Новый год уже был позади, но ёлку в семье коммуниста Павла Кирилловича ещё не убрали. Она сверкала игрушками, мишурой. Днём была лёгкой и прозрачной, вечером таинственной от горящих гирлянд, а ночью страшноватой. Стояла чёрная, зеленовато светились фосфорные узоры на стеклянных шарах. Маша старалась на неё не смотреть, пряталась под одеяло.
Маше было восемь лет. Жили, папа, мама, Маша и её младшие брат и сестра в селе, в деревянном доме.
В тот день мама с утра затопила баньку и велела Маше помыть в ней полы. А потом, как печка протопится, закрыть трубу, пораньше, с угольками. Маша заигралась с братом и сестрой, а когда уже родители должны были прийти с работы, вспомнила о баньке. Печь протопилась, остались красные, подёрнутые лёгким синим пламенем, угольки. Маша поскорее, чтобы не остыла печь, захлопнула трубу. В бане было жарко, Маша скинула шубку и платье, осталась в старенькой майке. Чтобы никто не увидел её в таком виде, закрыла дверь на толстый кованый крючок. Начала мыть пол.
… Такого с нею ни разу не было. Вдруг стало звенеть в голове. Она оказалась лежащей на полу. Накинула шубку, а крючок не поддавался. Не открывался, и всё. Потом обнаружила, что лежит в сугробе на углу дома. Потом увидела разноцветные огоньки, услышала смех, брат с сестрой тормошили её. Папа поил её крепким сладким чаем, а она лежала в постели. Мама что-то говорила о Рождестве. Что это? Кто-то белый и светлый стоял рядом.
Утром искрились расписанные морозом стёкла. Сверкали игрушки на ёлке. Почти ничего она не помнила из вчерашнего дня. Только новое слово, как сладкая льдинка, перекатывалось во рту. Рождество…
Снова температура… Под сорок. Пятилетний сын раскраснелся, плачет. Я беру его на руки, а он меня не видит, смотрит куда-то. Непонятно куда… Щиплет меня, карабкается выше, прямо забирается мне на плечи. Мне страшно.
Так уже было много раз. Как-то знакомая сказала, что надо умыть трижды чистой холодной водой, и что она мне напишет на бумажке заговор. Я от заговора отказалась, словно во мне, не крещёной, кто-то сказал – не бери. Но слова о воде запомнились.
Обычно несколько раз обмывала пылающего ребёнка, и он минут через двадцать успокаивался. Да, мне же совсем недавно соседка дала Крещенскую воду! Она холодная, а уж чистая – хрустальная просто!
Наливаю в кружечку. Немного в ладошку, умываю личико сына, и он немедленно обмякает у меня на руках. Ещё секунда, и он тихо-мирно спит. Я потрясена.
…Прошло немало лет, приняли крещение и сын, и я, и все родные мои. Но иногда вспоминается это первое чудо общения со святыней.
В детстве на окнах не было ни тюля, ни цветастых длинных штор, а коротенькие шторки – «задергушки», которые закрывали нижнюю половину окна. Шились они мамой из белого ситца в цветочек, светлые, лёгкие, нарядные.
В первые годы нашей семейной жизни не было денег на дорогие шторы, и я купила легкую китайскую ткань. На окнах, как в детстве, появились «задергушки». Только я их повесила не на веревочки, а на тонкую проволоку.
Дочке было два года, когда произошла эта страшная и удивительная история. Затеяла я побелку. Пол обильно смочила водой, диван выдвинула на середину комнаты. Комод упихала в угол, благо он по мокрым доскам уехал туда легко. Поставила на него ведро с известью и взгромоздилась сама. Дочка шлёпала босыми ногами по полу, лазила по дивану – занималась своими делами.
Помню, увлеклась я побелкой потолка, особенно вредным оказался угол: как ни исхитряюсь, не могу пробелить – кисть новая, пружинит, топорщится. И вдруг чувствую сильный толчок в спину. Поперек спины, мягкий, как будто ударили ватным валиком, и сильный – даже покачнулась, чтобы не упасть. Обернулась посмотреть, и вижу: дочка моя подобрала проволоку от «задергушек» и метит ею в электророзетку… Раньше к розетке нельзя было подобраться, диван у стены стоял. А пол – мокрый, а она – босиком… И я не успеваю соскочить с комода!
Закричала я, вопль из груди вырвался, дочь с перепугу проволоку бросила. Не помню, как я рядом оказалась, схватила её, мокрую – она умудрилась платьице о пол измусолить. Прижала к себе, и ревём обе. Она – от испуга, я – ещё и от радости, что спасла.
И только позже, когда дочь, всхлипывая, притихла на руках, я вспомнила о мягком ударе в спину.
Дочь уже взрослая, а как будто вчера было…
Всё моё детство прошло в местности, где не было реки. Была «гусиная речка», небольшая канавка в низине, по которой бежал ручеёк. В некоторых местах были ямы, там получались мини-озёра, довольно глубокие, с илистым дном. Там и барахтались. Плавали по-собачьи. Однажды я чуть не утонула, девочка-одноклассница меня спасла. С тех пор ненавижу глубину.
Будучи студенткой, ходила в бассейн. Там нас учили плавать по-настоящему. Мне очень нравилось плыть быстро-быстро, изо всех сил, а потом отдыхать. На короткой дистанции я обгоняла нашу спортсменку, что участвовала во всех соревнованиях. Но на длинную дистанцию меня бы не хватило. В бассейне не боялась глубины – вдоль дорожек были протянуты канаты с пенопластовыми цилиндриками, в любой момент можно уцепиться.
Когда уже была замужем, мы переехали в посёлок, через который протекала река. Однажды летним днём мы всей семьёй отправились отдохнуть на реку. Сыну в то пору было пять лет, а дочке годика два. Неширокая река у берега была спокойной, мелкой, все камешки видны. А по средней части реки проходила стремнина, поток с бурным, стремительным течением. Скорость воды там была мощная.
Сын играл у берега, забредал в воду, носил камешки. Муж занялся костром, мы с дочкой сидели на покрывале, она играла у меня на коленях. И вдруг я увидела, что сынишка забрёл глубоко, вода подхватила его. Миг – он уже на стремнине. Течение понесло его от нас!
Время замедлилось. Сначала я онемела. Потом усадила дочь на покрывало и бросилась к реке, в бурлящий поток. Как я плыла! Никакие наши соревнования в бассейне не сравнятся с этим броском, но навыки пригодились! Как я сына догоняла! Он – смеялся. Он не боялся, для него всё было игрой – он уплывает, мама догоняет. И – догнала. Вынесла, смеющегося, мокрого, на берег, далеко от того места, где мы расположились, и ноги подогнулись. Сидела на берегу, сын топтался рядом.
