"Ограничено ли предназначение ума помощью в видении внешних объектов?" (Сердце йоги. Т.К.В.
Дешикачар).
"Жизнь каждого человека- лабиринт, в центре которого находится смерть" (Майкл Эртон).
"Я заблудился, выхода мне нет,
В тебе брожу я словно в лабиринте" (Григорий Лепс. Лабиринты).
Посвящается моей дочери,
Павловой Любовь Арнольдовне,
умнице и красавице, помогающей мне
во всем
Глава 1. Московское марево
Молодая особа лет двадцати сидела в позе лотоса, сложно скрестив свои тренированные ноги и ровно держа спину и голову, направленную к небу, при этом, слегка опустив плечи. На ней была надета длинная, не по размеру, белая футболка и вязанные неизвестной бабушкой, носки из грубой, некрашеной, козьей шерсти. Колени девушки касались порядком стертого, красно-коричневого, с восточными ромбиками коврика. Он был брошен на местами выщербленный, скрипящий, давно не реставрированный паркет. Последний при рождении был сделан из разных пород деревьев и сложен в виде геометрического цветка, а затем находился в совместном, законном и благополучном проживании вместе со всем строением на Чистых прудах, которое существовало еще до войн, революций и разрух. Дом еще был крепок и местами даже свеж, можете убедиться в этом сами, а покрытие утратило весь свой лоск и его прятали за несколькими слоями некачественного лака, хорошо, хоть не линолеума!
Девушка была несколько ниже модельного роста, с фигурой известной античной богини, вернее, дошедшей до нас, как говорят, естественно, злые языки, только копии красотки, благодаря которой мы знаем ее стандарты: девяносто-шестьдесят – девяносто. Итальянские мужчины заявляют своим русским женам, чуть пополневших после родов и спагетти, что это уже – перебор. А те, работая экскурсоводами и водя группы бывших соотечественников по музеям, ведь лишь итальянкам позволительно сидеть на шее, или еще где-то там еще, у своих мужей, мечтают, привести своих законных в просторные, заполненные мрамором залы с метром и ткнуть их носом во всемирный стандарт. Они сообщают об этом всем, кто понимает славянскую речь.
По поводу своих волос йогиня не комплексовала
: они были естественного каштанового цвета, разбросаны по плечам и спине и чуть закрывали лицо. Последнее явно выдавало в ней русинку: немного
скуластенькое, со вздернутым носом, хорошей кожей, которая, по -
видимому, что следует из за чуть рыжеватого оттенка локонов, летом покрывается веснушками. Словом, это типаж с которым не окажешься на обложке
"
Vogue" или
"
Glamour", или на
fashion-показах, не смотря на периодическую моду на все русское, а вообще-то, только девушек!
За большими окнами первого этажа
, убыстряясь,
шел снег. И на всем видимом пространстве: от неба и солнца в
наноструктурированной
дымке до асфальта, под которым подразумевалась земля, все мело
и
курилось дымом благовоний из восточной истории. За стеклами, явно не один год не мытыми, уж лучше бы девушка чаще занималась уборкой, чем каким-то непонятным самосовершенствованием, и такого же достоинства тюлем, что дополнительно прятало
содержимое комнаты, к тому же при отсутствии освещения в этот сумрачный день
, от прохожих.
На лавочке, с полным пренебрежением к окружающим, в почти той же позе, что и девушка, сидела
серо-белая кошка, которая, казалось, была соткана из той же структуры, что и снежное марево, и смотрела вглубь
жилья
, практически в прикрытые глаза молодой особы. Зрачки ее, непропорциональных голове, громадных очей, в отличи
е от человеческих, были почти в виде восклицательных знаков без точки под ними. Имея почти в десять раз лучшее, чем у человека, зрение, она к тому же приобрела, как и другие ее сородичи,
особый слой за сетчаткой, который отражает лучи света
. Поэтому
маленькие хищники видят в темноте, имея к тому же большой обзор осмотра окружающего и других миров. В полумраке московских улиц, ее глаза светились, когда она общалась с представителя потусторонних миров. Цвет радужки, которая занимала почти весь глаз, у нашей четырехпалой особы менялся от желтого к зеленому. И тогда, из их глубины вырывались разноцветные вспышки фейерверков, но при этом имеющие не праздничный, а устрашающий вид.
Впрочем, их же не зря боятся маленькие дети и собака, чувствительные и понимающие мир по-другому, чем мы! На
Руси огонь использовали на Масленице, в день Ивана Купалы, во время различных ритуалов, иногда отнюдь не безобидных. Кто теперь доказательно, со всей ответственностью заверит: зачем в Китае бросали в огонь зеленый бамбук, прадедушку цветных салютов, который взрывался! Затем в него стали засыпать селитру, приговаривая при этом:
–Пусть ночь превратится в день! – колдовство! Много веков потом порохом могли пользоваться только специально обученные монахи. На территории нашего государства это увеселение ввел Петр 1. – И в небе, над местом уже новой столицы поплыл разноцветный Геркулес, раздирающий пасть льва.
А фаеры в зеницах маленького размера львицы вспыхивали все чаще. И тогда над полусонными, несмотря на приближающийся полдень, москвичами и гостями, званными и не очень, столицы, поплыли, толкаясь, периодически задевая, их головы, которые были закутаны в шапки и платки, и от этого еще больше теряющие слух, иногда даже сигнала трамвая не слышат, странные сущности. Периодически затесывались между людьми, правда, почти сливались с туманом, и тогда из него высовывались: то рог, то хвост, то глаз… Особо зрячие, узрев это безобразие, вздрагивали, не веря самим себе, как это часто бывает, думали:
– Померещилось! – и спешили, уже несколько ускорив шаг, иногда даже при этом падали, так как не привыкшими к такой погоде узбеки, или какие-то еще южные народы, плохо сгребали снег и счищали лед, а предпочитали засыпать его какой-то ядовитой гадостью, которая тут же портила как итальянскую, так и немецкую обувь. Это все еще больше увеличивало работу травматологам и без того имевшим по пятнадцать – восемнадцать ночных дежурств в месяц, а после этого поутру опять надо было вправлять, вставлявших, склеивать, сшивать и заматывать поврежденные конечности, а также долго писать об этом, хорошо, хоть не гусиным пером, а печатая на компьютере! Но все это было правдой. И пролетали одно и трехглавые драконы, потерявшие в холодной России за века, навыки испускать огонь, задевая своим чешуйчатым хвостом по лицам. А люди думали: – Какой колючий сегодня снег!
Мелькали химеры: с головой и шеей льва, туловищем козы, хвостом в виде змеи. Проносились существа с крыльями орла и клювом, козлиными ляжками, рогами на голове. Ведь как писал все Шекспир, писавший не только о любви, сказал: "Ад пуст. Все демоны здесь"! Стучали копытами по мостовой, местами еще булыжной, кентавры. Если внимательно присмотреться к собакам и кошкам в густой мгле подворотен, то иногда можно увидеть человеческие головы, или хотя бы глаза. Говорят, что в каких-то глубинах Патриарших, до сих пор водятся русалки и крупные змеи. Впрочем, и вам кто мешает вещать!
Между людьми проступали, созданные из многослойного по температуре воздуха, творимого экологией мегаполис и циклонов-антициклонов, проступали миражи. Они представляли собой Гаргуль, которые сбежали с крыш, еще не сгоревшего, Эти – то задолго знали о надвигающей катастрофе бренда французской столицы и тренировались в своем перемещении. Ближе к третьему этажу, в дымке непрозрачного воздуха, в котором густо намешаны водяные пары, мельчайшие и не очень, частицы пыли и гари, мелькали царственные особы. Им больше пристало находиться в лабиринте под Большим Сфинксом в Гизе, чем на промозглых улицах столицы: с соколиной головой бог Хор, Тот с головой ибиса, Себек, с крокодильей головой. Сидящая же за окном кошка вдруг превратилась в богиню-львицу Сехмет и грозно завыла на всю улицу. Но, может, это проехала пожарная машина.
Девушка была сильна в искусстве, поэтому персонажи были для нее узнаваемы, и также она способна видеть то, на что внимания не обращали те, кто, непонятно куда спешили по жизни в своих серых пальто с поднятыми воротниками. Они смотрели на месиво под ногами в надежде найти оброненный кем-то, кошелек, полный денег, на данном этапе развития страны – рублями. Но эти вожделенные кожаные, а чаще – синтетические древние изобретения для ношения монет, почему-то не попадались на каждом шагу. Однако люди продолжали верить, ведь верить все же надо, чтобы выжить в этом не простом мире, еще и заполненном миражами и химерами. При этом они пропусками то ужасно- прекрасное, что было у них над головами и даже на уровне глаз: стоило только присмотреться. В эту минуту над ними, сливаясь с дымкой и почти задевая трамвайную дугу, но не чувствительные к электричеству, проплыл, на пару с драконом, этим- то никого не удивишь, особенно во времена былинные, лебедь с клювом петуха, со спиной черепах, рогом, красивой гибкой змеиной шеей, хвостом рыбы, расписанными узорами крупного гада.
Что только не происходит на Чистопрудном при такой его истории! В Мексике черепахи возвращаются на места предков на побережье, как и сотни лет назад. Но там уже стоят отели, где пьют текилу, как чистенькую, так и с томатным соком и лаймом, которая не идет ни в какое сравнение с той, что вывозится на экспорт, бывает же в мире такое! Увлечены этим занятием и русские, и американцы. Посему туристов вечером на пляж не пускают: и трезвых, и в значительной степени "натабасканых". Черепахи несколько часов ползут покромке суши, роют ямы в песке, откладывают в них яйца, а затем, ближе к рассвету, возвращаются в не передаваемо – изумрудные воды Мексиканского залива! А утром кладки переносят в "ясли" и чуть подросших детенышей выпускают в безлунную ночь в родную стихию! Кто это хоть раз видел, никогда уже не закажет черепаший суп! А тут: дубы столетние с русалками вырубили, ручей с болотцем удалили. Улицу Чертольскою, черт рыл, в Пречистенку переименовали! Говаривали, что по ней самый богомольный царь, отец Петра, из Кремля в Новодевичий монастырь к чудотворной иконе ездил. Куда же было нечисти деваться! – Так и осталась она здесь, прячась в лабиринтах подвалов и улиц.
Однако глаза девушки были сведены к третьему, не видимому простым смертным, оку и были прикрыты чуть голубоватыми веками. Ее вдох равнялся выдоху и при этом красиво, но это было видно только чудовищам за окном, поднималась и опускалась ее грудь. Эти движение становились все медленнее, дыхание урежалось и становилось все более поверхностным. Минут через десять оно, казалось, уже исчезло совсем. Но об этом некому было беспокоиться: девушка была в квартире одна, прогуливая сегодня лекцию.
Героиня, а все мы – герои чего-то, никуда не уезжала дальше Подмосковья. Даже родилась она совсем недалеко от дома, где жили ее родители: в нынешнем Лепехинском тупике, который раньше и тупиком не был (как тут не запутаться, проживавшим здесь раньше, пока леса не срубили, лешим да кикиморам) в Московском областном институте акушерства и гинекологии. Правда, принимал он в основном, по своему министерскому предписанию, рожениц с района, но не выбросят же на улицу женщину, пришедшую на крыльцо этого старинного здания уже в родах! Самое старое строение было построено еще в начале восемнадцатого века для богатых купцов. Горело, еще при Наполеоне, перестраивалось, но сохранило лопатки старинных палат и пилястры ионического ордена. А рожениц оно приняло примерно в то же время, когда был построен дом девушки. И дела его успешно идут до сих пор, хотя и не раз собирались забрать его в другую сферу для совершенно иных целей!
В очередной ремонт дело и деньги дошли до старинного, быть может, даже бронзового, люка в полу, с громадным и очень прочным замком. Срезать его смогли только автогеном. Пригласили для этого очередного дядю Васю, родом, кажется, из Диканьки, расположенной теперь на самостийной Украине, Гоголь бы, узнав об этом, в очередной бы раз в гробу перевернулся, но работающего в столице Российской Федерации. Под тяжелой крышкой были обнаружены каменные старинные ступени, ведущие в древние подвалы и ходы. Спуститься не успели. Акушеры, они же гинекологи, побежали на очередные роды, в душе боясь, чтобы УЗИ исследование не подвело, и родила бы царица или не царица, дочь, а не "неведому зверюшку", как в несказках Пушкина или в голливудских ужастиках! Житель же соседнего государства хорошо знал, что не надо лезть, куда не надо! Пока на свет, путем операции " кесарево сечение", у женщины под пятьдесят, извлекали экошную двойню, а ее тридцатилетний муж, начинающий певец, размещал такое их счастье на на "YouTube", как показатель своей мужской силы, а в действительности, научной мысли, так как и яйцеклетка, и сперматозоиды были донорскими, пришли серьезные дяди и люк, даже без согласования с директором института, хоть и был он академиком, и не только, и лаз был запаян наглухо! Шептались, что ходы вели к Кремлю: но зачем купцам-то, хоть и преуспевающим, такое мастерить! А, может, наоборот, шли они вглубь Земли! Не исключено, что лабиринт под Москвой был создан до ее создания и ведет к другим городам и странам или даже мирам, откуда и появляются химеры в мареве. Но врачам, занятым земными делами: детишек с мамами спасать, не до загадок истории!
А вот Пушкина, который неподалеку с родителями оттуда жил маленьким и бывал здесь уже поэтом, да и маленького Тютчева, возможно, все это заинтересовало бы и было бы поинтереснее сказок, в которых из уст в уста, ведь не только для поцелуев губы сделаны, древние истории передавались! А Островский и Салтыков-Щедрин своих героев здесь располагали, как и Булгаков! Затем перемешались и авторы, и их создатели и уже трудно понять: что реальнее: писатель или его герой! А уж, что до кота ли ученого: ударение на слове ученый, который все по цепи ходит! И было ли где-то в далеком и теплом Иерусалиме Вознесенье Христово, а затем и матери его! – Только Храм Вознесенья неподалеку на Пречистенке стоит. Строили – когда веровали: и в Бога, и в сказания.
Но вернемся к нашей девушке, которая, не только была наделена даром странника по мирам, но и развивала его. Она была уже далеко. Вознесясь над плотными снежными тучами над Москвой, что так хорошо видно, когда летишь на самолете, не задерживаясь в летней голубизне неба, она поднималась все выше и выше в своей медитации. Затем достигла равнодушной к земным проблемам темноты Космоса и, что не всегда удавалось, по системе коридоров и лабиринтов, переместилась на какой-то совершенно другой модуль с розовыми и сиреневыми вершинами гор, так похожими на картины Рериха, желтыми крупными цветами на деревьях, необычными запахами и звуками… Но тут, где-то на другой планете, у нее зазвонил будильник. Кошка за окном, это пограничное существо, которое может не только видеть, но и слышать глазами, помогавшая ее переходу, телепортировала на соседнюю улицу, используя червоточины в пространстве, а может быть, в другое измерение.
Надо было спешить на практическое занятие. Она с сожалением потянулась, не открывая глаз, потерла ладони одну о другую и они быстро согрев их в прохладной квартире, приложила к глазам, потом повторила эту же манипуляцию, но обтерла уже все тело, начиная с головы. Три раза пропела "Ом…" Затем сложила ладони с чуть коротковатыми пальцами, без маникюра, поставила на уровень груди и только после этого открыла глаза… – Исчезли и химеры, и серость зимнего дня в квартире, и марево за окном. Стало понятно, что с такого лица надо писать портреты. Что, впрочем, часто и происходило!
Глава. 2. Женщина на обочине
Два часа назад на город, смешавшись с пробками шампанского, серпантином, криками: «Ура», боем часов, запахом разгоряченных тел, духами разного достоинства, и каким-то смутно-детского ожиданием счастья, которое мы глубоко прячем, но оно прорывается вместе со словами:
– С Новым годом! С новым счастьем! – будто блаженство было и будет вечным и надо лишь научиться его различать в обступившей после праздников текучке, обрушился очередной год.
Телевидение выдавало ретро музыку и фильмы отечественно производства. Для разнообразия оно не пугало в эту ночь изменением климата: сегодня – потеплением, послезавтра – похолоданием. Доподлинно известны записи по данному вопросу где-то столетней давности. А на картинах Питера Брейгеля, которым без малого пятьсот лет, катаются на коньках в тех местах, где сейчас не замерзает вода, а дома засыпал толстый слой снега. В настоящее время художник в очередной раз столь популярен, что в прошлом году, во время выставки в Вене, в тренде было на пару дней смотаться на нее из Москвы, предварительно заказав за пару недель билеты.
Медийные дивы с лицами, в которое, что только не было закачено, постоянно вещали, что Россия скоро будет погребена под слоем техногенных аварий: взрывов трубопроводов, трещин в зданиях, строить надо лучше, меньше материалы воровать и инженеров двоечников, не смотря, на то, что она платят за обучение, выгонять! С ураганами, ливнями, грозами – тоже не все понятно! Поэзию не читаем, и не помним, Тютчевское;
– Люблю грозу в начале мая!
