Глава 1

Кастрюлька без крышечки

«Мама, мне ножку рвут! Я боюсь! Спаси меня, мамочка!».

Вера уставилась на плакат, напротив которого ее угораздило сесть. Время остановило ход, мир утратил краски, воздух сгустился и стал слишком тяжелым, чтобы дышать.

Плакат как плакат. Много таких висит. Да, красивый, глянцевый. Информационно-профилактический. С фотографией и надписью, бьющей больно и точно. Проникающее ранение. В самое сердце.

Стоп! Пожалуйста! Ну, пожалуйста! Не надо. Вот только не это. Не надо с самого утра портить настроение самой себе. Целый день впереди. Если расстроиться прямо сейчас, восстановить душевное равновесие будет ох как трудно. Все пойдет не так, все без исключения. Поэтому настрой на позитив – это главное. Точно – аутотренинг! Ноги в руки – и вперед!

Вера чуть потянулась, встала, взяла сумочку и подошла к трюмо. Вроде бы поправить прическу. Широко улыбнулась отражению.

Вот так. Совсем другое дело. Из зазеркалья на нее смотрела привлекательная женщина. Красавица. К такой все обращаются «девушка». Такую провожают восторженным взглядом.

Вера подмигнула девушке правым глазом. Она умела подмигивать правым глазом так, чтобы левый даже не шелохнулся. Получалось весьма интригующе, особенно если смотреть в упор. А вот левым глазом почему-то не получалось вообще.

Девушка из зазеркалья не заставила ждать с ответом. Ага, и ты мне подмигнула? Вера показала язык. Тоже так умеешь? А ушами шевелить? Не умеешь, не умеешь! Это щеки шевелятся!

Да… Хулиганка ты, девушка! Даже не скажешь, что к сороковнику дело идет. Тридцать шесть – это уже не шутка. Вера повернулась в профиль, снова в фас. Свет мой зеркальце, скажи, да всю правду расскажи.

Да… Красавице из зазеркалья не мешало бы скинуть килограммов десять, а то от талии может остаться одно название. Но зато бюст выдающийся – четверочка, самое то. И ноги стройные. Про ноги Вера уже домыслила, а не в зеркале разглядела, потому что они были спрятаны под длинной юбкой: синей, с оборками по низу. Ее любимой.

Но в целом все верно. Рост, стать – все при ней. И лицо свежее: в меру упитанные щечки. До хомячка еще далеко. Румянец цвета лепестков розовой камелии. Кстати, этот румянец – предатель. Всегда подводит – при малейшем волнении щеки начинают полыхать. Душевного состояния даже от самого невнимательного собеседника не утаишь. Чуть застеснялась – покраснела, немного приврала – превратилась в отварного рака. Спускающиеся до пояса волосы собраны над ушами черными заколочками-"невидимками". Да, прическа не в тренде, прошлый век. Зато сами волосы густые, чуть вьющиеся, оттенка темной карамели. Такие волосы прятать – просто кощунство, тем более что он резинок и заколок у Веры начинает болеть голова. Зеленые глаза блестят совсем по-кошачьи. Это еще Вера почти не накрашена. Все свое, все натуральное. Только губы тронуты помадой и потому оттенок у них нежнейший, коралловый.

Неплохо, совсем неплохо. Настроение улучшилось. А теперь пересядем на другое место, сохраняя спокойствие.

«За что?» Белокурая девчушка заливается слезами. На подбородке скопилась капля, вот-вот вот-вот сорваться. В огромных голубых глазах нет страха, только застыл немой вопрос. Предчувствие беды.

Ну вот, то же самое. Ничего это хваленое самовнушение не помогает. Началось. Сердце забилось сильными толчками. Вера покосилась на соседок: ей показалось, что ее состояние заметно всем без исключения. Руки и ноги стали ватными. По всему телу побежали противные мурашки. От носа до уголков губ протянулись четкие линии. Даже вечный румянец исчез. Ах, как трудно дышать!

Если бы соседкам было дело, они бы заметили произошедшую метаморфозу. Молодая, красивая женщина, сидевшая на кушетке в отдалении от остальных, мгновенно превратилась в какую-то квашню. Рыхлую и бесформенную. С опущенными плечами и поджатыми губами. С волосами, повисшими унылыми прядями. Даже модная юбка в стиле «бохо» трансформировалась в старушечье полохало.

Вера обреченно вздохнула. Чем еще порадуешь, наглядная агитация?

На ладони, похожий на большое коричневое насекомое, лежит начинающийся человечек, разорванный посередине в области животика. Никто ему уже не поможет, и с медицинских перчаток доктора он отправится прямиком в утиль. Раз – и его выкинут, словно раздавленного сверчка.

Вот теперь совсем хорошо. Вот теперь однозначно спасибо. Куда ни глянь, везде эти плакаты.

Вера старалась не смотреть в глаза нарисованным малышам. А они на нее смотрели. Все. Маленький отряд голеньких младенцев. Но Вера была упрямой. Вера была сильной. Она привыкла рассчитывать только на себя. Сейчас она решила не поддаваться тоске и панике.

Ну, хватит! Хватит рефлексировать, раз за разом переживать то, что было давно. Прошлого все равно не изменить. Никто не знает твоего позора. Поэтому отвлекись, мазохистка недоделанная. Отвернись от стены. Вот так. Посмотри по сторонам. Направо, налево. Отойди в угол и сделай дыхательную гимнастику, лучше парадоксальную, как ты сама. Выдох-вдох, выдох-вдох. Еще немного… Кажется, отпускает.

Нужно искать позитив во всем. Что мы имеем?

Коридор женской консультации. Стандартный. Длинный. Голубой снизу, белый сверху. Кушетки по стенам. Белые двери кабинетов. Округлые плафоны ламп. Вот, кстати, интересненько – напоминают эти плафоны шапки желтых цветов, которые на длинных ножках-стебельках свисают с потолка. Скорее всего, со своей задачей эти цветочки справляются не очень. Помыть бы их не мешало. Но сейчас, в девять утра, светло и без ламп. Окна здесь широченные, с потрескавшимися деревянными рамами. Законопачены небрежно: то тут, то там торчат серые бугорки ваты, которые старательные санитарки, вооруженные ножами, не сумели втиснуть в узкие щели. Вжжик, вжик – проезжают машины за окном. Пахнет хлоркой. Как же без этого? Смерть микробам!

О! Традиционная деталь больничного интерьера – цветочная кадушка на полу. Коричневая, пластмассовая. А из кадушки торчат столетник и палка, связанные друг с другом неразрывными узами, то есть бинтами. Как элемент дизайна цветок, конечно, не очень. Но живой. Снизу уже одеревенел, только сверху топорщится мясистыми листочками. Мягонькими. Зазубрины по краям листочков нежно покалывают ладонь. А пыли-то, пыли! Ну зачем же так издеваться над бедным цветочком?

– Привет, цветочек! – произнесла Вера вполголоса. – Совсем, гляжу, тебя не протирают.

– Привет, Вера! Как видишь. Стою, скучаю, никому не нужный.

– Давно ли стоишь?

– Не считал, лет сто. И еще столько же простою, если не уморят жаждой.

– Думаешь, я тоже здесь надолго?

– Думаю, да. Не сто лет, конечно. Но ненамного меньше. Видишь, какая очередь?

– Всего четыре человека. И это ты называешь очередью? В отличие от тебя в я перестройку по магазинам ходила.

– Не переборщи с оптимизмом, о, искушенная! Поверь, я очередей в поликлинике повидал побольше, чем ты.

– Какой тут оптимизм. Вижу, что минут по пятнадцать на человека уходит. Чтобы перемножить четыре на пятнадцать, не надо быть великим математиком. А если еще медработники своих приведут – туши свет. Хоть бы врач побыстрее принимала.

– Ничего не поделаешь. Я хоть и не был в кабинете, догадываюсь, что там не давление меряют. Так что пусть врач работает спокойно. Давай лучше я тебе медосмотр проведу.

– Но ты же цветок. И к тому же мальчик. Я стесняюсь. Ой, прости, по возрасту ты давно уже старичок. Так что продолжай свою коридорную вахту.

– Наше дело предложить, ваше – отказаться. Но раз уж ты бездельем маешься, сделай доброе дело – хоть какая-то польза от тебя будет. Полей меня, а то я скоро засохну.

Завершив увлекательный диалог, Вера взяла поллитровую банку, валявшуюся в той же кадушке, и направилась в туалет (в этот момент женщины из очереди прервали беседу и посмотрели на нее заинтересованно).

С дверью в туалет пришлось повозиться – оказалась оторвана ручка. Касаясь крана кончиками пальцем, Вера набрала воды. Пить хочется. А, была не была! Вера прислушалась: вроде, никто не идет и быстро попила из-под крана. Ничего, один раз можно хлорочки глотнуть для дезинфекции. Не микроб, не умрешь.

Не спеша, с видом доброй хозяюшки, неся полную банку, игнорируя заинтересованные взгляды, Вера вернулась в коридор. Полила столетник. Пораскачивала палку: надежно ли стоит? В довершение протерла листья влажной салфеткой: благо в ее вместительной сумке всякого добра навалом.

– Вы предупредили, что на нас занято? – к женщине, что числилась впереди, подошли еще трое. Вера кивнула, хотя ее никто не предупреждал. Но спорить не хотелось. Ну вот: прав был цветочек – впереди уже семеро. Права и народная мудрость: ждать да догонять – хуже нет. Остается смотреть в окно и надеяться еще при этой жизни выбраться, наконец, на свежий воздух.

– Кто последний? – раздался знакомый голос. Вера резко обернулась. Так и есть – это подошла Юлька, соседка по подъезду, живет этажом ниже.

– Я последняя, Юль, – помахала Вера.

– Здравствуйте, теть Вера, я за Вами.

Девчонка присела в углу, скрестила худенькие ноги, обтянутые рваными в коленях джинсами, и заткнула уши наушниками. Маленькая, черненькая, как галчонок. "Галчонок, который приземлился на веточку и нахохлился. Беззащитный и растрепанный", – сложился образ у Веры. Втайне от всех Вера завидовала девушкам подобного телосложения. Она всегда хотела быть миниатюрной. И черненькой. Но она была здоровая, в смысле – большая. И коричневенькой в смысле цвета волос.

"Ба-бах", упал на пол телефон. Очередь замолкла и уставилась на Юльку. Та подняла телефон, еще сильней вжалась в кушетку и снова уставилась на экран. Нервно задергала ногой, обутой в непропорционально большую белую кроссовку. Вторая нога в кроссовке стояла абсолютно спокойно.

Время шло. Очередь продвигалась. Соседки обсудили все проблемы и сидели молча. Юлька слово вросла в кушетку и не двигалась. Верин черед приближался. Чтобы меньше нервничать, она решила проверить содержимое сумочки и пропустила момент, когда загорелась лампочка над дверью кабинета: «Входите».

– Следующий! – прокричали из кабинета. Вера засуетилась, быстро скинула сапоги, оставшись в белых носочках, вошла и застыла у порога. В кабинетах врача она всегда робела, потому что не знала: что говорить, куда садиться, кому подавать бумаги. А у гинеколога она больше всего переживала, что не сообразит где раздеваться.

Вера заметила сбоку стул за занавеской и выдохнула с облегчением: здесь! С остальным все понятно – табуретка для посетителей стоит около стола, а кресло – напротив окна. Широченное окно совершенно неожиданно в пасмурный день озарилось солнечными лучами. Вера чихнула.

– Будь здорова! Балерина, что ли? – засмеялась пожилая женщина-врач. Запрыгали очки на кончике длинного носа.

– Спасибо. Почему балерина? – приготовилась обидеться Вера.

– А чего на цыпочках заходишь?

Вера покраснела.

– Ладно, – врач перестала улыбаться и взглянула на карточку, – Вера Сергеевна Холодова, сегодня в поликлинике не балетный день, а педагогический. Из какой мы школы?

– Я не из школы, из отдела образования.

– Ну ладно, невелика разница. Жалобы есть?

– Нет.

– Это хорошо. Но мои задачи никто не отменял. Поднимите кофточку.

Приподняв очки, женщина-врач принялась за работу. Что положено – расспросила, что – прощупала. Вера так не любила этот кабинет, и особенно самое "приятное" – кресло. Она чувствовала себя неуклюжей. Но врачу осталась благодарна: та была тактична и отлично знала свое дело. А куда потом отдать документы, подсказала медсестра, тоже пожилая и очень спокойная.

Врач подписала бумаги и принялась листать Верину карточку.

– Давно Вы у нас не бывали, Вера Сергеевна. А надо. Прописная истина – болезнь легче предупредить, чем лечить. Детей у Вас, как понимаю, нет?

– Нет, да я и не думаю об этом. Все не до этого было. А сейчас поздно уже, да у меня и мужа-то нет – зачем-то принялась оправдываться Вера.

Врач, кивая, полистала карточку, нашла нужную страницу и углубилась в чтение.

Медсестра кивком указала на табуретку. Вера села. Врач нахмурилась и принялась качать головой. Потом отложила карточку, посмотрела Вере в глаза.

– Ну ничего, еще можете надумать. Прерывание, смотрю, было на большом сроке. Но все прошло без осложнений. Так что, не зарекайтесь. А насчет возраста не переживайте, у нас сейчас и после сорока полно первородящих. Только как надумаете – не откладывайте.

Врач сняла очки, растерла переносицу, широко улыбнулась и сразу помолодела.

