В ходе Реформации в Западной Европе возникли различные течения христианства, которые принято называть «конфессиональными церквями»152. Важнейшими из них следует считать лютеранскую153, кальвинистскую154 и англиканскую церкви155. В отдельную конфессиональную церковь превратился после Тридентского собора и католицизм156. Решающим шагом для становления конфессиональной идентичности названных церквей стало их противостояние и размежевание. Если изначально лютеранство обособилось от католицизма157, то католицизм, в свою очередь, благодаря столкновениям с лютеранством приобрел новую, совершенно особенную специфику. Однако уже в ходе Реформации внутри протестантизма начались разногласия между лютеранами и кальвинистами (которых также называют реформатами). Несмотря на нескончаемую полемику в отношении различных религиозных догм, протестантские церкви были вынуждены солидаризироваться перед лицом католицизма. Характерной особенностью развития церквей в постреформационный период было их все большее размежевание.
Главным, самым острым вопросом этого размежевания стала не теологическая полемика, а проблема религиозной войны158. Тема религиозной войны неоднократно поднималась в исторических исследованиях, однако, как ни странно, до сих пор не существует общей работы, проливающей свет на то, как современники использовали этот термин в раннее Новое время159. Эту лакуну частично заполняет данная статья, в центре внимания которой находится вопрос о формировании содержательного наполнения этого исторического понятия и его составляющих. Первая часть статьи посвящена собственно истории понятия «религиозная война», во второй части будут рассмотрены перспективы его употребления.
В настоящее время в историографии ведутся активные споры относительно употребления термина «религиозная война». Некоторые ученые считают, что предпочтительнее использовать понятие «конфессиональная война». В пользу первого термина говорит то, что он уже глубоко укоренился в историографии, а также имел хождение в источниках. Другие авторы утверждают, что словоупотребление «конфессиональная война» уместнее, благодаря его соответствию историческим реалиям160. Неоспоримым преимуществом этой второй, научно-аналитической категории является то, что она четко демонстрирует разграничение между войнами внутри одной конфессии и войнами межконфессиональными. Однако этот термин все же нельзя признать удачным, поскольку он подразумевает уже существование конкретных конфессий, и поэтому не может адекватно передать тот смысл, который вкладывали современники в понятие «религиозная война». Йоханнес Буркхардт предложил говорить в этой связи о войнах, которые способствуют образованию и становлению конфессии (Konfessionsbildungskrieg, Konfessionalisierungskrieg). Буркхардт утверждает, что собственно конфессии возникли только в конце религиозных войн161. Тезис Буркхардта весьма дискуссионен, т.к. становление конфессий шло еще до начала и, главное, независимо от так называемых «конфессиональных войн». Неверное использование термина «конфессиональная война» приводит к искусственному сужению представлений современников о религиозной войне до непосредственных конфессиональных столкновений.
Обозначать термином «религиозная война» только межрелигиозные конфликты, как предлагает ряд исследователей, тоже не совсем корректно162. Несмотря на то, что даже современники порой использовали его для обозначения столкновений между различными религиями, гораздо чаще они пользовались им, рассуждая о конфликтах между христианами.
В современном языке понятие «религиозная война» уже имеет свои коннотации, поэтому его содержательное наполнение в источниках далеко не всегда очевидно. Существующие коннотации мешают правильному пониманию фактического значения термина. Религии, таким образом, по сути, приписывается ведущая роль в возникновении и ведении войн163. Тезис о причинно-следственной связи между религией и войной или, по крайней мере, о важной роли религии в ней, таким образом, достигает кульминации в понятии «религиозная война». Однако в данном случае остается открытым вопрос, соответствует ли такое понимание этого термина тому смыслу, который вкладывали в него современники, можно ли говорить, что в раннее Новое время у людей были такие же ассоциации, как у сегодняшнего человека. Несмотря на то, что семантическая связь между войной и религией неоднократно подмечалась современниками уже в первой половине раннего Нового времени164, понятийное осмысление этого началось только с конца XVII в.
