Некий царь в древности заманил в свой сад Сатира – бога-зверя и допытывал его:
«В чем высшее счастье жизни?»
Сатир обернул к нему свое бледное звериное лицо, искаженное страданьем, и произнес загадочные и жуткие слова:
«Высшее счастье – совсем не родиться. А рожденному – как можно скорее умереть».
«Les charmes de I'horreur n'enivrent que les forts».
«Чары ужаса могут вдохновлять только сильных».
С неотвратимым любопытством Вячеслав Иванов зазывает в свой «Сад роз» – «в полдень жадно-воспаленный, в изможденьи страстных роз» вещего зверя для того, чтобы снова услышать из уст жуткие и манящие слова: «Высшее счастье – совсем не родиться!»
Легконогий, одичалый,
Ты примчись из темных пущ!..
…Взрой луга мои копытом,
Возмути мои ключи…
…Замеси в мои услады
Запах лога и корней –
Дух полынный, вялость прели,
Смольный дух опалых хвои
И пустынный вопль свирели,
И Дриады шалой вой!
…Здесь пугливый, здесь блаженный,
Будешь пленный ты бродить,
И вокруг в тоске священной
Око дикое водить…
Но слова Сатира – сладкие для уха сильного, завороженного «чарами Ужаса», не повторяются в этой поэме.
Только глухой пророчественный гул природы, в котором звучат голоса судьбы, ответствует на безумный призыв пытливого: