…Страданьями была упитана она,
Томилась долго и безмолвно;
И грозный час настал – теперь она полна,
Как кубок смерти, яда полный.
Летом 19 года в моем петербургском дневнике есть такая отметка:
«…Читаю „Юдоль“ Лескова. Это о голоде в средней России в 1840 году. Не мы ли это, эти крепостные помещиков Орловской губернии? Не так же ли и мы обречены умирать, прикрепленные к месту? Только помещики выдавали дворовым по три фунта хлеба в день… Три фунта! Даже не верится. А крестьянская „Юдоль“ – смерть продолжалась всего 10 месяцев. Годы длится наша…» [1].
Параллель всегородского русского вымирания, голода 18-19-20-21 гг. и голода средней полосы России 1840 года можно провести дальше – до мельчайших подробностей. Так же ели только помещики, повелители крепостного населения (коммунисты); так же выдавали они паек только дворовым (комиссарским приближенным и телохранителям); так же умирали фактически брошенные на произвол судьбы крепостные рабы. Небольшая разница: помещики не практиковали террора над издыхающими рабами, более добрые и предусмотрительные даже пытались организовать у себя кое-какую помощь и – не ловили убегающих, смотрели сквозь пальцы. Разница пропорциональная – все население всех русских городов XX века и скудное население нескольких губерний в сороковых годах, а также различность времени продолжения – это у меня уже указано.
Даже в бытовых подробностях – какое странное совпадение! Две девочки побольше заманили в избу мальчика поменьше, зарезали его и хотели зажарить и съесть. Только не сумели, в печку не влезал. Это в сороковых годах. Всем памятен подтвержденный случай в Москве в 20 году: два мальчика побольше убили своего младшего товарища, жарили мясо на лучинках и ели, закапывая недоеденное в землю. «Сначала ничего, а потом стало дурно пахнуть», – откровенно объясняли они впоследствии.
Таких маленьких примеров сколько угодно. И если, по Лескову, во время голода 40 г. люди дошли до пожирания вещей самых невероятных и до какого-то странного озверения, – то в двадцатых годах нового века новые рабы – не на наших ли глазах дрались в Петербурге, на Николаевской улице с собаками, вырывая у них (и друг у друга) кишки павшей лошади?