А в ту ночь, когда Денис в машине включил радио, диктор сообщал, что столица, и еще ряд городов центрального региона переживают последствия мощного снегопада. Побиты все рекорды, так как за последние тридцать пять часов выпала месячная норма осадков! Именно такие снегопады засыпали и армию Наполеона, и Гитлера. А сегодня-то для кого это шоу?! В аэропортах были задержаны сотни рейсов и те пассажиры, которые не застряли в "чистой" зоне, вместо попойки в Таиланде или Вьетнаме, опустошали duty free в Шереметьево или Внуково. Градусы в крови повышались, и было уже не так обидно, что не вернут деньги, потраченные на банкет. В это время столбик термометра за окном, наоборот, сползал ниже десяти. Хуже было пассажирам рейса Якутск- Москва, который, после двенадцати ночи, получил разрешение на посадку в Воронеже! На земле было не лучше, чем в небе. Сотрудникам МЧС и врачам, кто не успел до снегопада смыться из города, в эту ночь было не до застолий. Городничий прямо ночью писал в tweeter, что жалобы на неубранные улицы можно оставлять на онлайн-портаре "Наш город". Объявлено штормовое предупреждение. И кто-то действительно делал это, свято веря в силу написанного слова! В Брянкой области Новый год встречали романтично: при свечах, так как деревья обледенели и рухнули на провода!
Снегопад создал проблемы и с движением поездов: как в метро, так и на железной дороге: впору угощать соседей конфетами "Коркунов". Одно дерево упало на Филевской линии подземки столицы и движение, представьте себе ужас тех, кто застрял при этом, почти через час. Еще пара-тройка не устоявших на дружеской попойке, не то лип, не то – кленов, помешали движению электричек. Число аварий на дорогах, только по Москве и области, будто бы остальная часть страны не в зачет, особенно если учесть число выпивших и откровенно пьяных водителей и эту ночь, стремительно подходило к тысяче. Были и человеческие жертвы, но о них умалчивали в праздничную ночь. А Денис застрял в пробках в, хотя мер и слезно, или не очень, просили автомобилистов воздержаться от поездок! Он сидел и от скуки щелкал на iPhone все вокруг, потихоньку при этом продвигаясь вперед и сбрасывая снимки в сеть. Было ему ближе к тридцати, но иногда он казался совсем ребенком, особенно, когда улыбался.. Учился в медицинском университете уже не шесть, а девять лет, все же подползая к окончанию. И любил повторять фразу: "Универ не школа – за десять не пройдешь!". Был он среднего роста, с коротко стриженными волосами на большой округлой голове, на которой располагались такие же круглые глаза, небольшой, немного курносый нос и несколько крупноватые, даже на вид мягкие губы. Одет стандартно: джинсы, свитер, кроссовки, несколько потертую кожаную куртку неопределенного цвета и даже под ней было видно, что его крупная голова сидит на достаточно щупленьком теле. С переменным успехом занимался бизнесом, то есть, торговал – чем придется!
В это время некоторые люди уже возвращались, устав отдыхать, домой. Продолжала кричать, разгулявшись, веселая компания и громко играл тяжелый рок из, как ни странно, открытого, не смотря на погоду, окна машины, возможно, трезвого, но злого на весь мир, шофера. У прудов, как ни странно это было слышать, заиграла гармонь, возможно, заблудившись во времени, и женский голос, залившись и зазвенев, пропел старый мотив:
–Снова замерло все до рассвета
Дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь,
Только слышно на улице где-то
Одинокая бродит гармонь…
При этом так и представлялось: бродит в холодной темноте не то гармонь, не то баян – не разбираюсь я в этом, громадная, почти как русская печь из сказки, страшная, красно – синя – зеленая, с темными и бездонными, как преисподняя, раздвигающимися мехами, одиноко праздно шатающаяся возле прудов в Орехово-Борисово!
А машина Дениса наконец вырвалась на свободное пространство и черной тенью понеслась, правда не на придельной скорости, но приближаясь к сотне, а за ней гналась другая, уже догоняя: дракона. Шофер был несколько не трезв после виски, которого в крови, было, пожалуй, значительно больше двух промилле! Однажды в одной знакомой компании оказался судебный медик. В конце выпивки, правда, за рулем в тот день желающих прокатиться не было, они сдали кровь. Доза была летальной: порядка пяти! – А тут, подумаешь: меньше в половину!
Машина резко вписалась в поворот, ее занесло на встречную полосу, и она почти вылетела на обочину. Кошка, перебегавшая дорогу, что-то почувствовала заранее, но не успела полностью отреагировать. Она не смогла перепрыгнуть через машину, а оказавшись на капоте, посмотрев прямо в глаза водителю, который от страха мгновенно протрезвел и почувствовал ужас! Перед ним, как мираж, мелькнули громадные, необыкновенно василькового цвета, и как он их рассмотрел на такой скорости, расширенные от страха, женские глаза. Его сознание накрыло что-то темное, неизбежное, как в ночном кошмаре, после которого просыпаешься в липком поту, с мокрым краем пододеяльника, но не можешь вспомнить его. Так бывает во время тяжелой болезни с лихорадкой, сильного нервного перенапряжения или после обильной выпивки. – Пробуешь ухватиться хотя бы за обрывки сна, чтобы смягчить его, разобрав ужасы по частям, но не можешь. И от этого испуга, тенью покрывшего мозг, расширись его, как от дозы, зрачки.
Завизжали тормоза… Колеса проехали по телу и отбросили его в сторону, под кусты на обочине… Кровавый след был не только на дороге, но и на сером снегу. В жидкость красного цвета испачкались колеса и бампер машины. Денис вышел из машины. Мертвого тельца кошки он не увидел. Автомобиль был не поврежден и не запачкан кровью. Но когда он проехал дальше, то ему почудилось, что возле дороги, за машиной, лежала женщина в черной куртке, лицо которой закрывал капюшон, над которой хлопал крыльями: то ли громадный ворон, то ли чудище из детских сказок!
–Допился уже до галлюцинаций! – подумал он… – Это не хорошо. И откуда только это мерзкое животное взялось! Только настроение испортило. Надо к дому подруливать, пока "гаишники" не засекли меня под градусами. А хороша новая машинка!
Шофер был пьяным, усталым, но очень довольным. Он не успел к праздничному столу, но самодовольно надеялся, что дома его ждут с радостью. Сделка подвернулась очень удачная. Все закончили к десяти часам вечера. Его очень уговаривали остаться и отметить. Он только умеренно, на его взгляд, приложился к вискарю. К тому в эту ночь был день рожденья пятилетней дочечки Мариночки. Теперь он каждый новый год вспоминал, как он дергался в холле роддома и как в два часа ночи открыл шампанское, когда родилась дочь. Сегодня казалось сама машина, как конь почувствовал стойло, которое было уже за поворотом. Он чуть не перекрестился прямо за рулем у дома: – Доехали – сказал он о себе и машине.
Сбитая женщина нашла приют в сугробе, метров за десять от обочины дороги без сознания и медленно замерзала. При этом она была в состоянии шока. Лежала на боку, в позе эмбриона, подтянув к груди ноги. Была она тоже несколько пьяна. Тело уже не согревало себя дрожью. Кровь в сосудах сгущалась, как некачественное масло в двигателе на морозе, потребность в кислороде уменьшалась, а мозг – страдал. Она начинала видеть русалок, которые, действительно, водились в Борисовском пруду, образованного по приказу Бориса Годунова. На помощь ей звать никого не хотелось, да и не было на это сил! Эта сладкая смерть при замерзании!
Глава 3. Кошка во временном лабиринте
Пять часов назад на город, замешанный на серпантине, дожде со снегом, блекнущих лучах гобо проекторов и сканеров, рисовавших снежинки и цветы на стенах домов и мокром асфальте, на котором тысячи ног в эту ночь растопили осадки, последними искорками фаер шоу, затихающей музыки и криков, уже немного тлетворном запахе елей и сосен, а также африканско -азиатках шкурок как цитрусовых, так, перешедших в одежду для дам и не только, млекопитающих, и уже ослабевшего вместе с желанием уставшими людьми сна, смутно-детского ожидания счастья, обрушился новый год…
В это время сиамская кошка, внучка той, что сидела за окном йогини, а, может, та же самая, вернувшаяся из странствий по другим мирам, молча бежала по Орехово-Борисово. Но ведь, как известно "Молчаливая кошка опаснее мяукающей", так как "Мягкие лапки, а в лапках- цап-царапки"!
Темнота ночи лишь немного разбавлялась светом уличных фонарей и фарами проезжающих машин, так, если бы в черную краску добавлять и добавлять желтую. Тьма не просветлится, а так: помутнеет немного. На этом тусклом фоне кошка выглядела почти тенью, или, скорее, призраком. А, может, она уже и была им? Периодически в этой ночной мути фосфорилировали бело-желтым цветом ее глаза на узкой мордочке. На самом же деле, это было животное с короткой белой шерстью с серебристым отливом, переходящим в оттенок вороньего крыла, особенно на ушках, хвосте и лапках. Глаза же в действительности были не желтыми, а какого-то голубовато-сиреневого, почти василькового цвета. Как пел когда-то ансамбль "Орэра", канувший в лету, или еще куда-то там еще, вместе с полями синеоких ботанических изысков:
–Разбрелись возле тихой реки
Васильки, васильки, васильки.
