оборудованная по самым передовым стандартам. Повсюду стерильная чистота, как в операционной. На белейших кафельных стенах бликуют огоньки – отраженный свет многочисленных ламп и лампочек: ярких и тусклых, белых и цветных, ровно горящих и ритмично помигивающих. Алюминиевые полки уставлены пробирками, колбами, ретортами. На столах – шеренги разнокалиберных микроскопов, спектрометров, анализаторов и прочих, еще более хитроумных приборов, назначение которых понятно лишь посвященному. Одним словом, настоящий храм науки. Или же кадр из кинокартины по фантастическому роману Герберта Уэллса.
В абсолютной тишине раздался мышиный писк – это на табло новейшей американской диковины, электрических часов, сменились цифры. Не ведающий погрешностей хронометр зарегистрировал начало новых суток: в нижней строке, обозначающей время, «11.59» превратилось в «00.00»; в календарной вместо «14.04» появилось «15.04»; в строке года («1930») изменений не произошло.
Единственный обитатель чудесной лаборатории, пожилой сутуловатый мужчина в белом халате и черной академической шапочке, рассеянно оглянулся на звук и пропел неважнецким голосишкой: «Уж полночь близится, а Германна всё нет». Продолжения прославленного ариозо из «Пиковой дамы» он толком не помнил и дальше мурлыкал почти без слов: «Я знаю он пам-пам, парам-парам-папам… не может совершить…», однако место, где унылая мелодия вдруг оживает и заряжается адреналином, пропел громко, с чувством: «Ночью и днем только о нем думой себя истерзала я!»
Ученый очень походил на доброго доктора Айболита: седоватая эспаньолка, старорежимное пенсне, только взгляд прищуренных блеклых глазок был очень уж остр, слишком быстры и скупы движения.
Айболит неотрывно, с явственным нетерпением наблюдал за работой какого-то сложного агрегата, отдаленно напоминавшего самогонный аппарат. По длинной змеевидной трубке медленно ползли капли, проходя через многоступенчатую систему фильтров. Время от времени мужчина брал пинцетом из квадратного резервуара стеклянные пластинки, покрытые очень тонким слоем неаппетитного сероватого вещества, и осторожно вставлял их в прорезь прибора. Мигала лампочка, агрегат издавал довольное урчание, движение жидкости в трубке чуть ускорялось.
Наконец прозвучал звоночек, из краника в пробирку упала вялая капля.
– Заждались вас, милочка, заждались, – сказал ей профессор (судя по представительной внешности, да и по великолепной оснащенности лаборатории, это был как минимум профессор, возможно даже академик). Сказал – и хихикнул. Как многие очень одинокие люди, он имел привычку бормотать под нос. Сам себя бранил, хвалил, веселил шутками, сам этим шуткам смеялся. Он вообще был человек веселый, органически неспособный падать духом или скучать.
Зато сердился часто.
– А вы, батенька, мне уже осточертели! – обругал он один из четырех стоявших на письменном столе телефонов, который вдруг взял и затрезвонил. И в трубку Айболит тоже заговорил сварливо:
– Что там еще? Я ведь, кажется, просил не беспокоить!
Шур-шур-шур, зашелестела, оправдываясь, трубка.
– Новое поступление? Ну хорошо.
Так же быстро успокоившись, профессор направился к двери.
Изнутри она выглядела обыкновенно: белая, деревянная – дверь как дверь. Но когда ученый, произведя сложные манипуляции с затвором, открыл ее, оказалось, что створка претолстая, внутри укреплена сталью и открывается при помощи гидравлического механизма, ибо очень уж тяжела.
Вошел ассистент, прижимая к груди квадратный металлический чемоданчик. Белый халат зацепился за косяк.
– Застегнитесь, это научное учреждение, – строго велел профессор, показывая пальцем на высунувшуюся из-под завернувшейся полы кобуру.
– Виноват, товарищ директор.
Молодой человек поставил свою ношу на стол и поспешно оправился.
Однако Айболит на него уже не смотрел. Он быстро набрал на крышке чемоданчика код, отщелкнул крышку.
Внутри лежали три одинаковых цилиндрических контейнера.
«В. В. Маяковский (14.04.1930)», [1] сообщала надпись на аккуратной этикетке первого.
– Это же литератор! – разочарованно воскликнул директор (а не профессор и не академик; хотя второе и третье первого отнюдь не исключало). – Я читал в газете, он застрелился. Зачем мне литератор?
– Есть распоряжение считать посмертно великим пролетарским поэтом.
– В самом деле? А он разве не в висок?
– В сердце, товарищ директор.
– Хм, поэт? Черт знает что… Mundus idioticus, – забормотал исследователь. Задумался. – Хотя, с другой стороны, властитель дум, камертон эпохи… Ладно, поставьте туда. А что остальные два?
– Эти присланы от товарища Картусова. По линии загранотдела.
Ассистент достал другие контейнеры, наклейки на которых ученый прочитал с явным удовлетворением:
«У. Г. Тафт (08.03.1930)». [2]
«А. Дж. Бальфур (19.03.1930)». [3]
– Вот это другое дело! – И рукой на помощника: – Ступайте, голубчик, ступайте.
Подождав, пока монументальная дверь закроется, товарищ директор извлек из контейнеров три одинаковые стеклянные банки, кажется, довольно тяжелые. Нажал кнопку – в одной из стен раздвинулась панель. За ней виднелись полки, на них – ряды точно таких же банок. Всё это напоминало отдел маринованных овощей в бакалейном магазине. Точнее, лишь одного овоща: цветной капусты. В прозрачном растворе мирно покоились одинаковые серовато-белые кочанчики. Присовокупив к ним новое поступление, ученый обернулся к своему самогонному аппарату, который, звякнув, исторг из себя еще одну натужную каплю.
– Ну-с, ну-с, пожалуй что довольно, – пропел исследователь на мотив «Интернационала», – пора анализ проводить!
Потер белокожие ручки, капнул из пробирки на стеклышко, сунул стеклышко в микроскоп, взволнованно засопел.
Через минуту-другую вскричал:
– Не то! Не то! Дрянь этот ваш Бенц, вот что!
Теперь он расстроился (да и рассердился) всерьез.
– Mundus idioticus! Однако это невыносимо! Сколько можно? – непонятно приговаривал директор, гневно притопывая. – Что они там, в конце концов?
Он подсеменил к письменному столу, схватил телефон (не тот, что недавно звонил, – другой).
– Семнадцатый, вас слушают, – ответили на том конце. – Говорите.
– Соедините с Заповедником.
Несколько секунд спустя другой голос сказал:
– Да, товарищ директор?
– Давали? – требовательно спросил Айболит.
– Конечно, давали. Ведь нынче третий день.
– Результат?
– Отчет отправлен мотоциклеткой, со спецкурьером.
– Что там, в вашем отчете? – От нетерпения ученый подергивал себя за бородку. – Без воды, только суть!
– Как одиннадцатого. «Ломоносов. Загляните в Ломоносова». Больше ничего.
– «Загляните»?
«Ломоносов. Загляните в Ломоносова», – быстро записал исследователь на листке.
– Этого следовало ожидать. Там, очевидно, система защиты. Ладно, продолжайте сеансы… Ну а я, грешный, буду и дальше тянуть за вымя дохлую корову…
Последнюю фразу он произнес уже рассоединившись. Некоторое время невидящим взглядом смотрел на телефоны, напряженно размышляя.