Описанное выше понимание разделяли и все еще разделяют многие из современных исследователей165. Как сторонник подобного понимания религиозных войн, Йоханнес Буркхардт дал им определение как войнам, «в которых религия тем или иным образом вовлечена в общий контекст происходящего, в механизм ведения войны или мотивы участников»166. Определение Буркхардта, в принципе лишь более четко расставляющее акценты в классическом понимании термина, все же не может претендовать на универсальность, поскольку религиозная составляющая в войне и реальные мотивы, побудившие к ней политиков, выявить практически невозможно ввиду отсутствия соответствующего методологического аппарата. На основе этого определения едва ли возможно эмпирически отделить религиозную войну от других типов войн, что неоднократно пыталась сделать историография167. Историческим исследованиям, скорее, свойственно смешивать побудительные мотивы войны, оставляя их оценку на суд исторической интерпретации168, которая чаще всего приводит к модернизации понятий.
Конрад Репген замечал, что официальная публицистика и дипломатические документы дают лишь косвенное представление о мотивах религиозной войны; поэтому он предложил рассматривать религиозную составляющую войны не с точки зрения военных мотивов, а как вариант для обоснования законных причин для ведения войны169. Однако такому пониманию религиозной войны не хватает весомых доказательств, собранных на основе источников170. Причина этого кроется в том, что политики раннего Нового времени для обоснования любой войны не использовали открытых религиозных формул171. Даже войны с турками официально провозглашались оборонительными, защищающими от османской экспансии, а не от ислама172. Тем не менее, следует подчеркнуть, что это обстоятельство не принижало значение религии в официальных и конфиденциальных документах173.
Обращение к религиозной войне, часто присутствовавшее в публицистике, свидетельствует о той роли, которую современники отводили религии при возникновении войны и в ходе военных действий. Для адекватного понимания мотивов политиков раннего Нового времени необходимо расширить источниковую базу, не ограничиваясь лишь официальными манифестами об объявлении войны. Новейшие исследования религиозных войн в духе истории культуры все больше пытались ответить на вопрос об их восприятии, пытаясь при этом отдельно выделить религиозные аспекты войны174. Аналитическое содержание понятия «религиозная война», таким образом, из-за неразрывной связи политики и религии в раннее Новое время теряет свою уникальность, потому что в принципе любая война могла бы считаться религиозной175.
Ввиду всего выше сказанного, наиболее удачным и многообещающим представляется употреблять термин «религиозная война» лишь в том случае, когда этот термин использовали сами современники для обозначения и характеристики военных конфликтов своей эпохи. В настоящее время историко-терминологических исследований о религиозной войне не существует176.
Термин «религиозная война» начинает встречаться, хотя и весьма редко, уже с конца XVI в., гораздо чаще его можно увидеть в публицистике Тридцатилетней войны; но действительно большая дискуссия об этом феномене возникла лишь спустя поколение после Вестфальского мира, на рубеже XVII–XVIII вв.177 Лишь с этого времени «религиозная война» стала устойчивой константой как исторической памяти, так и актуальных политических дебатов. Характерной особенностью становления этого понятия является обобщение в исторических источниках рубежа XVII–XVIII вв. существовавших ранее топосов, которые под воздействием новых исторических реалий собственно и превратились в «религиозную войну». С этого времени стало развиваться представление о религиозной войне как основополагающем термине, определяющем ту или иную эпоху. Подобное понимание в большей степени основывается на анахронистской проекции исторических сочинений и историографии конфессиональных столкновений XVI и раннего XVII в.178
Европейская дискуссия о религиозной войне пережила свою кульминацию между 1679–1714 гг. Большая часть современных публикаций о религиозной войне на рубеже XVII–XVIII вв. ставит вопрос, почему именно в этот период религиозная война превратилась в устойчивый термин политических дебатов. Обращает на себя внимание тот факт, что при этом ни начало дискуссии о религиозной войне, ни ее конец не отмечены значимыми историческими событиями. Указанный исторический период весьма условен, поскольку в реальности имеет весьма расплывчатые как хронологические, так и географические границы. Однако следует подчеркнуть, что термин «религиозная война» стал предметом особо острой дискуссии благодаря трем различным очагам конфликтов, которые в дальнейшем сыграют центральную роль для появления представлений о его содержательном наполнении.