Была это приличная, домашняя кошечка, которой место совсем не на предрассветных зябких московских улицах, а у хозяйки в ногах под одеялом с игривым пощекотыванием их всем теплым нежным тельцем точно перед звонком будильника или на коврике, куда ее могли согнать, если хозяйка спала не одна. Еще ее могли оставить на коврике, если госпоже не надо было рано вставать, что, учитывая образ жизни, встречалось не так уж редко. Тогда кошечка с чувством собственного достоинства ждала: когда же хозяйка откроет глаза, чтобы можно было заскочить на кровать.
Поэтому после пробуждения открывание глаз женщиной было смерти подобно: либо лежи, прикрытая ресницами, либо изволь соблюдать обоюдно установленные, вмести с кошечкой ритуалы. Сиамка же была потомком кошечек восточных принцесс и к ритуалам относилась весь серьезно. А они, эти ритуалы, были обоюдно выставлены и завоеваны как войной, так и переговорами и даже скреплены кровью двух равных по темпераменту существ: женщины и кошки… Домашнюю питомицу она не царапала и не кусала, не вампир все же: это совсем другая сказка! Последняя обожала хозяйку нежно, почти сексуально и лишь несколько раз за совместное пребывание, да и то, когда была глупым котенком, выпускала коготки. Но сейчас кошка бежал по предсумрачному городу, увязая в предрассветной мгле…
Утренний ритуал у женщины и мурлыки заключался в том, что когда хозяйка открывала свои глаза, которые у них двоих были почти одинакового, и именно василькового цвета, животное, до этого неподвижно сидевшее и смотревшее ей прямо в лицо, одним прыжком, с победным кличем запрыгивало на кровать. При этом несколько раз подпрыгивала на одеяле, прикрывающем нежную женщину, и иногда, особенно если, это на голом теле была только простыня, сиамка могла выпустить коготки, а представительница прекрасного пола визжала и сбрасывала ее на пол, но "Любишь кошку – люби и ее когти"!
Если переждать эти несколько прыжков, а женщине так хотелось понежиться в полудреме, кошка подползала, нет, скорее подныривала под руку, даже не прося ласки, а как опытная обольстительница, ласкаясь сама. Затем она спрыгивала на пол. Тогда надо было идти на кухню, вынимать их холодильника с вечера размороженную мойву, так как никакие «Кити-кет» или какие-то другие новомодные штучки не проходили. Нежная кошечка становилась хищницей. Со страшным, даже каким-то злобным внутриутробным урчанием сиамка отрывала головы и складывала их в одну кучку, а тушки – в другую… Ее хозяйка долго не могла понять секрет этой кулинарной разделки: ведь головы поедались, как и тушки, иногда даже поочередно с ними. Затем догадалась. – Срабатывал древний, программированный в какой-то паре ген инстинкт рыболова: словив рыбку, необходимо было ее обездвижить, чтобы она не уплыла обратно в ледяной ручей. Может, он до сих пор бежит по камням чужой страны, бывшей для предков кошечки родиной.
На маленькой кухоньке московской "панельке", которые скоро пойдут под снос, она методично отдирала головы уже давно мертвой рыбки, принесенной из "Пятерочки", которая всегда невдалеке от дома и даже выручает. Инстинкт, закрепленный веками. Как много мы сами делаем, подчиняясь ему, не думая даже о его целесообразности в уже изменившейся жизни! Чего же раздражаться на маленького зверь за перепачканный пол, по которому уже нельзя пройтись босиком! И чего ругаться, ведь: "Доброе слово – и кошке приятно".
Приходилось, поджал ноги на табуретке, дождаться конца трапезы, в противоположном случае сиамка могла еще понести прятать свою добычу в соседнюю комнату и, увы, затем забыть про нее, и тогда в дома будет противно вонять! Под жестким наблюдением, иногда уже нехотя, съедалось все. Кошечка уже знала из опыта, как и хозяйка из своего: если оставить – рыбка будет выброшена, как не рычи. В следующий раз дадут меньше.
Иногда церемониал сокращался: хозяйка вскакивала немедленно, как только открывала глаза, быстро выдавала рыбку. В секунды, иногда даже без душа, совершала утренний туалет. В чашку насыпала "Черную карту", заливая кипяток из «Тефали». Кошка не возражала и не приставала. Она знала: вечером властительница придет, уставшая и больная, надо будет долго и осторожно утешать, вылизывать и врачевать ее, в конечном этапе ложась на сердце. Квартировладелица уснет, тревожно ворочаясь во сне. Потом будет тяжело кошечке, передавшей ей свою энергию. Но таковы правила общежития: надо быть полезным друг другу.
Кошка была совершенно необыкновенной. Когда хозяйка за столом что-то рисовала, животное обычно сидело прямо на его поверхности и, не шевеля даже ушами, быстро-быстро водила глазами вслед за появляющимися на бумаге линиями, кругами и квадратами. И чем быстрее, разойдясь, работала женщина, тем стремительнее бегали громадные лиловые радужки глаз, тем шире расширялись желтоватые зрачки и начинал мерцать совсем уже таинственный, неизвестно откуда взявшийся желтоватый огонек. Споткнувшись на какой-то своей недопонятой мысли, будто натолкнувшись на неведомую стену и перестав задерживать дыхание, художница смотрела на маленького серебристого барса, зрачки у обоих уменьшались и они улыбались друг другу.
Еще кошка любила сидеть у старинного, непривычного в современной квартире, зеркала. Оно было такое большое, что хозяйка поставила его на пол. Антиквариат, достигая низкого потолка "панельки", ухолил куда-то на верхние этажи, а, может, в небо. Наверное, его поверхность была очень качественной, потому что оно не потускнело от времени, не покрылось мутными, как он пара в ванной, пятнами, на нем не появились паутинки морщин. Рама была тоже добротной, из какого-то темного, плотного дерева, резная. Правда, ее молодая женщина сама уже реставрировала, осторожно сняв старый лак и покрыв новым. И именно возле него любила вертеться кошка. Она подходила и плавно поворачивалась то одним боком, то другим, недовольно косясь на соперницу. Затем начинала грозно выгибать спинку и постепенно шерсть на ней становилась дыбом. Видя, что зверь в зазеркалье на это не реагирует, сиамка начинала замахиваться лапой, но не трогала стекло. Наверное, она слишком много знала о Зазеркалье!
У них была совместная страсть к прогулкам к пруду. Рядом островками росли старые яблони, сохранившиеся с тех времен, когда здесь были сады, а не микрорайон. Однако в основном зелень состояла из декоративных деревьев. Недалеко от одного из водоемов была отреставрированная церковь. Утром и вечером колокольный звон плыл над водой. Было так хорошо, так спокойно, так благостно. Чувствовалось, что между небом и землей есть какая-то связь, осуществляемая через этот звук, наполняющий пустоту и заполняющий все вокруг. Изучены уже микроволновые колебания клетки и, наверное, этот колокольный звон эмпирически подходит к этим колебаниям, ведь не зря даже неверующий человек поражается гармонии этого звука.
Чаще они спускались к ближайшему пруду, но иногда ходили к дальнему, который располагался за несколько километров. Сиамка бежала рядом, нога к ноге, никогда не убегая и не залезая на деревья. Агрессию она проявляла только в двух случаях: когда на дорожке рядом с ними появлялись собаки. Часто они начинали вырывать поводок из рук хозяев. Иногда в парке попадались пьяные. В обоих случаях кошка останавливалась, сжималась, как для броска, затем выгибала спинку и начинала шипеть. Наверное, ее хорошо понимала и пьяные, и собаки.
После прогулок кошечка валилась прямо возле двери, у вешалки и отлеживалась часов пять, благодарно лакая только воду и подремывая. Но стоило только кому-то подойти к двери, даже если еще не раздался звонок в дверь, как она настораживалась и сжималась. При этом незнакомцу она могла броситься на грудь без предупреждения, агрессивно выпуская коготки и поэтому иногда лучше было убрать ее в другую комнату. Обожала, когда ее боялись. Так, одной из подруг хозяйки, которая действительно остерегалась животных, она постоянно рвала чулки и колготы, которые, как женщины шутили, стоили целое состояние, и поэтому подруга стала приходить только в джинсах, что вызывало еще большее недовольство сиамки. Словом, это была почти не кошка, а сторожевая собака.