– Женщина Вы красивая, видная. Надеюсь, что еще придете ко мне с радостной новостью. Сообщаю: по моей части все в порядке. По крайней мере, осмотр никаких патологий не выявил. Результаты анализа будут позже. Если что-то не понравится, мы Вам позвоним. А насчет детишек – все в Ваших руках, было бы желание.

Врач поставила подпись, но бумаги отдавать не спешила.

– Вот смотрю на Вас и любуюсь. Вы как из позапрошлого века, сейчас таких не делают. На бабку Нюру мою, царство небесное, похожи. Такая же фигуристая была. А в кавалерах копалась – анекдот просто. Рассказывала, как за ней все ухлестывали: и гармонисты, и трактористы, и даже председатель сельсовета. Она все копалась. По весне в город поехала, так у нее на автостанции все документы украли. Милиционер хороший попался: она ревет – он успокаивает. Так и влюбилась, потом расписались. Восемь деток нарожали. Там очередь-то большая еще?

– Один человек за мной.

– Так вот. Сейчас здоровье ценить перестали. Девчонки хотят тощими быть, а потом лежат на сохранении. Эх, времена пошли! Ну ничего, и твой кавалер отыщется. Как говорила бабушка Нюра: на каждую кастрюльку найдется своя крышечка, – подмигнула врач, отдавая медицинскую карту.

К такому врачу не страшно идти на прием. Какая она чистая, аккуратная. И медсестра такая же, и даже весь кабинет. И работа у нее благородная, видно, что любимая. И к людям относится с добротой.

Вера взяла свою карту. Шершавая серая помятая бумага. Такая же, как ее жизнь.

Вера вышла из кабинета и приготовилась бодро передать эстафету соседке: "Юля, заходи!". А где же Юля? Коридор пустой. Ушла, что ли? Ну и Юлька: сидела-сидела, а тут десять минут подождать не смогла.

Наконец-то свежий воздух! Только солнце как показалось один раз, так и пропало. Моросит. Похоже, надолго. Но не успела Вера спуститься с крыльца поликлиники, ее под локоть взял незнакомый мужчина: "Девушка! Милая! Ты мне послана судьбой! Выручай, родная! Всего на пару минут!". Как галантный кавалер, он взял ее под локоток и повел к кустам. Это что еще за крышечка на кастрюльку? Пока Вера собиралась повозмущаться, незнакомец повесил ей на шею "Кэнон" и ленинским движением руки показал вдаль.

А там – идиллическая картина: у стены поликлиники выстроилось счастливое семейство. Похожую на подростков пару с розовым конвертом, из которого выглядывала еще более розовая мордашка, окружили родственники до седьмого колена. Семейство уже приготовилось запечатлеться на вечную память и не дышало. Построилось, как положено: юная пара по центру, женщины, видимо, бабушки, от них по сторонам, склонив к молодым головы и широко улыбаясь. На левом фланге застыл мужчина, прямой, как шест. Противоположный фланг оставался вакантным и явно предназначался Вериному спутнику.

– Представляешь, я дедом стал, – зашептал незнакомец прямо в ухо, – еще сороковника нет – и уже дед! Как буду с коляской гулять – ума не приложу. Вроде совсем недавно сына катал, и вот тебе на!

Вера не без удовлетворения отметила, что выглядит значительно моложе почти ровесника и сменила мысленный гнев на милость. Ну, хочется человеку попасть на общее фото, почему бы не помочь? Она отщелкала кучу кадров. Общий план, крупные. Заставила молодежь поцеловаться, взрослых – махать рукой и поднимать вверх большой палец: «класс!». На прощание новоиспеченный дед вручил фотографу бутылку шампанского, коробку конфет и потряс за плечи: "Внучка, понимаешь, красавица!".

Когда Вера наконец-то пошла домой, в голове крутилась навязчивая мысль: кто же красавица – она или внучка? Еще она почувствовала, что промокла: семейство-то стояло под больничным козырьком, а она под открытым небом.

Вот так всегда: когда что-то зацепит, все вокруг начинает крутиться вокруг этого. На сей раз таким крючком стали те самые плакаты из женской консультации. Да еще мужик этот, дедушка, здоровья ему еще два раза по сорок лет.

За двадцать минут ходьбы от поликлиники до дома Вера заметила:

– десять женщин с колясками;

– две машины с надписью "Спасибо за сына" и одну – "Спасибо за дочь";

– две рекламы центров репродукции;

– пять названий детских магазинов;

– огромную фотографию ребенка с надписью "Не убивай!".

Причем смотрела она преимущественно под ноги. Но все равно не видеть не получалось. Боковым ли зрением, третьим ли глазом – замечала и все тут.

Шла Вера медленно. Спешить некуда – на работе за медосмотр дали выходной. По пути попался продуктовый магазин «Семейный» – зашла. Положила в корзину пакет картошки, десяток яиц, упаковку сливочных сосисок, два банана. Направилась было к кассе, но не дошла, потому что увидела на экране собственное изображение с камеры наблюдения. Как будто кто-то пнул под зад. Кушай, кушай, тетенька, сосиски. Лопай, лопай, равняй мордочку с попой. Будешь, как корова веселого молочника.

Ха! Вера умеет проявить силу воли. Разворот на сто восемьдесят градусов. Еще кружок по магазину. Теперь уже осознанный. Набранное Вера не выложила – пригодится. Но! Добавила в корзину хлебцы, кефир, брокколи и минералку. Показала кукиш изображению на экране: накоси-выкуси! Мальчик с чипсами шарахнулся от нее, как от сумасшедшей. Ну и пусть. Теперь точно – домой!

И не снег, и не дождь – что-то среднее застилало глаза. Ну и погода. Как будто город провинился перед Оле Лукойе, и тот раскрыл свой самый отвратительный зонт – серый. Ни то, ни се. Полное отсутствие эмоций. Веру обрадовал даже белый прочерк, который оставил самолет, покидая этот город. Она смотрела на родной город так, как будто видела его впервые.

«Жизнерадостный» урбанистический пейзаж. Пятиэтажные дома цвета мокрого кирпича. А какого еще цвета может быть мокрый кирпич? Скопление зеленых мусорных контейнеров в окружении разлетевшихся пакетов. Из первого контейнера объедки кушает собака, из второго – банда галок. Содержимое третьего исследует человек неопределимого издали пола. Похоже на кадры фильма про конец света. Вера явственно ощутила запах тухлянины, находясь метрах в десяти от мусорки. Не вдыхать и не дышать! Еще немного, метров пять… Теперь можно.

Март. Как же так? Где голубое небо, солнечные лучики, от которых хочется чихать? Где свежесть, которой должен быть пропитан воздух? Хочется, как в «Марте» у Левитана греться, подобно дремлющей лошадке. А тут все не то. Лишь сырость и суета вокруг.

Люди спешат. Школьники с ранцами, бабули с пакетами, студенты со смартфонами. Школьник еще молодцы, пинаются и смеются. Остальные похожи – все сосредоточены и движутся потоком со средней скоростью.

"В самом деле – люди очень редко улыбаются. А почему? Со мной все понятно: ни семьи, ни деток, работаю по инерции, денег вечно не хватает, никуда не вылезаю. Такая уж я невезучая. Но другие-то почему? Или у меня просто круг общения такой? Должны же и у нас быть счастливые люди, чистые улицы, красивые дома. Надо визуализировать, что я, вся такая стройная, загораю на собственной яхте. А живу на вилле, муж у меня миллионер и каждый день дарит мне огромные букеты. Едим мы за длинным столом, покрытым белоснежной скатертью. Прислуга приносит нам смузи, салат из свежих овощей, запеченную рыбу, чашечку чая и крохотный круассан. Поэтому я такая стройная и красивая ", – за размышлениями Вера замедлила ход, получила толчок в бок и прибавила темп, тем самым вписавшись в общий поток. И тут же ускорилась, устремилась вперед, ловко лавируя между прохожими – мысли о еде породили зверский аппетит.

Тем временем навстречу Вере вышел загадочный мужчина. Прекрасный, как греческий бог. Мужчина тоже проигнорировал поток простых смертных. Движения его были плавными. Ноги шагали, как в замедленном воспроизведении. Он был на голову выше окружающих, но выделялся не только ростом. Не только утонченными чертами лица, которое обрамляли черные, зачесанные назад волосы. Не только отрешенным одухотворенным взглядом черных глаз.

Но! На нем был ватник. Обыкновенный ватник. Таких сейчас и рабочим не выдают. Серый, прошитый вертикальными строчками, лишенный элементов декора, если не считать таковыми черные разводы, лоснящийся на локтях и по горловине. Непонятно было, как сочетался ватник с джинсами и кроссовками. Нелепо или шикарно? Сейчас столько стилей. Возможно, это не просто мужчина. Возможно он – модель! «Чем смешнее, тем моднее», – вспомнилась Вере фраза из лексикона подъездных бабушек, как только ее взгляд выхватил незнакомца из толпы.

Однако на женскую половину толпы небанальное сочетание одежды действовало безотказно. Да что там одежда, скорее всего, дело не в этом: мужчина был просто красив. Странного человека провожали взглядом и девушки, и женщины, и старушки с пакетами.

– Дядя класивый, как тлуба, – сказала малышка женщине, которая вела ее за руку.

– Какая труба, доча? – спросила женщина.

– Вон та! – протянула кроха ручонку, указывая на трубу квартальной котельной.

А Вера все шла навстречу прекрасному мужчине. Расстояние сокращалось с каждой секундой. Он смотрел на нее в упор глазами цвета антрацита. И вдруг замер, остолбенел. Вытаращил глаза и приоткрыл рот. Словно увидел привидение.

«Больной, что ли?» – Вера поравнялась с ним и прошла мимо. И тут…

В жизни многое происходит неожиданно. Кажется, следующий шаг давно продуман. Чудес не бывает. Вероятность того, что жизнь человека сама, без его активных действий, резко повернет, ничтожно мала. Но иногда судьба бывает благосклонной.

В момент сближения с загадочным красавцем Веру что-то словно зацепило. Окатило волной тепла. Запахом мужского тела с легкой посторонней примесью. Мазута? Возникло ощущение, как будто она прошла мимо своей половинки, мимо близкого человека. Наверное, это и называется «химия». Наверное, так аборигены с дальних островов выбирают себе пару. Приятное чувство, от которого хочется плакать. Неужели произошла та самая встреча. Или просто разыгралось воображение?

«Мужика тебе не хватает, чувствительная особа. Если так понравилось, иди понюхай шпалы» – отчитала себя Вера. Ей сделалось так стыдно перед самой собой, что она даже покраснела. Удаляясь от так впечатлившего незнакомца, Вера еще более ускорила шаг, окончательно выбившись из основного потока.

Вера не видела, что мужчина развернулся, пошел широким шагов в обратном направлении, но передумал, застыл на месте и долго смотрел ей вслед. Греческий бог стоял, вытянувшись по струнке до той поры, пока не пошатнулся, словно от внезапно навалившейся усталости.

Вера набирала скорость. Домой, домой! Обгон, еще обгон. Очередная цель – женщина с пакетами наперевес. Ой! Прямо перед Верой один из пакетов не выдержал груза. Ручки оборвались, одна за другой. На грязный рыхлый снег посыпались яблоки. Покатились по тротуару: нежно-зеленые, с розоватыми бочками. «Яблоки на снегу», – запел Муромов в голове у Веры. Крупное яблоко откатилось в сторону, попало под ноги мальчишкам. Мальчишки принялись передавать пасы, скользя на явно промокших ботинках. Другому яблоку повезло и того меньше – оно выкатилось на проезжую часть и попало под колеса мчавшейся «Газели».

Женщина резко остановилась, наклонилась, стала собирать яблоки в сумку. Стоять! Вера успела притормозить и не врезаться в необъятное препятствие. Она подошла ближе к дороге, не отказав себе в удовольствии посмотреть на растеряху многозначительно. Впрочем, та ничего не заметила – ее внимание было занято яблоками.

«Бррр… вот что называется знаками судьбы. Через …дцать лет я имею отличный шанс стать такой же. Хватит обжираться, Вера! Хватить!».

Вера крепче прижала к себе пакетик с только что купленными полезными продуктами. В тот же момент в яму на дороге уверенно въехал внедорожник, окатив и пакетик, и Веру холодной водой. Но больше всего досталось Вериному любимому пальто. Оно такое нежное, светло-бежевое. На нем любое пятнышко сразу заметно. Как тут не вспомнить маму, которая всегда велела покупать немаркое.

– Гоняют, паразиты, не понимают ничего! – грузная женщина погрозила кулаком вслед автомобилю, – Вы не расстраивайтесь, девушка, это отстирается. Только замочите сразу, как придете домой. И мылом хозяйственным потрите аккуратненько. Было бы о чем переживать! Вот яблочко, угощайтесь, не стесняйтесь!

Женщина протянула раскрытый пакет, предлагая самой выбрать угощение. Вера схватила первое попавшееся яблоко, пробормотала «большое спасибо» и рванула через дорогу.

– Ну что, яблочко, поняло, какая я непутевая? Ах, какое ты ароматное! Значит, настоящее. Почему все у меня не как у людей? Нормальный человек бы сейчас помог этой женщине собрать яблоки. Может быть, даже поговорил бы, улыбнулся. Женщина-то хорошая оказалась, тоже настоящая. А я… Эх! Так мне и надо! Только о себе думаю, эгоистка. Права мама, я сама виновата в своих неудачах. Пора уже меньше думать, больше делать, не обсасывать в голове каждый шаг. И добрее надо быть. Хотя ведь этой женщине никто не помог. Значит, не одна я такая. Знаю, яблочко, это не оправдание».