Снова зазвонил первый аппарат. На диске у него было написано «ПС», что вообще-то означало «приемная-секретариат», но директор любил переиначивать аббревиатуры по-своему.
– Да, псих-стационар, слушаю вас. Что еще?
– К вам двое товарищей из ЦК. По срочному делу.
Хозяин таинственной лаборатории проворчал: «Це-ка, це-ка. Цепные Кобели». Подошел к двери. Открыл, однако, не сразу. Сначала подсмотрел в специальный глазок с широкоугольным объективом, позволявшим видеть всю приемную.
Оглядел ассистента за секретарским столом, с телефонной трубкой возле уха. Второго ассистента (этот в деревянной позе сидел на стуле). И еще двух людей – несомненно тех самых, из ЦК.
Их директор разглядывал примерно с минуту.
Один был бритоголовый, ладно скроенный, с усами щеточкой. Второй – пожиже, молодой, но совершенно седой.
– Скажите, что я занят. Пусть подождут.
Айболит снял трубку с третьего телефона, наборный диск которого имел всего одно отверстие. Хоть время было позднее, но человек, с которым хотел связаться ученый, не имел обыкновения спать по ночам – как, впрочем, все вожди Советского государства.
– Алё, алё! – Директор постучал по аппарату, подул в микрофон. Линия была мертва. – Ну уж это я не знаю! – Он шмякнул трубкой о рычаг. – Главная линия связи, и на той перебои. Mundus idioticus!
Поколебался еще немного – и пошел отпирать. В глазок больше не заглядывал.
А между прочим, напрасно.
Как только бронированная переборка защелкала секретными рычажками и завздыхала гидравликой, в приемной стали происходить удивительные вещи.
Посланцы Центрального Комитета партии переглянулись и, очевидно действуя по предварительной договоренности, шагнули один к первому ассистенту, другой ко второму. Бритый ударил человека за столом в переносицу – очень резко и сильно. Сидящий опрокинулся без стона и крика. Он раскинул руки, закатил глаза под лоб и больше не шевелился.
Молодой поступил более жестоко – ударил кастетом, причем в висок, так что на пол свалилось бездыханное тело.
– Ты что, Кролик? – У бритого поперек крутого лба прорезалась морщина. – Это же наш товарищ!
Убийца хладнокровно вытирал платком забрызганный кровью манжет. Вблизи было видно, что волосы у него не седые, а бесцветные: и на макушке, и на бровях, и на ресницах. Глаза же очень светлые, с розоватыми белками, как это бывает у альбиносов.
– Шеф, опять вы дразнитесь, – пожаловался он. – Я не кролик. А кокнул я его, потому что вы сами сказали: наверняка и без оплошки. Сами сказали, а сами теперь…
– Ладно-ладно, прав, – быстро перебил его начальник, приложив палец к губам – дверь начала открываться.
Он сразу же сунул в щель носок сапога, сильной рукой толкнул створку и ринулся внутрь. Белоголовый не отставал ни на шаг.
Доктор Айболит попятился от двух направленных на него пистолетов. Его подвижная физиономия исказилась гримасой не столько страха, сколько досады.
– О господи, здрасьте-пожалуйста, – вздохнул ученый, отступая все дальше и дальше. Его рука непроизвольно шарила по гладкой стене. Нащупала выключатель, повернула. Лампы на потолке погасли, однако это мало что изменило: в лаборатории стало сумрачно, но не темно – огоньки многочисленных приборов давали вполне достаточно света.
– На сей раз «прощай». – Главный спрятал в карман свое оружие и подал знак альбиносу. У того ствол «ТТ» (новейшая экспериментальная модель) заканчивался странной дырчатой трубкой. – В голову, а то знаем мы эти штучки…
Поняв, что спасения ждать неоткуда, директор остановился. Обреченно закряхтев, улегся на живот. Пенсне отложил в сторону, руки пристроил по швам, лицом уткнулся в ковер.
– Mundus idioticus, – глухо повторил он свою излюбленную присказку. – Чтоб вам всем провалиться…
Беловолосый молодой человек опустился на одно колено, аккуратно примерился и выстрелил лежащему прямо в матерчатую шапочку. Дуло пистолета изрыгнуло огонь, но вместо выстрела раздался сочный хлопок. Голова жертвы дернулась.
«Шеф» глаз не отвел, но поморщился. А убийца, наоборот, улыбнулся.
– Наш советский глушитель, но не хуже бельгийского. В соседней комнате было бы не слышно.
– Выпендриваешься, Кролик. Зачем глушитель? В соседней комнате подслушивать некому. Один в отключке, второго ты грохнул.
– А на будущее? Чтоб проверить. И пожалуйста, шеф, я просил, не зовите меня кроликом. Моя фамилия Кролль!
– Хорошо, не дуйся. Ты не кролик. Удав. – «Шеф» смотрел на тело. – Чем болтать, лучше убедись, точно ли.
– Чего убеждаться? Я стрелял в затылочную долю, под углом сорок пять градусов. Пуля пошла через мозжечок, мозолистое тело и свод мозга. Это мгновенная смерть.
– Уверен?
– Обижаете. У меня четыре курса медицинского. – Альбинос присел, пощупал мертвецу артерию. – Пульса нет. Можете сами проверить.
– Молодец, Кролик. Получишь морковку… Стало быть, конец бессмертному Кащею.
Бритоголовый уже не смотрел на покойника. Неторопливо прошел через лабораторию, посматривая вокруг с любопытством и отвращением. Наклонился над письменным столом, включил лампу. Прочел запись, сделанную директором после звонка в заповедник.
– Еще и Ломоносова тебе подавай? Совсем спятили!
Открытый стенной шкаф с коллекцией маринованной цветной капусты почему-то вызвал у «шефа» настоящий приступ ярости.
– Чертов паук! Трупоед!
На пол полетела одна банка, вторая. Резко запахло формалином. Погромщик хотел расколотить следующий сосуд, но прочел этикетку и замер.
– Маяковский?!
Трехэтажно выругался, сплюнул, однако банку почтительно поставил на место.
– Всё! Дело сделано. Уходим.
Убийцы скрылись за дверью.
В лаборатории стало тихо. Было слышно, как из краника самогонного аппарата упала очередная капля.
Минуту спустя застреленный доктор Айболит зашевелился, сел. Брезгливо сдернул с головы запачканную красным шапочку.
– В каких условиях приходится работать! – пробурчал он. – O Mundus idioticus! [4]
что вас зовут Гальтон Норд, что вам тридцатый год от роду и что вы занимаетесь самой интересной профессией на свете – экспериментальной фармакологией. У вас три докторских степени: по медицине, химии и биологии, вы на отличном счету на службе, в Этнофармацевтическом Центре знаменитого нью-йоркского Института Ротвеллера, но при всем при этом вы, в сущности, довольно скромный винтик огромного и сложного механизма, настоящего улья, в различных отсеках которого, разбросанных по всему миру, трудятся десятки тысяч людей.
И вдруг вас срочно вызывают Наверх, к самому высокому начальству. Не к заведующему Центром, даже не к директору Института, а к самому Джей-Пи Ротвеллеру, владельцу транснациональной корпорации, над которой никогда не заходит солнце, к царю царей, выше которого на земле, наверное, лишь президент США и папа римский, да и то не факт, потому что на долгом веку великого Ротвеллера сменилось множество президентов и пап, причем некоторых Джей-Пи, как говорится, создал собственными руками.
