отчество моего старого знакомого «Реглана». Чтоб убедиться окончательно, я позвонил Слугину. Он теперь жил и работал в Москве. «Да, он, конечно! И как вы еще могли усомниться? Помните, много лет назад, когда вы спросили о нем – что он делает на строительной площадке? Я вам еще тогда ответил – «голова, хозяин». А что, – разве не так? Мы ему сейчас как раз приветственный адрес сочиняем; может, заедете, подпишитесь? А, впрочем, я заскочу к Вам на своей машине!..
Слугин сделал чувствительный нажим на слове «своей». Хотя ему по рангу полагалась теперь ведомственная, «персональная» машина, он предпочитал ездить на своей, личной: «самому себе быть шофером». Слугин, помнится, даже теоретизировал на этот счет, подводил некое психологическое обоснование. И как окончательный резон обычно добавлял: «В Америке нет ни персональных машин, ни персональных шоферов! Все деловые люди сами рулят на своих собственных машинах».
Я с нетерпением ждал приезда Слугина с приветственным адресом заместителю министра.