Две недели спустя.
Длинный и тихий коридор Художественного училища. Севиюс только что вышел из своего класса и направился во двор с банкой воды испачканной краской, для того, чтобы поменять грязную воду на чистую. В самом конце коридора была открыта нараспашку дверь в кабинет. В этом кабинете собирались обычно учителя и занимались болтологией. Увидев Севиюса, один из этих учителей позвал его:
– А ну-ка иди сюда.
Севиюс тихо и тяжело вздохнул, не спеша направился к открытым дверям в вонючую коридорную даль.
– И куда ты во время урока собрался? – зловредно спросил педагог.
Севиюс молчал.
– А что, во время перемены воду набрать нельзя было? – ругался, пялился злостно и педагогично заслуженный учитель, зато остальной педагогический коллектив громко смеялся.
Севиюс молчал.
– Ты что глухой? Отвечай, когда с тобой говорят! Я тебе не ровесник, чтобы ты так просто со мной ехидничал! Понял? И вообще знаешь, что ты из себя представляешь, знаешь, кем ты являешься? Ты ведь предатель искусства, самый настоящий предатель искусства!
Севиюс хотел рассмеяться, но сдержался и даже ничего не ответил. Он уставился в окно и ждал продолжения лекции, зачтение прав от имени эстетики на торжественно назначенную тему. Но продолжения не было, все кончилось очень быстро.
– Иди за своей водой, и больше, чтобы я во время урока тебя шатающимся в коридорах не видел.
Севиюс вышел из кабинета, тихо выругался и спустился вниз, где вместо того, чтобы набрать воду, он покурил, подумал о чем-то своем, поковырялся карандашом в земле и не вернулся на урок. Он выбросил банку и ушел домой. Хотелось оправдать возложенное на него столь высокое доверие, стать по-настоящему предателем искусства, все-таки не каждый удостаивается такой чести.
Вечерняя репетиция выбила всякую дрянь из головы. Ребята из его рок-группы давно не задавали никаких вопросов. Привыкли что молчит, споет и снова умолкнет.
Ночью Севиюс взялся рисовать композицию, которую он придумал еще по дороге домой, он назвал ее «горизонт». Нарисовал линию, разделившую планшет с натянутой бумагой на две части и с помощью графита в карандаше стал постепенно приближаться к ней. Полночи он к ней приближался и в итоге горизонт сгорел красным пламенем зари, и работа была засвечена. Севиюсу не понравился слишком приблизившийся горизонт, а отдалять его от себя было поздно, нужно было с этим что-то делать. Выход один, уничтожить, поставить точку, а утром конец цитаты, затем очередной раз начало нового произведения.
28 февраля
Все как обычно, почти без изменений
– Опусти воротник куртки и зайди ко мне в кабинет, сколько можно тебе говорить, – строго сказала проходящая мимо Завуч.
Севиюс поплелся следом.
Завуч открыла дверь к себе в кабинет, и они вошли. Севиюс стоял у дверей, а завуч принялась растаскивать по углам занавески.
– Я же тебе сказала, опусти воротник, – даже не взглянув на Севиюса, строго сказала завуч, заранее зная, что в первый раз он все равно не послушается.
Севиюс хоть и нехотя, но сделал то, о чем его просили.
– Вот так. Мне вчера сказали, что ты опять сидишь на подоконниках, задрав ноги и делаешь вид, будто никого не слышишь. Так дело не пойдет, я буду бороться с твоим нахальством. Ты уже взрослый парень, а ведешь себя как ребенок. Я, конечно понимаю, музыка, шнурок на шее, стиль, мода, я и сама бы ходила, как ты называешь это «по – приколу». Но я сознательная женщина и прекрасно понимаю то, что так нельзя и я должна быть примером для остальных. Я ведь должна обучать вас культуре.
Севиюс очередной раз почувствовал себя Предателем искусства.
– Кстати, тебе предстоит еще говорить с директором. Что ты там ему в сочинении по психологии написал, это надо было до такого додуматься:
…Родители у меня Психоделики, а я Санздвиник…
– Сколько раз я тебе говорила, не подключай свою фантазию к серьезным вещам, тем более она у тебя очень и очень больная.