Говорят, там, на стремнине – глубина. Но я не думала об этом.
Хватились – на ужин хлеба нет. Зима, ранний вечер, а на улице темень.
Решили с маленькой дочкой сходить в ночной магазин. Вышли за ворота – жуть. В заброшенном госпромхозе ветром жесть колотит, скрежет стоит. Тени стоят вдоль дороги. Ямы под ногами, а еще через пустырь идти…
Как-то добрались мы до магазина, отдышались там, согрелись. Надо идти обратно. Подходим к пустырю, а там – будто стена темноты. Страшно – сил нет. Дочь ко мне жмется. Или я к ней…
Говорю:
–Давай молитву читать.
Она сразу согласилась. Начали потихоньку: «Богородице, Дево, радуйся…».
Тут же за домом, на той стороне пустыря, три луча вспыхнуло. Что уж они там включили – не знаю, но – словно прожекторы устремились в небо, всё стало видно.
Прошли пустырь. Выбрались на трассу. Читаем, вернее поём, «Богородицу». Лучи за домом погасли, зато вдалеке зажглись фары стоящей на обочине машины. Осветили дорогу, каждый камушек стал виден.
Не заметили, как дома оказались. Дочь – светится от радости:
– Мам, Богородица нас до дома проводила!
В нашей районной больнице сказали:
– Всех детей с таким заболеванием, как у Вашего сына, с пенсии сняли. Так что на комиссию можно и не ездить.
Тем не менее, мы собрались в дорогу. Если бы не нужда, не стали бы нищенские копейки собирать, но жить на что-то надо, моей зарплаты не хватает.
Приехали в городскую поликлинику, там врачиха твердит то же самое:
– Пенсию нынче не дадут. Впрочем, раз приехали, сходите на комиссию.
Унесли документы, приняла секретарша, и в третий раз мы слышим, что надеяться нам не на что. За окончательным ответом нужно было прийти на следующий день.
На ночлег остановились мы у доброй родственницы, Любы. Пустила нас, хотя к ней в тот день ещё одна гостья пожаловала, известная в наших краях ворожея.
Слышу я, как на кухне Люба о нашей нужде ворожее рассказывает. Что та отвечает – не знаю, но смотрю, идёт Люба воодушевленная и объявляет:
– Вот женщина, которая у меня гостит, согласна вам помочь. Сделает вам заговор на платочки, утром этими платочками лицо оботрете, и пенсия – ваша!
Я уже тогда очень хорошо знала, что колдовать и ворожить нельзя, отвечаю жестко:
– Люба, это – грех.
Из Любы сразу будто воздух выпустили, сникла, глаза погасли. Говорит недовольным голосом:
– Я ж вам помочь хотела.
– Люба, – смягчила я голос, – у нас есть средство получше.
– И что же это? – в Любиных глазах мелькнула ирония.
– Молитва.
– Какая молитва?!
– Отче наш… – и я прочла молитву до конца, и перекрестилась.
И тут в глазах нашей всегда доброй Любы мелькнул злобный огонек, она произнесла насмешливо:
– Ну, посмотрим, как вам завтра молитва поможет.
Утром встали мы с сынишкой очень рано, приехали, а у двери, где комиссия заседает, уже очередь. Сидим, ждем. Я молитвы читаю, все, какие знаю, не выспавшийся сын рядом прикорнул. Сижу, думаю:
– Господи, если нет на то воли Твоей, то и не надо нам этой пенсии, проживём как-нибудь. Обидно, Господи, что колдовка злорадствовать будет. Ну да на все воля Твоя.
Надо ли и говорить, что врачи из комиссии, посовещавшись, «в виде исключения» дали сыну пенсию ещё на год.
…Люба сказала недавно, что креститься собралась. Как-то встретила я и ворожею, на её шее тоже крест красуется. Но вот оставила ли она свое чёрное ремесло – не могу сказать.
Дочь семиклассница говорит:
– В школе задали нарисовать эмблему «Символ мира». Что-нибудь такое, что означало бы самое лучшее, самое мирное на Земле.
Стали думать. От чего зависит мирная жизнь? От человека, от его отношения к жизни. Что нарисовать?
Земной шар в человеческих ладонях… Голуби в небе… Солнечный луг, бабочки-ромашки… Ребёнок бежит по траве. Мамины руки. А еще лучше – ребенок на руках у мамы.
И вдруг перед глазами встала икона. Богородица и Младенец. Я замерла, потрясённая этим открытием. Как всё просто! И в то же время – непостижимо. В иконе Богоматери с Ребёнком – точка схода земного и Небесного. С неё всё начинается, ею заканчивается…
Дочь так и не сказала, что выбрала для рисунка. Да это и не важно. Придёт время, и она, очень на это надеюсь, поймёт, что лучшего "Символа мира" – не найти.
Пришла как-то знакомая, у неё семеро по лавкам, а муж – то гуляет, то болеет, и работать некогда. И вечно у них на столе шаром покати. Получит детское пособие, наберёт сладости-вкусности, халву там, рыбу копчёную, и мигом деньги проедают. Снова есть нечего. Тогда мать семейства берёт пару матерчатых сумок, и ходит по гостям.
Ко мне пришла. Отдала я ей буханку хлеба. Думала, у нас ещё есть. Сели обедать. Хватились, а хлеба нет.
Взялись домочадцы меня ругать на все лады, что последнее отдала, и суп есть не с чем. Опустила я голову и думаю – что же делать?
Слышу через открытую форточку – соседка зовёт. Вышла, а она мне через забор подаёт буханку, горячую!
– Испекла, попробуйте!
Положила я хлеб перед своими домашними на стол, они дар речи потеряли. И не ругали больше, что последнее отдала.
Позже мы пытались понять, как так получилось – шли прямо на восток, оказалось, что ушли на юго-запад. Разгадка проста: поднялись на сопку, двинулись по её круглому склону, неуклонно забирая вправо, вправо…
Вообще, кто нас дёрнул идти за грибами вечером, да ещё в пасмурный день? Хоть бы перекрестилась на дорожку…
Не успели оглянуться, как оказались в незнакомом лесу. Всегда был знакомый, но сейчас стоим и ничегошеньки не узнаём. Новые овраги, поляны с корягами. Дети хнычут:
– Пошли обратно.