Прибавьте к этому, что за восемь лет работы в Институте вы ни разу вживую не видели своего работодателя и не были уверены, что Небожитель вообще знает о вашем существовании.
«Небожитель» – одно из прозвищ Джей-Пи, потому что его офис находится в пентхаусе ротвеллерского небоскреба, под самыми облаками. Немногих избранных, кого приглашают Наверх, возносит под крышу особый скоростной лифт.
Заведующий Центром, который ни разу не был удостоен подобной чести, о причине внезапного вызова не извещен и поражен не меньше вашего.
Итак:
1. Великий Человек лично вас не знает.
2. Начальство о вас Наверх не докладывало.
Вывод?
Только один: мистера Ротвеллера чем-то заинтересовал ваш личный файл – персональное досье, которое в корпорации заведено на каждого сотрудника. Заглянуть туда – заветная и совершенно неосуществимая мечта всякого мало-мальски честолюбивого работника огромной научно-индустриально-филантропической империи, кадровая политика которой работает, как часы, и никогда не дает сбоев. Все служебные повышения, понижения и перемещения – в том числе неожиданные – оправданны, резонны и идут на пользу делу. Значит, сведения, содержащиеся в персональных файлах, безукоризненно полны и достоверны.
Чем же мог ваш файл заинтересовать господина Ротвеллера?
Тем, что вы родились 1 января 1901 года, одновременно с новым веком? Вряд ли. Джей-Пи – крупнейший в мире филантроп и, как утверждают некоторые, неисправимый идеалист, но в склонности к мистицизму не замечен.
Быть может, тем, что в семнадцать лет вы пошли добровольцем на войну? Эка невидаль! В Америке счет пылким юнцам, жаждавшим крови коварных тевтонов, шел на многие тысячи. А про основной урок, почерпнутый вами в результате этого мальчишеского приключения, из вездесущего досье Небожителю узнать не удастся. Вы отправились за море стрелять и убивать, а вместо этого поняли, что ваше призвание – спасать и врачевать.
В файле наверняка отмечено, что Гальтон Норд прошел шестилетний курс университета за три с половиной года, но опять-таки упущено главное: после фронтовой мясорубки обучение самой гуманной из профессий показалось вам милой и трогательной игрой.
Зато всё, что произошло после окончания медицинского факультета, в досье зарегистрировано в мельчайших подробностях, можно не сомневаться.
И то, как блестящему студенту предложили захватывающе интересную работу в Этнофармацевтическом Центре – в ботаническом отделе, который исследует экзотические практики знахарства, используемые колдунами диких племен Африки, Южной Америки и Океании.
И то, как вы проявили себя в многочисленных экспедициях.
Какие вы имеете публикации.
Сколько у вас на счету научных разработок.
Сколько заявленных патентов на новые лекарства.
Ну а еще в файле, конечно же, есть фотография, с которой на мистера Ротвеллера смотрит молодой мужчина исключительно позитивной наружности: с чистым лбом, чуть вздернутым носом, твердой линией рта и упрямым подбородком, увенчанным ямочкой.
Настоящий американец, хоть сейчас на рекламу «Кока-Колы». [5]
«За каким же хреном ты понадобился Небожителю?» – спросил Гальтон Норд, разглядывая в зеркале свое образцово-показательное отражение. Отражение ответило сосредоточенным, немного настороженным взглядом.
Лифт плавно, почти бесшумно возносился всё выше и выше. Шестьдесят четвертый этаж, где восседал великий и ужасный Ротвеллер, неотвратимо приближался, а загадка оставалась неразрешенной.
Обычно Гальтон не соблюдал формальностей в одежде, отвергая всё бессмысленное или неудобное: галстуки, крахмальные воротнички, узкие туфли. Но тут вдруг засомневался – удобно ли будет заявиться к такому человеку в льняной паре, рубашке с открытым воротом и парусиновых туфлях? Хорошо еще, не настал май, когда доктор Норд переходил на летний режим волосяного покрова: снимал со скальпа отросшие за зиму волосы, сбривал бороду и до октября дышал кожей, раз в неделю убирая растительность опасным лезвием.
До первого мая оставалось еще восемь дней. Лицо этноботаника, загорелое после недавней экспедиции во французскую Африку, заросло светлой бородкой, на лоб свисал золотистый чуб. Общее впечатление классической англосаксонскости нарушали лишь черные глаза – по преданию, доставшиеся Нордам от индейской принцессы. Правда, их обладатель, любивший точные формулировки, утверждал, что корректнее говорить о «сильно пигментированной радужной оболочке», поскольку черной радужной оболочки в природе не бывает. Некоторые коллеги нордовское пристрастие к точности называли занудством, а самого его считали скучным. Он действительно плохо понимал, зачем люди все время шутят, да и улыбался крайне редко. Зато если уж улыбался, к ямочке на подбородке прибавлялись еще две, на щеках, – очень симпатичные.
Что еще сказать о внешности доктора Норда? Высокий, широкоплечий, с эластичными, будто насилу сдерживаемыми движениями.
Ах да! Когда Гальтон о чем-нибудь всерьез задумывался (как, например, сейчас), на чистом лбу проступала резкая продольная морщина.
Пока лифт несся в поднебесье, Норд педантично перебирал варианты (см. адресованный зеркалу вопрос).
Волнения Гальтон не испытывал. Из-за вызова к высокому начальству волнуются лишь карьеристы или лузеры а ни к одной из этих категорий молодой ученый не принадлежал.
Любопытства тоже не было. Одно из жизненных правил, которыми он руководствовался, гласило, что любопытство несовместимо с любознательностью. Тот, кто ломает себе голову над необязательной ерундой, важных открытий не сделает и поставленных целей не достигнет. А в личных планах доктора Норда важным открытиям и достижению целей отводилось очень большое, можно сказать, ведущее место.
Пожалуй, о правилах Гальтона имеет смысл рассказать чуть подробнее.
За не столь долгую, но богатую событиями – а главное, наблюдениями и размышлениями, – жизнь Норд обзавелся некоторым количеством принципов, на которых держался столь же незыблемо, как во время óно Земля на трех китах.
Когда в семнадцать лет он сбежал из дому на войну, мироздание мнилось ему простым и ясным, ни по каким вопросам бытия сомнений не возникало. К тридцатому году ясности поубавилось; набор истин, представляющихся очевидными, оказался пугающе невелик. Зато за любую из них доктор ручался головой, потому что их правота была проверена на собственной шкуре – или, выражаясь научно, доказана экспериментально. Некоторые из принципов были сформулированы великими предшественниками, до остального Гальтон дошел сам.
Со временем правила составились в небольшой свод, который постепенно обрастал новыми пунктами, но медленно, очень медленно. Ведь основополагающих законов много не бывает.
Ключевая проблема бытия дефинирована Шекспиром – предельно кратко и корректно: «быть или не быть». ответ – положительный. и если уж «быть», то по-настоящему, на все сто процентов.
Опять Шекспир: «Есть многое на свете, что и не снилось нашим мудрецам», а значит, главный принцип ученого – держать глаза открытыми, не впадать в догматизм и критически относиться к мнению авторитетов.
Из Конфуция: «Хорош не тот, кто никогда не падает, а тот, кто всегда поднимается». Добавить тут нечего.
Главная из наук – химия, которая не только объясняет внутреннюю суть вещей, но и позволяет эту суть менять.