1. Импульсом к дискуссии о религиозной войне во Франции стала ревокация Нантского эдикта, вызвавшая бурное столкновение между публицистами католического клира и гугенотами179. Несмотря на то, что дело не дошло до вооруженного конфликта, определяющей для публицистических дебатов оказалась тема прошлых и будущих потенциальных религиозных войн. Действительно, последним военным конфликтом между кальвинистами, католиками и французской короной стало восстание камизардов 1702–1705 гг., придавшее дискуссии о религиозной войне новую силу180. Преследования со стороны католиков привели к бегству из Франции примерно трети гугенотов и таким образом разожгли дебаты о религиозной войне за границей181.
2. В Империи французские памфлетисты обеих больших конфессий активно включились в дискуссию о религиозной войне. Протестанты усмотрели предзнаменования новой религиозной войны в получении католического наследства домом Нойбургов в Пфальце в 1685 г.182, Рейсвейкской клаузуле183, переходе в другую веру Августа Сильного в 1697 г.184 и венгерском восстании 1703–1711 гг.185 У католиков ужасные фантазии родились из-за военного потенциала протестантских князей, основанного на их связях с Англией и Генеральными Штатами, а также из-за получения Ганновером статуса курфюршества в 1692 г. и Пруссией статуса королевства в 1701 г., из-за чего усилился страх перед конфискацией церковной собственности186 и ужас перед появлением протестантского королевства в результате новой религиозной войны187. Следует отметить, что позднейшие конфессиональные конфликты, такие, как последствия «Торуньского кровавого суда» 1724 г.188, или изгнание зальцбургских протестантов в 1731–1732 гг.189 только в исключительных случаях ассоциировались со сценарием религиозной войны. Эти события не прибавили термину «религиозная война» новых коннотаций.
3. Подобно католикам в Империи, представлявшим себе ужасный сценарий религиозной войны в случае выбора протестантского главы Империи, английские протестанты боялись, что католический наследник престола может ввергнуть Англию в новую религиозную войну и уничтожить английский протестантизм. Таким образом, в Англии дискуссия о религиозной войне с 1679 г. шла вокруг билля об отводе католического наследника престола Якова Йорка190, который в 1685 г. взошел на английский трон под именем Якова II. Его политика рекатолизации и последовавшая за этим «Славная революция» 1688–1689 гг.191, а также дальнейшие попытки Якова вернуть английский трон при французской поддержке ассоциировались в английском обществе с религиозной войной. После смерти Якова II в соответствии с актом о престолонаследии 1701 г. католические претенденты были окончательно исключены из числа наследников престола192. Тесные связи «Якова III», нового католического претендента, с Людовиком ХIV и мерещившийся ужасный сценарий франко-якобитской интервенции и в дальнейшем подогревал в Англии страх перед религиозной войной193. В Англии, как и в Империи, гугеноты-памфлетисты были важными участниками дебатов о религиозной войне.
Данная статья194 ограничивается только тремя важными для дебатов о религиозной войне очагами конфессиональных конфликтов – Францией, Англией и Империей. Однако это не означает, что дебаты о религиозной войне не имели европейского масштаба. Во всех трех регионах они оказали значительное влияние на восприятие обеих больших войн Людовика ХIV. Во многом благодаря публицистическим кампаниям, которые служили Людовику ХIV и его союзникам для обоснования их политики, и Девятилетнюю войну, и войну за Испанское наследство современники восприняли как религиозные войны. В то время, как французская пропаганда подчеркивала мотив защиты католической религии, противники Людовика ХIV, наоборот, отрицали его. Таким образом, в центре дискуссии о религиозной войне оказались Франция и войны Людовика ХIV, которые неразрывно связаны с самой фигурой французского короля. Объединение представлений о религиозной войне с международной политикой Франции вело и к европеизации дебатов о религиозной войне.
Внутри больших конфессиональных сообществ существовал значительный межкультурный обмен. Вся публицистика, затрагивающая тему религиозной войны, взаимно обогащалась идеями из дебатов на французском, английском и немецком языках. Французский язык служил посредником между немецким, английским и другими европейскими языками. Национальная аргументация преодолевала языковые и территориальные границы и подгонялась под конкретные местные исторические реалии.
Европейскую дискуссию о религиозной войне можно проследить, прежде всего, основываясь на двух типах источников: во-первых, на повседневной публицистике, во-вторых, на исторических сочинениях эпохи. Идея религиозной войны получила историографическую значимость только в политических дебатах современников. В свою очередь конфессиональная картина истории, переданная в исторических сочинениях, стала духовной основой политических дебатов о религиозной войне во времена Людовика ХIV.
