Женщина открыла глаза и увидела побеленный потолок. С него свисала шарообразная люстра из голубого матового стекла, похожая на огромный чупа-чупс.
«Интересно, сколько нужно времени, чтобы схомячить леденец такого размера?» – подумала было Алиса Гущина, но резкая головная боль накрыла внезапно и практически ослепила.
Алисе захотелось стиснуть гудевшую, как прибывающий на станцию поезд, голову руками, но они лежали бревнышками по бокам обездвиженного тела, накрытого белой казенной простыней. Что происходит?!
Превозмогая боль, Гущина повернула голову вправо и увидела пожилую женщину на соседней кровати, а рядом с ней медицинский прибор, соединявший человека и машину проводами и шлангами. Бабушка не шевелилась и, по всей видимости, была в глубокой отключке.
«Это больница,» – догадалась Алиса, но никак не могла вспомнить, как здесь оказалась.
В палате кроме Гущиной и ее спящей соседки – никого. Алиса попыталась приподняться и представила, как с удовольствием свесит с кровати ноги и поболтает ими, разгоняя застывшую кровь, но не смогла пошевелиться. Тело позывы мозга игнорировало и, казалось, вообще существовало отдельно от хозяйки, во всяком случае от головы с шеей точно.
Алиса отвернулась от бабушки и уперлась взглядом в стену, выкрашенную в голубой цвет. Опущенные жалюзи на единственном окне не давали понять, какое за пределами больничной палаты время суток – день или ночь?
«Это просто сон, – решила Алиса. – Скоро я проснусь и побегу шуршать. Надо только встать!»
Боль в голове начала затихать и удаляться, веки налились свинцом, и Гущина провалилась в темную пропасть тяжелых сновидений, вызванных сильнодействующими лекарственными препаратами…
Когда Алиса снова открыла глаза, бабушка-соседка все еще лежала без движения, стена с окном были на месте, а гнетущая тишина давила на уши.
«Значит не сон,» – призналась Гущина сама себе и еще раз предприняла попытку соединить разум с телом. И снова не смогла этого сделать.
Пока она спала, рядом с кроватью появился стул, на котором, сложив руки на круглом пузике, дремала старшая сестра Нина.
«Она-то здесь что делает?!» – удивилась Алиса.
Увидеть подле себя первой именно Нинку, она никак не ожидала. Дело в том, что сестры уже несколько лет не общались. Причина разлада – унизительная и скандальная дележка отцовского гаража.
После смерти Василия Карповича дочерям осталось наследство – однокомнатная квартира и гараж. Мама сестер Варвара Петровна ушла в мир иной раньше мужа на восемь лет. Родители принципиально не составляли завещание и вообще были против таких буржуазных сделок.
– Вот помрем, все вам и достанется, – упрямо повторяла Варвара Петровна в последние годы своей жизни.
– Чтобы мы потом поубивали друг друга, – бурчала под нос склочная Нинка, лучшим другом которой был телевизор и бесконечные передачи про судебные тяжбы.
Когда пришло время, и сестры вступили в права наследниц, то в опустевшую квартиру родителей въехал единственный сын Нинки – Николай – большой, неуклюжий холостяк с высшим техническим образованием.
Алиса не препятствовала этому, тем более что у нее с мужем Виктором была просторная двухкомнатная квартира в девятиэтажном доме с видом на лес. Квартиру завещала Алисе бабушка по отцовской линии, за которой Гущина, будучи еще студенткой, ухаживала четыре года.
А у племянника жилья не было вовсе и в свои 37 он практически прирос к матери, словно чага к березе. После развода с мужем у Нинки осталась крохотная однушка, и делить столь незавидную жилплощадь пусть с обожаемым, но давно выросшим сыном, женщина устала. Хотелось элементарного простора и свежего воздуха. А вместо этого – бесконечные кружки да тарелки, оставленные в каждом углу после перекусов Николаши, коричневые круги на журнальном столике от им же пролитого кофе и мужские носки с трусами в стиральной машине.
Сын ютился на кухне, где у него имелся продавленный диванчик, а мать аки барыня спала на двуспальной кровати в единственной комнате. После похорон отца Нинка решительно заявила сестре, что Колька переедет в квартиру деда.