– Лейтенант Гибадуллина! – прервав бурный поток мыслей, прямо перед Вериным носом материализовалась девушка в форме. – Вам что, жить надоело? Переход же совсем рядом. Пройдемте к машине.

– Извините, задумалась, – тихо сказала Вера. Не могла же она сказать лейтенанту, что разговаривала с яблоком, поэтому и не заметила, как вышла на проезжую часть.

– Извинения тут ни к чему. Соблюдать правила дорожного движения – Ваша обязанность. Пройдемте к машине.

Вслед за лейтенантом Вера добрела до автомобиля патрульно-постовой службы и честно назвала фамилию-имя-отчество-домашний адрес.

– На первый раз ограничимся предупреждением, а так и штраф можно получить, пятьсот рублей – строго сказала девушка в форме.

Но, увидев, что Вера расстроилась, смягчила тон.

– В другой раз будьте внимательней, – девушка заглянула в бумаги, – Вера Сергеевна.

Вера кивнула. Да что за день-то такой сегодня?

Родная квартира встретила оглушающей тишиной. Вера захлопнула дверь, швырнула сумку прямо на пол, скинула сапоги и сразу же направилась в ванную. Надо застирать пятна на пальто.

Сначала она намыливала каждое пятнышко, держа пальто у края ванны. Вот так, ничего и не заметно будет. Теперь следующее пятно. Еще одно. Еще. Немножко осталось. Все! Но как только Вера начала смывать мыло, маленькие пятнышки объединились в одно большое пятно размером с полпальто. Нет, ну как?

Самым разумным вариантом оставалось выстирать пальто целиком вручную. Готово! Весело застучала по эмали вода, стекая с развешанным над ванной грузом. За один день явно не высохнет. Остается надеяться, что после высыхания пальто станет прежним, а не превратится в бесформенную вещь, место которой – на свалке.

Вера побрела на кухню, пожевала хлебцы, запивая однопроцентным кефиром. Поставила чашку в раковину. Вытерла крошки со стола. Села за стол и притихла. Она слушала, как двигаясь о веселому циферблату, отсчитывает секунды стрелка. Дойдет до белого облачка, спустится на нос Вини Пуха, упадет к его ногам и переключится на стоящего слева Пятачка, чтобы потом снова взлететь на облако. Интересные часы на кухне, смешные.

Больше ни один звук не нарушает тишину. И сама кухня стерильная, как операционная. Сорить некому. Хозяйка огляделась. Плита белая, мойка белая. Табуретки-стол-шкаф. Пусть чашка полежит невымытая, ничего с ней не случится.

Стрелки на часах сошлись вместе. Полночь. Вера пошла в спальню, легла и еще долго не могла заснуть, так и этак поворачивая голову на жесткой подушке.

Только было заснула, и снова открыла глаза. Два часа ночи. Да как же выспаться? Завтра на работу! Подушка мокрая, холодная. Есть хочется. А что у нас вкусненького? В сумке обнаружилось то самое яблоко. Вера машинально съела его и поняла, что на голодный желудок не уснет, ни при каком раскладе. В холодильнике было не все так грустно. Там лежали сливочные сосиски. Две сосиски на кусок батона. Вкусно! Яичницу бы еще поджарить, но неохота. Стоп! Есть же еще конфеты. Спасибо тебе, добрый дедушка. Счастья тебе и твоей внучке. Или внуку. Не важно, уже слюнки потекли. Они еще и с орешками!

Глава 2

Комбинезончик молочного цвета

Иля, Илья-богатырь, Илюшенька. Даже на фотографии от него не оторваться. Торчащие «ежиком» темные волосы, карие глаза, широкая улыбка. На щеках ямочки. На коленях – ссадины. Ему всего семь лет, а в руках уже – кубок за первое место по футболу. Рядом позируют такие же счастливые друзья по команде. Все в зеленой форме, все красивые, как братья. Рядом со снимком на стене висит Почетная грамота «Лучшему нападающему». «Тик-так, тик-так, тик-так», – отчетливо стучат часы с Винни Пухом. Бесконечно долго звучит в голове эхо.

Вот их квартира. Пришли Илюшкины друзья, они уже в прихожей. Два рыжих близнеца, неразличимых и веснушчатых, как Антошка из мультика.

– Теть Вер, несите тряпку, а то тут кровищи целая лужа! – кричит один из них. Вера в панике. Надо искать тряпку. Где же она? Вера не помнит. Она открывает шкафы и ящики, на нее падают кучи одежды, заваливают с головой. Тряпки нигде нет.

– Быстрее, теть Вер, потом будет поздно! – кричит второй.

Подступает ужас, даже волосы начинают вставать дыбом. Вера смотрит на себя в зеркало – она похожа на ведьму. Нет, она не такая! Вера бьет по зеркалу кулаком. Серебристая гладь идет трещинами. «Тик-так». Стрелка перешла на черный носик веселого Пуха.

Раздается крик, от которого сотрясаются стены: «А-а-а! Моя рука! Моя шея! Мама, спаси!». Вера с белым махровым полотенцем выбегает в подъезд и видит там сына Илюшку. Сына-подростка, сражающегося с рыжей кошкой. Нет, с котом – беглый Верин взгляд отмечает характерные бубенчики. Кот дерется не на шутку. Кот завывает: "Няу-ау-ау!". Кот царапает и кусает. С Илюши начинает капать кровь. Из пальца, из губы, из носа.

Кот резко успокаивается, спрыгивает на пол и ковыляет в квартиру. Направляется в комнату. Запрыгивает на диван, начинает мирно лизать бубенчики.

«М-мам, ты представляешь, идем мы с-с тренировки, а из-под куста меня как с-схватят за ногу, – от восторга Илюша чуть заикается, – с-смотрим, а там котяра лежит полудохлый. С-смотри, с-смотри, какая болячка у него сзади на правой ноге».

Вера слушает и обрабатывает ваткой с фурацилином раны сына. Палец, губу, нос. Осторожно – нельзя причинить лишнюю боль. Прикладывает, держит, легко прижимая, отпускает. Ранки уже не такие страшные. Потом подходит к коту, трогает его за раненую лапу. Кот визжит и набрасывается на Веру. Вера видит, как уже ее рука покрывается царапинами. Сейчас выступит кровь. Ей больно и хочется плакать, но пугать Илюшу нельзя. Илюша спит. Его друзей уже нет. Она тихо кладет кота на ватное одеяло с облачками. Этим одеялом она укрывала Илюшу, когда тот был еще грудничком. Кот сворачивается клубочком и засыпает. «Тик-так». Стрелка упала под ноги Вини Пуха.

Теперь в комнате вообще никого нет. Сын с друзьями ушел на тренировку. Телефонный звонок. Вера подпрыгивает – настолько резкий звук.

– Вера Сергеевна, это Вас из больницы беспокоят. Вы только не волнуйтесь, ваш сын у нас. Он настоящий герой, представляете – паренька из горящей машины спас. Не испугался, что сам мог погибнуть, не убежал. Правильно – разве можно человека в беде оставить? Он ожоги получил. Не большие ожоги, угрозы для жизни нет. Все будет хорошо. Его даже по телевидению в новостях покажут. У Вас ведь есть телевизор? Сегодня вечером новости включайте. Хорошая Вы мама, Вера Сергеевна. Все наладится у Вас в жизни. Не переживайте, Вы ни в чем не виноваты.

Длинный голубой коридор с желтоватыми плафонами, свисающими с потолка. Стены белые сверху, синие снизу. Белая дверь. Тесная палата, не повернешься. Из окна дует, холодно. Кажется, дунь – и изо рта вылетит облачко пара. Веру начинает трясти.

Илюша лежит на больничной койке. С закрытыми глазами, с перебинтованными руками. Такой любимый, родной. Юноша, почти мужчина. Открывает глаза, смотрит прямо в ее глаза. В карих глазах мольба.

– Мам, почеши мне спину, – просит Илюша тихо, едва слышно.

– Сейчас, – Вера тянется к сыну, но рукав цепляется за дверную ручку.

– Почеши, мне не достать, – требует сын.

– Сейчас, сейчас, – Вера дергается, но рукав никак не отцепляется.

– Почеши, я уже больше не могу! – кричит Илья.

– Сейчас, сейчас, – продолжает повторять Вера, проснувшись и освобождая руку, запутавшуюся в пододеяльнике.

Веру кинуло в жар, ей стало очень страшно. Она откинула в сторону одеяло, села, нащупала ногами тапки. Поочередно зажигая свет, обошла квартиру, проверила каждый уголок. Посмотрела на часы: полчетвертого. Снова легла спать. Свет не выключила. Тихо. Кажется, на улице дерутся коты. Машина проехала.

Заснуть в этот предрассветный час так и не удалось. Не помогла даже таблетка успокоительного. Воспоминания крутились в голове, как ножи в мясорубке. Они подцепляли фрагменты воспоминаний, поднимали их, рубили, сталкивали одно с другим, заполняя мозг подробными, стройными картинками.


Кажется, это было вчера. Так близко, что пунцовые щеки еще выдают волнение. Хотя на самом деле это было в другом времени, «нулевом», поделившем жизнь на "до" и "после".

В тот год весна не стала раскачиваться. В конце февраля растопила снега, в начале марта высушила землю, наполнила воздух теплом и запахом свободы. Вера гуляла по беспокойному городу. Ей все нравилось: зайчик со жвачкой, парень с чипсами вместо глаз, пляшущие скелеты. На заборе вообще красовалась блондинка в купальнике – Вера быстренько нашарила в сумке ручку и подрисовала красотке кошачьи усы.

Вера шла по Советской, главной улице города, заходя в «Продукты» и «Гастрономы», заглядывая в окошечки ларьков. Просто чтобы посмотреть. Скоро она доберется до дома и нормально пообедает. Она не любила все эти «Мамбы», «Зуко». У нее от всего, что продавалось в красивых пакетиках, болел живот и появлялись прыщики. Финская салями – другое дело, ее бы Вера сейчас поела. Жирненькая, соленая. Но на улице жевать колбасу неудобно. Зато удобно хрустеть чипсами «Белорусская картошка». От такого удовольствия отказаться невозможно. А виноват рекламный парень с чипсами-глазами, это он наманил.

Денежка есть – сегодня дали стипендию. На сто рублей не разгуляешься, но все же. Вера купила две продолговатые коробочки, от одного вида которых потекли слюнки. На картинке была нарисована золотистая картошка, лежащая на пышных ветках укропа.

И все же приступать к трапезе Вера не спешила. Решила отложить удовольствие на потом, когда придет домой. И, подивившись на свою силу воли, пошла по соседним отделам.

Чего только нет в магазине! Когда есть деньги, конечно. А совсем недавно все было по-другому. Пойдешь за хлебом и гуляешь между пустых стеллажей. Только банки с морской капустой тянутся вдаль стройными рядами. Морская капуста – очень полезный продукт. В ней много йода, которого так не хватает жителям сухопутных краев. Но почему-то никто не покупал морскую капусту. Все хотели сыра и колбасы. Теперь все по-другому.

"Хватит уже, наелись, – на днях изливал Вере душу сосед, – теперь духовная пища в дефиците. Джинсы эти ваши, жвачки – тьфу! Ты молодая, скажи мне – что дальше будет? Кто поедет БАМ строить, целину поднимать?".

Картина в последнем отделе, винно-водочном, напоминала взятие Зимнего дворца. Только без оружия. Почему-то в этом отделе всегда много народу, во все времена. Только когда продукты по талонам выдавали, спокойней было. Вера все это замечала, она ходила за продуктами, начиная с детсадовского возраста.

Небрежно выбритый мужичок, шустрый, хоть и ростом с ноготок, подмигнул Вере и победным жестом поднял добытый в честной борьбе трофей – бутылку «Русской». Вера подмигнула в ответ, оттопырила мизинец и большой палец в известном жесте, мысленно пожелала здоровья дядечкиной печени и вышла из магазина.

Солнце скрылось за пушистым облаком, а потом обдало город таким жаром, что люди сняли шапки, расстегнули куртки.

К универмагу "Кострома" Вера подошла чуть ли не вприпрыжку. Как-никак это один из символов города и по совместительству ее любимый магазин. Это теперь он сияет квадратиками зеркальных окон, холеный, похожий на бизнесмена в дорогом сером костюме. Тогда еще был прежним, знакомым с рождения: тружеником, передовиком советской торговли, с непременным транспарантом (что-нибудь вроде «Проект Конституции СССР одобряем»). В "нулевые" транспарантов уже не было, но привычный облик еще сохранялся.

Родные места. Опять вдоль по Советской: перекресток, второй, третий. Мимо «Одежды» Вера думала было пройти без остановки. Но не тут-то было. У входа разворачивалась драма: две женщины, каждая из которых хотела войти первой, толкались до тех пор, пока не получили по лбу распахнувшейся дверью. Интересно, что там продают? Вера вошла за этими двумя и увидела длинную очередь, состоявшую из одних только женщин. Очередь извивалась, кричала и иногда матюгалась. Почти как в винном отделе.

– Не подскажете, что дают? – обратилась Вера к покупательнице, по виду – своей ровеснице, которая со свертком под мышкой пробиралась к выходу.

– Так ты все равно не успеешь. Сказали, больше не занимать, они на обед закроются. А обед уже скоро.

Покупательница выбросила вперед левую руку, тем самым задрав рукав, и взглянула на часы.

– Я и говорю – полпервого. Чуть не опоздала. Ну, пора.

– Что пора-то? – хотела спросить Вера, но собеседница забилась в угол.

«Ненормальная что ли?» – Вера наблюдала за ней боковым зрением. Покупательница запихала сверток в сумку, из сумки достала термос, налила в крышку-чашку белый напиток. Выпила. Еще налила. Выпила вторую порцию.