Термин «религиозная война» всегда был весьма востребован, однако в рассматриваемый период он начал встречаться значительно чаще. Исторические сочинения служили неисчерпаемым резервуаром, питавшим публицистические дебаты о религиозной войне. Количество исторических событий, рассматривавшихся в связи с религиозной войной, было огромным. Оно оказалось разделенным лишь на ключевые и второстепенные сюжетные линии. Сужение содержательного наполнения термина «религиозная война» происходило только благодаря публицистике, которая использовала лишь отдельные исторические примеры, служившие аргументами во время дебатов. Если историографическая традиция питала публицистику примерами религиозных войн, то публицистика, в свою очередь, создавала устойчивый образ религиозной войны, запечатлевавшийся в коллективной памяти. Современное представление о религиозной войне родилось именно благодаря многоголосой дискуссии конца XVII – начала XVIII в., в которой «религиозными» стали называться совершенно конкретные войны, такие как Шмалькальденская, гражданские во Франции или Тридцатилетняя.
В дебатах о религиозной войне в эпоху Людовика XIV возникли представления об использовании религии лишь как предлога для обоснования политических действий. Та историческая картина, которая сложилась во время этой дискуссии, стала отправной точкой для дальнейших споров о месте и роли конфессиональных конфликтов, с новой силой разгоревшихся в общеевропейском «культуркампфе» XIX в., когда светское начало боролось против ультрамонтинских устремлений папы. Такое восприятие стало общим фундаментом для прусско-протестантской, английской вигской, французской республиканской и марксистской историографии. Понятие «религиозная война» оказалось, таким образом, составной частью политической дискуссии об отношении церкви и государства и было использовано светскими силами.
Если рассматривать понятие «религиозная война» в культурно-исторической перспективе, отрешась от его анахронистских и эссенциалистских трактовок, то возникает вопрос о правомочности употребления термина «религиозная война» относительно XVI и раннего XVII в. Следует подчеркнуть, что современное, часто машинальное понимание источников, связанное с закономерной модернизацией сознания, ставит под сомнение правомочность использование этого термина. На самом деле это не означает, что, изучая XVI или первую половину XVII в., нельзя говорить о религиозных войнах. История возникновения понятия и его содержательное наполнение находятся в неразрывной связи, которую необходимо учитывать в исследованиях, связанных с феноменом религиозных войн.
Для раскрытия феномена религиозных войн необходима определенная архаичность сознания, при которой исследователь понимает, что религиозные войны – это многоуровневая конструкция, состоящая из реальности и исторического образа. Религиозные войны нельзя воспринимать как застывшее явление, следует учитывать связанные между собой традиции их восприятия. В любом случае, в будущем следует избегать проецирования современных исторических реалий на прошлое.
Актуальные современные политические дебаты о религиозной войне во многом зависят от генезиса образа религиозной войны, при этом речь идет, скорее, даже о взаимовлиянии этих двух процессов. К этому взаимовлиянию, как и к пониманию взаимосвязи между сегодняшними и прошлыми представлениями о религиозных войнах в Европе около 1700 г., также необходимо относиться критически. Анализ исторической составляющей будет способствовать углублению современного понимания религиозной войны.
Изучать европейские дебаты о религиозных войнах en longue durée можно только, учитывая все эти обстоятельства, что до сих пор в историографии отразилось лишь фрагментарно. Пока еще нет полноценных исследований о понимании религиозных войн в конце XVIII – начале XIX в. Современная история бросает ученым новые вызовы. Так, например, актуальным остается вопрос, влияют ли представления о европейских религиозных войнах на понимание и восприятие исламского джихада. Пока можно лишь предполагать, что знак тождественного равенства между «религиозной войной» и «джихадом», появляющийся порой в последнее время, является отголоском проекции европейского представления о религиозной войне на исламские реалии. Это заставляет задуматься о восприятии исторической картины прошлого и о культурном трансфере, влияющем на современные политические дебаты. Конфессиональное противоборство, ставшее одним из результатов Реформации и формирования конфессий, почти через 200 лет достигшее своей кульминации в появлении термина «религиозная война», до сих пор в значительной степени определяет наше восприятие религиозных конфликтов.