Самозабвенная любовь между мужчиной и женщиной – гипотеза непродуктивная. Экспериментально не подтверждается, л стало быть, внимания не заслуживает.
Другая недоказанная гипотеза – Бог. Для ученого практического интереса она не представляет, поскольку не может быть использована в работе.
Но Добро и Зло – не поповская выдумка, они действительно существуют, и долг всякого порядочного человека защищать первое от второго. Иногда с первого взгляда трудно разобраться, что является добром, а что злом. В подобных случаях допустимо отойти от логики и прислушаться к так называемому «голосу сердца». Этим условным, крайне некорректным, термином обозначают эмоционально-нравственный распознаватель, устройство которого науке пока неизвестно (см. Правило № 2)
Семь железных правил. Для двадцати девяти лет не так уж и мало. Тем более что на подходе было Правило № 8, находившееся в стадии финальной проверки: «Любая необъяснимая загадка представляется таковой лишь до тех пор, пока не разработан механизм ее исследования».
Отсюда вытекало, что загадка внезапного вызова Наверх может и должна быть разъяснена немедленно, потому что механизм исследования наличествовал – голова на плечах. Доктор интенсифицировал работу механизма и получил немедленный результат: три возможных варианта, из которых один был неприятный и два приятных.
Неприятный вариант (чрезмерно затянувшееся исследование секреций мадагаскарского таракана gromphadorhina portentosa [6]) представлялся все же маловероятным. Получить нагоняй за срыв сроков можно от заведующего Центром, максимум от директора Института, но не от самого же Небожителя?
Второй вариант (присуждение доктору Норду Малой золотой медали Фармацевтического общества за серию публикаций по аллергенности плесневого гриба Aspergillus fumigatus [7]) тоже выглядел не очень убедительно. Будь золотая медаль Большой – еще куда ни шло.
Пожалуй, фаворитным следовало признать третий вариант: прошлогоднюю экспедицию в джунгли Новой Гвинеи, где Гальтону пришлось выручать одного молодого антрополога, имевшего неосторожность попасть в плен к охотникам за головами. Дело в том, что недотепу звали «Ротвеллер Шестой» и Небожителю он приходился младшим внуком. Правда, с тех пор миновало уже полгода – поздновато для благодарности, но кто их знает, небожителей, на каком уровне срочности числятся у них родственные чувства?
На этой версии Гальтон и остановился.
Так или иначе, время для размышлений иссякло. Двери лифта, благоговейно выдохнув, разъехались.
Посетитель оказался в просторной приемной, которая (высший шик, доступный лишь миллиардерам) выглядела нисколько не шикарной. Ни ковров, ни скульптур, ни даже картин. Письменный стол, телефоны, телеграф, маленькая радиостанция, терминал пневмопочты.
– Пришел мистер Норд, – сказал секретарь в микрофон и лишь после этого поздоровался. – Здравствуйте, мистер Норд. Вы можете войти. Он вас ждет.
А все-таки немного волнуюсь, с неудовольствием отметил Гальтон.
стоял у окна кабинета, находящегося на самой вершине самого высокого здания в мире и смотрел на самый главный город планеты, раскинувшийся внизу.
Биография Дж. П. Ротвеллера была известна любому гражданину США – идеальный образец того, как можно осуществить американскую мечту и правильно распорядиться ее плодами.
В «Иллюстрированной энциклопедии маленького американца» (том «Наши великие соотечественники») о мистере Ротвеллере была помещена восторженная статья. [8]
Сколько же ему лет? – прикинул Гальтон, когда старик обернулся. За девяносто. Должно быть, интересно жить так долго, да еще во времена, когда мир стремительно меняется. Многое, что показалось бы родителям Джей-Пи сказкой Шехерезады, для их отпрыска стало повседневной реальностью: автомобили, аэропланы, радиоволны, да и сам этот небоскреб, на окна которого как раз наползало ленивое облако. О чем думал хозяин кабинета, глядя сверху вниз на столицу современного мира? Быть может, вспоминал другой Нью-Йорк, двух-трехэтажный, булыжный, лошадиный, в окаеме деревянных мачт вдоль пирсов Гудзона и Ист-ривер?
Однако, что помнил древний старик, а что предпочел забыть, да и сам ход его мыслей были для Гальтона тайной за семью печатями. Сухое, в глубоких складках лицо магната показалось молодому доктору абсолютно непроницаемым. Автор слащавой статейки из детской энциклопедии не соврал: здоровье у долгожителя было завидное. От всей его фигуры веяло закаленностью векового дерева – наполовину высохшего, но еще полного жизни. И, как два свежих листка на фоне тусклой коры, – зеленоватые глаза, рассматривавшие посетителя с нестарческой зоркостью. Можно было не сомневаться, что уж для этого-то взгляда мысли тридцатилетнего мальчишки никакая не тайна.
И хозяин, и приглашенный стояли, глядя друг на друга. После первого почтительного приветствия Норд ничего не говорил и не двигался – инициатива должна была исходить от старшего. Пауза тянулась, тянулась, сделалась невыносимо длинной. Но мистеру Ротвеллеру она, кажется, не была в тягость. Вероятно, он существовал в каком-то собственном масштабе времени, отличном от общепринятого.
Минут, наверное, через пять или даже шесть древнее дерево наконец качнуло веткой – Джей-Пи показал гостю на стул.
Сели.
– Вы желаете знать, из-за чего я вас вызвал, – сказал миллиардер. Пожевал морщинистыми губами. – Из-за вашей статьи о гениальности.
И умолк, давая собеседнику возможность ответить.
Но теперь запастись терпением пришлось уже мистеру Ротвеллеру.
Гальтон не сразу сообразил, о какой статье речь. А когда сообразил, ужасно удивился и не сразу нашелся что сказать.
Статья была написана еще в студенческие годы, для университетского журнала, и, строго говоря, посвящалась не гениальности, а столетию со дня рождения сэра Френсиса Гальтона [9] – ученого мужа, очень известного в девятнадцатом веке и несколько подзабытого в двадцатом. Этот легендарный полимат, то есть человек разнообразных увлечений и талантов, был антропологом, изобретателем, метеорологом, географом, основоположником современной генетики и светилом еще в дюжине областей. Именно в его честь доктор Лоренс Норд, боготворивший великого англичанина, назвал своего единственного сына.
Первоначально юный Гальтон взялся за юбилейную статью, чтобы сделать отцу приятное, но в процессе подготовки увлекся спорной теорией сэра Френсиса о наследственной гениальности, вцепился в эту концепцию, как зубастый щенок в войлочную туфлю, и разодрал ее в клочья. Норд-старший обиделся за своего кумира и потом целых полгода с сыном не разговаривал.
Еще не окончательно поверив, что его вызвали Наверх не по поводу Новой Гвинеи и охотников за головами, молодой человек позволил себе переспросить:
– Вы имеете в виду мой разбор гальтоновских работ «Наследование таланта» и «Исследования человеческих способностей»?
Древо качнуло седой кроной.
– Но это было восемь лет назад!
Ротвеллер снова наклонил голову.
– Именно после той публикации я распорядился пригласить вас на работу в Институт.
Гальтону опять понадобилось некоторое время, чтобы переварить эту новость. Собственно, две новости. Оказывается, задиристая статья имела научную ценность? Оказывается, приглашение на работу поступило от самого Джей-Пи? Вот это да!
