Шале под горой, виноградника вязь…
Жители рая,
на первый второй расщитайсь!
Первый. Вторая.
с древа познанья добра и зла
золотистых плодов не рвала
но любовалась из года в год
как вдохновенно оно цветет
но засушивала между строк
на страницу упавший листок
но любила задеть на бегу
ветку в синем тяжелом снегу
четырехлетний когда рыбачишь
девятилетний когда читаешь
надцатилетний когда целуешь
двадцатилетний когда берешь
тридцатилетний когда плачешь
сорокалетний когда ликуешь
пятидесятидевятилетний когда засыпаешь
четырехлетний когда уснешь
Все отмыть, очистить, вымести,
все исправить. Что потом? —
Возвращение невинности
хирургическим путем?
Судьба не дура, принц молодец,
принцесса не подкачала.
Сказочник, правда, счастливый конец —
это только начало?
И будут будни, и будет труд,
и ночь на больничном стуле.
Сказочник, правда, они умрут
в обнимку, на полпоцелуе?
У аналоя стоя,
совоскресенья чая,
разве я знаю, кто я,
если не знаю, чья я?
Будет ли спаться слаще,
лакомей просыпаться
имя твое носящей
на безымянном пальце?
одна на двоих обнова
в двух окнах одна свеча
два голоса слово в слово
в одном замке два ключа
два лба на одной подушке
две нитки в одной игле
два рака в одной ракушке
две шеи в одной петле
Любишь книги и женщин,
и книги больше, чем женщин.
А я – женщина-книга,
и женщина больше, чем книга.
Повсюду твои закладки,
твои на полях пометки.
Раскрой меня посередке,
перечти любимое место.
Получила все, что просила:
пятый год ложимся вдвоем.
Чтоб тебе присниться красивой,
причесываюсь перед сном.
Колыбельных дел мастерица,
глажу по лицу, по спине,
чтоб тебе любимой присниться,
чтоб не разминуться во сне.
Начинаю понимать,
как тоска устроена:
баба ягодка опять,
у мужика оскомина.
Угощайся, мой родной,
аппетитной, яхонтовой
бирючиной, бузиной,
крушиной, волчьей ягодой!
Преподносишь букет крапивы,
угощаешь несвежей басней…
Только делающий счастливой
может сделать меня несчастной,
только делающий несчастной
может сделать меня счастливой.
Остров за морем, вечер ясный,
всадник вдоль полосы прилива.
Все возьми – сбереженья, скарб,
но оставь мне, сделай милость,
сто табличек Do not disturb
из гостиниц, где любилось,
где стоналось, пелось, жилось,
не давалось спать соседям,
где прощалось, билось, клялось:
Мы сюда еще приедем.
Не помню, как его звали.
Серёжа? Нет, не Серёжа.
Любила его? Едва ли.
А он меня? Не похоже.
Слова, интерьеры, позы —
всё доброй памятью стерто.
Вручил мне букет мимозы,
встречая после аборта.
Смято. Порвано. Расколото.
Нежной битвы дезертиры
разошлись по разным комнатам
однокомнатной квартиры.
А глаза то уклоняются,
то в упор берут на мушку.
Плохо почта доставляется
на соседнюю подушку!
Ошиблась, словно дверью, временем —
октябрь! – июльская жара,
и травы исходили семенем
на сброшенные свитера,
и под рубашкою распахнутой
струился родниковый пот,
и верилось: в душе распаханной
озимая любовь взойдет.
Синий водоем.
Теплая вода.
Как мы тут живем?
Раз и навсегда.
Липы. Тополя.
Птичье айлавью.
Только ты и я,
как тогда, в раю.