Arndt J. Der Dreißigjährige Krieg 1618–1648. Stuttgart, 2009.
Babel R. Kreuzzug, Martyrium, Bürgerkrieg. Kriegserfahrungen in den französischen Religionskriegen // Religionskriege im Alten Reich und in Alteuropa / Hg. F. Brendle, A. Schindling. Münster, 2006. S. 107–117.
Beiderbeck F. Religionskriege. 1. Christliches Europa // Enzyklopädie der Neuzeit / Hg. S. Jäger. Stuttgart, 2009. Bd. 10. S. 1091–1108.
Benedict P. Religion and Politics in Europe. 1500–1700 // Religion und Gewalt. Konflikte, Rituale, Deutungen (1500–1800) / Hg. K. von Greyerz, K. Siebenhüner. Göttingen, 2006. S. 155–173.
Benedict P. Were the French Wars of Religion Really Wars of Religion? // The European Wars of Religion. P. 61–68.
Bosc H. La guerre de Cévennes. 1702–1710. Montpellier, 1985–1993.
Burkhardt J. Religionskrieg // Theologische Realenzyklopädie / Hg. G. Müller, G. Krause. Berlin, 1997. Bd. 28. S. 681–687.
Buschmann N., Mick Ch. Kriegstypen: Begriffsgeschichtliche Bilanz in deutschen, russischen und sowjetischen Lexika // Formen des Krieges. Von der Antike bis zur Gegenwart. S. 17–50.
Claydon T. Protestantism, Universal Monarchy and Christendom in William’s War Propaganda, 1689–1697 // Redefining William III. The Impact of the King-Stadholder in International Context / Ed. E. Mijers, D. Onnekink. Aldershot, 2007. P. 125–142
Crouzet D. La violence au temps des troubles de religion (vers 1525 – vers 1610) // Histoire, économie et société. Vol. 8. 1989. S. 507–525.
Idem. Les guerries de Dieu. La violence au temps des troubles de religion (vers 1525 – vers 1610). Seyssel, 1990.
Die lutherische Konfessionalisierung in Deutschland / Hg. H.-Ch. Rublack. Gütersloh, 1992.
Die reformierte Konfessionalisierung in Deutschland – Das Problem der «Zweiten Reformation» / Hg. H.Schilling. Gütersloh, 1986.
El Kenz D., Gantet C. Guerres et paix de religion en Europe XVI-e – XVII-e siècles. Paris, 2008. P. 132–136.
Emrich G. Die Emigration der Salzburger Protestanten 1731–1732. Reichsrechtliche und konfessionspolitische Aspekte. Münster, 2002.
Fuchs A. Der Siebenjährige Krieg als virtueller Religionskrieg an Beispielen aus Preußen, Österreich, Kurhannover und Großbritannien // Religionskriege im Alten Reich und in Alteuropa. S. 313–343.
Harris T. London crowds in the reign of Charles II. Propaganda and politics from the Restoration until the exclusion crisis. Cambridge, 1987.
Haug-Moritz G. Der Schmalkaldische Krieg (1546/47) – ein kaiserlicher Religionskrieg? // Religionskriege im Alten Reich und in Alteuropa. S. 93–105.
Hochedlinger M. Austria’s wars of emergence 1683–1797. London, 2003.
Holt M. P. The French wars of religion (1562–1629). Cambridge, 2005.
Holzem A. Gott und Gewalt. Kriegslehren des Christentums und die Typologie des Religionskrieges // Formen des Krieges. Von der Antike bis zur Gegenwart / Hg. D. Beyraz, M. Hochgeschwender. Paderborn, 2007. S. 371–413.
Kampmann Ch. Heiliger Krieg – Religionskrieg: Sakralisierungen des Krieges in der Geschichte. Einführung in die Gesamtthematik // Historisches Jahrbuch. Vol. 134. 2014. S. 3–9.
Kaufmann Th. Konfession und Kultur. Lutherischer Protestantismus in der zweiten Hälfte des Reformationsjahrhunderts. Tübingen, 2006.