«Почему же вы соизволили пригласить меня для разговора только сейчас?» – хотел спросить Норд, но проглотил этот не вполне приличный вопрос и вместо него задал другой, приличный:
– Разве наш институт занимается темой наследственной гениальности?
То есть само по себе это было бы неудивительно. В Ротвеллеровском институте имелось бог весть сколько подразделений, филиалов и исследовательских центров, в том числе строго засекреченных. Но, если Норда пригласили на работу из-за статьи о гениальности, то почему он все эти годы занимался совсем другим?
– Нет, я не финансирую исследований в этой области, – строго сказал Джей-Пи. – Во-первых, они глубоко аморальны, ибо неминуемо ведут к разделению людей на категории различной ценности. Вы тогда совершенно справедливо, хоть и чересчур пылко, обрушились на вашего тезку за его теорию. Ее прямое следствие – нынешнее повсеместное увлечение евгеникой. Известно ли вам, что в некоторых штатах уже вовсю применяется насильственная стерилизация людей, которые по мнению медицинских комиссий не должны иметь потомства? Кто это решает? Господь Бог? Нет, это решает ограниченный и тупой чиновник, которому кажется, что он выпалывает сорняки с грядки под названием «человечество». Погодите – не за горами время, когда в цивилизованных странах начнут выводить особо ценные подвиды homo sapiens, как разводят племенной скот!
– Да, я читал, что такого рода идеи обсуждаются германскими генетиками.
– Гениальность по принципу естественного отбора – это мерзость!
Восковые ноздри Ротвеллера сердито раздувались, глаза метали молнии. Выходит, долгожитель не утратил способности к сильным чувствам. Гальтон преисполнился к старцу еще большим почтением.
– Вы сказали «во-первых», – осторожно напомнил он.
– А во-вторых, эта тема не интересует меня и в научном плане. На нынешнем этапе она бесперспективна, – отрезал Джей-Пи, уже совершенно успокоившись. Должно быть, огня, еще сохраняющегося в этом старом сердце, на долгий взрыв эмоций не хватало.
После такого заявления Норд просто растерялся. Если мистер Ротвеллер считает разработку этой темы во-первых безнравственной, а во-вторых научно бесперспективной, тогда… Тогда вообще ни черта не понятно.
Гальтон смотрел на магната, ожидая пояснений. Однако Джей-Пи заговорил совсем об ином.
– Вы следите за тем, что творится в мировой экономике? Нет? А напрасно. Наша страна, а вместе с нею все так называемые передовые страны переживают тяжелейший кризис.
– Ну, это я знаю, – рискнул вставить Норд. – Газеты я все-таки читаю. «Черный вторник» на бирже [10] и всё такое…
– Ничего вы не знаете! Сидите и слушайте! – прикрикнул на него богатейший предприниматель планеты. – Мы на пороге пропасти. Мои эксперты – а это лучшие в мире специалисты – подготовили закрытый доклад. Прогнозы чудовищные! В течение ближайших трех лет индекс Доу-Джонса снизится на 90 %. В США закроется не менее 9 тысяч банков. Обанкротится две трети всех предприятий. Объем производства скатится на уровень 1910 года. А в разоренной войной Европе дела обстоят еще хуже.
Хоть Гальтон и мало что смыслил в экономике (не его специальность), но цифры его ошеломили.
– Всё так плохо?
– Хуже, чем плохо. Если бы кризис и депрессия распространились на весь мир целиком, это было бы полбеды. Но есть зона, которая не только обладает иммунитетом против этой болезни, но еще и развивается невиданными темпами. Это Советский Союз. Вы слышали об их Пятилетнем плане? Ну разумеется, нет. А между тем это совершенно исключительная затея. К 1933 году в отсталой, разрушенной стране введут в действие полторы тысячи новых заводов, пустят в разработку гигантские топливные бассейны, проведут тысячи километров железных и шоссейных дорог. Планируется увеличение национального дохода и объема производства на сто процентов!
– Такого не бывает. Это прожектерство, – снисходительно заметил Гальтон.
– Первые два года пятилетки уже выполнены. Годовой темп прироста промышленной продукции превысил 20 %. А это значит, что Pyatiletka (так они называют свой дерзкий план) почти наверняка будет осуществлена досрочно.
К чему клонит старик и зачем рассказывает всё это малозначительному сотруднику, было совершенно непонятно. А беседа вдруг взяла и нарисовала новый зигзаг.
– Большевики не просто строят индустриальную державу. Они строят новый мир и новое общество, подобное безукоризненно функционирующему муравейнику.
– Прошу извинить, сэр, – не выдержал Гальтон, почитавший прямоту одним из главных достоинств человеческого общения. – Я что-то не возьму в толк, какое отношение имеют русские большевики и их намерения к моей работе в Институте?
Старик его будто не расслышал. А может быть, все дело было в пресловутой волшебной целеустремленности. Среди прочих прозвищ, изобретенных прессой, имелось у Ротвеллера и такое: «Носорог» – если этот человек двигался в каком-нибудь направлении, остановить его было невозможно.
– Ленинский большевизм, мистер Норд, система безнравственная и жестокая, но чрезвычайно эффективная. Знаете, в чем ее суть?
– Полагаю, в построении социализма.
– Нет. Построение социализма – это одна из их целей. А цели, которых хотят достигнуть большевики, меняются в зависимости от обстоятельств. Это называется «марксистско-ленинская диалектика». Суть же большевизма – в достижении поставленной цели любыми средствами и любой ценой. Последователи Ленина не связаны ни религией, ни моралью. Если для индустриализации необходим приток рабочей силы в города, они намеренно устраивают в деревне массовый голод, и миллионы крестьян покидают свои дома, тянутся на заводы и шахты. Однако на отдаленные стройки Севера и Сибири людей все равно не загонишь. И вот две недели назад в Москве создано новое министерство под названием Gulag, Главное управление лагерей. [11] Его задача – производить массовые аресты людей трудоспособного возраста и переправлять их туда, где наблюдается дефицит рабочих рук. Уверяю вас, мистер Норд, через десять лет отсталая Россия превратится в мощную индустриальную и военную державу, а через двадцать лет подчинит себе полмира. Когда государство действует по принципу «Что полезно для победы, то и нравственно», оно берет на вооружение метод, которым можно достичь очень многого.
– Но этот метод отвратителен!
– Зато продуктивен. И прежде всего в области науки. Наука, не цензурируемая церковью или общественной моралью, устремляется вперед с головокружительной скоростью.
И мистер Ротвеллер опять повернул разговор – прочь от экономики и политики. Гальтон наконец понял, что беседа движется по какому-то определенному плану. Встревать со своими репликами и сентенциями – лишь тормозить ее течение. Он решил впредь ограничиваться кивками, мычанием и прочими знаками вежливого внимания, рта же без крайней необходимости не открывать.
– Вам известно, мистер Норд, что я трачу весьма значительные средства на поддержку церкви. Притом что я нисколько не религиозен. Почему, спросите вы? Да потому что религия – это постромки, на которых человечество учится ходить, пока не войдет в возраст зрелости. Зрелость – это прежде всего формирование внутреннего нравственного чувства, которое подсказывает человеку, что хорошо, а что плохо. Наш биологический вид в этом отношении пока еще дитя. Спусти его с постромков – упадет на четвереньки и поползет черт знает куда! Именно это сегодня происходит в безбожной России. Причем деятельность советских ученых тревожит меня еще больше, чем замыслы народных комиссаров. Особенно опасны эксперименты с мутационными изменениями организма. На Западе некоторые фанатики тоже ведут исследования в этой области, но вынуждены таиться от общества и самостоятельно изыскивать средства. В России же экспериментаторов ничто не сдерживает. Наоборот, правительство оказывает им всестороннюю помощь. Особенно большевиков занимает новая отрасль, именуемая «эвропатологией». Вы знаете, что это такое?