Дети Гущиной – дочь Катя и сын Алексей жили отдельно со своими семьями, поэтому Алиска согласилась. Не звери же – родня! И увалень Колька, как ни крути, племянник. Но когда Нинка засобиралась и половину гаража оттяпать, то тут младшая сестра взбунтовалась. Да, у Гущиных уже был гараж, но ведь Лешка с Катькой тоже внуки. Пускай и им что–то от дедов останется!
Продадут гараж, а деньги поделят.
– Вот еще! – заявила наглая Нинка. – Половина гаража моя по праву.
– По какому такому праву? – встрепенулась Алиска. – Ты ведь квартиру себе забрала.
– Я старшая дочь, – безапелляционно выдала сестра. – И мне папа половину гаража обещал!
Ни стыда, ни совести у этой Нинки! Варвара Петровна за глаза называла старшую дочь бульдозером, мол, такая и по головам пойдет не задумываясь, если надо.
Мирно сестры не договорились. Каждая стояла на своем, пришлось судиться. В конце концов, гараж все-таки продали, деньги поделили, благодаря чему родственные связи оборвались окончательно и бесповоротно…
Нинка открыла глаза и увидела, что младшая сестра на нее смотрит.
– Лиска, Лиска, – тотчас запричитала женщина и заплакала.
– Что? – хотела спросить Гущина, но не смогла разлепить засохшие губы.
– Как же так, – покачала головой Нинка и осторожно погладила ноги младшей сестры.
Алиска увидела это, но не почувствовала. Нинка запахнулась больничным халатом, вышла из палаты и вернулась с медсестрой – коренастой брюнеткой восточной внешности. Механическим движением медсестра поправила подушку, на которой покоилась голова Гущиной, попросила не волноваться и пообещала, что все будет хорошо, а затем покрутила колесики на капельнице. Только в этот момент Алиска заметила, что сама, как и ее соседка, подключена к аппарату.
Нинка молча наблюдала, то и дело утирая слезы.
– Где Витя? – хотела спросить Алиса, но вместо этого почувствовала дикую усталость.
Голова закружилась, глаза заволокло пеленой. Очередная порция лекарства впрыснулась в кровь и Гущина полетела на Марс, а может и дальше…
В следующий раз, когда Алиса очнулась, у кровати сидел Виктор. Мужчина был бледный, как простыня, а на лбу его зиял свежий розовый шов.
– Привет! – тихо сказал муж и склонился над Гущиной.
Коснулся губами ее щеки, уколол щетиной.
Женщина выпучила глаза, давая понять, что хочет узнать, как и почему она оказалась в больнице. Виктор погладил Алису по голове и прошептал: «Тебе сейчас нельзя волноваться!»
– Что случилось? – металась женская душа. – Расскажи, что со мной?
Но Виктор ничего не успел рассказать, пришел врач. Точнее пришла. Стройная, с высокой грудью шатенка. У доктора была стильная стрижка и идеально накрашенные красной помадой губы.
«Наверное, это «КисКис» от Герлен, – решила Алиса».
В одном глянцевом журнале Гущина читала, что «КисКис» – самая дорогая помада в мире и стоит 62 тысячи долларов. Такая цена обусловлена футляром, который выполнен из золота и мерцающих бриллиантов. Соавтор данного шедевра Эрве Ван дер Стратен утверждал, что «помада просто волшебная, потому что никто не знает, каким образом она преобразится, после того как со временем первый слой сойдет».
Какой из слоев лег на губы медика, было неясно, но сочный красивый цвет помады – возможно и не от Герлен вовсе – женщине шел. По внешнему виду Снежаны Андреевны (Алиска прочитала имя на бейдже) было заметно, она за собой следила и выглядела прекрасно – лет на 35 или чуть больше. А ее алые губы в безликой больничной палате были единственным ярким пятном, за которое хотелось зацепиться взглядом. И Гущина зацепилась, как утопающий за соломинку!
– Вы родились в рубашке, – обратилась врач к Алиске и сдержанно улыбнулась.
Гримаса докторши означала только одно – больше от меня вы ничего не узнаете.
«Сволочь, – мысленно обозвала Алиса Снежану Андреевну и потеряла сознание».
Прошло еще несколько дней, которые Гущина пребывала в бреду и полудреме. Из внешнего мира то и дело до нее долетали обрывки фраз про автомобильную аварию, плачь дочери Кати, медицинские термины и неутешительные прогнозы врача на вопросы родственников: «Что теперь будет?»
