Мои потрясения и переживания постепенно сошли на нет, и смерть Сталина стала занимать меня только как предстоящее зрелищное мероприятие – в день похорон должен был состояться траурный митинг. В книжках про революцию я читала о маёвках, собраниях, тайных сходках, массовых шествиях, всё это было как бы на другой планете. И вдруг тут у нас, в Топчихе, будет настоящий митинг, пусть хоть и траурный. Ну как не пойти?!
Собрание проходило на площади перед зданием райкома партии. Через дорогу находился железнодорожный вокзал. Время года было какое-то не совсем определённое – уже не зима, но ещё не весна. На моей памяти так много людей в одном месте ещё никогда не собиралось. Вот пришли. Одежда у собравшихся мужчин и женщин (женщин было большинство) не отличалась разнообразием – стёганые фуфайки, потёртые, поношенные, потерявшие от времени цвет и форму. Кто в пимах[4] с пузырчатыми, кустарно изготовленными галошами, кто в кирзовых сапогах. На головах у мужчин выгоревшие, выветренные суконные шапки-ушанки бог весть с какой опушкой. Головы женщин покрыты линялыми клетчатыми полушалками, поношенными шалями. Все одинаково одеты, все друг на друга похожи. Задубленные солнцем, ветром и морозом коричневые лица. Даже морщины были у всех одинаковые. Люди стояли, понурив головы, без разговоров, без эмоций. Серая одноликая толпа. На сучковатых оструганных палочках – лики Сталина, наклеенные на кусок картона варёной картошкой или всё тем же силикатным клеем, в чёрной окантовке и без печальной каймы. Из газет, книг, журналов вырезали фотографии дорогого вождя – недостатка в них не было, все в чёрно-белом исполнении – серые, грустные. (Цветных тогда вообще не печатали.) Безыскусность, однообразие в оформлении ещё более навевали печаль. Никто ведь не готовился к этому скорбному событию заранее, было сказано сделать – сделали, кто как смог. Высокая трибуна, наскоро сколоченная из грубых, вручную свеженапиленных толстых шершавых досок – другого материала не было, – как-то неприлично ярко и дерзко выделялась непорочной свежестью и белизной на фоне блёклой людской массы. На подмостках стояла небольшая группа респектабельно одетых людей. На них были драповые пальто или полупальто, бушлаты, чёсанки с галошами, бурки из белого фетра, цигейковые шапки. Перед поникшей аудиторией они стояли с царственным достоинством, по очереди говорили речи, клялись от имени всего советского народа продолжать дело Ленина-Сталина. Участники траурного митинга стояли молча, тихо. Было тут много школьников, маленьких детей, они тоже стояли спокойно, понимая важность происходящего. Надо сказать, деревенские дети всегда были хорошо воспитаны, понятливы, послушны, в присутствии взрослых никогда не позволяли себе каких-либо шалостей. Все напряжённо ждали главного момента: паровозы остановившихся на станции поездов должны были гудеть пять минут. Фабрик и заводов в Топчихе не было, была только мельница. Разница с Москвой во времени – четыре часа. В положенное время паровозные гудки протяжным воем надрывно, угрожающе разорвали тишину. Ощущение обвала, катастрофы, надвигающейся беды обрушилось на головы застывших в онемении людей с прискорбным выражением обречённости на угрюмых лицах. Неуютно, сиротливо. Чувство неотвратимой вселенской трагедии усугублялось погодой – на небе свинцовая хмарь, вокруг испитый, печально пепельный снег с чёрными прогалинами – траурными отметинами. Со свирепым свистом стонал в разных тональностях порывистый ветер. Мрачно, жутко, как в преисподней. День был гнетуще тяжёлый, неистовые звуки сирен раздирали душу. Сердце сжималось от щемящего ощущения надвигающейся гибели, казалось, что сию минуту земная твердь разверзнется и наступит конец света. Но вот звуки умолкли. Серое, мутное пятно толпы, измученной, изнурённой надрывным, беспощадным, грозящим ввергнуть всех в адову бездну неземным воем, стало беззвучно, медленно расплываться.
Некоторое время ещё приходили газеты с постпохоронными статьями, фотографиями великого вождя. Потом по радио объявили, в газетах напечатали, что «Дело врачей» прекращено. Народное творчество откликнулось на одно из событий частушкой:
Наш товарищ Берия
вышел из доверия!
Ты, товарищ Маленков,
напинай ему пинков!
Я спела частушку бабушке. Она оценила этот «шедевр» народного творчества критически:
– Если он вышел из доверия, то какой же он товарищ – он, значит, предатель, враг народа.