Хозяйку же кошка чувствовала еще у подъездной двери. Старалась определить: какие же эмоции обрушить на нее на этот раз: нежность, ласку, заботу или буйно веселье с подпрыгиванием, урчание беганьем кругами даже по потолку, к которому, если угадать верно, присоединялась и сама женщина, способная на то же самое, кроме залезания на стены и потолок.
Но сейчас было около шести часов утра первого января. Начинающие обычно в это время уже просыпаться московские спальные районы в этот день, в виде исключения, наоборот, засыпали. Оставались только гореть точки гирлянд за шторами. Была удивительно: откуда столько хвойных берется на такой мегаполис! Сиамке, смутно вспоминавшей свое восточное происхождение, хотелось, чтобы было лето, которое согрело бы ее озябшие лапки, которые она почти выдергивала из этого неопределенного цвета невкусного киселя. И, казалось, что оледенели не конечности, а маленькое несчастное сердечко! Было только странно, что превратившись в хрусталь, оно колотилось более ста ударов в минуту, как и положено кошачьему органу.
А, может, и не было ни такой кошки, ни такой истории!
Глава 4. Судебка
Десять часов назад на город, обрушился Новый год. Рухнул он и на территорию одной из Московских больниц, рядом с которой стоит небольшое двухэтажное здание, покрашенное почему-то в цвет увядающей розы, в подтеках от дождя и тающего периодами грязного городского снега. На двери неопределенного оттенка серого, табличка с надписью: «Судебно-медицинское бюро». Если толкнуть ее и тихо, по кошачьи, чтобы тебя не остановил санитар, пройти немного вперед, то попадешь в ритуальный зал с постаментом для гроба под черный мрамор, красными шторами на окнах, со стенами, покрытыми зеленой масляной краской. Запасы ее, по-видимому, черпаются из бездонного и неиссякаемого колодца. На одной из них висит чеканка, похоже из семидесятых годов прошлого века, со скорбящей женщиной. Время здесь застыло лет на пятьдесят! На серых подоконниках стоят светло- коричные горшки с какой- то чахлой зеленью, не нуждающиеся в поливке и подкормке десятилетиями; могу дать адрес этого ботанического чуда, местами даже цветущей красноватыми мелкими цветочками. – Не бедность даже, а убожество.
Сегодня вы можете спокойно проскользнуть дальше: ночь первого января и санитар пьян, счастлив и спит. Когда вы подниметесь на второй этаж и толкнете уже современные приличные врата, то увидите длинный коридор с множеством дверей, которые затерты и не позволяют разглядеть временной промежуток обстановки за ними. Наверное, в это время никому не разрешено погибать: нужно дождаться утра!
Если все же вы обладаете даром проходить через закрытые двери и стены, то в первую очередь проникните в помещение, на котором белым по черному написано: "Заведующий судебно-медицинским бюро". Воспользовавшись преобразователем электронно – оптического вида, позволяющими видеть в темноте, а, еще лучше, такой же способностью кошки, вы заметите следующую картину, основой которой будет недавно отремонтированный кабинет, опять же, любимый цвет офисов и их работников, серый, но в темноте и все кошки такого цвета, на окнах – кремовые жалюзи, почти как шторы в бессмертном романе Булгакова, вполне приличный, хоть и не последней модели, компьютер на громадном антикварном письменном столе, на котором только чернильницы и ручки с пером не хватает, какого-то благородного дерева. Холодильник, горячительные запасы которого были начисто выгреблены перед новым годом и поэтому зря вы его и открыли, небольшой. В старом сейфе вы тоже ничего интересного, например денег, не найдете: только бланки и печати.
Хотя, надо сказать, они могут сотворить чудо: сделать живого на некоторое время мертвым даже без живой воды! Я знаю историю, когда человека и убили, и оплакали, и закапали… А покойник вот он: по Щучьему велению, по чьему-то там хотению лет так через пять, гляди-ка: с другим носом, сдался всем этот Нос от Гоголя до наших дней, чем он всем не такой, и седой, а не наголо бритый, по Арбату, как по приморскому бульвару, разгуливает! Вещь док только фотография? – Не вся же жизнь – фотошоп! – А, возможно, это не центр Москвы вовсе, а только макет в Голливуде?
В другой сказке в нищие времена, которые, если подсчитать не так давно и имели право на существование, бланки покупались у предприимчивого санитара, который и заполнял их. Потом в отделах ритуальных услуг покупались куски материи белого и красного цвета, дешевые костюмы, тапочки… Неладное заподозрила сама продавщица данной профильной точки, которая распознала неправильно сформулированный диагноз! А санитар-то был студент третьего курса, который по программе, утвержденной министерством, уже должен был уметь его писать!
– Дети!– вернее, вполне половозрелые и имеющие право пить пиво и голосовать студенты. – Ученье – свет, а неученых – тьма!– Скандал был невероятный! Правда, все, по чьему-то там хлопку или волшебству, сошло на нет и ушло в песок или, скорее, в асфальт. Да и было это в совсем другой больнице, веке, городе, стране и, похоже, даже в другом измерении! Но было же, было! – И скандал, и пустые прилавки, и продавщица обрядовых лоскутков и одежды по талонам, для которых нужны была цирюлька на волшебной бумаге, которая разбиралась в диагнозах лучше студента третьего курса: как ей тогда казалось: точно кто-то морок навел!
Сейчас в это трудно поверить: содержимое московских прилавков стало весьма изобильны, даже под какими-то там санкциями! И уже никто, как в девяностых, не сжигает за городом горы качественных продуктов, когда рушили страну. Может, и все студенты стали прилежно учиться? – Говорят, что некоторые из них осознали: что они – товар, а он, так как для продажи, должен быть качественным! – Или это опять – русские народные сказки?! Но теперь они точно не подрабатывают санитарами в морге, так как это место стало весьма доходным и если вам срочно нужно по-быстрому поиметь деньги – смело грабьте работника пилы, тряпки и формалина, или чего-то там еще: вы не промахнетесь!
Но я не могу точно утверждать и здесь ручаться на сто процентов! – Недавно слышал о санитаре который печалился, что у него на работе украли две тысячи долларов. Но кто может сказать: почему они у него были на работе? И опять же: не видел я этих долларов! – И пусть говорят: слухи, как всегда, могли быть слишком завышены или ложными: может, это все же были рубли: зачем же по столице Российской Федерации ходить с иностранной валютой?!
Наш же служивый спокойно спит, в то время как мы, непонятно зачем, продолжаем обшаривать глазами, которые уже через пять минут лучше видят в темноте, стены комнаты. – Тоже не имели права! Хотя ведь кабинет – это не частная, а государственная, можно сказать, общественная, собственность!
Итак, возле одной из стен стоит шкаф, забитый справочниками, учебниками и пособиями только на русском языке, не читают наши эскулапы на других живых и мертвых языках: по-гречески, а также на латинском и немецком, как было немногим больше века назад! Родной бы осилить. – Вся страна, в борьбе за общую грамотность в двадцать первом веке, диктанты пишет! На шкафу – черепа, которые не так приятно осматривать не по делу, особенно в праздничную ночь. Поэтому переводим взгляд дальше. У другой стенки стоит мягкий, но протертый и порядком повидавший, вернее, прочувствовавший, виды, диван. Он мог бы много интересного рассказать и, тем более, написать, пока не заменен на более молодого брата! Может, его оставили из за этих ностальгических воспоминаний. Не исключено, что из-за привычных ощущений: поменяешь, а вдруг после этого не пойдет, как надо! – Хотя: кто точно скажет – в результате чего получаться не будет! Над ним висит небольшая картина, которую невозможно разглядеть в темноте. Но если из любопытства, от которого, как известно, кошка издохла, мы включили бы свет, то разглядели, что на синем фоне маслом нарисована бело-серебристо-сиреневая кошка, держащая в лапах с маникюром "De-lux" красное яблоко. На голове у нее почему-то – бабочка. А глаза у зверя – громадные, васильковые: скорее глаза девушки, чем киски. Печальные, надо сказать, очи. И в целом: странная такая картина. Ведь тигроподобные, насколько мне известно, не едят яблок! Я слышал, что некоторые, в деревне, совсем изголодавшиеся, ели огурцы. Но это были, наверное, животные на специальной, ими же изобретенной диете, заморские дивы: наши киски купили бы "Вискас", так как в него, как им известно, входят мясные шарики и минералы. А о фруктах никто в рекламах не говорил. Разве что-то, в шампуне для волос. Но, опять же: не шерсти! И девушка в ней была совершенно очаровательная, при этом, кажется, с карими, а не странного, фиолетово-синего цвета, глазами! Но кто их разберет: этих девушек-кошек с их гастрономическими и галантерейными пристрастиями! – Я уже запутался. А вы?!