«Ага, – сказал себе Гальтон, – кое-что начинает проясняться».
– Да, сэр. Это наука, изучающая патологии, якобы приводящие к гениальности. Еще Макс Нордау предположил, что неповторимость гениев определяется особой физиологией их мозга. Однако я не знал, что русские всерьез увлечены этой сомнительной проблематикой.
– Вы даже не представляете себе, до какой степени! В СССР существует целая система научно-исследовательских учреждений, так или иначе занятых экспериментальной работой по выведению Нового Человека. Есть Русское евгеническое общество, в руководство которого входит сам министр здравоохранения господин Семашко. [12] Есть Институт экспериментальной биологии в Москве, есть Институт мозга в Ленинграде, есть Музей нового человечества и при нем Пантеон мозга, есть Институт экспериментальной эндокринологии и еще какой-то Институт пролетарской ингениологии, о котором мало что известно.
– Термин «ингениология» мне знаком – это дисциплина, исследующая феномен одаренности во всех ее проявлениях. Но в каком смысле «пролетарской», сэр?
Мистер Ротвеллер дернул плечом.
– Ни в каком. Декоративный эпитет. У них в Советском Союзе всё теперь или «пролетарское», или «марксистско-ленинское», или на худой конец «рабоче-крестьянское».
– А что такое «Пантеон мозга»?
– Место, в котором хранится мозг выдающихся покойников. Прежде всего человека, которого большевики считают величайшим гением истории, – Владимира Ильича Ленина. Стоит кому-нибудь из революционных вождей, знаменитых ученых или деятелей культуры умереть, как из черепной коробки покойника извлекают содержимое и переправляют на исследование в этот научный центр. Каждый газетный некролог, посвященный смерти кого-нибудь из советских гениев, теперь заканчивается словами: «Мозг передан в Пантеон». [13] А между тем, по имеющимся у меня сведениям, – Джей-Пи сверкнул своим пугающе острым взглядом, – в строго засекреченной лаборатории, то ли в Москве, то ли в Ленинграде, ведется разработка некоей химической формулы. Мне стало известно, что советские ученые научились делать вытяжку из патологически развитого мозга одаренных личностей. Этот препарат называется у них «Экстракт гениальности».
Надо сказать, что доктор Норд не был ценителем юмора, а уж в серьезном разговоре подавно. Поэтому, нахмурившись, он сказал с нарочитой сухостью:
– Полагаю, вы шутите, сэр. Во-первых, химическая формула гениальности – это утопия, такая же, как социализм. А во-вторых, пускай русские ученые занимаются, чем им угодно. Вряд ли копание в мозгах мертвых большевиков обогатит ингениологию.
По бескровным губам старца скользнула тень улыбки, но не веселой, а печальной. Внезапно доктор Норд почувствовал себя ребенком, который пытается препираться с учителем, хотя тот в сто раз образованней и в тысячу раз мудрей.
– Что такое социализм – утопия или антиутопия, – покажет будущее, – тихо произнес Джей-Пи. – Но дело не в этом… Видите ли, мистер Норд, русские не ограничиваются мертвыми большевиками. С недавних пор появился новый вид международного воровства. У выдающихся людей крадут мозги.
– Простите? – вежливо переспросил Гальтон, не уверенный, что правильно услышал.
он умрет, – терпеливо объяснил доктор почтенному долгожителю, подумав, что 92 года все-таки не шутки. При самой ясной памяти и самой идеальной работе сосудов все равно неизбежны склеротические явления, временные помрачения, да и элементы бреда.
И опять по лицу Ротвеллера проскользнула печальная, терпеливая улыбка.
– Мне это известно, мистер Норд. Мозги крадут у тех, кто недавно умер. Крадут из моргов, из склепов, из могил. Впервые об этом заговорили примерно год назад, в связи со смертью Карла-Фридриха Бенца [14] – того самого, что изобрел бензиновый двигатель и создал автомобильный концерн «Даймлер-Бенц». Семья покойного пресекла слухи в зародыше. Однако я давно уже ждал чего-то в этом роде и поручил специалистам соответствующего профиля следить за подобными происшествиями с особым вниманием. С почти стопроцентной достоверностью могу утверждать, что в ноябре минувшего года из прозекторской пропал мозг бывшего премьер-министра Французской республики Клемансо. [15] Недавно столь же таинственным образом исчез мозг нашего 27-го президента Тафта и бывшего британского премьера лорда Бальфура. Я неплохо знал всех троих. Клемансо еще куда ни шло, но мозги Тафта и Бальфура, поверьте мне, даже при жизни стоили недорого. А между тем резидент советской разведки – это установлено – заплатил служащему похоронной конторы, который выпотрошил череп лорда, целых пять тысяч фунтов.
– Это очень глупо! – воскликнул Гальтон.
– Это очень опасно, – поправил его миллиардер. – Поверьте мне, я неспроста прекратил исследования в области нейрофизиологии мозга.
«Так-так, значит, вы, сэр, все же ими занимались», – отметил про себя Норд.
– Да, было время, когда я хотел проникнуть в тайны мозга. Но быстро понял, что этот тайник распечатывать еще рано. Сокровенное знание, не базирующееся на этике, способно погубить мир. А большевики вторглись в святая святых с отмычкой и ломом. Этому нужно положить конец.
Тон мистера Ротвеллера стал энергичным. Гальтон подобрался, понимая, что сейчас, наконец, всё объяснится. Он уже догадывался, почему его сюда вызвали и что последует дальше.
– У Соединенных Штатов нет дипломатических отношений с Советским Союзом. В любом случае обычные каналы здесь неприменимы. Большевики ни за что не отказались бы от своих поисков. Здесь, как во времена Дикого Запада, требуется рейд кавалерии. Только без конского топота и сабель. – Кулак, похожий на сухой сук, с неожиданной резкостью рассек воздух. – Отправиться к месту действия. Найти. Пресечь. Иного решения нет! Выполнить эту сложнейшую задачу может лишь тот, кто соединяет в себе качества, в одном человеке почти никогда не сочетающиеся. Это должен быть высококвалифицированный ученый-медик и притом, выражаясь языком Библии, «муж силы», то есть человек действия. – Зеленые глаза Джей-Пи неотрывно смотрели в черные глаза молодого доктора. – На меня работают 86 000 человек. Среди них есть блестящие исследователи, и уж тем более полным-полно «мужей силы». Однако анализ всего массива персональных досье показал, что вы – единственный кандидат, набирающий нужное количество баллов по обоим критериям. Скажите, Норд, вы готовы отправиться в СССР?
Хоть Гальтон и правильно вычислил логический финал беседы, вопрос все же застал его врасплох. Слишком буднично он был задан, без какой-либо паузы.
– Что конкретно от меня потребуется? – таким же ровным (самому понравилось) тоном спросил Норд, немного подумав.
– Раскрыть наглухо запечатанный секрет в намертво закупоренной стране, где очень эффективная, фанатичная тайная полиция организовала систему тотальной слежки за всем и всеми. Вы должны выяснить, какой именно научный орган занимается «Экстрактом гениальности». Установить, насколько далеко продвинулись исследования. Уничтожить достигнутые результаты без возможности их восстановления. Ну а в остальном… действовать в соответствии с логикой событий.
