Солнечное утро осветило стену, увешанную картинками Маргариты. Букет желтых одуванчиков, стоящий в крынке. Дядя Саша с ружьем на охоте. Кот Тарасик, лакающий сметану в подполе, пока его никто не застукал за такой потравой. Дед и бабушка рядом, улыбающиеся. Корова по кличке Дочка, красотой и надоистостью которой так гордилась Анна Васильевна, а рога украшал венок из ромашек с васильками и одуванчиками. Улыбающийся Шурка, двоюродный брат Маргариты, сын тети Нюши. Его Маргарита изобразила с ведром язей после их с Ритой удачной рыбалки с самодельной трехстенкой, которую они ставили жарким летом в Яхроме. И портрет тети Нюши, русоволосой, синеглазой. За окном зеленел и расцветал май. Май – всегда май, даже во время войны нес радость первого тепла и яркой зелени. А уж теперь, когда война осталась позади, так только живи и радуйся майскому озорному солнышку.
Рита сидела на скрипучей деревенской кровати, покрытой лоскутным покрывалом. На коленях у нее лежал тот же самый чемодан, с которым она приехала сюда, в Петраково. На дно чемодана она укладывала завернутые в газеты свои рисунки, в основном пейзажи и портреты односельчан. На рисунки уложила свои теплые вещи. В доме собрались ее родственники, дающие советы, что брать с собой, отправляясь на вступительный экзамен в Московский швейный техникум. Помогали Рите – абитуриентке 1947 года – укладываться в дорогу. Кто-то из соседок подарил ей свою кофту. Тетя Нюша сшила платьице, темно-синее, в горошек. Кто-то юбкой поделился. Рита была благодарна за все. В свои четырнадцать она вдруг превратилась в настоящую русскую красавицу с белоснежным лицом, которое, несмотря на все беды ее сиротства, украшал яркий румянец. Две русые косы ложились весомо на ее красивые плечи. Рита аккуратно намотала на ноги портянки, потолще. Потому что поедет поступать в Болшево в дедовских сапогах сорок второго размера на тридцать пятый размер своей изящной ножки.
Она нырнула в дедовские сапоги. Встала и потопталась на месте, проверяя, удобно ли сидят. Тетя Нюша всплакнула на прощанье и вдруг сорвалась к порогу, на секунду оглянувшись, крикнула Рите и провожающим ее близким:
– Погоди! Я сейчас! Без меня не уходите!
Она вернулась вскоре, что-то прикрывая фартуком. Откинув его, протянула Рите белые босоножки, бережно держа их на вытянутых ладонях. Улыбаясь и пытаясь одновременно смахнуть слезы, тетя Нюша сказала:
– Все ж не на агронома учиться едешь! В швейный техникум поступаешь! А там все модницы, зазнайки! Вот, по знакомству в Дмитрове достала. А мне уж некуда форсить!
Маргарита буквально захлебнулась от восторга, увидев эти легкие, такие праздничные босоножки. В растерянности не сразу нашла слова:
– Ой! Тетя Нюша! Красота-то какая! Прямо бальные, в таких только во дворце танцевать. Сейчас примерю! Ой! Спасибо вам! Спасибо! – залепетала от восторга Рита, обнимая тетю Нюшу.
Тотчас, скинув дедовы сапоги и размотав портянки, Рита примерила эти ее первые нарядные туфельки – белые босоножки. Сев на кровать, вытянув ноги, залюбовалась этим щедрым подарком тети Нюши. От радости болтала ногами, рассмешив провожающих ее соседей и родственников.