– Все, больше не могу. Щас стошнит. Ты тоже чай с молоком пьешь?

– Никогда не пробовала, – Вера представила вкус чай с молоком. К горлу подкатил комок.

– Ну и зря. От чая с молоком сразу молоко прибывает. Если порознь – долго, а так – сразу. Вот прямо пью и соками наливаюсь. Ага, приливает. Это ничего, я марлю в лифчик подкладываю. Ну ладно, я побежала. Ваську кормить пора.

От таких интимных подробностей Вера покраснела. Разве можно рассказывать постороннему человеку, как функционирует твой организм? В голове не укладывается. Такое даже слушать стыдно, а рассказывать – это ж надо было додуматься?

Очередь Вера все-таки заняла – закроются, так закроются. Подойдя к прилавку она увидела, за чем стояла. Ну, не глупая? Конечно, это же детский отдел. Детский товар и выкинули. Недаром тут мамочки топчутся.

На прилавке в развернутом виде лежал крохотный комбинезончик цвета топленого молока. Сантиметров пятьдесят в длину. Как на куколку. Вера потрогала: какая прелесть! Плюшевый он, что ли? Мягкий, короткие ворсинки послушно ложатся под рукой. На груди нашивка с мордочкой медвежонка.

Вера гладила, гладила комбинезончик и вдруг побледнела. Это знак судьбы! Так и вела ее дороженька в этот магазин. Она вдруг ясно осознала, что совсем скоро тоже станет мамой. Будет ходить по детским магазинам, покупать ребенку пеленки, распашонки, чепчики, погремушки, подгузники.

Все прошлые размышления о материнстве как о чем-то странном и далеком мгновенно материализовались в этом крохотном комбинезончике. Она успела. Ее обслужили последнюю. Вера купила комбинезончик и бережно убрала бумажный кулек с покупкой в сумку. Как все другие покупательницы. В глубине души плескалась радость. Такую вещь отхватила! А мозг цепенел от переполнявших его тревожных мыслей. Дело в том, что на всем белом свете о ее беременности знала она одна.

Мысль о том, чтобы с кем-то поделиться радостной новостью, внушала ужас. Вера посмотрела на талию, и ей стало себя жаль. Под пальто ничего не разглядишь, а в обтягивающей одежде скоро не скроешь. Прямо на улице она развернула комбинезончик и еще раз его погладила. Приятный такой, мягкий.

– Хорошо тебе, комбинезончик. Всем ты нужен, все тебя хотят купить. А мне-то что делать? Тоже стать комбинезончиком?

Вера замедлила шаг. Глаза заблестели.

– Мне кажется, что я никому не нужна. Чего хоть делать-то? Танька с Ленкой узнают – на весь институт разболтают. К врачу, наверное, сходить надо, на учет встать. Анализы сдать. А маме как сказать?

Вера остановилась. На лбу выступила испарина.

– Это конец. Пока не буду говорить, еще время есть. Да и ладно. Можно воспитывать ребенка одной. Как в фильме «Москва слезам не верит». Там тоже Катя в одиночку всего добилась. Учила по ночам, когда Александра родилась. С рабочей начинала, директором стала. Ей повезло – у нее подружки настоящие были. Точно – у меня же есть Светка! Надо позвонить ей в Москву. Светка что-нибудь придумает».

Вера большими шагами пошла домой. По дороге съела хрустящий картофель. Обе пачки. Вкусно! С улыбкой поприветствовала соседа. Продолжая улыбаться, переступила порог родного дома.

Глава 3

Одуванчиковое варенье

«Вера, зайди, пожалуйста, ко мне» – как только Вера услышала мамин голос, от улыбки не осталось и следа. Мама сразу среагировала на звук открывающейся двери. Мама ждет дочь. У мамы все под контролем. Она должна быть в курсе событий.

Вера превратилась в послушного кролика. Робко постучавшись, она отворила дверь маминой спальни.

Эмма Владиславовна сидела в широком приземистом кресле нога на ногу и листала журнал «Педагогический вестник». Она не сразу уделила внимание дочери.

Наконец, вздохнув, Эмма Владиславовна закрыла журнал и, откинувшись на спинку кресла, жестом пригласила Веру присесть на диван. Сняла очки, давая отдых уставшим глазам. Устремила взгляд в окно.

– Вера, мне не дает покоя странный телефонный звонок.

Эмма Владиславовна выдержала паузу.

– Час тому назад позвонила женщина. Не представилась.

Вера превратилась в струну. Ей не понравилось такое начало разговора.

– И что было дальше? – спросила она как можно спокойней. – Мало ли кто мог позвонить? Может, номером ошиблись. Или кто-нибудь из твоих коллег. У тебя их столько – всех не упомнишь. Или вообще – хулиганы.

– Не думаю. Склерозом я пока не страдаю, как и слабоумием. Позволь, я продолжу. Собеседница спросила: «Эмма Владиславовна, Вы в курсе, что Ваша дочь в интересном положении?».

Вера приподняла брови. У нее задергалось правое веко. Мама положила журнал на столик, подалась вперед и посмотрела дочери в глаза. Секунд пять продолжалось противостояние взглядов, и эти секунды показались Вере вечностью.

– Вера, я не знала, что ответить. Я не могла отреагировать, не проверив информацию.

– И что ответила? – вопрос прозвучал чересчур бодро.

– А ты на моем месте как бы отреагировала? Мне важно знать. Конечно, это могла быть злая шутка. Или посторонние люди владеют информацией лучше, чем я?

– Откуда я знаю. Кто тебе позвонил, что сказал? Может, ты что-то неправильно поняла. Я и так устала, еще не ела ничего. И вообще, мама, извини, но у меня завтра экзамен по психологии. Мне надо учить.

– Экзамен – это святое, – четко произнесла Эмма Владиславовна и снова раскрыла журнал.

На трясущихся ногах Вера покинула мамину спальню.

Эмма Владиславовна погладила сухие, как палочки, ноги – болят. Раньше она ходила дома исключительно в туфлях, но под натиском варикоза пришлось сдаться. Да, в меховых тапочках гораздо удобней. Но в остальном без поблажек. В халатах пускай возлежат сибариты, а уважающая себя женщина обязана и дома выглядеть достойно. Эмма Владиславовна поправила прическу, пригладив и без того ровно зачесанные назад короткие седые пряди, слегка оттененные фиолетовой краской. Сегодня была в темно-зеленом платье с поясом, белым кружевным воротником и длинными рукавами. Скромно, аккуратно, удобно. Образ завершали очки в широкой оправе с толстенными стеклами.

Порядок во всем – жизненный девиз Эммы Владиславовны. Письменный стол под стеклом, диван, кресло да шкаф – вот и вся мебель. Белый подоконник. Одно время на нем стоял горшок с геранью, но цветок пришлось переставить в комнату дочери: сильный запах и, как следствие – мигрень. Стену над диваном украшают почетные грамоты, дипломы, благодарности. Их столько, что можно было сэкономить на обоях – от этой мысли хозяйка комнаты всегда улыбалась. Но даже не это главная отрада Эммы Владиславовны. Книги. Много книг. Им отдан огромный старинный шкаф, который переживет не одну эпоху. Собрания сочинений поставлены стройными рядами, второй том – за первым, третий – за вторым и так далее. Разрозненные издания тоже систематизированы по фамилии автора и названию.

Эмма Владиславовна извлекла четыре книги из первого ряда верхней полки и достала находившуюся за ними шкатулку. Вытерла ладонью пылинки с глянцевой крышки, на которой звенит бубенцами тройка да горланит песни под гармошку развеселая свадьба. Палехская роспись. Дрожащими пальцами достала из шкатулки высохшую ромашку. От неловкого движения стебелек хрустнул, цветок упал и рассыпался в труху. Эмма Владиславовна сгребла труху, завернула в газету. Вновь заглянула в шкатулку, взяла из нее старое фото. На выцветшем снимке – маленький ребенок, который научился подниматься с животика, опираясь на ручки, и со счастливой улыбкой демонстрирует свое достижение.

"Топ-топ, топает малыш", – пропела Эмма Владиславовна, чуть дребезжа, и убрала шкатулку на прежнее место.

По натуре внимательная к деталям, она давно заподозрила неладное. Теперь, после разговора с дочерью, все встало на свои места. Итак, что мы имеем:

– нежелательная беременность;

– отсутствие мужа;

– необходимость продолжать обучение.

Если все пустить на самотек, это будет означать конец спокойной жизни. Придется забыть о вечерах с томиком Достоевского, о вещах, лежащих на своих местах. Нельзя однозначно сказать, что дети – это радость. Дети бывают очень разные. Кому это лучше знать, как не педагогу. И отсутствие мужского воспитания может привести к избалованности ребенка, комплексам, проблемам. Вера еще молодая. Все у нее впереди – и муж, и ребенок. А если сейчас в срочном порядке ничего не предпринять – кому она нужна будет с хвостом. Эмма Владиславовна устало прикрыла глаза.

Оказавшись в своей комнате, Вера упала ничком на кровать. Швырнула на пол подушку. Забарабанила руками и ногами, как борец, молящий о пощаде. Вскочила. Погладила цветы на подоконнике. Герань от ее прикосновения заблагоухала так, будто невесть сколько ждала этой встречи. Точно! Надо открыть окно, впустить свежий воздух! Влетевший в комнату ветер тут же раскидал по комнате тетрадные листки, до того соседствовавшие с геранью. Ну и пусть! Пусть стерильность остается в маминой комнате. В такой комнате микроб умрет от тоски. Суровый спартанец убьется веником. И Вера его поймет. Она захохотала и замерла перед трюмо, словно на голову вылили ведро ледяной воды. Лохматое страшилище. Страшилище было толстым, красным. Выглядело растерянным. Вера приблизилась к зеркалу, чтобы прикоснуться своим носом к носу страшилища.

Что делать? Сколько ни оттягивай – придется что-то решать. Признаться матери – это выше сил. Может быть – завтра, после экзамена. Особенно, если получится сдать на отлично. Или через неделю. Будет время прийти в себя, собраться с мыслями. Тоже нормально, не критично. Но не сейчас. Точно не сегодня. Сегодня поезд ушел, разговор состоялся. Завтра действительно тяжелый день. Надо спрятать подальше комбинезончик, взять конспекты и сосредоточиться.

Вера умылась, прилегла, закрыла глаза. А потом-то как сказать, что сказать? «Мама, ты скоро станешь бабушкой». «У меня будет ребенок». «Помнишь, ты говорила про странный звонок. Так вот…». Как-то глупо все это после сегодняшнего прятания в кусты. Но все равно придется сказать.

Что будет ответом? Вера знала. Долгий взгляд. Гробовая тишина. Веское слово, сказанное тоном вечного директора.

У Веры заныли зубы. Она отдавала себе отчет, что боится человека, который должен быть самым близким, самым любимым, самым родным.

Она была практически уверена, что мама давно догадалась, заметила. И придумала эту ложь про странный звонок. Спросить прямо ей не позволяет что-то. Что? Вера пыталась, но не могла найти однозначный ответ. Наверное, страх потерять контроль над ситуацией. Страх, что Вера приняла решение самостоятельно, не посоветовавшись. Нет, пожалуй, другое. Боязнь интимных тем. Тем, связанных с мужчинами, любовью, близостью, деторождением. Почему?

При этом Эмма Владиславовна умела добиваться своего, не останавливаясь ни перед чем. Могла манипулировать людьми. Считала себя самой умной. Вера знала многие мамины уловки. Видела. Но, одно дело, когда они направлены на других. Да, это неприятно и стыдно, будто замешана сама. Испытать же такие уловки на себе оказалось неприятно вдвойне.

Вера любила маму. Вера гордилась мамой. Но Вера всегда хотела немного другую маму. Как у Светы, лучшей подруги. Света обнималась со своей мамой, тетей Надей, ходила с затейливо заплетенными косичками, заказывала к обеду паровые котлетки, гречневые блинчики, куриную лапшу.

Тетя Надя и Веру привечала: угощением, вниманием, добрым словом. «Какая же ты красавица, Верочка, – приговаривала она, расчесывая длинные Верины волосы, – вот вырастешь, парни штабелями к твоим ногам падать будут». Девчонки смеялись, потому что не понимали, что такое «штабелями» и почему падать будут.

Тетя Надя научила девчонок мыть пол так, чтобы мусор не скапливался в углах: "Закругляйте тряпку-то, закругляйте. Ничего не оставляйте. И воду чаще меняйте, нечего лениться". Научила разговаривать с растениями: "Ну что, геранька, пора душ принимать. Пахнешь божественно, это мы знаем. Давай-ка сухие цветочки оторвем, не бойся, мы аккуратно". Вера вырастила свою герань из отростка той самой гераньки. А разговаривать начала не только с цветами, но и со всеми окружающими предметами, которые нравились.

Каждый год в конце мая в ясный денек они втроем просили Светиного папу дядю Костю отвезти их за город, на "волшебную" поляну. Тетя Надя называла это событие "одуванчиковой охотой". Их задачей было – собрать тысячу цветков. Это совсем немного, если весело и хорошая погода. Тетя Надя, Света и Вера без устали рвали желтые соцветия, пробовали на язык горькое одуванчиковое «молочко», соревновались, у кого коричневей пальцы.

Завершалась вылазка на природу пикником. Светины родители расстилали на траве два покрывала. Одно было скатертью-самобранкой с бутербродами, отварной курицей, компотом. На другом рассаживались. В тесноте, да не в обиде. Тетя Надя водружала на голову каждому венок из одуванчиков. Девчонки сидели гордо, как принцессы. А дядя Костя в венке был очень смешной.