Куда – обратно? Замерли на большой круглой поляне и не можем сообразить, с какой стороны на неё вышли. Ведерко с маслятами руку оттягивает. На березах мох растёт со всех сторон, север-юг не определить. Солнца нет, небо в тучах. Дождик накрапывает. Глухо, тихо. Только комары звенят.
Пересекли поляну, дети кричат:
– Мам, тут дорога!
Спустились к дороге. Идём. На западе, неведомо откуда взялась, показалась островерхая сопка. Не должно её там быть, но она есть.
Дети:
– Мама, ты не боишься?
– Нисколечко. По дороге же идём! Скоро куда-нибудь выйдем.
Дорога тянется, петляет. Не слишком накатанная, но иногда, судя по колеям, ездят по ней. Идём, прислушиваемся. Чем дальше, тем глуше. Вот уже не слышно ни гула машин, ни лая деревенских собак. Поют, ноют комары.
– Мам, страшно, пойдем обратно…
– Пошли.
Развернулись, идём в другую сторону. Стали попадаться разломанные маслята на обочине.
Иду, молюсь про себя. Темнеет. Дети хнычут. Потихоньку начинают всхлипывать, набирают голос.
– Чего ревёте? – говорю я и стараюсь, чтобы голос звучал веселее и не дрожал, – Помните молитву Ангелу Хранителю? «Святый Ангеле Божий, хранителю мой, моли Бога о мне!»
Слезы высохли, с жаром помогают мне. Потом во весь голос поем «Отче наш», «Богородице, Дево, радуйся», «Царю Небесный». Молюсь так, как мало когда в жизни. По-настоящему. Успеваю от себя мысленно вставлять мольбы, чтобы Господь вывел нас из леса.
Старая лесовозная дорога резко отворачивает в сторону, и мы не знаем, идти ли по ней. Стоим, и поём молитвы.
И вдруг сын:
– Мама, там, внизу, какой-то забор…
Берёзовая изгородь! Я несусь под гору, дети с плачем и нервным смехом – за мной.
Вылетаем – огороды! Незнакомое село! Недалеко видна водонапорная башня, похожая на ту, что на другом конце деревни, у садика. Так это она и есть!
Я опускаюсь на колени в мокрый мох. «Слава Тебе, Господи, слава Тебе!»
В пятницу, поздно вечером, уложила маленьких детей спать. А сама не могла уснуть, зуб разболелся. Часам к трём ночи уже не было мочи. Муж был на недельном дежурстве, на далёком лесном кордоне. Да и куда поедешь? В больничке поселковой дежурный врач может укол сделать. Доехать не на чем, дойти по жгучему морозу нереально. Детишек оставить не с кем.
Посмотрела в зеркало: дупло в зубе. Из лекарств нашёлся парацетамол. Запихала кусочек в дупло. Зуб воет. И вот, обливаясь слезами и хлюпая носом, вспомнила-таки о том, что есть у меня молитвослов, а в нём – молитва о зубной боли, святому Антипе.
Как я ему молилась! Он – мученик, принял смерть через сожжение в медном быке! Это какая боль! А, став святым, попросил у Бога дар по молитве к нему исцелять зубную боль. Прочла молитву несколько раз. Обессиленная, приткнулась к подушке.
Проснулась утром. Дети пищат и дерутся из-за игрушки. Окна сверкают солнечными ослепительными узорами. Про зуб и не вспомнила сначала. Всю субботу и воскресенье побаивалась: вдруг снова боль проснётся? Тишина.
В понедельник вернулся с кордона муж и увёз меня в больничку. Зубной врач долго рассматривал зуб с дуплом, шевелил его.
– Не болит?
– Не-а.
– Чем лечили?
– Парацетамолом…
– А ещё чем?
– Молитвой….
– Не обманывайте меня. У вас нерв убит. Каким лекарством?
Так он мне и не поверил. Но факт, как говорится, налицо. «Радуйся, Антипо, скорый помощниче в болезнех наших!»
Приехали в наш посёлок врачи из областного города, врачебно-трудовая экспертная комиссия – ВТЭК, которая устанавливает наличие, причины и степень инвалидности. Много народу собралось. И мне нужно было обязательно её пройти.
Очень суровая врач приехала в составе комиссии. Люди выходили из кабинета в слезах. У кого была вторая группа инвалидности, тех переводили на третью. С тех, у кого третья, совсем инвалидность снимали.
Я к ним в город ездила каждый год. Много приходилось пережить мытарств. То заново заставляли все анализы сдавать, то назначали дополнительное обследование. Каждый раз оставляли на группе с трудом, несмотря на то, что заболевание прогрессировало.
В этот раз я особенно переживала – в прошлом году пропустила приём, не ездила в город, сильное было обострение, не до поездок было.
Вспомнила вдруг, что есть в сумке икона "Умягчение злых сердец". Начала молиться изо всех сил.
Вызывают. Сердитая сразу обрушилась на меня, а вторая говорит:
– Давайте её пожалеем…
Вот тебе и "Умягчение злых сердец"! Сердитая не сразу, но согласилась, и врачи не просто отпустили меня с миром, оставили мою вторую группу, но закрепили её пожизненно… На комиссии больше ездить не пришлось.
Пресвятая Богородице, моли Христа Бога о нас!
Сыну было лет семнадцать, когда он внезапно заболел. Поднялась температура. Встал с кровати – и потерял сознание. Отвезли в сельскую больницу. Сразу же положили его в отделение.
Пришла навестить – похудел невероятно, осунулся, ходит, шатаясь. Главное – врачи не могут определить, что за болезнь. Предположительный диагноз: воспаление плевры, но не все симптомы сходятся. Прописали лечение, не особо на него надеясь.
– Мама, – сказал сын, – привези мне святой воды.
Через день я на велосипеде ездила к сыну в больницу, привозила святую воду из храма в бутылке из-под минеральной воды. Привезу, а другую бутылку, пустую, забираю. Никто в палате и не знал, что это не минералка, а вода святая.
Сын пошёл на поправку. В день выписки врач задумчиво проговорил:
– Я не знаю, чем ты болел, я не знаю, чем ты на самом деле лечился, но ты здоров.
Сын нисколько не сомневается, что только святая вода и молитвы наши помогли.
Сын Володя приехал на выходные. Он учился в соседнем посёлке, в профтехучилище.
Мама заглянула в его комнату, и увидела на полке новые стекла от фар. То ли от мотоцикла, то ли от другой техники. Круглые рифлёные стеклышки лежали стопкой, аккуратно переложенные хозяйственной бумагой.
– Откуда эти стёклышки?
– Мы с пацанами нашли заброшенный склад. Там этого добра…
– Не может быть склад ничейным! У него есть хозяин.