Было понятно всё, кроме последнего.
– То есть?
Мистер Ротвеллер заколебался. Теперь он говорил, тщательно взвешивая каждое слово.
– Само развитие событий подскажет вам, что еще понадобится сделать. Я предсказывать не берусь. Судя по данным вашего досье, вы обладаете превосходной реакцией и умеете находить спонтанные решения. Но вы должны сознавать одну вещь… – Поразительно, но мистер Носорог сейчас выглядел неуверенным, чуть ли не смущенным. – Вы будете подвергаться риску, смертельному риску. И никто за вас не заступится – ни дядя Сэм, ни я. Это будет борьба без правил. Как на Новой Гвинее, у охотников за головами, только в сто раз трудней и опасней.
Выходит, Джей-Пи все-таки знал, кому обязан спасением внука. Но магнат небрежно дернул углом рта:
– И в тысячу раз важней, чем жизнь великовозрастного шалопая, пустая голова которого не стоила того, чтоб на нее охотиться и тем более ее спасать. Так вы поедете в Москву?
Вопрос вновь был задан без малейшего перехода, но теперь доктор Норд был готов.
– Да.
– Невзирая на столь паршивую рекламу этого турне? – улыбнулся Ротвеллер уже не одним движением губ, а по-настоящему.
– Если мне дадут отсрочку по мадагаскарскому таракану, – с великолепным бесстрастием заявил Гальтон, а сам при этом думал: «Вот это да! Вот это экспедиция! Такой шанс выпадает раз в жизни!».
Внезапно старец ему подмигнул – или, может быть, древнее веко само дернулось от тика?
– Я уже сказал, что не смогу вам помогать по ту сторону советской границы. Всю возможную поддержку вы получите, пока находитесь здесь.
– Что за поддержка? – деловито спросил Норд, уже и сам начавший прикидывать, что ему может понадобиться для поездки.
– Она будет заключаться в трех вещах. Во-первых, я выдам вам чековую книжку. Безлимитную. Вы никак не ограничены в своих расходах и никакого отчета от вас не потребуется. Погодите благодарить! – покачал узловатым пальцем Джей-Пи. – В Советском Союзе чековая книжка вам не особенно поможет. Большевикам удалось построить общество, в котором деньги важной роли не играют.
«Ну не деньги, так что-нибудь другое, все равно приобретаемое за деньги, – подумал Гальтон. – Например, бусы или бензиновые зажигалки, как у охотников за головами». Безлимитности расходов – недостижимой мечте любого исследователя, затевающего научную экспедицию, – он ужасно обрадовался. А еще больше – возможности не возиться с бумажной отчетностью.
– Во-вторых, вы пройдете необходимую подготовку. Советская виза делается через наше представительство в Берлине, это занимает неделю. Вы потратите ее на интенсивное изучение туземной специфики и русского языка.
– Да, конечно. Мне нужно знать хотя бы набор самых необходимых фраз.
– Нет, мистер Норд. «Необходимых фраз» недостаточно. Едва сойдя с парохода на немецкий берег, вы, скорее всего, попадете под негласный надзор ГПУ (так называется русская разведка). Германия буквально кишит ее агентами из числа местных коммунистов. Каждый иностранец, запросивший советскую визу, оказывается под наблюдением. А уж после пересечения русской границы слежка за вами станет неотступной. Придется отрываться от нее и переходить на нелегальное положение. Для этого вы должны овладеть русским языком в совершенстве.
– За неделю? – засмеялся Гальтон, довольный, что понял: это шутка.
– Да. За семь суток. – Джей-Пи смотрел на него абсолютно серьезно. – Одно из подразделений Института разработало специальную методику пенетрационного изучения иностранных языков.
– К-какого?
– Пенетрационного, то есть проникающего сразу в кору головного мозга. Разработка пока засекречена.
Ошарашенный Норд сглотнул.
– А что третье, сэр? Вы говорили про три вещи.
– Я обеспечу вас помощниками. В одиночку со столь сложным заданием справиться невозможно.
Небожитель, он же Носорог, он же Мистер Один Процент, вынул из черепахового бювара какие-то бумаги.
– Вам подобраны четыре команды помощников. Нужно выбрать одну. Файлы имеют гриф особой секретности, так что просмотреть их вы не сможете. Лично познакомиться с кандидатами тоже не удастся – вас должны знать только члены той группы, которую вы отберете. Поэтому я прочту вслух выдержки из файлов, лишь самое существенное. А вы решите, какая команда вам больше подходит. Прямо здесь и прямо сейчас. Готовы?
И он начал:
состоит из трех человек. Ее кодовое название – «Самураи». Она идеально приспособлена для работы во враждебной обстановке и непредсказуемо опасных условиях. Эти люди сработались давно, еще в годы Великой войны, когда занимались диверсионно-разведывательными операциями в тылу противника. Понимают друг друга без слов. Как говорится, один за всех и все за одного. Я не могу ознакомить вас с их послужным списком, но поверьте: на счету этой группы множество блестяще выполненных заданий высокой сложности. Если вы выберете «Самураев», вам гарантирован успех в любых акциях, где требуется смелость, мощь, находчивость.
Перехожу к персоналиям.
Старший группы – мистер Сота. Или, если угодно, Сота-сан. Он происходит из старинного самурайского рода. Молчун. Человек незыблемых принципов (что не всегда удобно для окружающих). Абсолютно бесстрашен – впрочем, все они таковы… М-м-м, что еще может иметь для вас значение? Пожалуй, сведения из раздела «Минусы и отклонения». Безжалостен, даже жесток. Ни малейших колебаний или рефлексий при «зеро» (это на языке моего Оперативного отдела означает «ликвидация», «физическое устранение»). Особенно склонен выбирать вариант «зеро», когда противник – женщина, потому что является выраженным женоненавистником.
Второй член группы – Симара-сан. Он не самурай, а ниндзя из древнего клана. Блестяще владеет всеми видами холодного оружия. Незаурядные организаторские способности, очень высокий коэффициент интеллектуального развития… Ну, смелость, решительность – это понятно… Полагаю, вас интересуют «Минусы и отклонения». Что у нас тут? …В женском вопросе Симара – полная противоположность Соты. Очень заботится о своей внешности и одежде. Постоянно меняет любовниц. Однако (это помечено особо) относится к разряду сладострастников, которые не попадают в зависимость от женщин, а наоборот, сами их используют. Это полезное качество может вам пригодиться… Что еще? Хм, любопытно. Несмотря на половую распущенность, очень набожен и не раз заявлял, что после отставки намерен уйти в монастырь.
Третий в команде не самурай и не ниндзя, а уроженец Беарна. Имя – Сотроп. Обладает феноменальной силой. Однажды удержал на плечах обрушившуюся крышу дома. При этом коэффициент интеллектуального развития скромный. Чересчур разговорчив. Очень зависим от калорийности питания – но при таких физических данных это естественно.
Ну как вам команда «Самураи»?»
– Интересно, – признал доктор Норд. – Очень интересно. А ничего, что двое японцы? Не будет ли это привлекать ненужное внимание?
– В Советском Союзе кроме России еще полтора десятка республик, в том числе населенных представителями монголоидной расы. Есть киргизы, калмыки, буряты, якуты, эскимосы…
– Тогда нечего и думать. Отличная группа. Беру не задумываясь!