Через пару дней, когда цветки вымокали в воде и переставали горчить, тетя Надя варила варенье, добавляя в него лимон и вишневые листики. "У-у, вкусно! Как мед!", – неизменно восхищались девчонки, любуясь стекающими с ложки густоватыми струями, сохранившими цвет и аромат того солнечного дня. Банка варенья доставалась и Вере. Вера бережно несла ее домой и с гордостью ставила на стол: "Моих рук дело!". Эмма Владиславовна намазывала одуванчиковое варенье на булку и ела с аппетитом. Вера в такие минуты была счастлива.

Но такие минуты случались редко. Почти все время мама была на работе.

Вторым домом, а может быть, даже первым, для Эммы Владиславовны была школа. «Наша школа должна быть первая во всем», – это утверждение она усвоила еще тогда, когда здесь училась. Фотография Эммы Холодовой, отличницы, висела на Доске почета выпускников уже несколько десятилетий. Коротко стриженая худенькая девушка с широкой улыбкой. Староста класса. Председатель Совета дружины. Победитель городских олимпиад по русскому языку и литературе. Гордость школы. Веселушка. Любимица одноклассников.

Впоследствии – обладательница «красного» диплома пединститута, учительница, которая всегда учится, идет вперед. Ставит цели и работает, работает, чтобы их достичь и поставить новые. На Доске почета педагогов тоже появилась ее фотография. Тоже навсегда. На одной стене были обе Доски. Но человек, не знавший Эмму Холодову лично, ни за что не сопоставил бы два фото. Да, овал лица тот же. Нос не изменился. И стрижка похожа. Но губы учительницы строго поджаты. И даже это не главное. У Эммы-школьницы в глазах сверкают озорные огоньки. Глаза Эммы-педагога оценивают на нее смотрящего.

Cтав директором родной школы, все такой же передовой, теперь еще и инновационной, Эмма Владиславовна вынудила покинуть коллектив всех, кто не дотягивал до высокой планки. Первой жертвой нового директора стал физрук Леша, голубоглазый кудрявый парень, которого любили и ученики, и учителя. Физрук зимой и летом ходил в красных трениках с лампасами, рассказывал анекдоты про Штирлица и каждую перемену прикладывался к фляжке. Прощаясь с Лешей, пожилая завуч плакала навзрыд, прижимала его к необъятной груди и твердила: «Эта стерва Холодова всех сожрет, не подавится». Леша не особо горевал: в школах катастрофически не хватало учителей, и он быстро устроился на новое место работы, где так же быстро завоевал всеобщую любовь.

Несколько учителей перешли в другие школы. Оставшиеся повозмущались и с невиданным рвением погрузились в работу. На место Леши пришел Илья Андреевич. Девчонки перестали на физкультуре отсиживаться на лавочках, прикрываясь туманными намеками на женские дела. Мальчишки записались в секции. В тот же год школа завоевала кубки по всем дисциплинам городской спартакиады. Завуч получила министерскую грамоту и стала ярым сторонником нововведений директора. Предметники, выполняя требования руководителя, дружно повысили квалификацию. Успеваемость учеников тоже взлетела.

«Твоя мама строгая, но справедливая», – говорила Вере Светка, явно повторяя слова взрослых. Светка училась в этой самой инновационной школе, было отличницей и тоже «висела» на Доске почета.

Вера ходила в тридцать пятую школу: мама не хотела, чтобы знания дочери оценивались необъективно. Вере все равно было стыдно не выучить уроки: ее учителя ведь тоже знали Эмму Владиславовну Холодову – гордость городской системы образования. Поэтому Вера училась хорошо. Вставала полседьмого, собиралась, шла на троллейбусную остановку, чтобы втиснуться в переполненный троллейбус и ехать полгорода в полурасплющенном состоянии.

В девятом классе семья Светки переехала в Москву. На прощание Светка подарила подруге куклу Глашу – толстенькую, розовощекую, белокурую, с растопыренными руками, одетую в короткий голубой сарафан.

Вера посадила куклу на комод и стала теперь все свободное время проводить дома за чтением книг.

«Как закалялась сталь», «Педагогическая поэма», «Судьба человека» заменили ей подружек. «Любые трудности способен преодолеть человек с характером», – сделала вывод Вера из прочитанного. Но лично ей преодолевать что-нибудь без подружки стало лень.

Варенье быстро подъели. Варить новое одной было неинтересно. Глупо идти на поляну и в гордом одиночестве собирать тысячу соцветий. Никто не сплетет тебе венок. Можно и самой это сделать, а смысл? Раньше был дядя Костя, у которого от венка оттопыривались уши, и все смеялись, а он громче всех. Вот был бы у Веры папа. Но его нет, и никогда не было.

Со Светкой они переписывались. Регулярно, раз в две недели, Вера доставала из почтового ящика тугой конверт. Почерк у подруги выработался ровный, аккуратный. Читать было легко. Но немножко неприятно – у Светки все было настолько хорошо, что Вера начала завидовать. Старалась, не вникая, быстро пробежать взглядом строчки про новых, московских подруг. Светка присылала много фотографий (у них был свой фотоаппарат): «Мы на Черном море», «С папой на рыбалке», «Мамулин торт».

Вера рассказывала в ответах, как учится, вспоминала счастливые моменты их дружбы. Постепенно переписка сошла на нет. А Вера продолжала вспоминать одуванчиковую поляну, и на сердце становилось теплей.

Бывало тепло. Но никогда, никогда не позволяла Вера себе расслабиться при маме. После того случая, когда в первом классе в порыве чувств подошла она к Эмме Владиславовне сзади и обняла ее со всей силы. Вера навсегда запомнила боль, которую почувствовала, когда мама резко расцепила ее руки и скинула назад со словами: «Через полчаса педсовет. Как я теперь мятая пойду?».

Со временем Вера и сама отучилась внешне выражать чувства. А их проявления со стороны других мягко отвергала, вроде бы шутя: «Не люблю телячьи нежности». При этом она представляла себя разбойницей из «Снежной королевы» – сильной, уверенной, и в тоже время доброй, которая любит зверей и птиц, а те любят ее. Тогда у нее перед глазами всплывала сцена из мультика: «Телячьи нежности, телячьи нежности», – плачет маленькая разбойница, а над ней курлычут белые голуби.

Глава 4

Во всем виноваты птички

– Засранцы, мать твою!

Ни визга, ни скрипа, ни скрежета. Просто две правые ноги одновременно втопили в пол каждая свою педаль тормоза. Серебристая «реношка» с буквой «У» на крыше послушно встала. Три человека синхронно подались вперед, покуда позволили ремни безопасности, а потом так же дружно возвратились в прежнее положение. Приехали, называется.

– Тебе чего, японский городовой, жить надоело? – заорал инструктор на ученика так же, как только что орал в адрес голубей. Вообще-то Иван Иванович, старейшина автошколы, был мужиком спокойным. Его любимый девиз для большинства жизненных ситуаций состоял из одного только слова – «Насрать!». Но все, что было связано с его «ласточками» – считалось святым. «Рено» стал его десятой учебной машиной. Не автомобилем, нет, именно машиной, женского рода. Он ухаживал за ними, как за любимыми. Дышал на стекла и протирал, протирал, протирал, завидев пятнышко. Залезал под капот и молча, сосредоточенно осматривал, ощупывал внутренности. Сдувал пылинки с мягких сидений. Требовал от учеников сцепление отпускать плавно, на педали жать аккуратно, передачи переключать без рывков. А тут на тебе! Неужели его любимица пострадала?

Ученик молча откинул назад длинную прядь темных волос. А что отвечать? Он аккуратно вел машину, смотрел вперед на дорогу, стараясь не обращать внимание на поскрипывание «дворников». Неприятный звук издают они в этой машине. Как ножом по сердцу. Но без «дворников» сегодня не обойтись – мокрый снег идет с самого утра. Самая противная погода, которая может быть в начале марта.

Сорок километров в час, машин мало, до «пешеходника» далеко. Ничто не предвещает беды. И тут сверху летит неожиданная помеха, которая приземляется не куда-нибудь, а прямо на лобовое стекло. Привет от голубя. Ну, отвлекся, растерялся (понятно, что не голубь). Не справился с управлением. Хорошо, что ничего фатального не произошло. Никого не задавил, пассажиры тоже целехоньки. Ограждение дороги чуть помял. Что есть, то есть. А сам-то инструктор тоже хорош – не успел выровнять руль. Только и слышишь про «ласточку» на каждом занятии. А понадобилась «ласточке» помощь – сплоховал, не уберег. Так думал ученик, уже попрощавшийся с мечтой получить сегодня «права».

– Нет, главное – погода сегодня нелетная. А эти твари летают и летают, чтоб у них леталки отвалились. Скажи, чего им на деревьях не сидится, в гнездах своих? – обратился инструктор к ученику, заметно поостыв.

– Иван Иванович, голуби на деревьях гнезда не вьют, – ответил ученик. Его уже почти не трясло.

– Как так? – удивился инструктор. – Разве ж они не птицы?

– Их гнезда под крышами, на чердаках, – вразумил ученик учителя, а птенчики у них смешные такие, как птеродактили в миниатюре.

Иван Иванович задумался над загадками природы, а его ученик улыбнулся мечтательно.

Ученика звали Антон. Он совсем не горел желанием идти на курсы вождения почти в сорок лет, но надо знать маму Олю. Если она решила сделать из него стандартный вариант настоящего мужчины, альфа-самца – ее не переспоришь. Тем более ребенок для матери остается до старости ребенком – как-то так гласит народная мудрость. Антон очень любил маму и не хотел ее огорчать.

Что удивительно, поводов для огорчения не было – учеба в автошколе давалась ему легко. Антон уже на втором практическом занятии возил на заправку Ивана Ивановича с его "ласточкой". Боялся, да. Хоть глаза закрывай и руль отпускай. Казалось, что учебная машина занимает всю ширину дороги. Что пешеходы специально дожидаются появления его машины, чтобы дружно пойти пересекать проезжую часть. Что дорожники медлят с заделыванием ямок на асфальте, пока он не отучится. Что светофоры отключаются для более полного усвоения Антоном разницы между регулируемым и нерегулируемым перекрестком.

Боялся, но все равно ехал. Знал, что инструктор на страже. И слова матерного от Ивана Ивановича не слышал. Один раз только. Когда «змейку» на третьей скорости проехал. Просто очень старался передачу переключить поплавней и пропустил то положение, который Иван Иванович называл «к ляжке». Все равно ведь проехал, ни стоечки не сбил, только последняя покачнулась. Все шло гладко. До сегодняшнего дня. А все несдержанный голубь.

Пока ученик с десяток секунд прокручивал в голове, какими бы еще любопытными фактами из жизни птиц поделиться с инструктором, не заставила себя ждать и более серьезная проблема. Материализовалась она в виде большого черного внедорожника, возникшего в опасной близости быстро и неожиданно. Бум! От удара в зад «реношка» дернулась и чуть продвинулась вперед.

«Вашу мать! А-а-а!», – с удесятеренной энергией заорал инструктор и выскочил из машины. Убитый горем, он начал кружить вокруг своей «ласточки», перебегая от переднего правого крыла к заднему бамперу. Он горестно всплескивал руками, качал головой и причитал нецензурными словами.

В это время из салона «ласточки» выбрался еще один пассажир. Точнее, выбралась. Девушка-экзаменатор, метр с фуражкой, похожая на не по годам серьезного ребенка, который нарядился в полицейскую форму, молча осмотрела обе многострадальные машины и постучала в окно водительской кабины внедорожника. Ей не ответили.

Антон в это время рассматривал девушку из окна автомобиля. Он чувствовал тревогу и смятение. Причина казалась старинной – он не мог определиться с ее цветом кожи. В начале практической части экзамена, еще на площадке, ему показалось, что у экзаменаторши черные волосы и смуглая кожа. Сейчас же, по его наблюдению, волосы оставались прежними, а лицо стало белым. Способность менять окраску навела на мысли о хамелеонах. А все, что связано с царством животных, вызывало у Антона самый жгучий интерес. Сменила девушка цвет лица? Определенно. Как? Почему? В какой момент? Возможно, в физиологии есть какие-то механизмы, о которых он не знает. Вопросы, вопросы. Он сначала даже подумал, что девушка успела попудриться во время экзамена. Если так, то зачем? Эта загадка крутилась в голове и не давала покоя. А еще Антон почувствовал, что с утроенной силой начинают дрожать руки и ноги.

Пока в голове Антона шел витиеватый мыслительный процесс, незаметный окружающим, девушка продолжала стучать пальчиком в окно. Из внедорожника ответа так не было. Подбежал Иван Иванович. Тоже постучал. Кулаком.

– Чего молчит-то? Не знаешь, Равильевна? Помереть не должен, не так уж сильно «поцеловались». Может, башку разбил? – с тревогой спросил он экзаменаторшу. Та достала телефон: «Андрей, это я, Гузель. Что «что»? ДТП у меня. Записывай адрес. «Скорую» вызывай, не помешает. Нет, сплюнь, все живы. Железо. Давай быстрей, мне еще сегодня патрулировать».

На этих словах окно внедорожника стало медленно опускаться. Оттуда показалась толстая рука с поднятым вверх средним пальцем, смахивающим на сардельку.

– Не понял. Ах ты, урод! – инструктор ухватился за палец и дернул на себя с явным намерением его сломать. Палец не сдвинулся с места.

– Спокойно, Иван Иванович. Сейчас наши подъедут, разберемся, – отстранила его экзаменаторша Гузель.