– Мы столько раз залазили, и ничего.
– Может быть и ничего, до поры до времени. Ты понимаешь, что это – воровство?
– Понимаю, – вздохнул сын.
– Вернёшь всё назад?
– Нет… Но я обещаю, что больше не пойду.
Мать тяжело вздохнула.
На следующей неделе в училище было родительское собрание, и она приехала. Собрали родителей, в основном это были мамочки, в актовом зале.
Выступали преподаватели, рассказывали об успехах или нерадении их чад. А под конец вышла женщина в милицейской форме.
– Я из детской комнаты милиции, – объявила она, – Вчера у нас, по жалобе жителя посёлка, был рейд. И на его складе мы задержали следующих учащихся.
Она начала зачитывать список. Мать Володи слушала, замерев. Имени сына не прозвучало. Позже он сказал, что отказался идти «на дело», а все, кто пошёл, оказались на учёте в Детской комнате милиции. Вот тебе и «ничейный склад».
Сын учился в городе, в техникуме, на первом курсе. Стояла суровая зима. Сын собирался ехать на учёбу, мы собирали продукты. Кроме спортивной сумки через плечо, было ещё две поклажи. Одна сумка – с замороженными мясом и капустой, вторая – с пирогами.
Проводили нашего путешественника до микроавтобуса. Часа через четыре он должен был добраться до общежития. Спустя какое-то время вдруг появилось чувство непонятной тревоги, душевного томления. И я, бросив все дела, пошла к иконам и начала читать акафист святителю Николаю Чудотворцу. К концу чтения душа успокоилась, но я ждала, не могла дождаться, когда пройдут четыре часа, чтобы позвонить сыну.
Наконец время прошло. Позвонила:
– Как доехал?
– Нормально, – бодро ответил сын. Но что-то в его голосе меня насторожило.
– Потом расскажу, – успокоил сын.
В следующий приезд он поведал историю. Оказывается, он взял у отца-охотоведа горсть патронов для мелкокалиберки, и, завернув в бумагу, положил на дно заплечной сумки. Кто-то из однокурсников попросил его эти патрончики привезти. Но, как назло, по пути в город микроавтобус остановил наряд милиции, и началась проверка багажа на наличие оружия и наркотиков. Если бы нашли патроны, крупные неприятности были бы как у сына, так и у отца.
Я дома молилась святому Николаю Чудотворцу, а милиционеры методично проверяли сумки. Проверили свёртки с капустой, мясом, пирогами, заглянули в наплечную сумку. И …ничего не увидели. Отпустили микроавтобус с пассажирами.
Надо сказать, что святителя Николая Чудотворца сын очень любит. И впоследствии наш любимый святой не раз спасал ему жизнь.
Сын, когда жил и работал в городе, купил новую машину. Решили её освятить. Я как раз приехала в город, отправилась в храм, договариваться со священником. Мы стояли с отцом Романом на парапете кафедрального храма, и сын приехал. Влетел на своей спортивной машине на площадку, сделал лихой разворот и точнёхонько вписался между двумя автомобилями. Выбрался из машины довольный.
Батюшка освящал машину, а мы с сыном стояли рядом и молились.
Когда обряд был закончен, священник обратился к сыну:
– Вижу, водитель ты классный. Но умение и профессионализм не спасут, если Господь не поможет. Бывают ситуации, когда всё решают секунды и миллиметры. Вот в них – Господь. Он может совершить невозможное. Поэтому, когда садишься в машину, прочитай краткую молитву, перекрестись, а потом уж езжай.
Он благословил сына, и тот уехал к друзьям, выслушав от меня:
– Только не отмечай это дело, ладно?
А я отправилась на квартиру к дочери. Сын появился вечером. Трезвый.
– Ну, как съездил? – спросила его.
– Да всё нормально, – замявшись на секунду, ответствовал он.
– Рассказывай, что случилось!
– Ничего особенного. Решили с друзьями прокатиться по городу. Ехали мимо рынка, на хорошей скорости, и вдруг из проулка наперерез вылетела машина. Я мельком заметил, что женщина за рулём. Понял, что столкновение – неизбежно. Тормозить – бесполезно. И я дал по газам, чтобы врезалась хотя бы не в переднюю дверцу, а в заднюю. Вжих – и мы разминулись… Остановил машину на обочине, руки от руля поднял, а они трясутся. И вспомнил, как батюшка говорил о секундах и миллиметрах…
В клинике ветеринарной – очередь. Хозяева успокаивают, уговаривают любимцев. Кого тут только не увидишь! Пришла девочка с пластиковой коробочкой. Все гадали – кто там? Оказалось – черепашка. Молодой человек принёс огромного коричневого кролика. А уж собак и кошек – каких только не увидишь.
Пока стоишь в очереди – слушаешь разговоры и истории.
Пришла монахиня с помощницей, принесла двух кошек, а всего их, в деревянном доме у старушки, обитает тридцать три! И собака. И все ходят гулять на улицу через форточку. Собака тоже!
Женщина с рыжим котёнком на руках рассказывает монахине: «У нас жили старый кот и молодая кошка. По соседству был заброшенный госпромхоз. Кто-то разобрал старый госпромхозовский сарай, а там хранилось отравленное зерно. Мыши наелись, померли. Кот и кошка поели этих мышей и заболели.
Не сразу мы поняли, почему они ничего не кушают, лежат, слабнут, шерсть сыплется, изо рта идёт пена. Кота не успели спасти. А кошку, по совету соседки-фармацевта, я поила слабым раствором марганцовки. Но и она угасала на глазах.
Лежала моя кошка в коробке в углу, а я в то время читала жизнеописание святого Саввы. И дошла до того места, как он молитвой животных лечил. Обливаясь слезами, попросила вслух святого:
– Если можно, святой Савва, помолись о моей кошке, а то так жаль её…
В ту же минуту кошка подняла голову, шатаясь, выбралась из коробки и с усилием прыгнула ко мне на колени. Я её погладила, шерсть посыпалась, говорю сквозь слёзы:
– Что, жить будешь? Вот и хорошо.
Кошка быстро пошла на поправку, котят потом приносила много раз».
Монахиня слушает и улыбается.
Однажды она заскочила к нам в ограду. Я на нее: «Цыц!», а она глянула пустыми равнодушными глазами, без признаков боязни, и я замерла. Собака крутанулась возле забора и выбежала в приоткрытую калитку.
Привезли её соседи, что жили через два дома от нас. Держали на цепи, а тут сорвалась, на моих глазах уронила старушку, ладно – хозяин вышел, отозвал псину. Бабушка поднималась, охая.