Когда Рита приехала сдавать вступительный экзамен, приблизившись к зданию техникума, быстро, закинув за плечи свои великолепные светло-русые косы, прислонившись спиной к дереву, торопливо стянула дедовы сапоги. Озираясь, стыдливо размотала и портянки. Развязав узелок, достала подаренные тетей Нюшей босоножки. А сапоги деда Маргарита свернула и бережно завернула в газету, потом положила в тот же, что дал ей отец, дерматиновый, с фигурными металлическими уголками чемоданчик красновато-коричневого цвета. Потом Рита переобулась в те белые босоножки. И даже увидев целую стаю таких же босоножек на ногах поступавших в техникум девочек, у кого-то обутых на носочки, у кого-то на босу ногу – она опять порадовалась и мысленно поблагодарила тетю Нюшу за обнову, благодаря которой она в этой новой для нее среде оказалась «своя» – не хуже всех. И пошла к толпившимся девочкам абитуриенткам у доски с вывешенными результатами экзаменов. Это абитуриентки Московского швейного техникума собрались перед висящим на стене объявлением со списком поступивших. Теперь Рита была «не хуже всех» в белых босоножках и потому смело подошла к абитуриенткам. Встала вместе со всеми. Но пробраться к списку сквозь толпу жаждавших прочитать списки зачисленных оказалось невозможно. Кто-то из девочек громко зачитывал списки вслух. Девочки заспорили:
– Нина Заморская пусть читает! Нет, у Веры Савиной голос громче! Пусть Пима Головкина читает! – выкрикнула самая красивая и стройная девочка, Нина Зобара.
И Пима Головкина стала громко читать, чтобы было слышно и тем, кто сгрудился у этого судьбоносного объявления, и тем, кто налегал сзади.
– Курс моделирования головных уборов! Говорят, его только в этом году открыли. Теперь такая жизнь будет!
Ее перебила Нина Заморская:
– Да читай же скорей! Не тяни душу!
И Пима Головкина поглубже вздохнула и стала называть счастливиц, принятых в техникум на отделение «Моделирование головных уборов»:
– Нина Заморская, Вера Савина, Маргарита Белякова…
До того напряженное лицо Маргариты стало радостно-спокойным. И она сама почувствовала, что на ее лице появилась улыбка счастья. Пьянящего, радостного, окрыляющего, словно все беды теперь нипочем.
Но тотчас Рита вспомнила, что нужно успеть договориться о месте в общежитии для нее. И она танцующей от радости походкой пошла в здание Московского швейного техникума, по тем временам внушительное здание в стиле конструктивизма, величественно возвышающееся над одноэтажными деревянными домишками городка Болшево под Москвой. Доносились до Риты и какие-то другие фамилии поступивших, но Риту это уже не касалось, потому что ни друзей, ни знакомых у нее тут пока не было. И долетавшие ей вслед чьи-то фамилии, все это были незнакомые ей имена. Она ушла узнать о возможности поселения в общежитии. Заглядывала то в одну, то в другую дверь, пока не столкнулась в дверях кабинета с солидной советской дамой. Это оказалась замдиректора швейного техникума. Она спросила Риту:
– Девочка? Что ты ищешь?
Маргарита ответила заплетающимся от смущения языком:
– Здравствуйте! Я поступила, а жить мне негде.
– Понимаю! Ты хочешь жить в общежитии?! Но места ограничены. Мы предоставляем места только детям погибших военнообязанных на фронте.
Маргарита растерялась от неожиданности:
– У меня мама умерла….
– Она была военнообязанная? Она воевала? Ну что же ты молчишь? Хм! Понятно! Ну что ж. Здесь в Болшево многие из наших учащихся снимают углы. Недорого. А папа? Отец тебе помогает?
– Он. Он женился…..
– Понятно, – ответила, помрачнев дама.
– Но он присылает мне пять тысяч рублей в месяц, – ответила Рита, словно оправдывая отца.
– Понятно; за потерю кормильца тебе пересылает? Те самые пять тысяч, которые государство высылает ежемесячно сиротам! А кроме этого он тебе помогает? От себя, помимо этих пяти тысяч рублей в месяц, что-нибудь тебе дает?
Рита низко опустила голову, словно это ей должно было быть стыдно за то, что директор школы сироте только передает те деньги, которые ей, осиротевшей дочери, ежемесячно дарило на пропитание государство. С трудом преодолевая спазм в горле, она выдавила из себя лишь горькую правду:
– Нет, ничего.
– Поняла! Напишу тебе адресок, где угол снять сможешь. Мария Ивановна каждый сентябрь наших учащихся к себе жить пускает, потому что мест в общежитии не хватает на всех учащихся. Но будешь хорошо учиться – будешь стипендию получать. Извини, девочка, больше ничем помочь не могу.