Да. Странная, надо сказать, картина… Но разве не удивляет "Черный квадрат", который, как некоторые считают, любой ребенок нарисует! Но, поди ж ты: никто повторить не может! Рубенса и Рембранта со всеми их изысках пачками копируют, а этот кракозяблик рисуют – и все: не то! Один мой знакомый художник говорил, что живопись – это обмен эмоциями. Неужели они были такими сложными, что моим современникам понять нельзя? – Все может быть в наше непростое время с возросшим числом убийств и самоубийств. – И, может, мы уже живем непосредственно в этой антрацитовой геометрической бездне?
Но картина в морге не кисти Малевича – это даже мне, совсем не эксперту в данном вопросе, понятно. Да и не висела бы она в таком месте. Хотя – все бывает: и вдруг из чердака или подвала, выплывает подлинник в миллионной, в евро причем, оценке! Но это не о нашей стране: с ее войнами, несущими пожары и разрухи, революциями, сопровождавшимися обысками и уничтожением культурных ценностей. Однако хочется верить, что бывают чудеса: особенно в новогоднюю ночь. Но иллюзией было бы считать, что случаются только сказочно-прекрасные приключения со счастливым концом. "Hepi end" лучше искать в американских фильмах! – Может, в этой стране и люди живут вечно, и не умирают: как иногда кажется из поступков заокеанских граждан, да и некоторых соотечественников тоже? Есть рождение и – смерть. При этом очень хочется верить, что между ними – любовь, так как слишком страшно было бы без нее! Рождение-смерть… Роддом-морг. Подобное место навевает именно такие мысли. – Как здесь только люди работают?!
Но – трудятся! Чуть отодвинуто удобное кожаное, черное, офисное кресло от стола, на поверхности которого – еще один, по-видимому, женский череп, как бы сказала одна художница, о которой речь пойдет дальше, вполне изысканный и эстетичный, стаканчик с карандашами и ручками, какие-то бумаги. Помимо этого, в наличии были бланки и чистые листы протоколов вскрытий, на одном из которых завтра будет напечатано:
–Голова женщины лет сорока незначительно повреждена. Волосы черные, длиной до пяти сантиметров. На волосистой части головы в левой височно-теменной области имеется рана дугообразной формы с неровными краями и с тканевыми перемычками в просвете. Волосы на левой половине головы склеены кровью. Кожа лица покрыта подсохшей кровью. Глаза закрыты. Левое глазное яблоко запавшее, роговицы тускловатые, зрачки по 0,4 см в диаметре. Соединительные оболочки глаз бледные. На лбу слева по ходу левой брови имеется рана с неровными садненными, кровоподтечными краями. В левой скуловой области имеется ссадина с влажной розоватой поверхностью около двух сантиметров. Аналогичные ссадины имеются на подбородке слева. В отверстиях носа и ушных ходах жидкая кровь. Рот приоткрыт. Слизистая губ синюшная. Зубы без свежих повреждений. Язык в полости рта. На шее повреждений не обнаружено. Грудная клетка с двумя поврежденными ребрами. Живот находится на одном уровне с грудной клеткой. Кости конечностей на ощупь целы. Имеются ссадины по передней поверхности левого коленного сустава размером шесть на два сантиметра, по передней поверхности правого коленного сустава размером пять на два сантиметра…
Кости брошены: или что там еще? Какие собственно: шестигранные пластмассовые, яркие, красные или – матовые, темные, каменные? Может, человеческие, например: малоберцовая и большая? – Опять же: цвета слоновой кости, гладкие, изящные и молодые? Или: неровные, тусклые, с увеличенными ревматическими или подагрическими суставами? Быть может: хрупкие в результате остеопороза. При этом он может наблюдаться при метаболическом синдроме, вместе с гипертонией, ожирением, сахаром в крови? – Но от него жизнь сладкой не становится! Или кошки? – Судьба решена, только мы об этом еще ничего не знаем…
Глава 5. Степаныч
Как известно из всех русских пословиц, русский человек работать не любит. Я никогда не был тонким знатоком народного фольклора, но вспоминается и без учебно-методических пособий: «Работа не волк: в лес не убежит. Были бы руки, а работу дадут. От работы не будешь богат, а будешь горбат. От работы кони дохнут. Была бы шея, а хомут найдется. Работа дураков любит», а также многочисленные Иваны и Добрыни, сидящие десятилетиями на печи, но, как известно, не умирающие с голоду. На каждого: если не по Василисе одинаково прекрасной и премудрой, ведь просто Премудрая не пошла бы туда, куда ходит Прекрасная: за ленивого мужика замуж. Но при этом осталась бы старой девой: вот и выбирайте из двух зол: направо, налево или куда – то там прямо идти девушки – сказки рецептов не дают! – Что, с мужика в дальнейшем возьмешь: лучше не гавкаться!
А ему полезнее выбрать Царевну-лягушку, которая исполняет желания, как в книге прописано, а что написано пером – не вырубишь топором! Хоть и жаба – а все же с царством, надо понимать. Да еще и при руках исполнительных, и при деньгах. Причем, как известно, по мере того, как пустеет бочонок с брагой, в глазах Ивана-царевича лягушка постепенно превращалась в прекрасную царевну! Опять же плюс: сосед не уведет! Как написано в букварях для детей под названием "Русские народные сказки" мужчина, освобожденный от хозяйских работ, лежит на печи, а затем, при помощи женщины, конечно, например, Щуки, сотворят чудо. И, надо думать, не на голодный желудок!
Судебный эксперт, Евгений Степанович, тоже являющийся мужчиной, как вам вполне однозначно скажут все его знакомые по инету девушки, посмотрев на расписание праздничных дежурств, высказался одним словом. Это было название исконно русского блюда, особенно популярного на масленичных гуляние, но которое еще могут делать особо отличившиеся Аленушки и Василисы, а также ресторанные повар. Но выбирать врачу было особенно не с чего: дежурить тридцать первого, когда еще наверняка задержишься было истинным адом, второго будет запрограммированное царство Аида со вскрытия. Следовательно, выхода не было: придется работать первого.
Евгению шел уже тридцать шестой год, но он, не – то кокетничая, не то и вправду так думая, любил называть себя молодым человеком. Звучало это примерно так:
–Я еще молодой человек и у меня есть время научиться… – Или: -Что возьмешь с молодого специалиста! – которым он уже давно не являлся. – Молод я еще жениться! Ко всем этим фразам последнее время добавилось: -Я – молодой ученый! – так как он уже сдал кандидатские минимумы и собирался планировать научную тему под руководством заведующего кафедрой судебной медицины.
Все это раздражало заведующего отделением судебной медицины. Не спасали уже и хорошо отрепетированные совместные пьянки, когда на битву с поганым чудищем – змием зеленым, шло двое богатырей, а не трое. Молодой, который был уже не так уж и молод, рвался к власти любым путем: хоть на Бабе-Яге из Белого царского дома жениться! Даже сон ему однажды приснился, что идет он вечером по Москве, а навстречу ему натуральная Костяная нога, которая говорит:
–Возьми меня, Евгений, в жены! Приданное я за триста лет мародерства в лесу большое накопила, а после ночи любви с тобой поутру красавицей стану! – И он, поверивши, переспал с бабой. Утром просыпается и видит: она все в том же возрасте рядом с ним, в скромненькой съемной однокомнатной его квартирке, на старом диване лежит: ни красивой телки, ни дворца или хотя бы загородного дома в ближайшем Подмосковье! Он ей, оторопев:
– А почему, как обещано, было, красавицей не стала? – а она ему, нахально так, в ответ:
– Вот ты взрослый мужик, уже тридцать шесть стукнуло, а в сказки веришь: как я тебе полный обгрейт за одну ночь сделаю? И если я бабка – то это еще не значит, что я много бабок за жизнь накопила: на деток-внуков тратила деньги и силы: теперь в свое удовольствие пожить хочу!
Но это все – сны. А они, эти современные бабки, стали ухоженными бизнес-леди, а также заседают в думе, но не боярской, и все премудрые такие! Особи типа Евгения им не нужны, по крайней мере – в долгосрочном проекте, чтобы своими руками, вернее, связями и деньгами, из них царевичей лепить!
Был он все же какое-то время женат, и даже на москвичке. Как она потом говорила подругам, разведясь:
– Жили мы с ним, жили! Одно время даже не тужили, пока родители работали, но – ни злата-серебра, ни ребеночка – не нажили!" – последним она обзавелась сразу, после развода с ним. Как говорят русские женщины "для себя", будто это – стиральная машинка или пылесос! К концу брака, которого, как известно, хорошим делом не назовешь, в отсутствии наследника, хотя и не понятно чего: царства то не было, он обвинял благоверную, как это часто бывает! Сразу после развода он оказался и без, хотя и небольших, но хором, хотя и не пира горой, но все же каких-то харчей и пришлось как-то устраивать быт, так как себялюбивые москвички примаков, то есть мужа, проживающих на метрах жены, берут нехотя! Это только в сказке быстро Ивану -нищеброду вместе с девушкой пол царства дали! – Нет уже таких папаш: правильно денежки научились в банки, в том числе и заграничные, или в акции, пристраивать!