В другой раз собака набросилась на девушку, изорвала низ пальто в клочья. Девушка, полумертвая от страха, только прижимала кулачки к груди и тоненько визжала. Хозяин не вышел, девушку отбили прохожие, вооружившись палками и камнями.
Иду я по улице, а из проулка выворачивает, гремя обрывком цепи, эта черная фашистка. Я остановилась, боюсь смотреть в её сторону. Двинулась потихоньку дальше и думаю: до дома далеко, добежать не успею – она меня сто раз съесть сможет. Что делать? Буду читать молитву.
«Да будет воля Твоя» – проговариваю внутренне и думаю – если на то воля Божия, то пусть псина меня жрет. Представила, как в её челюстях кости мои трещат… Иду, неотрывно молитву читаю. Никто меня не ест.
Осторожно поворачиваю голову, и вижу – собака деловито бегает неподалёку, цепью погромыхивает, и на меня – ноль внимания! Я пободрее зашагала, а молитву читаю, читаю. Так до калитки и дошла. Обернулась – собака в мою сторону даже головы не поворачивает.
Мысль была: может быть чёрное чудовище как-то исправилось, поумнело? Но буквально на следующий день собака снова кого-то искусала, и хозяин её убил.
Который день по окрестным сопкам бродили тучи. Но, откуда ни возьмись, налетал ветер, уносил долгожданные тучки невесть куда. Почва растрескалась, картошка в земле почти превратилась в печеную. Грядки прольешь, чуть постоят – и снова сухие, как зола. Вот и сегодня наползли тучи, и ветер поднимается.
Иду из магазина, навстречу шагает знакомый дед:
– В церкву-то ходишь?
– Хожу.
– Не действуют ваши молитвы. Колотитесь там лбом об пол, дожжа не можете выпросить! – и сплюнул.
Я только вздохнула, ничего не ответила. Какой нам дождь по грехам нашим. Переживу, пусть плюется, прости его, Господи.
Не успела до дома дойти – застучали капли. С торжеством обернулась на деда, а его уж след простыл.
Домой дед возвращался под густым ливнем, вымок до нитки, я в окно видела.
Теперь при встречах здоровается, не плюется. Хотя моей заслуги в этом, конечно, нет.
Пригласили в школу, рассказать о православных праздниках. Пятиклассники слушали замечательно. Рассказала об иконах, Рождестве Христовом. Учительница позвала на следующий классный час, провести беседу о празднике Крещения.
Пришла, а тут в окне, между рамами, – воробей. Дети говорят, что все уроки там сидит. Окно огромное, вверху – чуть приоткрытая форточка. На улице мороз, воробей втиснулся в щель у форточки, свалился вниз, и выбраться не может. Взлетал, говорят, много раз и падал обратно. Выбился из сил, сидит, помятый, с приоткрытым клювом. Веду урок, а дети всё поглядывают на воробья, переживают. На перемене пошли смотреть, что можно сделать. Рамы приколочены, проклеены, самим не открыть. Дети смотрят на воробьишку, вздыхают.
– Вы попросите Боженьку, – говорит мне потихоньку Ваня, рыжий худенький парнишка, – пусть Он воробья достанет.
Я растерялась немного, но на ухо ему отвечаю:
– Давай вместе просить…
Не столько молюсь, сколько думаю, где бы завхоза найти, чтобы раму открыл. А Ваня ресницы опустил, стоит, шепчет что-то про себя. Разыскала я завхоза, так, мол, и так. Он согласился помочь. Хотела с ним идти, да тут звонок, а у меня ещё беседа, в классе этажом ниже. Веду урок, слышу: над головой грохот. Радуюсь – воробья спасает добрый человек.
На другой день заглянула к пятиклашкам. Рамы – без признаков вскрытия, заклеены накрепко.
– Дети, завхоз вчера тут был? Рамы открывали?
– Нет.
– А что за грохот стоял?
– Это в соседнем классе столы налаживали.
– А как же воробей?
– Не знаю, – улыбается Ваня, – мы пришли с перемены, а он исчез.
В храме нашем случился конфликт. Группа прихожан решила написать письмо-жалобу на батюшку, с просьбой перевести его от нас на другой приход, а нам прислать другого. Я отказалась подписывать жалобу, но на душе было тяжело. Не хотелось противостоять коллективу, и батюшку было жаль.
Приехала в город, зашла в церковную лавку. Подошла ко мне продавщица, протянула книжечку в неброской обложке и вежливо сказала:
– Купите, книга – замечательная. Я прочла, мне очень понравилась.
Я внутренне насупилась – чего это она мне навязывать будет? А потом устыдилась своей гордыни и, хотя не видела в том нужды, книгу купила.
На вокзале раскрыла на первой попавшейся странице. А там ответ старца Арсения Балобановского женщине, которую уламывали подписать жалобу на священника. Отец Арсений твердо сказал – «Не подписывай!»
И в душе моей воцарилась тишина.
Обиделась на нашего священника. Показалось, что слишком строго со мной разговаривал. Надо было взять благословение на лечение в областной больнице, а я, из вредности, в нашу церковь не пошла.
Думаю: зайду в любой городской храм, возьму благословение у того священника, которого Бог пошлет. Было нечто вроде чувства вины перед нашим батюшкой, но я постаралась не думать об этом.
Приезжаю. Подхожу к Воскресенскому храму, и – удача! – священник шагает впереди. Догоняю, окликаю:
– Простите, батюшка! – он оборачивается, и я глазам не верю! Наш! По делам в город приехал.
– Благословите, батюшка! – и в больницу, как на крылышках.
Рассказ Веры, в будущем монахини Марии: «В нашей группе у студента Ромы разболелось колено, он даже на занятия не мог ходить. За вечерним богослужением я вспомнила о нём, и пошла, поставила свечу за его здравие, помолилась Великомученику и Целителю Пантелеимону.
На следующий день Ромка на занятия пришел, а когда упомянул, что колено перестало болеть в пять вечера, а это начало богослужения, я решила рассказать ему о свече и молитве за него. Он выслушал очень внимательно, позже решил креститься и сделал это».
Рассказ Веры, в будущем монахини Марии: «Приехала я в наш посёлок на летние каникулы. Побывала в нашем храме на Литургии. Дома хватилась – крестика нет! Не обронила ли в церкви? Вечером отправилась в храм на Всенощное бдение.
Храм в то время был в здании бывшего комхоза. Чтобы войти, надо было обойти здание. Иду вдоль окон, форточки открыты, слышу возгласы батюшки и ответное пение.