Действительно, через пару минут одновременно прибыли ДПС и «скорая». Полицейский (видимо, тот самый Андрей, потому что дружески похлопал девушку по плечу, на что она ткнула его кулаком в живот) со своим напарником вывели из внедорожника водителя – пузатого лысого бугая. Тот не сопротивлялся, но палец показывать продолжал. Видать, заклинило. А еще крутил головой, причмокивал и тяжело вздыхал. И недоверчиво поглядывал на собственные ноги, которые перестали слушаться хозяина. То влево пойдут, то вправо свернут, то вообще вознамерятся вернуться.

Пока продолжалось освидетельствование, заполнялся протокол, в общем, шла положенная в таких случаях работа, инструктор суетился, курил и разговаривал по телефону.

– Вы в порядке? – Гузель села в машину и осторожно тронула Антона за плечо.

– Нет, то есть да, я в полном беспорядке, – устало ответил Антон, отметив, что к девушке вернулся прежний цвет лица. Антон задумался над этим фактом. Девушка смутилась под пристальным взглядом и поправила высоко задравшуюся форменную юбку.

– Как Вас зовут? – спросил Антон.

– Гузель Равильевна, – ответила девушка.

– Красивое имя.

– По-татарски "Гузель" как раз и значит "красивая".

– В самую точку, – подтвердил Антон, – наверное, это знак свыше.

– Что? – не поняла Гузель.

– Это, – указал Антон на лобовое стекло. – Все-таки ключевую роль в моей жизни играет природа. Мне привольней в лесу, в поле, а не на автотрассе. Я не способен починить проводку. У меня даже компьютер постоянно виснет. Брось, брат, технику, не твое это, не твое. Природа дает знак посредством птичек. Понимаете?

– Давайте так договоримся: Вы успокоитесь, и завтра в любое удобное для Вас время подойдете в РЭО. А сейчас Вас осмотрит медицинский работник.

– Куда? Простите, плохо разбираюсь в аббревиатурах.

– К нам, в регистрационно-экзаменационный отдел. Там и определимся с пересдачей. Завтра. К нам. В РЭО. Запомнили?

– Да. Я могу идти?

– Минутку. Я же говорю – Вас осмотрят.

Гузель подозвала фельдшера. Та начала спрашивать «как Вы себя чувствуете?», «ничего не беспокоит?», «головой не ударились?» и тому подобное. Измерила давление, предложила сделать укол. Сказала, что в уколе этом ничего страшного, что он просто поможет успокоиться Антон отказался, направился было к инструктору, но Иван Иванович махнул рукой – мол, иди отсюда с глаз долой, даже не приближайся.

Антон этому был только рад. Отойдя метров на двести от места ДТП, он перевел дух и огляделся по сторонам. Куда ни глянь – дорога. Нет, не то сейчас требует душа. От одного вида дорожного движения начало подташнивать. На сегодня, похоже, накатался. Все-таки водители – особый народ. Едут себе не думая, по телефону разговаривают, торопятся, обгоняют друг друга, поливают грязью все и всех. Да еще при этом умудряются переключать передачи и вовремя тормозить.

– Конечно, успевают, – рассудил Антон, – автоматизм приходит с опытом. Это ничего, что сегодня так вышло. Я нормально ехал. Это форс-мажор. Ничего, пересдам. Просто надо собраться и выполнить все команды экзаменатора. Все дело во внутреннем настрое. У меня получится. В следующий раз. Мы еще увидимся, прекрасная Гузель. Я приду в твой загадочный РЭО.

Успокоить себя получилось. Ну ее, эту дорогу. Антон свернул с Советской и пошел вниз, к реке. С каждым шагом становилось спокойней. Здесь тихо. Здесь хорошо. Здесь природа. Прости, провинциальный городок, что пришлось тебя покинуть. Ничего себе – почти двадцать лет прошло. А парк все такой же. И беседка – вон она, возвышается над дорогой (ну ее, эту дорогу). И река Волга. Сейчас она еще подо льдом. Но ждать большой воды осталось совсем недолго.

Интересно, лед еще прочный? Наверное, да – сантиметров двадцать-тридцать, не меньше. Весна еще только начинается. Антон вдохнул полной грудью. Как легко дышать! О! Знакомая с детства картина: рыбаки на Волге. Не надоедает же им сидеть часами в холоде. Издалека рыбаки видятся маленькими фигурками, темнеющими на огромном белом фоне. Дальше – высокий берег. Там продолжается город, разделенный широкой рекой. А тут спешить считается дурным тоном. Тут рыбаки сидят. Организованно сидят, кучками.

Эта картина в памяти с детства. Ее непременная деталь – одиночка, отбившийся от основной массы. Такой всегда есть. Вот он сидит, ближе к мосту. Самый умный, что ли?

К одинокой черной точке и направился Антон. Тропинка, что ведет под гору, неожиданно сменила градус уклона, и добрую половину пути пришлось преодолеть на пятой точке. Приземлиться получилось больно. По льду реки Антон ступал уже осторожно, хотя все самое страшное осталось позади.

– Богатый улов? – он постарался начать разговор как можно тише, чтобы не распугать рыбу. Усатый рыбак кивком указал на кучку ершиков на снегу:

– Коту хватит.

Черным кривым ногтем мужчина подцепил из мотыльницы красного червячка и неожиданно проворно насадил извивающуюся наживку на крючок.

Антон сунул нос в мотыльницу, где вяло копошилось еще десятка два бедолаг и продолжил беседу:

– У меня старший брат тоже рыбачит. А я не любитель.

– Рыбку-то есть вы все любители, – проворчал мужик. Поерзал, устраиваясь поудобней на шарманке, погрузил червячка в лунку и начал сосредоточенно мормышить. Пока ничего не происходило.

Антон присел рядом на корточки. Раз, два – рыбак вытянул очередного колючика и бросил его к небогатому улову.

– А раньше здесь водилась рыба размером больше человека, – улыбнулся Антон.

– Да брось заливать. Я тут тридцать лет рыбачу, – отмахнулся усач.

– Такое еще до нас было. В Девоне, – Антон взял самого маленького ершика, потрогал растопыренные плавники. Ай! – рыбешка полетела на лед, а Антон принялся сжимать указательный палец, выдавливая каплю крови.

– А кот не уколется, когда жевать начнет?

– Ничего с ним не случится. Райка варит, а потом самое острое ножницами отстригает. Райка – жена моя.

– Я понял.

– Жрет этот Проглот за милую душу. И рыбу, и мясо. Из наших тарелок подъедает. Главное: супа ему нальешь – харю отвернет. А украдет – все сожрет, не подавится. Недавно к зеленому горошку пристрастился. Недаром я его Проглотом прозвал, недаром. А еще, слышь? Еще и растаскивает рыбу по всей кухне, зараза шерстяная. Из-за него пол скользкий делается, кости на каждом шагу валяются. Как в пещере людоеда. А ты мне заливаешь тут – размером с человека.

– Поверьте мне как специалисту, не заливаю. Миллионы лет назад здесь, прямо где мы сейчас сидим, было море. Огромное, глубокое море. На его поверхности вздымались доисторические волны. Оно согревалось тем же солнцем, только более юным. Оно не было пустым. В нем кипела жизнь. В том числе в нем жили предки современных рыб, огромные. Те времена вообще отличаются крупными формами жизни. Это сейчас мы измельчали.

– Да мне, честно говоря, пофиг, что раньше было. Тебе, паря, поэмы надо писать. Складно излагаешь. А по мне так лучше дело делать, а не книжки листать. Ты не думай, я не всегда такую мелочь ловлю. По ночам хожу за налимами. Если в сугроб не сваливаюсь, даже приношу, бывает. Но жена их не ест. Говорит, они трупами питаются.

– А мы сами-то, чем питаемся? Тоже трупами. Это Вашу жену не смущает? Она колбаску, котлетки, курочку уважает?

– Ладно, парень. Ты мне мозг не компостируй. Моя Райка сама кого хочешь смутит. Она у меня знаешь какая – что вдоль, что поперек одного размера. Мы с тобой в ее халат оба залезем, еще и третьему места хватит. А ты говоришь: измельчали. Иногда так и скормил бы ее налимам, да она меня скорее изведет. Давай лучше по глоточку для сугреву.

Мужик вытащил из шарманки лоснящийся носок и жестом фокусника извлек из него бутылку водки.

– Видал? Непочатая еще. Как слеза.

Антон подумал, что сегодня ему просто необходимо вышибить клин клином:

– Давайте!

Рыбак отвинтил крышку и протянул бутылку Антону. Мысль о том, что кандидат наук пьет водку из горла, показалась Антону забавной. Он подмигнул усачу и отхлебнул солидный глоток. Жидкость обожгла слизистую, глаза заслезились.

– Запить! – протянул он мужику открытую ладонь.

– Запивона не держим. Как ты сказал? Хе-хе! Девона-запивона твоего. Держись, парень, не кашляй, сейчас закусон будет.

Рыбак разорвал пакет и положил в протянутую руку бутерброд с колбасой, облепленной хлебными крошками. После чего сам приложился к бутылке. Антон откусил полбутерброда, с наслаждением прожевал, проглотил. Полегчало.

– Пища богов! – ничуть не слукавил кандидат наук.

Передавая друг другу сугревающий эликсир, новые приятели несколько раз повторили процедуру. С каждым разом настроение Антона улучшалось. Он в подробностях описал рыбаку сегодняшнее приключение на сдаче экзамена. Слушатель выражал эмоции коротко, но емко.

Потом живительная влага закончилась. Пришедшее было ощущение тепла помаленьку стало исчезать. Антон поглубже спрятал шею в меховой воротник куртки.

– Что парень, замерз?

– Не жарко. Как это Вы целый день на льду сидите?

– Так ты бы еще в майке на реку вышел. Чай, не май месяц. Видал, у меня фуфаечка? Еще с советских времен. Я в ней работал, шпалы ложил. А в резиновики валенки вдеты. Хочу еще палатку купить, тогда хоть домой не ходи. Пускай Райка с Проглотом без меня поживут, поплачут.

– Клал.

– Не понял. Клал ты, что ли, на меня с прибором? Я тебя накормил, отогрел, а ты…

– Вы неправильно поняли. Нужно говорить не «ложил», а «клал».

– Ты того – не умничай, а лучше помоги материально.

– У меня деньги на карте.

– Какие еще деньги? Шучу я. Другая помощь требуется. На, помормышь чуток, а мне отлить надо.

Антон склонился над лункой, дергая леску вверх-вниз. Мужик скрылся в кустах на берегу. Антон еле дождался его возвращения: рыба не клевала, пальцы перестали слушаться и заныли. В придачу заболели уши, захлюпал нос.

Мужик вернулся, потирая руки, явно готовый продолжить рыбалку.

– Слушайте, а давайте меняться, – предложил Антон (его язык начал заплетаться), – я Вам куртку, она вообще-то теплая, настоящая, фирменная. Никогда в ней не мерз, не знаю, что сегодня случилось. А Вы мне фуфайку.

– Да бери, не жалко. Постираешь, будет как новая. У меня на балконе еще две висят.

Нечаянные собутыльники переоделись и обнялись, как будто встретились после долгой разлуки. Отошли каждый на шаг назад и снова кинулись в крепкие мужские объятия.

– Ну, я пошел домой. Пока! – на этих словах Антона покачнуло. Ему показалось, что мост поплыл куда-то в сторону. А отброшенный им ерш размножился. Стало два ерша. "Мистика какая-то" – протер глаза Антон. Опять один ерш.

– Смотрю, паря, что-то развезло тебя. Жена-то сковородкой не отоварит? – засмеялся усатый.

– Не женат и не собираюсь, – в другую сторону покачнулся собутыльник. Но слова произнес твердо.

– Один что ли, живешь? – уточнил мужик, вернув Антона в вертикальное положение.

– С родителями. Мама Оля и папа Сережа у меня хорошие. Брат есть еще старший, Кирилл. Только он отдельно живет.

– Эх, паря! Давно пора из гнезда вылетать. Из-под мамкиной юбки вылезать. Бери пример с брата. А то не дадут бабы жизни. Шапку надел? – мужик очень похоже изобразил рекламный ролик.

– Мама, наоборот, уверена, что воспитывает меня настоящим мужиком. Развивает, так сказать, брутальность. И в автошколу она меня отправила. А мне оно надо? Не люблю я эти машины. Мне и на метро неплохо.

– А что, пока я рыбачил, у нас метро построили? – усач засмеялся, довольный шуткой и тем, что вытащил очередную ощерившуюся добычу.

– Устал я что-то. Последний раз объясняю. Я в Москве живу и работаю. Вот. Думал, дома сдать проще будет. Говорят, родные стены помогают. А в Москве я боюсь ездить. Там столько машин! Дороги широкие, разметка, знаков куча. Там пока соображаешь, в какой ряд перестроиться, поворот проедешь. Эх, завалил, так завалил. Пойду домой каяться.

– Правильно, иди. А мамку люби, конечно, но не слушай. Мужик – не мужик… Если машины нет, не мужик, что ли? У меня нет, а я мужик. Мужик, паря, в делах познается. Вот с меня пример бери. Моя сказала – сегодня у тебя выходной, будем шкаф на кухне вешать. А вот фиг ей! На работе все дни корячишься, а тут еще и в выходной покоя нет. Пусть сама вешает. Приду – футбол буду смотреть. Что хочу – то и делаю. Моя жизнь.