– Ну, серьезно, что за ерунду ты написал? – чуть улыбнувшись, сказала Завуч, немного поменяв тон на жалостливо-добрый. – На следующем уроке психологии тебе придется ему рассказывать о новых придуманных тобою направлениях психических расстройств.
Прозвенел звонок на урок.
– Ладно, иди на урок.
Севиюс вышел из кабинета.
– И давай мне заканчивай со своим умничинством, слышишь? Ни к чему хорошему это не приведет, – прокричала вслед завуч.
Уже давно никто не видел улыбки на лице Севиюса, он ни с кем, ни о чем не говорил, и даже не срывал уроков. Он летал где-то далеко от земли, и наяву жил словно во сне, это бросалось в глаза. Что с ним происходило, интересно было любому кто его знал, особенно особам женского пола. На уроках Севиюс что-то писал и черкал, а на переменах рвал бумагу на мелкие кусочки и разбрасывал по ветру. Много курил, стал часто выпивать, дрался и выкидывал необъяснимые номера. Его что-то мучило и мучило очень сильно. Однозначным было то, что сердце парня гибло, у него просто ехала крыша.
Слова в сочиненных им песнях можно было назвать курсом молодого мертвеца. Музыка стала жесткой. Картины еще темнее и непонятнее. Он перестал доверять родителям, друзья стали казаться врагами, незнакомым девушкам на попытки знакомства отвечал грубостью. Он отбросил людей от себя на довольно далекое расстояние и в итоге, когда ничего и никого уже не осталось, он возненавидел и себя самого.
Излишнее спокойствие Севиюса, легко порою обращалось в излишнюю вспыльчивость. Казалось бы, не уделяемое им внимание ко всему тому, что происходило вокруг него и чаще всего касавшееся его, являлось неотъемлемым фактом, фактом, не поддающимся изменениям. С уверенностью могу сказать, что это совершенно не так.
Реакция на все не нравившееся ему была всегда почти мгновенной, но прекрасно скрытой им в глубоких недрах его души. Но именно любовь, рожденная в его сердце, порок названный именем любимой девушки разоблачал всю его поэтическую силу. Это человек, видевший во всем и во всех – объекты, созданные только для того, чтобы воевать с ними, всегда быть против них. Окружающий мир стал его заклятым врагом. И покинуть его стало привычной для него мыслью, оставалось только дождаться момента, когда чаша его бесконечного терпения наполнится до краев. В итоге, придуманная им война постепенно теряла смысл и заставляла его переживать неприятные обстоятельства. Учителя принимали меры, которые для Севиюса никакой роли уже не играли. Завуч, которая вела уроки педагогики, однажды после урока попросила Севиюса остаться, побеседовать:
– Я догадываюсь, что с тобой происходит. Только давай на чистоту, я тебе обещаю, что весь разговор останется только между нами. Я хочу, чтобы ты мне доверился.
– Скажи мне честно, на чем ты сидишь?
– На стуле, – ответил Севиюс.
– Ладно, перестань, я все знаю! Лучше скажи правду, я помогу тебе, поверь, у меня есть хороший знакомый, он врач нарколог. Я поговорю с ним, он поможет…
В итоге она рассказала о себе и своих друзьях, знакомых, о своей жизни, но о нем так и ничего не узнала. Севиюс вышел из класса лишь тогда, когда почувствовал усталость. Завуч останавливать его не стала, видимо поняла, что переборщила, а вдруг он вовсе не наркоман.
В тот вечер, приятный, но холодный, он шел и курил, еле заметно улыбаясь и в конце концов, как обычно это с ним бывало, он забылся. Как будто бы случайно купил две бутылки пива и забрел на территорию больницы, больше похожей на большой парк без развлечений. Севиюс уселся на скамейку прямо напротив реанимационного отделения. Казалось странным, но сейчас он готов был позавидовать людям, дышащим в трубку.