– Погодите, не торопитесь. – Ротвеллер перевернул несколько листов. – Послушайте про остальных…
«Вторая команда отличается от первой точной сбалансированностью. Это тоже три человека, но, как вы увидите, функции между ними строго распределены. Группа имеет кодовое название „Волшебники“ – она действительно умеет творить настоящие чудеса. Специализация – работа в экзотических странах.
Аналитиком, ответственным за планирование операций, является мистер Али Шартс, полуамериканец-полуегиптянин. Это, так сказать, интеллект в чистом виде. Мягок характером, приятен в общении, скромен. В схватке или потасовке пользы от него будет мало, зато разум острый, как игла. Как сотня игл! Телосложения он, прямо скажем, неатлетического и вообще внешне непривлекателен, но вам ведь это неважно? Зато чудесный товарищ, душа компании. Мои психологи утверждают, что такой человек для слаженной работы группы просто находка.
Потом там есть некто Кес О'Ворд, полуголландец-полуирландец, специалист по техническим средствам. Мастер на все руки. В его арсенале множество самых разных инструментов и изобретений, которые могут вам пригодиться… Что из недостатков? Несентиментален до черствости. Слишком прямолинеен. Зато воля железная.
Ну и третий. Это типичный «муж силы». Предпочитает, чтобы его называли просто Вел. Простой парень из Канзаса. Незаменим в острых конфронтационных ситуациях. Склонен к излишней нервозности, но делу это не мешает».
«Третья команда называется „Артисты“. Она покажется вам странной, но действует с редкой эффективностью. Ее подготовкой занимался наш отдел интуитивно-интеллектуальных методик. Слышали о таком? Нет? Неудивительно. Он свою деятельность не рекламирует. Главные направления изысканий – внушение мыслей на расстоянии, гипергипнотические состояния, биопольные и экстрасенсорные технологии. Важное достоинство „Артистов“ заключается в том, что они не так давно побывали в Москве, где провели одну деликатную операцию. Так что неплохо знакомы с тамошними реалиями, а это очень кстати.
Итак, кого мы здесь имеем…
Рок Вовье, канадец из Квебека. Мастер психологической манипуляции. Сверхъестественно развитая интуиция, незаурядные актерские способности. Может втереться в доверие к кому угодно. Виртуозно владеет техникой предметно-ассоциативного допроса. Это когда собеседник, сам того не заметив, выбалтывает вам всё самое сокровенное.
Затем Томек Егбот, чех. Фантастически искусный гипнотизер. Может устраивать не только индивидуальные, но и коллективные галлюцинации. Редкостный дар перевоплощения. Если Вовье насмешлив и язвителен в общении, что чревато ссорами и напряженностью, то Егбот служит своего рода психологическим противовесом: мягок, покладист, обладает легким характером. Правильный личностный баланс в команде – это очень важно.
Третий человек – венгр Лазло Еза. Про него вам достаточно знать только одно: это лучший в мире (думаю, что не преувеличиваю) профессионал по части акций «зеро». Настоящая машина смерти. Нет такого оружия и таких способов насилия, которыми он не владел бы в совершенстве… Увы, мистер Норд, мы живем в жестоком мире, где многие язвы приходится удалять хирургическим путем. Вы были на войне, а после войны – в множестве опасных переделок, так что не вам это объяснять».
«Ну и наконец четвертая команда. Кодовое название – „Ученые“. Всего два человека, мужчина и женщина. Это разработка нашего отдела прикладной психологии, подготовленная с учетом специфики данного конкретного задания. Я предлагаю вам сей вариант не без колебаний, потому что он экспериментальный и пока еще не проверен в деле. Комбинация участников составлена на основании теоретических выкладок, по принципу взаимокомпенсации. Эти двое мало того что не работали вместе – они никогда друг друга не видели. Оба медики, только он специалист по биохимии, а она хирург. Профессионального „мужа силы“ в связке нет. Психологи сочли, что он не впишется в группу, состоящую из „яйцеголовых“. У мужчины есть некоторый опыт выживания в критических ситуациях. Женщина тоже не роза-мимоза. Но все же при проведении силовых акций главная нагрузка ляжет на вас.
Что я могу вам рассказать о биохимике? Немец. Имя – Курт Айзенкопф. До войны был скульптором. На фронте струя пламени из огнемета сожгла ему лицо. Он попал в госпиталь для пленных, где им занимались врачи из моего института. После войны мистер Айзенкопф поменял профессию. Работает на меня и, кажется, об этом не жалеет. Это очень талантливый исследователь в области прикладной экспериментальной биохимии. Кроме того он незаурядный инженер-изобретатель… Вот еще важная деталь: поскольку собственное лицо у него изуродовано, он превосходно умеет менять внешний облик… Так, читаем про характер… М-да. Характер отвратительный. Надеюсь, мои психологи как-то это учли…
Женщина. Она из русской белой эмиграции, настоящая княжна. Зовут – Зоя Клински. Воспитанница одного из моих пансионов. Проявила блестящие способности к наукам. В свои 25 лет считается очень перспективным хирургом (большая редкость для женщины). При этом не затворница, не серая мышка. Я обратил на нее внимание в прошлом году, когда она весьма своеобразно потратила премию, полученную за научные достижения. Мне доложили, что молодая мисс приобрела фальшивые документы и под видом туристки отправилась проведать свою бывшую родину. Согласитесь, такой поступок свидетельствует о силе характера, независимости и любви к приключениям. К тому же опыт, приобретенный госпожой Клински во время ее ностальгического путешествия, будет вам полезен. Если, конечно, вы остановите свой выбор на команде «Ученые».
Так что же, мистер Норд? Какую из этих четырех групп вы предпочитаете?»
Поразмышляв, Гальтон спросил:
– А нельзя ли взять с собой все четыре? Если уж расходы неограничены…
– Нельзя. Иначе это будет уже не экспедиция, а экспедиционный корпус. Известна ли вам старинная мудрость: «Излишество хуже, чем нехватка»? Нет, мистер Норд. Вам предстоит выбрать лишь одну из команд. Решайте.
ДЛЯ ПЕРЕХОДА НА КАЖДЫЙ СЛЕДУЮЩИЙ УРОВЕНЬ ВАМ ПРИДЕТСЯ ВЫБИРАТЬ ПРАВИЛЬНЫЙ ВАРИАНТ РЕШЕНИЯ.
КОГДА НАЧНЕТСЯ СОБСТВЕННО ИГРА, У ВАС БУДЕТ ВОЗМОЖНОСТЬ ПЕРЕД ОТВЕТОМ ЗАГЛЯНУТЬ В «КОДЫ». НО ЗДЕСЬ, НА СТАДИИ ОБУЧЕНИЯ, ПРИДЕТСЯ ОБОЙТИСЬ БЕЗ ПОДСКАЗКИ. ВСЕ НЕОБХОДИМЫЕ ДАННЫЕ ВАМ СООБЩЕНЫ. В КРАЙНЕМ СЛУЧАЕ МОЖНО ПЕРЕЧИТАТЬ ПОСЛЕДНЮЮ ГЛАВУ, НО ЛУЧШЕ ОБОЙТИСЬ БЕЗ ЭТОГО.
ПРОВЕРЬТЕ СЕБЯ – ЗАДАЧА НЕ ИЗ СЛОЖНЫХ.
ВПЕРЕД!