Пропитанная рабочим запахом фуфайка согрела Антона сверху, но холод так просто сдаваться не собирался и перебрался к ногам, забрался в ботинки. Почувствовав, что пальцы ног перестают слушаться, не хотят даже шевелиться, Антон с надеждой посмотрел на вдетые в резиновики валенки. Усатый рыбак, видимо, умел читать мысли:

– Иди-ка домой, паря. Мамка, поди, заждалась.

Воодушевленный, Антон снова вышел на Советскую – главную улицу родного города. Он как будто парил над землей, став на голову выше прохожих. Он не замечал грязи и снега. Он согрелся. Со стороны могло показаться, что древнегреческий бог спустился с Олимпа, чтобы легким шагом пройти по замызганной грешной земле.

Спустился и шел, обтекаемый пестрой толпой. И вдруг замер. Он увидел женщину, поразившую до глубины души. Слегка понуро и отрешенно, она двигалась навстречу. Он мог поклясться, что знает эти очертания фигуры, этот легкий румянец, эти вьющиеся волосы аппетитного карамельного оттенка. Черты лица, глаза – родные и любимые. Но (он был в этом уверен), он видел эту женщину впервые. Хм… Может быть, провал в памяти? Временная амнезия? Каким зельем ты согревал нас, усатый рыбак? Остановись, время – она идет ко мне!

Знакомая незнакомка прошла мимо и стала удаляться. Он не знал, кто она. Это необходимо было выяснить. Иначе бы он не смог жить.

Антон выскочил на проезжую часть и преградил дорогу первой попавшейся легковушке.

– Умоляю! Спасайте заблудшую душу! Я заплачу, сколько скажете! Надо проследить во-он за той девушкой!

– А ну вали отсюда, маньяк хренов! – выскочил водитель, держа наготове монтировку.

Антон отскочил, как сайгак. Ему ничего не оставалось, как ретироваться и направиться, наконец, домой. Нет, не в Москву, а к родителям, которые бережно хранили его комнату и всегда были рады приезду ненаглядного сыночка. Но как же знакомая незнакомка? Он ее все равно найдет! Найдет, чтобы больше не терять! Будет ходить раз за разом по этой улице. Будет лазать вечерами в социальных сетях. Где-нибудь да мелькнет чудное создание, взволновавшее взор и сердце. Ау! Где ты? Вернись! Найдись!

Подходя к дому, Антон шел все медленней. Не то, чтобы плохо слушались ноги (но совсем этот факт отрицать нельзя), он просто наслаждался атмосферой родных мест. Он жил в непосредственной близости от самого сердца города – площади, в костромском народе любовно именуемой «сковородка». «Время – ткань, из которого состоит жизнь», – как бы намекает сковородка всякому проходящему.

На площади живет бронзовая собачка Бобка, которая в царские времена помогала местным пожарным, а сейчас собирает денюжку на поддержку своих четвероногих собратьев.

Антон присел собачке на спину, погладил помощницу пожарных по холодной металлической шерстке. Теперь непременно наступит счастье. Приметы не врут. Для верности друг животных вытащил из-под фуфайки шарф, повязал его Бобке на шею, прослезился. Обнял, как старого друга: «Одна ты меня понимаешь, Боба!».

Все-таки хорошо, что родители не променяли старинный дом на новостройку. Хорошо, что остались старые скамейки, песочница, сарайки и гаражи. А вот и корявое дерево, на котором приходилось прятаться от мальчишек, чтобы не играть в футбол. И от мамы, чтобы не есть омлет. Раскидистый вяз, на обратной стороне листочков которого всегда жили маленькие насекомые. Пятилетний Антон обнаружил этот факт случайно, намеренно расковыряв один из коричневых бугорков – на листике их было без счета. Бугорок оказался жучком. От удивления мальчик отпрянул назад и стукнулся головой о ствол. Вот это да! Как здорово! Столько жучков! Антон сбегал за увеличительным стеклом, тайком, чтобы никто не увязался, забрался на толстый сук и стал рассматривать это чудо. Блестящая спинка, лапки-волосинки. Антон набрал целую горсть жучков и принес домой. Мама тогда очень смешно визжала, а папа сказал, что надо спасать дерево. Дерево потом опрыскали какой-то гадостью. Антон собрал много мертвых жучков и закопал в ямку. Но всех собрать не получилось. Очень много было мертвых жучков. Страшно много. Когда мальчик на них смотрел, пальцы его сами собой растерли в кашицу листочек вяза. Пальцы потом долго пахли горечью.

Вот он, тот самый сук. Интересно, выдержит ли он человека сейчас? Антон взялся рукой за ствол, поставил ногу на выступ на стволе. Нога соскользнула. Попробуем другой вариант. Антон ухватился за сук, подтянулся, оперся о ствол ногами.

– И кто тут у нас хулиганит?

От неожиданного возгласа за спиной Антон расцепил руки и приземлился на пошатнувшиеся ноги.

– Здравствуйте, теть Галь! Как Вы меня напугали!

Антон обнял старую знакомую, прижался щекой к доброму морщинистому лицу.

– Антошенька! Мальчик! Сколько лет, сколько зим! Надолго приехал? – тетя Галя смахнула слезинку.

– Завтра уезжать хотел. А теперь и не знаю, новые обстоятельства появились, – мечтательно произнес Антон.

– Не девчонку ли завел?

– Пока не знаю, теть Галь. Думаю.

– Ну, думай, думай. А то заходи в гости. Чайком с малиновым вареньем напою. Как раньше. И рассольчик найдется, – засмеялась соседка.

– Спасибо, теть Галь, обязательно! А вот про рассольчик не понял.

– Утром поймешь, Антошенька, обязательно поймешь.

Лестница подъезда никак не поддавалась. Ступени ускользали в сторону. После каждого пролета приходилось останавливаться, чтобы выровнять дыхание. Зато есть время осмотреться. «Антон – зануда», – гласила нацарапанная на побелке надпись. Похоже, ремонт так никогда и не сделают.

Поднявшись на третий этаж, Антон долго ковырялся ключом в дверной скважине. Замок не поддавался. Оказалось, Антон перепутал ключи и вставлял московский. Да, точно – нужный, костромской, рядом, на этом же колечке.

Неожиданно двери распахнулись без его вмешательства. Он очутился в прихожей. В лежачем положении. Лицом в пол. Опираясь на руки, попытался поднять голову, как это делают трехмесячные малыши. Получилось.

– О, мамуля. А это я пришел. Какая ты красивая! Как Снежная королева в этом платье. Ничего, папа тебя расколдует. Нет, там кого-то другого расколдовывали. О! Вспомнил! Кая! Его девочка спасала. Что-то я запутался.

– Сергей! Сергей Сергеевич! Где ты? Иди сюда! Похоже, мы никуда не идем! – закричала мама. В прихожую вышел папа. Он оценивающе посмотрел на сына и расхохотался.

– Ты без нас, что ли, права обмыл? Или перед экзаменом принял для храбрости? Вроде нельзя за руль в таком виде или я что-то пропустил? Не переживай, родная, сейчас все решим.

Сергей Сергеевич обнял супругу Ольгу Александровну, с которой прожил душа в душу без малого сорок лет.

Антон любовался родителями из положения лежа. Мама и папа прекрасно дополняют друг друга. Он – крепкий, чуть полноватый, румяный – мужчина в самом расцвете сил. Только волосы подводят: на затылке их почти не осталось, и Сергей Сергеевич от этого тайно огорчается. Она – высокая, темноволосая, с профилем, который называют "греческим". Для своего возраста вполне стройная. Все потому, что помешана на правильном питании и пилатесе.

– Вы что, уходите? Куда же вы собрались без сына, родители? – устраиваясь поудобней на коврике, допытывался Антон. Ему удалось сесть по-турецки. Теперь он допрашивал родителей с величественностью султана.

– Вообще-то мы собрались все вместе идти отмечать твою сдачу, – сказал Сергей Сергеевич.

– Столик заказали в нашем любимом ресторане, – добавила Ольга Александровна.

– А я вас сейчас огорчу. А я не сдал. Вот такой я бестолковый. Боится меня техника, к себе не подпускает. Буду ходить пешком, тем самым сохраню хорошее телсжение…те-ло-сле-жение…короче, фигуру.

Мама и папа переглянулись. Ольга Александровна присела на корточки перед сыном.

– Это еще что за самобичевание? Как не сдал? Почему?

– Из-за птиц.

– Так, Хичкок, – вмешался Сергей Сергеевич, – от тебя сейчас внятного объяснения не дождешься. Оля, ресторан никто не отменял. Устроим себе романтический ужин. Шампанское, рыбка, фрукты – все, как мы любим. А его, – он указал на Антона, – я сейчас уложу спать.

Папа не без труда помог сыну подняться, повел в комнату.

– Пап, я тебе потом про рыбку расскажу. Как я сегодня рыбку ловил. Но это потом. Самое главное – оказывается, есть на свете одна женщина…– Антон замедлил шаг.

– Сынок, открою тебе тайну: не одна, – отец отцепил его руку от дверного косяка. Подошла мама.

– Тссс…, – Антон приложил палец к губам. Отец кивнул понимающе.

– Пойдем-ка баиньки, – Ольга Александровна взяла сына под ручку, – да сними ты уже этот ватник! Где ты его взял? Ему на свалке место!

– Прошу не оскорблять мою фуфайку! – Антон бережно свернул одеяние, прижал к груди и только после этого запихал под кровать.

– И не надо мне говорить «баиньки», – успел сказать он перед тем, как заснуть.

Глава 5

От палочника до птеродактиля

Не любил Антон слово «баиньки». С первого класса не любил. На то была веская причина. В начале учебного года к ним в класс пришла заведующая станцией юных натуралистов. Звали ее Елена Алексеевна. Она была большая, как шкаф, который стоял в углу школьного кабинета. Елена Алексеевна пригласила всех желающих стать добрыми друзьями животных. Ухаживать за братьями нашими меньшими – так она и сказала. Кормить, держать в чистоте, даже дрессировать.

Антон записался в кружок самым первым. Больше всего ему хотелось дрессировать. Он представлял, как стоит на арене, поднимает руку вверх, и послушные слоны встают на задние лапы. А у него костюм красный, блестящий, на голове синий платок, замотанный, как у индуса в книге про змей. За хорошо выполненное задание он протягивает слону яблоко. Слон высоко поднимает хобот, разевает рот. Потом жует угощение и смотрит на дрессировщика маленькими умными глазами. А зрители встают с мест, аплодируют, бросают на манеж цветы.

Антон ни разу не прогуливал и на занятия приходил раньше всех. Особенно ему понравилось ухаживать за палочниками. «Отряд привиденьевых», – важно повторял Антон слова Елены Алексеевны. «В дикой природе обитают в тропиках и субтропиках. В нашей стране на Дальнем Востоке, в горах Кавказа и в Средней Азии тоже живет палочник – уссурийский» – рассказывал он одноклассникам на природоведении.

Но палочники со станции юннатов были не нашими, а заморскими. Их привез из Вьетнама путешественник, который жил неподалеку от станции. Целый месяц он пугал ими друзей, а потом собрался в Китай к монахам и подарил палочников юннатам.

Антон любил наблюдать, как в стеклянной банке покоились на листочках сухие прутики. Десять светло-коричневых прутиков. Смотришь на них внимательно – и ничего. А потом – глазам не веришь: прутик-то пошел! Другой прутик – лапку поднял, как будто здоровается. Еще интересней было вместе с девчонками наблюдать. Все девчонки визжали, как сумасшедшие. Только дернется сухая лапка – чуть в обморок не падают. Весело.

Антон как главный «палочниковед», как его так прозвала Елена Алексеевна, кормил любимцев свежими листочками. Обдирал по дороге пожелтевшие кусты и иногда – мамины цветы с подоконника. Палочники кушали много, но не толстели. «Везет же некоторым» – вздыхала по этому поводу заведующая. В заботах о палочниках проходили день за днем. Других обитателей станции юннатов Антон, конечно, тоже кормил: черепах, морских свинок. Даже попугайчика Попку, который вместо "спасибо" наклонял голову и обзывался: "дурррак".

Сентябрь, октябрь и почти весь ноябрь Антон жил встречами с палочниками. А незадолго до наступления зимы случилось страшное. Двадцать первого ноября Антон прибежал на станцию юннатов с порцией свежих листьев герани (у цветка новые вырастут, он его хорошо полил). Поздоровался с Еленой Алексеевной, погладил по голове черепаху Тортиллу, показал язык Попке и свернул в комнату палочников. А там – пустой стол. Нет никакой стеклянной банки. Елена Алексеевна взяла Антона за руку.

– Топят плохо, – произнесла заведующая, – чувствуешь, какая холодища? Вот палочники и замерзли. Утром прихожу – а они на дне валяются. Насекомые южные, им наш климат не подходит. Но ты не расстраивайся, Антошенька. Иди, Попке зернышек покроши.

Антон побрел к Попке. «Дуррак», – отчетливо произнес попугай, и на глаза мальчика навернулись слезы. Слезы так и не высохли до самого дома. Одни упадут, им на смену новые набегают. Дома Антон уткнулся в мамино плечо и рассказал о судьбе бедных палочников.

– Печальная история. Но ты не расстраивайся, сынок. Пойдем баиньки, – сказала тогда мама, – утро вечера мудренее.