Поёт незнакомая певчая очень хорошо, нежно, мелодично. Захожу в храм. Батюшка в алтаре. Из прихожан – только одна глухая бабушка Нюра стоит.
Батюшка даёт возглас: «Миром Господу помолимся!», и я жду, когда ответит певчая «Господи, помилуй!». Тишина. Батюшка сам себе отвечает. Странно.
Снова слова священника, а певчая – молчит. Не выдержав, я осторожно заглядываю за перегородку, где обычно певчие стоят. А там нет никого!
Потрясенная, едва дождалась конца службы, чтобы спросить отца Владимира об этой странности. Он ответил как-то невразумительно, типа, что показалось. Но я-то знаю, что не показалось!
А крестик позже дома нашёлся. Нечаянно сняла его с шеи вместе со свитером».
Пришёл как-то наш батюшка к нам домой, и спрашивает:
– Нет ли у Вас иконы Спасителя? Иду освящать налоговую, надо бы им новую икону подарить.
– Конечно, берите! – отвечаю.
– А Вы с мужем как-нибудь заедьте ко мне, у меня много старинных икон, выберете себе.
Поблагодарила я священника. А вскоре подвозили мы его до дома, зашли в гости. Иконы были всякие, и вдруг вижу на стене – небольшая иконка Иисуса Христа, видно, что старинная, только Лик Его плохо виден. Видимо, попала икона в руки сектантов-изуверов. Они иконы и жгли, и разрубали, а вот у этой ножом Лик соскребли, причём в виде креста.
– О, это икона-мученица, – батюшка увидел, куда я смотрю не отрываясь, – досталось ей. Но Лик заживает, восстанавливается, видите, там уже чуть проявились очи Христа, линия рта.
– Отдайте её мне, батюшка!
– Возьмите!
Привезла я её домой. Повесила в кухне на место прежней иконы. И всем, кто бы ко мне не заходил, рассказывала эту историю. Спустя какое-то время убрала её в иконостас в гостиной. Да молилась перед нею каждый день.
Как-то зашла ко мне знакомая. Говорит:
– Помнишь, ты про икону рассказывала? Где она?
– В комнату пройди, в иконостасе, среди других икон она.
Знакомая прошла, после долгого молчания кричит:
– А где икона-то? Не могу найти!
– Вот же она! Наверху, под крестом.
– Не может быть! У меня в памяти та, давняя, с выскобленным Ликом, а тут и глаза видно, и нос, и губы! Не верю глазам своим!
– Да? Я как-то и не замечала. Молюсь каждый день, и не вижу перемен. А ведь правда!
Рассказ прихожанина Николая: «Приехал я в другой район, помогать батюшке в ремонте храма. Остановиться негде было, батюшка благословил ночевать прямо в храме.
Вечером я долго, усердно поминал в молитве всех своих умерших сродников. Спать улегся в уголке, постелив одеяло, под иконами. Снится мне сон, будто несу я охапку дров, вхожу в дом, а там полно народа, и все хором благодарят:
– Как хорошо, дрова принес, теперь согреемся! А то замерзли тут совсем! Спасибо тебе.
Проснулся, и только потом сообразил, что люди в доме – это мои усопшие родные. Выходит, что наши молитвы нужны умершим не меньше, чем дрова – замерзающим».
В храме шёл ремонт. На полу громоздились свежеструганные доски и листы ДВП. Сквозь открытую настежь дверь доносились с улицы звуки пилы и стук молотка – это Максим-Борода сооружал каркас для перегородки на клирос. В перерывах между стуканьем-вжиканьем слышалось чириканье птиц. Шелестела июльская листва.
Батюшка неутомимо сновал по храму, полы его подрясника и ботинки были усыпаны мелкими опилками.
Полина, работница церковной лавки, в общей суматохе участия не принимала. Она неторопливо переписывала имена крестившихся вчера из тетрадки в толстый журнал. До того увлеклась работой, что не сразу заметила фигуру женщины, что застыла среди строительного беспорядка.
Вышел батюшка, о чём-то негромко спросил гостью.
– Полина, – крикнул он, – налейте воды в купель. Крещение будет бесплатное, деньги на свечу, крестик и свидетельство принесу сейчас из алтаря.
Полина набирала в купель воду, смотрела, как бежит струя из шланга, и думала о том, что не успеет подогреть, как обычно, воду кипятильником. Ну да ничего, лето всё ж-таки.
Она мельком оглядела женщину, что съёжилась у окна, не смея присесть на скамейку. Худо одетая, измождённая. Сколько лет – не определишь. Пьюшка, поди.
– Обычно крестятся в длинных рубашках, а Вы уж в футболке, – Полина протянула женщине простыню, – Это вместо полотенца. А вон – тапочки.
Женщина боязливо заглянула в купель. Вода мерцала, холодная.
– Я уже пять лет по психушкам, – голос женщины звучал хрипловато, низко, – не могу больше. На мне слизни чёрные сидят…
Женщина обвела рукой грудь, ноги. Помолчав, продолжила:
– Никто не видит, а я вижу. Задавили меня совсем. В психушке лекарства ставят – забываюсь, вроде как нет их. А потом опять…
Вышел батюшка, быстро и деловито освятил воду. Женщина послушно забралась в купель, под батюшкиной рукой окунулась, и сквозь налипшую футболку проступили рёбра.
Батюшка давно уже вышел из крестильной комнатки, а женщина завернулась в простыню и всё стояла, застыв.
– Что с Вами? – спросила Полина, и женщина подняла растерянные карие глаза.
– Нету их. Впервые за пять лет нету их на мне… Может, они там, в одежде, остались?
– Не остались! – неожиданно для себя самой ответила Полина, – Посмотрите на себя! Чистенькая, светитесь!
Женщина оделась, вышла на середину храма, высокая, прямая, словно свечка, с ясным и румяным, как у ребёнка, личиком. И Полина подумала, что столько раз видела людей до крещения и после, но привыкнуть к чуду преображения невозможно. Спросила:
– Как Ваше имя? Я свидетельство выпишу.
И услышала в ответ:
– Надежда.
Похороны тёти назначили на 14 октября. Я взялась звонить в храмы, чтобы отпеть. Но – праздник, Покров, все священники где-то служат, нет свободных.
Родные договорились к двум часам собраться у клинической больницы, рядом с моргом. Должны были выдать гроб с телом. Там и комнатка была, чтобы с усопшей попрощаться.
Мы стояли на улице, было зябко. Кучковались, переговаривались. Я переживала, что тётю, которая меня в своё время в храм привела, отпеть не получилось. А так хотелось, в благодарность за всё, что она сделала хорошего.