La fausse clef du cabinet des Princes de l’Europe ou Rome trahie. Osnabruk, 1691. [Bibliothèque Nationale de France, G –15966].
Le Roux N. Guerres et paix de Religion 1559–1598. Paris, 2014.
Lettre d’un Ministre Catholique Deputé à la Diette de Ratisbonne. Ecrite à M. l’Evêque de**. [Ratisbonne?], 1689. [Bibliothèque Nationale de France, MP–791].
Levillain Ch.-E. Vaincre Louis XIV. Angleterre, Hollande, France: Histoire d’une relation triangulaire 1665–1688. Seyssel, 2010.
Lotz-Heumann U. Die doppelte Konfessionalisierung in Irland. Konflikt und Koexistenz im 16. und in der ersten Hälfte des 17. Jahrhunderts. Tübingen, 2000.
Moritz A. Interim und Apokalypse. Die religiösen Vereinheitlichungsversuche Karls V. im Spiegel der magdeburgischen Publizistik 1528–1551/52. Tübingen, 2009.
Mühling Ch. Die europäische Debatte über den Religionskrieg (1679–1714). Konfessionelle Memoria und internationale Politik im Zeitalter Ludwigs XIV. Göttingen, 2018.
Niggemann U. Die Hugenottenverfolgung in der zeitgenössischen deutschen Publizistik (1681–1690) // Francia. Vol. 32. 2005. S. 59–108.
Nishikawa S. Ending a religious cold war. Confessional trans-state networks and the Peace of Utrecht // New Worlds? Transformations in the Culture of International Relations Around the Peace of Utrecht / Ed. I. Schmidt-Voges, A. Crespo Solana. London, 2017. P. 113–127.
Replique du Conseiller aulique. à la Lettre du Gentilhomme Liegeois. Traduite de l’Allemand // Lettres et réponses au sujet de la Ligue d’Ausbourg et les resolutions recentes. Juxte la copies. Amsterdam, 1689. [Bibliothèque Nationale de France, M–21693].
Rudolph H. Religious Wars in the Holy Roman Empire? From the Schmalkaldic War to the Thirty Years War // The European Wars of Religion. An Interdisciplinary Reassessment of Sources, Interpretations, and Myths / Ed. W. Palaver, H. Rudolph. Franham, 2016. S. 92–98.
Schilling H. Konfessionelle Religionskriege in politisch-militärischen Konflikten der Frühen Neuzeit // Heilige Kriege. Religiöse Begründungen militärischer Gewaltanwendung: Judentum, Christentum und Islam im Vergleich/ Hg. K. Schreiner. München, 2008. S. 127–149.
Schindling A. Kriegstypen in der Frühen Neuzeit // Formen des Krieges. S. 99–119.
Idem. Türkenkriege und «konfessionelle Bürgerkriege». Erfahrungen mit Religionskriegen in der Frühen Neuzeit // Krieg und Christentum. Religiöse
Gewalttheorien in der Kriegserfahrung des Westens / Hg. A. Holzem. Paderborn, 2009. S. 596–621.
Schorn-Schütte L. Konfessionskriege und europäische Expansion. Europa 1500–1648. München, 2010.
Schwoerer L.G. Propaganda in the Revolution of 1688–89 // American Historical Review. Vol. 82. 1977. P. 843–874.
Skinner Q. Meaning and Understanding in the History of Ideas // History and Theory. 1969. Vol. 8. № 1. P. 3–53.
Strayer B. E. Huguenots and Camisards as aliens in France 1598–1789. The Struggle for Religious Toleration. Lewiston (New York), 2001.
Vitry L. de l’Hospital. Le Manifeste De Monsievr De Vitry, Govvernevr de Meaux, A la Noblesse de France. Lyon, Claude Morillon, 1594 [Bibliothèque Municipale de Lyon, FC189–19].
Weber G. Geschichte der Gegenreformation und der Religionskriege. Leipzig, 1875.
Zeeden E.W. Die Entstehung der Konfessionen. Grundlagen und Formen der Konfessionsbildung im Zeitalter der Glaubenskämpfe. München, 1965.
Zwierlein C. Discorso und Lex Dei: die Entstehung neuer Denkrahmen im 16. Jahrhundert und die Wahrnehmung der französischen Religionskriege in Italien und Deutschland. Göttingen, 2006.