В начале совместной жизни жена нянчилась с ним, как кошка с самым паршивым котенком в помете: облизывала, грудью кормила, в зубах носила и все совала в руки, когда еще очень занятых работай, а папашка еще и ответственными постами, родителей, почти выкрикивая:
–Зацените! Пригрейте! Пристройте! Похвалите! Приласкайте! Подарите машинку, или что-то еще получше: например, уже сейчас разменяйте свою приличную квартирку и оставьте завещание на дачку! – Но потом она убедилась в мудрости родителей, когда он запил и загулял и даже попал за мелкие аферы под суд. Теща была умеренно, по-современному верующая. То есть знала: когда рождество и пасха, носила крестик, иногда ставила свечи за здравие и упокой, считала себя верующим и духовным человеком и держала в спальне несколько икон. Про них зять, хихикая, говорил:
–Есть у нас – чем геморрой лечить, прикладывая! – непонятно, что больше раздражало ее в этой фразе: такое неприличный медицинский диагноз, или оскорбление лика Всевышнего!
Планы, как срубить денег, сильно не напрягаясь, постоянно возникали у него и сейчас. Плохо дело шло, естественно, из за шефа, кто же кроме него, царя поганого, да еще старухи у разбитого корыта, мужчине русскому еще вредит! Разве, что еще родители, которые ни соломки не постелили, ни хоромы, преждевременно, вместе с капиталом, своевременно умерев так, лет в сорок-пятьдесят не предоставили! Падки русские мужчины на наследство: хотя бы в виде хибарки, причем, лучше, у самого синего моря или, что еще лучше ближе к Садовому кольцу, кареты, пусть уже пользованной, или злата-серебра в любом из чулок: правом или левом! Могут заявить мамашкам и тещенькам:
–Наследство, старая, написала? А то мы между собой за два сребреника глотки друг – другу перегрызем! Как ты на это будешь смотреть с того света? – А зятьки эти и ровесниками могут родственницам оказаться, хотя так в сказках запутались, что и не осознают этого!
Но и тещи, хоть какой завалящей, на настоящий момент у Евгения, бывшего типом современной, но мужского рода, попрыгуньи стрекозы, не было.
Воображал он себя глубоко интеллигентным человеком, который ел с ножа, прочитал не более двух книг. Был он высок ростом, с ранними признаками старения в виде рябоватой, почти лягушечьей, кожи, а какая еще она может быть в мегаполисе если не следить за ней с масками – гиалуронкой и правильным питанием, а также гигиеной с детского возраста, ранними морщинами и начинающими выпадать зубами. Волосы имел светлые, лохматые, редко встречающиеся с салоном и даже с расческой. Но считал, что выглядит лет на тридцать, не более, и мальчишечка, причем часто в красной рубашоночке, не абы какой! Себя он любил и холил необыкновенно. С пренебрежением говорил:
–В Сочи и Крым теперь даже мои санитары ездят! – опят же не понятно: почему – его: крепостное право уже давно отменили! Старался подольше спать, бросил курить, почти отказался от водки и, засыпая, включал английский текст: детская вера в сказки давала о себе знать! Словом, был он мальчик хоть куда, хоть и был малыш не первой молодости. При этом верил в истину: "Богатырь – это тот, кто тырит у богатых". Но как к ним подступиться – он не знал!
А у шефа, костью в горле, или где там еще, застряли все его потуги на коммерцию. То Евгений звонил родственникам и предлагал свои услуги по бальзамированию их умерших родственников. Это красивое слово заключалось в том, что в вены он вводил, совсем стандартно, формалин, а на лицо клал тряпку, также смоченную тем же составом. И не было в этом ничего общего с ритуально-сложными действиями с делами древних фараонов! И не очнутся они ни от живой воды, ни от поцелуя! Но, как ни странно, такие простые и дешевые меры, помогали не хуже сложных рецептов бальзамирования, разработанные, например, для вождя собственного, доморощенного, пролетариата и других глав правительств, преимущественно стран Азии.
Тем более, проще, чем собственноручно приготовленная смесь великим хирургом Пироговым, разобидевшимся, как большинство представитель русской интеллигенции во все века, после Русско-Турецкой войны на правительство и царя, посему гордо удалившимся в свое имение под Винницей, благо было куда! Состав этого великого рецепта он не доверил даже ученикам, а бумаги, как я принято на Руси, сжег, оставив только одну склянку с зельем для себя, любимого. Во время Отечественной войны немцы выбросили трупп из усыпальницы и он два года пролежал на свалке. Однако потом его лишь почистили и переодели и с почетом, теперь, как и жертву фашизма, вернули на место. Там он и лежал. Может, и сейчас находится. Достоверно сказать трудно – заграница!
Сам Евгений содрогался о такой судьбе и поэтому, ничего не изобретая, пользовался формалином. Затем в ход пошла торговля венками. Но основные "держатели акций" слегка его поколотили. Предлагал заведующему сдать помещение подвалов под склады – не согласился! Потом: – заваленный архивом небольшой домик – под гараж, тоже облом! Но апофеозом всего было открытие в подсобном помещении рюмочной для больных. От ее недолгого существования оставалось лишь колоритное название "У трех трупов": в течение дня шеф встал на дыбы – и рюмочная была прикрыта.
Кто только не вставал на эти самые "дыбы"! – Кони правителей и ратников, медведи, услышав голоса людей, козел на веревке, целая армия, аэроплан, мотоцикл, даже трактор и – какая-то бабка! Почему бы не встать судебному эксперту с большим стажем?! Евгений затаил на него зуб. Правда, сложно сказать чей: человечий, или мамонта, или чудища морского, и где: не в собственной ротовой полости он его запрятал!
О родителях, живущих в провинции, говорил пренебрежительно:
–Пенсионеры времен социализма! – а были они людьми хорошими и правильными: и папа инженер, а мама – учительница, и дом, хотя и не дворец, построили, и дерево, даже не одно, посадили, и сына вырастили, хотя и не воспитали. До сих пор "подкидывали ему денежек", хотя только в сказке понятно: как эту, специально обработанную бумагу, в Москву подкидывать, да и собирать, невесть где и в какое время года! К ним он практически не ездил, обижаясь на то, что они пробуют его, Евгения Великого, учить уму-разуму и осуждают его маленькие радости, столь необходимые при тяжелой работе: на пару дней в Европу смотаться, или на недельку на теплые моря: на большее любых бабок не хватало! Естественно, на его помощь рассчитывать не приходить, что они четко понимали, завещая свой дом интернату для стариков поблизости, если уж станут совсем немощными! За это Евгений не дорожил ими еще больше!
Было первое января. Утро еще не успело наступить на что-то там, в отличии он начала работы дежурного врача. Все шло необыкновенно тихо, и Евгений даже подумал: «Все это не к добру!» и действительно, «Не буди зло, пока оно спит…» – тут же зазвонил телефон. Было понятно, что все, кому хотелось поздравить и пошутить, к шести часам уже истощили себя и в трубке раздался знакомый голос капитана Пономарева, члена, как они в шутку называли себя, «группы захвата»:
–Ну что, Степаныч, с Новым годом, с новым счастьем! – и это "Степаныч" его особо раздражало: указывая на простоту имени отца и его не такой уж молодой возраст. Полицейский, будучи не плохим знатоком душ, знал это и злил специально!
–А вдруг все же пронесет (хотя не понятно куда и зачем) ?! – подумал Евгений Степанович… – но никаких чудес не бывает даже в новый год. В такое утро не звонили, чтобы сообщить о какой-то несуществующей межведомственной премии, выигрыше или подарке. Или даже по-дружески: поздравить с уже наступившим и успевшем утомить годом.
Хорошо еще, что далеко было до марта, когда из под начинавшего таять снега появлялись «подснежники» – труппы, лежавшие под снегом всю зиму и проявлявшиеся только с весенним солнышком, как и первые цветы. И от слова «подснежники» произнесенного по любому поводу, в том числе по поводу первых, голубых или белых нежных цветов, Евгения Степановича начинало трясти. Ненавидел он и труппы животных, начинавшие появляться в это же время: искореженные, с характерным оскалом. Впрочем, жила в городе женщина, которая не любила это зрелище еще больше его. Но сейчас она лежала на дороге. А в трубке раздалось:
–Рад бы обрадовать, но нечем. – Труп возле дороги. Гаишники уже там. Забираем следователя и выезжаем за вами. Жди у входа… – И – гудки…
–Дело было вечером. Делать было нечего… – подумал Евгений. И таким уютным ему показалось мгновенье до звонка, когда не надо было никуда бежать, не смотреть на труп какого-то никому давно не нужного бомжа, замерзшего у дороги или подгулявшего мужичка, прибитого своими же приятелями или выброшенный из машины, после каких-то ночных разборок. Словом, могло быть что угодно. Но всем этим необыкновенно не хотелось заниматься. В голове мелькнуло:
– Об этом ли я мечтал, когда в мед шел! – Хирургия. Операции на сердце. Деньги. Подарки в виде автомобиля класса люкс, перевязанного ленточками у входа в отделение, нет, лучше у загородного дома!