Собрались почти все родные. Не хватало только папы, они с братом моим ехали где-то. Вдруг сказали, что приехали, я поспешила встретить. Издалека увидела жёлтый «Москвич», что остановился на другой стороне улицы. Не успела и шага сделать на дорогу, как перед носом остановилась машина и оттуда выбрался… отец Симеон! Знакомый мне по клинической больнице. К нему, когда лежала в стационаре, ходила я исповедоваться и причащаться. Обрадовалась невероятно:
– Батюшка, благословите! У меня тётя тут, умершая, хотелось бы её отпеть.
– Отпоём, – спокойно загудел отец Симеон, – сейчас отпою одного усопшего в здании ритуальных услуг, а потом к вам приду.
…Отпел отец Симеон мою тётушку, поплакали, помолись от души. Потом спросил, не может ли кто отвезти его в Кафедральный собор. Поехали мы с двоюродным братом. В дороге я удивлялась «совпадению», а священник в ответ поведал удивительную историю.
Как-то пригласили его сюда же отпевать бабушку. Вынесли гроб с лёгоньким сухим тельцем старушки в цветочках-кружевах. Отец Симеон отпел, как положено, и уехал. Гроб не закрывали, так как прощаться родные решили на кладбище. Когда загружали открытый гроб в машину, выяснилось, что бабусечку-то… перепутали! Не их это бабусечка, а чужая! А своя полёживает в морге в похожем гробу, тоже высохшая от старости и в цветочках.
Отпевать второй раз уже никто не будет, повезли так хоронить. Но отец Симеон, узнав об этой истории, поинтересовался, кем же была та, над которой он все молитвы пропел. Оказалось, что это была одинокая бабушка, очень любившая Церковь и службы. Когда умерла, тихо уснув в своей постельке, её не сразу обнаружили. Хоронили от соцзащиты, и отпевание, конечно, никто и никогда бы для неё не организовал. А Господь о ней не забыл. Одинокая, а не забытая.
Сегодня рассказали реальную историю. Забрали родственники к себе жить свою бабушку из деревни, ослабла она, не могла за собой ухаживать. Были в этой семье и взрослые, и детишки, бабушкины внуки.
Она очень любила молиться, и это было главным делом, которым могла и всей душой хотела заниматься. Прожила она несколько лет и покинула этот мир. После отпевания и похорон батюшка спросил родственников, изменилась ли жизнь семьи после того, как бабушка стала жить у них.
Родные ответили, что очень изменилась. Куда-то ушли многие-многие проблемы, раздоры, напряжения, стало жить спокойнее, радостнее.
Дело было в постоянной молитвенной поддержке, и, самое главное, они это поняли.
Вышла на улицу, глянула на часы в телефоне. Опаздываю! Путь до остановки неблизкий, до автобуса осталось немного, а ноги болят. Пошла осторожно, шалея от каждого шага, почти ничего не видя вокруг.
Извилистой тропкой спустилась к дороге. Теперь путь – прямой и длинный. Ковыляла, боль в ногах – ах, только бы не упасть. Хорошо, что палку взяла. Начала читать молитву Ангелу Хранителю, и Богородице, непрерывно. Мимолётом думала – опоздаю, ну и пусть. Придётся вызывать такси. К девяти всё равно успею. Врачиха раньше девяти не приходит.
Дошла до остановки. И свалилась на лавочку. Спустя какое-то время появилась соседка. Запыхалась. Она старше, но на ноги не жалуется, ходит легко. Всегда обгоняет меня по пути на автобус и после – тоже. До одной остановки едем.
– Я не могла Вас догнать! – с изумлением проговорила она, – Вижу, что идёте, хромаете, а догнать не получается. Вы так быстро шли…
– Молилась, – ответила ей, – Ангелу-Хранителю.
Но недоумение не покинуло её.
Зина, с палочкой, с трудом спустилась по ступенькам в магазин, который был в подвале.
– Косточки есть? А котлеты домашние? И хлеб… И сырых семечек …
Набрала целую сумку, едва можно поднять. «Как и дотащу? Может, Бог кого пошлёт в помощь?». В магазин зашёл крепкий мужичок. Лица не видно, в маске, только глаза – светлые, бегающие. Равнодушно скользнул взглядом по скрюченной Зине и весело, заискивающе заговорил с продавщицей.
«Нет, такой не поможет… Хотя, если на улице будет обгонять, попрошу».
Зина выбралась на улицу, прошла немного, и поставила свою палку прямо, повесила сумку на ручку. Стояла, переводила дыхание. Навстречу шла пожилая женщина, она только что бросила бродячей собаке косточку и возвращалась домой. Жила она в ближнем от магазина доме, Зина знала её в лицо, а по имени – нет. Поздоровались, поговорили о собаках, птицах, о подорожавших семечках, а потом вдруг собеседница сказала:
– Давайте я Вам помогу немного, донесу сумку. Далеко живёте?
– Ой, спасибо! Мне бы только на горку взобраться, а дальше сама… Не удержалась, купила котлеты для сына, а он на работе, не может встретить.
Так и дошагали до самого Зининого подъезда, и познакомились поближе.
– Слава Богу за всё! Прогулялась, надышалась, и продуктов накупила, и Бог послал добрую душу помочь!
– Вот, так правильно! А то всё жалуются на жизнь, ругаются, хорошего видеть не хотят, – отозвалась женщина, а зайти на чай отказалась – торопилась домой, к своей парализованной матери.
– Спасибо, спасибо, спасибо, – бормотала Зина, взбираясь по ступенькам, открывая дверь, и радость плескалась в её душе.
Она опускалась под воду, двигала руками, всплывала, хватала воздух ртом, и снова шла ко дну. Мальчишки, что сидели на помосте, смеялись. Они не понимали, что их семилетняя подружка, Иринка, тонет.
Сил кричать не было. Вода густела. Под водой, жёлто-зеленоватой, хорошо было видно песчаное дно с редкими кустиками. Иринка что есть силы отталкивалась ото дна и всплывала, барахталась, но со страхом и обречённостью понимала, что скоро сдастся.
И вдруг услышала голос бабушки.
– Не ужахайся! Иди по дну!
Только бабушка так говорила, вместо «не бойся» – «не ужахайся». По дну?
Иринка сделала несколько шагов по донному песку, всплыла, снова опустилась в глубину.
Шла, перебирала непослушными ногами. Страх исчез, мысли сосредоточились на трудной работе – всплывать, погружаться и идти…
Вдруг оказалось, что она стоит на дне, а голова – над водою. В глазах – пелена. Ирина потихоньку выбрела не берег, упала на траву.