Ночью Антону показалось, что на краю его одеяла сидят покрытые инеем палочники, которые обхватили самих себя худенькими сухими лапками и дрожат. Он начал кричать: «Холодно! Холодно! Они… они…». Мама Оля проснулась, резким толчком распахнула двери в детскую комнату, включила свет и увидела раскрасневшегося Антошу. Сын сидел на кровати и осторожно касался пододеяльника: «Они замерзают». Старший, Кирилл, тоже проснулся: «Мам, чего это он?». Мама поставила сыну градусник. Уже через четыре минуты серая полоска переползла за красную черту. Так и есть, тридцать восемь и девять. «Скорая» приехала через десять минут. После двух уколов Антон заснул. «Хоть бы я от него заразился!» – громко взмолился Кирилл и тоже лег спать. А Ольга Александровна и Сергей Сергеевич пошли пить чай с печеньками. Так и сидели на кухне: она – в ночной сорочке, со спутанными черными волосами и он – в майке и трусах «семейниках».

На другой день врач поставил Антону диагноз «ОРЗ». Странное какое-то получилось ОРЗ: ни насморка, ни кашля, одна слабость. Мальчик неделю пролежал, не находя в себе сил даже подняться с постели. Да – именно в это время он возненавидел слово «баиньки».

Ольга Александровна очень любила сына, но сейчас сделала вывод, что слишком его изнежила. С нового учебного года она решила пойти другим путем и записала Антошу на хоккей. Новоявленному хоккеисту купили коньки, клюшку, форму. Экипировка обошлась в кругленькую сумму. Но мама была тверда в плане воспитания. Папа ее поддержал, как обычно. Вечер перед первой тренировкой прошел весело. Антон примерял форму. Пришлось поломать голову, куда прицепить «ракушку». Когда поняли, до слез смеялись всей семьей. Но Сергей Сергеевич сказал, что смешного тут ничего нет. И объяснил, что будет, если шайба на полной скорости попадет между ног. Кирилл и Антон, не сговариваясь, прикрыли руками причинные места. К загадочной детали все прониклись уважением. Потом непременно уточняли, не забыл ли ее Антон на тренировку.

На коньках Антон кататься умел. Так, как умеет большинство посетителей катка. Двигался вперед, мог даже перебирать ногами, переступал. Но для хоккея этого было мало.

– Восемь лет тебе, пацан. Это нормально, еще не старый. Овечкин тоже в таком возрасте в хоккей пришел, – приободрил новенького тренер. – Ты делай все, что я говорю. А там, глядишь, в «Локомотив» пригласят. Потом сборная, НХЛ…– стоящие кружком мальчишки засмеялись.

Оказалось, что от пацанов, которые пришли на три года раньше, Антон здорово отстает. В то время как они гонялись за шайбой, ему пришлось выполнять упражнения. Он учился разгоняться, двигаться спиной вперед, отталкиваясь от бортика, вести шайбу и многое-многое другое. Учился в одиночестве.

Но все равно ему нравилось. Особенно – приветствие перед началом тренировки. Мальчишки вставали в круг, брались за руки, кричали «мы – команда» и капитан с силой разбивал сцепленные ладошки.

Однако уже через пару месяцев Антон устал. Устал после уроков ходить на ледовую арену, устал таскать тяжелую сумку, устал от упражнений. Устал вместе с другими опоздавшими кувыркаться на льду в полной экипировке (такой урок преподавал им тренер – чтоб неповадно было опаздывать).

Опаздывал хоккеист Антоша постоянно. Конечно, если бы мама или папа могли провожать, тогда другое дело. Но они в это время были на работе. А один Антоша – то остановится покрошить хлеб голубям, то засмотрится на собак, которые бегают целой толпой и гавкают на прохожих. Страха перед собаками не было. Антон проводил эксперимент: поочередно подносил к собачьим носам кулак. Собаки кулак обнюхивали, хозяина кулака не трогали. Виляли хвостами и бежали дальше по своим собачьим делам. Один раз кудрявая серая собачка после такого эксперимента даже задрала лапку над его ботинком. Проявила странную реакцию. В тот день пришлось вернуться домой, потому что от ботинка пахло, и идти в нем на тренировку было стыдно.

Непристойная собачья выходка положила начало череде знаменательных событий. Можно назвать их громче – судьбоносными.

Это такое время, когда путник подходит к развилке. Подходит маленький путник Антон к сказочному камню, а там написаны возможные жизненные варианты. На тренировку пойдешь – в НХЛ попадешь. За хлебом пойдешь – под прилавком рублик найдешь. К мальчишкам пойдешь – леща огребешь. И так далее.

Как правило, предстает перед путником камень в самый неожиданный момент. Вроде, идет все по плану, по накатанной колее. Хорошо ли, плохо ли, идет себе и идет. А потом – бац! Начинается новая жизнь. Понятно, что судьба тут не при чем. Человек сам выбирает, как поступить. Человек сам меняет курс. И даже маленький выбор может стать определяющим: новые горизонты открыть или, наоборот, отобрать то, что имеешь.

В один из таких судьбоносных дней Антон спешил на тренировку. Попади он на тренировку, может и стал бы хоккеистом. Но он вертел головой и увидел на стенде прямо у ледовой арены афишу. Обычную афишу, которые пачками расклеивают по городу, захламляя стены и столбы. «Юрский период в твоем городе», – было написано крупными буквами. И дальше: «Музей природы. Только 18 и 19 ноября. С 9.00 до 19.00». На картинке под деревьями, упирающимися в облака, бродили динозавры. Слева шел высокий: с ногами, похожими на горы, толстым пузом, длинной шеей и крохотной головкой. Он подкреплялся – из маленького рта торчал большой пучок веток. Справа на длинношеего верзилу огрызался злой клыкастый страшила, у того ноги были нарисованы короткие, но мускулистые. У страшилы был не рот – пасть, из уголка которой капала слюна. Он смотрел на длинного так, будто хотел проглотить его целиком вместе с пучком зелени.

Антон застыл и стоял перед афишей ровно двадцать минут. Он не мог поверить в счастье. Улыбался, оборачивался на прохожих, мысленно спрашивал: «Куда же вы? Куда вы идете? Смотрите – в наш город приедут динозавры».

Тут-то и появилась у Антона дерзкая идея: когда приедут динозавры, пойти в музей, спрятаться в туалете, а потом, когда музей закроют, забраться на спину длинношеему и покататься. Если получится отпереть дверь: было бы здорово вывести динозавра на улицу, дойти до дома, заглянуть в свое окно на третьем этаже. Он представлял, как завизжит мама, удивится папа и позавидует Кирилл.

Тренировка отступила на задний план. Если честно, Антон вообще про нее забыл. Он побежал домой, прокручивая в голове несчетное количество раз: «Восемнадцатого, восемнадцатого…».

– Восемнадцатого в девять! В музее природы! Выставка динозавров! – с порога закричал Антон. Он задыхался, он вспотел, его переполняла радость.

– Восемнадцатого ты уезжаешь на соревнования во Владимир, – спокойно ответила Ольга Александровна. И это не обсуждается. А сейчас – марш ужинать! Бегаешь голодным, скоро мышечной массе не из чего расти будет.

– Ну мам! – Антон подумал, что мама его не поняла. – К нам настоящие динозавры приезжают!

– Антоша, нельзя пропускать свои первые соревнования. Хватить уже сидеть на скамейке запасных. Я говорила с тренером. Поверь мне, на этот раз у тебя есть прекрасный шанс выйти на лед, – ответила Ольга Александровна, довязывая Антону красно-зеленый шарф.

Антон знал, что уговаривать маму бесполезно. К папе обращаться не стал – все равно поддержит маму.

Семнадцатого вечером Антон отпросился погулять. Взял с собой коньки. Та-а-ак… Куда же их положить? Запихал в подъезде за сундук тети Гали. Нет. Вдруг она выйдет за картошкой и найдет? Положил в угол в подвале. Тоже плохо: вода на полу, коньки могут испортиться. Придумал! Есть же норка под вязом! Антон спрятал коньки под «свое» дерево, норку припорошил снежком. В темноте вроде никто не заметил.

Утром после завтрака папа Сережа поехал провожать сына на соревнования. Он заранее предупредил коллег на работе, дал задание подчиненным с тем, чтобы задержаться и на машине довезти Антона до ледовой арены. Когда стали загружать приготовленные с вечера сумки, обнаружилась пропажа коньков. Как так?

– Они точно были, я сама видела, – клялась мама Оля.

Семья мобилизовалась на поиски. Смотрели на балконе и в ванной, под диванами и кроватями, переворошили содержимое шкафов, в укрывании заподозрили чуть ли не сахарницу. Коньки как сквозь землю провалились. Единственным результатом поисков стало всеобщее опоздание на работу и в школу. Но папа не терял надежды – неужели на ледовой арене не найдется запасных коньков, да хоть бы прокатных? Он давил на газ, но увы. Когда приехали к месту сбора, команда уже уехала. Папа расстроился. Антону покраснел и смотрел под ноги.

Под вечер, к приходу родителей с работы Антон коньки перенес домой. После ужина торжественно протянул их маме: «Вот, нашел. Не знаю, как мы их на балконе не заметили?». Родители переглянулись. Сергей Сергеевич повел сына «на динозавров». Девятнадцатого ноября, в последний день. Ольга Александровна сопровождать их отказалась. Кирилл тоже не пошел.

Больше Антона не заставляли ходить на хоккей. Экипировку продали. А мальчику иногда хотелось снова выйти на лед. Он представлял, как забросит победную шайбу в финале соревнований, к нему подбежит команда, все начнут стучать по льду клюшками, хлопать по плечу. Он сорвет шлем, кинет его на лед, поднимет вверх руки и гордо проедет круг почета. А потом будет фотографироваться, и давать интервью. После таких мыслей он не хотел ни с кем разговаривать.

Выставка «Юрский период в твоем городе» оказалась дурацкой. "Зря только папу вытащил" – думал Антон. Не было на ней никаких живых динозавров. Стояли поцарапанные пластмассовые фигуры и ненастоящие деревья. Хищник-тираннозавр смотрел на посетителей разбитым стеклянным глазом, как будто плакал. Глядя на него, тоже хотелось плакать. Высокий, который жевал зелень, был за голову привязан к палке, торчащей из потолка. Никто не замечал, а Антон сразу заметил. Еще один, шипастый, видимо, был заводной. Он рычал, как медведь и переминался с ноги на ногу. Соседка тетя Галя, когда кто-нибудь так переминался, говорила: «Топчется, как тетерев на току». Лучше было бы на тетерева посмотреть. Антон делал вид, что ему интересно, по дороге домой улыбался и оживленно рассказывал папе, что он узнал о динозаврах. Не хотелось расстраивать папу. Тот и так из-за соревнований переживал.

Вечером мальчик долго думал над рассказом экскурсовода и заподозрил, что эта женщина что-то недоговаривала. Почему они вымерли? Сильные, большие звери. Сожрать их всех никто не мог. Что, из-за одного метеорита вымерли? Из-за похолодания. На всей земле? Странно. А что, если несколько динозавров спрятались, и теперь их дети живут в каком-нибудь тайном уголке? Тот длинный с картинки такой добрый, никто из зверей не стал бы его обижать. Неужели он себе на всей планете не мог найти листьев для еды? Пошел бы на юг, в джунгли, например.

У Антона появилась мечта – найти динозавров. Сделать так, чтобы они его не боялись, а потом стать им другом. Гладить по голове, щекотать за ушами, кормить с руки. Приручить. Следующий шаг – познакомить динозавров с людьми. Пусть живут вместе с нами. Чем больше животных на Земле, тем лучше. На Земле пищи всем хватит. Места, где жить, тоже достаточно. Просто надо, чтобы никто никого не убивал, никто никому не мешал. Наоборот, надо помогать друг другу выжить.

Настольной книгой Антона стала «Планета динозавров». К старшим классам он уже выучил научные названия тридцати полюбившихся видов. Для него не было вопроса, куда поступать после школы. Только на палеонтологию и только в лучший вуз страны.

Глава 6

Чужие тайны

«Утро добрым не бывает», – поняла Вера справедливость популярного изречения, едва взглянув на себя в зеркало. Что, свет мой зеркальце, дар речи потеряло?

Ну и физиономия. Глаза красные, подглазины синие, вдобавок опухшие. Впору в фильмах про зомби сниматься без грима. А прыщики-то откуда, вчера ведь не было? О нет! Конфеты! Полкоробки. Вот тебе и красавица. Точно не про тебя вчерашний новоиспеченный дедушка говорил.

Нужно срочно привести себя в порядок. Лень, конечно. Сейчас бы поваляться в постели с книжкой. Что-нибудь легкое подойдет, вроде современного детективчика. Но не получится. День сегодня не простой: суматошный, предпраздничный. Это значит – придется делать лишние телодвижения. Радует только, что рабочий день сокращенный. И одно название, что рабочий. Сначала, как показывает практика, в предпраздничный день происходит ИБД (имитация бурной деятельности), потом торжественное собрание, завершающий этап – пьянка-гулянка.

Как бы ни хотелось остаться от всего этого в стороне, участвовать придется. Придется изображать приподнятое настроение и не выделяться из общей массы. Весь день улыбаться, поздравлять и принимать поздравления.

Еще придется надеть что-нибудь понарядней. Вроде рабочее, но в то же время праздничное.

Если с собственной персоной пока ничего не понятно, то в выборе большинства коллег Вера не сомневалась. Это будет как обычно. Трикотажное платье. До колен. Рукав – три четверти. Цвет – все оттенки темного. Без изысков. Пикантная деталь (ха-ха!): платье обтянет попу, выставит на всеобщее обозрение складки жира на боках, бугорки под и над бюстгальтером. И бусы, без бус не праздник.

Злая ты, Вера. В платьях, которые в наших магазинах висят, ты точно так же смотреться будешь. Еще смешней многих коллег.

Начальница точно придет в костюме, под него обязательно наденет белую блузку с бантом. И на голове что-нибудь соорудит, наверное, уже в парикмахерской сидит.