Глава 6. Выезд на происшествие
–Что же собаку не захватили?! – спросил Женька уже в машине – Этот ваш Дозор просто стал моим лучшим другом после последней с ним поездки осенью.
Капитан ему ответил не- то шутя, не то серьезно:
–Ночь ведь сейчас. Неизвестно, добудишься его или нет. И опять же: добудишься, а он вставать не захочет. А встанет, еще и облает. Я тебе звонил и то думал: «Облает! Непременно облает!». – А ты тихий какой-то сегодня. Спать тоже, наверное, хочется…
– Я тебя сейчас обгавкаю! – огрызнулся Евгений.
–Ну вот: я был прав: два пса в одной будке не уживутся, тем более машине. Перегавкивались бы тут, как осенью. Опять же: ну проснется он, а работать не захочется ему. Шут (хотя не понятно: при чем здесь клоун) с ним – сказал он уже серьезнее. – Тут от него проку вряд ли много бы было.
А осенний случай, над которым потешались все в машине, был следующим. Семья выехала к речке захватить последнее солнце. В песке, когда хотели разжечь костер, обнаружили чей-то разлагающийся трупп. Отдых был испорчен. Дети плакали, но отец семействе позвонил в полицию и рассказал о случившимся.
Все та же «группа захвата» выехала на место преступления, захватив с собой пса, хотя было это почти безнадежным. Пока доехали, было уже ближе к вечеру Синяя-синяя вода была почти одного цвета с небом, которое в ней отражалось… Желтеющие невдалеке березки создавали ассоциацию с картиной Левитана, растиражированную во всех школьных учебниках, наверное, еще и в миллионах репродукций, что делало ее заезженной как реклама памперсов после пива по телеку. Почти в цвет листьям была и кромка песка. И казалась даже не страшной, а как из какого-то, не поставленного, отечественного фильма ужасов, торчащая из песка женская кисть с уже начинающей клочками слезать кожей, на которую и натолкнулись дети.
Четвертым, после пса, в группе был лейтенант с какой-то простой русской фамилией: не то Смирнов, не то Сидоров. – А! -Берзкин! Он устал и замотался. Праздников у него, считай, и не было. В связи со всеми московскими неприятностями и катастрофами, московская полиция даже официально работала по двенадцать часов. А в жизни ему удавалось освободиться раньше восьми и добраться до своей общаги раньше девяти.
Комната была всегда уютная и чистая, и он нырял в нее, как в рай. Катя даже от такой жизни не разучилась улыбаться, как то удивительно умудряясь мириться с обстановкой и радуясь до сих пор городской жизни, после деревенской. Большой ковер заполнял всю комнату и по нему днем ползал годовалый тоже вечно неунывающий Степка. Ночью на нем спала приезжающая с деревни, вечно с полными корзинами теща. Часть продуктов шла на стол. Оставшуюся, теща распродавала на базарчике.
Она не стеснялась говорить о зяте, и, посмеиваясь, ее не трогает ни полиция, ни сборщики податей. Катя через месяц опять ждала ребенка. Они уже знали, что это будет девочка. Для полного и совсем уже безоблачного счастья не хватало одного: квартиры. Заработать на нее было невозможно. Оставалось только рассчитывать на чудо и на московскую мэрию. Через год после родов, Катя собиралась пойти работать в паспортный стол, усиливая шансы на ведомственное жилье. Жили дружно. Но даже к новогоднему столу лейтенант успел вернуться.
Постоянно жить и думать об ужасах невозможно. Ехавшие мужчины вспоминали не эту кисть, и не сотни других конечностей и убийств, а то, что пес, когда ему дали понюхать какие-то валяющиеся рядом и тоже начинающие уже разлагаться тряпки, вдруг оскалился, сделал стойку, развернулся и со злобным рычанием кинулся на Евгения, за несколько минут до этого подходившего к трупу.
Его действия были так однозначно злобны и так неожиданны, что никто даже не успел остановить его. Судебный медик, в страхе забыв, что при приближении собаки, надо стоять спокойно, развернулся и побежал к ближайшей березе, с инфантильным, раздвоенным стволом. Как он безошибочно выбрал ее из сотни других, определить было трудно. На другие уже бы и не вскарабкался. – Давно вышел из тенейджерского возраста, да и тогда, признаться, в городе особенно по стволам не лазил! Пес подбежал, грозно оскалился. Затем вдруг застыл. Повернулся. Трусцой возвратился на место преступления, понюхал еще раз, вернулся к березе и уже виновато, повиливая хвостиком, заскулил, всем своим видом показывая: «Прости идиота! – С кем не случается?!». Всякое случалось со всеми. И мужчины, в первую минуту опешившие, почти покатывались со смеху, забыв даже о труппе, который лежал рядом. Евгений все же слезть, пока не взяли овчарку на поводок, решительно отказался. Затягивать шутку было некогда. Вечерело, и надо было заняться делом.
Про этот осенний теплый вечер они и вспоминали в это серое после праздничное московское утро. Предстояло работать. И легкой ее называть было нельзя. Евгений опять нарушил молчание:
– Так что же сегодня все же уже случилось?!
–Случилось уже, к сожалению, многое. Ответил капитан. – А здесь: под утро женщина возвращалась домой от детей: с внуком сидела, пока они в гости ходили, хоть и семейный праздник. Обратила внимание, что когда она переходила дорогу, между прочим, в положенном месте, иномарка черная ее чуть не сбила, почти зацепила, даже молодого мужчину за рулем она видела. Естественно, ни номера не запомнила, ни названия фирмы не знает. Еще говорит, что подумала: «Собьет он сейчас кого-то. Непременно собьет. От нее, мол, бог отворотил». Еле отскочила. А потом, поворот там, почти подходя к дому, увидела женщину на дороге у обочины на снегу, в крови. Еще про какую-то кошку говорит, что по дороге бежала и бросилась под машину. Это уже мистика какая-то.
–Да видела ли она, как сбили? – спросил лейтенант.
–Ничего пока точно ответить не могу. Приедем – разберемся. Она, придя домой, сразу позвонила. И это все по – сотовому говорила, путаясь в собственных показаниях.
–А, может, она еще жива? Мало ли что? – Новогодняя ночь. Перепила. Или ушиблась, падая. Помните, как мы выезжали недавно, а покойничек то с нашим приближением и встал из под кустов – шутили они невесело. – Парень, что вызывал, уж так оправдывался, говорил, что и толкал его, и пульс щупал и искусственное дыхание, как и американском фильме о спасателях, делать пробовал!
–Да нет – отозвался капитан. – Женщина сначала «Скорую» вызвала. Настраиваться здесь только на трупп можно. Не ждите чудес от Санта Клауса в новогоднюю ночь – подменили им Деда Мороза! Тот, может быть, и сотворил наше, русское, чудо.
–Вот и гоняйся теперь за призраками – сказал следователь. – И, может, он все время рядом ходит.
Было уже почти девять утра. Зевак уже собралось порядочно. «Скорая» стояла рядом с машиной полиции. И за всем этим не сразу было видно тело женщине в короткой блестящей бело-серой, запачканной грязью шубке. Почему-то резко бросались в глаза неестественно вытянутые, длинные, красивые ноги, обтянутые чем-то черным и блестящим в свете расположенного недалеко фонаря и затылок с короткими, черными, тоже блестящими волосами, местами покрытый чем-то липким и уже засохшим, казавшимся тоже черный в ночи.
Город по-прежнему спал: по–праздничному, тяжко.
Глава 7. Любовный мираж
Прошло тридцать три часа с начала нового года. Мужчина, лет под пятьдесят, сутулясь, подошел все к тому же зданию. Он думал:
– Второе января. Иду туда – не знаю куда! Как в анекдоте:
–П
ришел Иван Дурак к Бабе-Яге. И спрашивает: – А как мне пройти туда не знаю куда и найти то не знаю что? – А не вопрос, сынок. Вот тебе окурок волшебный. Как выйдешь от меня, кинешь его на дорожку. Куда дворник тебя пошлет – туда и иди.
Так и хожу, куда дворник послал или кто-то там еще: судьба ли, гены, уже более двадцати лет. С