… Бабушка умерла через несколько лет после этого случая, и однажды приснилась Ире. Они вместе находились в золотистом свете, не было ни земли, ни неба, только тёплое пространство, и очень было хорошо.
Все родственники деда моего были верующими, и священники в роду были, и диакон. Но детство его пришлось на революцию.
Страшное, неспокойное время было… Утром занимали городок красные, белые – вечером, утром просыпались люди – снова красные. Гражданская война – в разгаре. Церкви взрывали. Молодёжь призывали с религией бороться, насаждали атеизм. Бесы резвились…
После революции жизнь понемногу стала налаживаться. И вот, когда дед был уже взрослым человеком, произошёл случай, который потряс его.
Он ехал в поезде. У кого-то из пассажиров нашлась бутылочка с вином. Разлили по стаканчикам. А одна дама говорит:
– Фу! – какая-то мушка попала в вино. Такая кисейная барышня, не хочет пить.
Дед ей:
– Сейчас! – взял стакан и пошёл в тамбур, чтобы выплеснуть. Тамбур рядом с купе был.
Открыл дверь в тамбуре, и выплеснул. И вместе с этим стаканом улетел в раскрытую дверь…
Оказывается, поезд потерпел крушение. Деда вынесло на одну сторону, а вагон завалился в другую. Что-то было с рельсами, поезд перевернулся.
Сидит дед с этим стаканом, там что-то ещё на дне осталось, а за спиной – стоны и крики, и невесть что. А он совершенно здоровый, оглушенный только, от падения под откос.
Рассказ прихожанки: «У нас на стене висел календарь, а на нём – икона святого Николая Чудотворца. Я молилась ему.
Мы жили в посёлке, где был один медпункт. У дочки болели глаза, и я закапывала атропин в оба глаза. И вот однажды, когда открывала ампулу с острым носиком, осколок отлетел и попал в глаз моей девочке.
– Лежи, не шевелись! – сказала я ей, и, непрерывно молясь святителю Николаю, начала собираться, чтобы привести врача.
Уже открыла дверь, как дочка сказала:
– Мама, не надо, не ходи, осколок вышел…
Она лежала, как и было сказано, не шевелясь, а слёзы копились, и осколок вымыло из глаза.
Кто-то скажет – случайность, а я не сомневаюсь, что святой Николай помог».
Рассказ Александра: «Лет мне уже немало, на пенсии давно. Но, пока здоровьишко есть, на покос каждое лето езжу. Года два назад потерял я оселок, ну, знаешь, точило, которым литовки правят. Искал, да без толку. Жалко, удобное было точило, сейчас такое не купишь…
Нынче, как собрался на мотоцикле с коляской на покос ехать, вспомнил снова о пропаже, да и крикнул, как мать в детстве учила: «Николай-Угодник, помоги найти!».
Приехал, поставил мотоцикл в тенек у березы, слез, глядь: у колеса, наполовину в землю вросший – мой оселок!»
Однажды, в День рождения мужа, мы с ним были на участке, готовили шашлыки. Всё было замечательно, и шашлыки удались на славу, а когда собрались домой, оказалось, что он потерял очки.
Очень они ему нравились, удобные были, с золотистыми дужками.
Унесли домой посуду, искали с фонариком, уже стемнело, но – тщетно.
Дома говорю: пойду, гляну ещё разок. Бродила с фонариком и молилась, молилась. Луна вышла, озарила всё тусклым светом.
Я выключила фонарик, пошла по тропинке, и вдруг в траве что-то блеснуло. Луна отразилась в стёклышках, заиграла в дужках. Как я обрадовалась! А муж сказал, что это был главный подарок на День рождения.
А сегодня Валентина, работница нашего храма, с молитвой нашла потерянные ключи. Выронила вчера, когда поливала из шланга цветы. Как радовалась находке – не передать.
Всякую добродетель надобно заимствовать у того,
кто в особенности владеет ею.
Преподобный Иоанн Кассиан.(16, с. 50.)
Однажды ехала в машине с удивительной женщиной. Чтобы растворить неловкость от повисшей в машине тишины, хотела рассказать ей что-то из своей жизни. Но она поднесла палец к губам: «Ч-ш-ш»…
Я не успела обидеться, как включился магнитофон. В машине вдруг со всех сторон зазвучал ясный голос. Молитвы! Вечернее правило.
Мы ехали на огромной скорости по осенним лужам, торопились, обгоняли тихоходов, чудом вписывались в повороты. За немного запотевшими стёклами проплывали тёмно-зелёные леса, полупрозрачные березняки… Было нереально и необыкновенно хорошо. Всё боли, заботы, суетливые мысли отлетели в далёкую даль.
Потом была долгое вечернее Богослужение в храме, и обратный путь домой. Сначала по узким лесным дорогам, с лужами, желтыми листьями и ямами с чёрной водой. Потом по расцвеченной огнями трассе. И снова – молитвы. Покаянный канон, на каждое слово которого отзывалось сердце.
Очень бы мне хотелось съездить с моей новой знакомой, сестрой по духу, ещё раз куда-нибудь. Не говоря друг другу ни слова, но общаясь вот так – возвышенно, по-настоящему. Забыв о своём всегдашнем грехе – многословии.
Пришла как-то в храм женщина, рассказала примечательную историю. Её дочь – талантливый архитектор. Работала над проектом, и на последнем этапе её скрючило, руки-ноги не слушались. Врачи не могли поставить диагноз, сказали – что-то нервное.
После мытарств по больницам, она попала к православному священнику. И только тут выяснилось, что за храм она проектирует.
Он был в виде колокола-дворца с множеством дверей, и в эти двери должны, по идее, заходить представители разных исповеданий, а в самом куполе возносить общие молитвы.
Батюшка, как мог, объяснил значение слова "экуменизм". Проект она свернула, хотя он был практически готов, здоровье стало потихоньку выправляться. Не знаю, чем закончилась эта история, но наглядная.
Мы, деревенские девочки, в старших классах учились в посёлке, а проживали в интернате. В свободное время и в карты играли, а однажды пошло поветрие – гадать. Мои одноклассницы жили впятером в большой комнате, а я с двумя подругами – в маленькой. Те, из большой, написали на ватмане алфавит, приготовили блюдечко с наклеенной стрелкой. Сделали свечу-коптилку, из сырой картофелины, масла и фитиля из ткани. Подержав блюдечко над огнём, переворачивали и, едва прикасаясь пальцами, задавали вопросы. Блюдечко под пальцами начинало двигаться, стрелка показывала буквы, и все читали ответы.