– Наверное, я уже умерла, – решил кто–то, находящийся внутри Алисы. – Черт, а как же мои цветы?
– Какие цветы? Ты умираешь или уже умерла! – возмутился кто-то еще.
– Если я умру, они тоже умрут, – постарался объяснить первый голос.
– Ну и хрен с ними! – резюмировал голос второй. – Подумай уже о себе, дура!
Думать о себе Алиска давно разучилась. Половина жизни прожита – неминуемо приближался полтинник. Животные страсти сменились монотонными обязанностями. Для себя любимой остались только личные маленькие радости – кофе по утрам, вовремя пришедший автобус, прогулки в лесу и цветы.
Дети выросли и отпочковались, муж давно стал соседом по квартире и постели.
Раз в месяц, а то и реже Гущина просыпалась от незатейливых мужских ласк – Витька, как шпион, желающий остаться незамеченным, пристраивался сзади. Алиска вроде как в процессе не участвовала, в основном делала вид, что спит, но телом воспользоваться позволяла. Мужа обижать не хотелось. Не чужой ведь!
Другого секса у пар с 25–летним стажем скорей всего не бывает, успокаивала себя Алиска. Хотя, иногда волна возбуждения накатывала и тогда Гущина, представляя себя в объятьях горячего испанского идальго, доводила себя до оргазма сама, пока муж смотрел в соседней комнате телевизор. Так и жили.
После сорока Алиса Гущина перестала быть женщиной. Во всяком случае желанной мужем. Как будто чья–то невидимая рука щелкнула такой же невидимый тумблер, установив его из положения «Женщина» в «Просто человек».
Виктор больше не смотрел на жену так, как делал это раньше – с интересом и вожделением. Огонь в мужских глазах угас. Алиска и сама все прекрасно понимала, ведь с каждым годом не молодела, а возрастные носогубные складки, сделали ее похожей на куклу–конферансье из театра Образцова. Груди уже не были упругими, зубы начали крошиться, а на новые – белоснежные и фарфоровые – денег, разумеется, не было.
Некогда модную и яркую одежду заменила практичная неброских цветов. На смену каблукам пришли кроссовки. Из косметики только дезодорант, увлажняющий кожу рук крем, да бесцветный блеск для губ. Правда седые корни Алиска регулярно подкрашивала и еще делала стрижку в парикмахерской, потому как органически не переваривала баб с неухоженными головами. Ей казалось, что этого вполне достаточно. Да и, собственно, для кого хорошиться? Виктор, как мужчина, ее больше не волновал, а искать кого-то на стороне, так сказать для здоровья, Алиса считала предательством. Хотя, в школе, где Гущина почти 20 лет трудилась заведующей по хозяйственной части, бывали случаи и похлеще, чем в бразильских сериалах. Коллеги изменяли мужьям или женам, заводили новые семьи, рушили многолетние браки. Не все, конечно, но многие.
Алиса старалась никого не осуждать, но не всегда получалось. Бывало, что возмущение от того или иного поступка сослуживца буквально душили примерную по всем показателям Алису Васильевну, причем с такой силой, что даже по ночам не спалось. Приводило в чувство женщину только одно – в собственной семье все было ровно. Ни тебе измен, ни искушений, сплошное взаимоуважение и порядок. Этакое умиротворенное болотце. Но зато свое – родное.
С годами Алиса и Виктор Гущины стали соратниками, практически как Владимир Ильич Ульянов и Надежда Константиновна Крупская. С разницей только, что сплотила их не социалистическая революция, а обычная среднестатистическая семья. Жили в одной квартире, исправно платили по счетам, помогали детям, работали в огороде.
– Серьезных травм у нее нет, – услышала Алиса женский голос извне.
– Но она же не может двигаться! – возмутился Виктор.
Гущина узнала голос мужа.
– Вполне возможно, что это реакция организма на произошедшее, – прозвучало в ответ. – Стрессовая ситуация. Шок! Так бывает и в этом случае восстановление зависит от индивидуальных ресурсов самого пациента. Грубо говоря, если человек сам не захочет, то не встанет.
– Это точно? – тихо спросил Виктор, опешив от озвученных перспектив.
– Нет, конечно, – ответила Снежана Андреевна. Внутренние голоса в голове Гущиной пришли к консенсусу, что это именно она. – Но еще раз повторяю – ваша жена родилась в рубашке. Вылететь через лобовое стекло на проезжую часть и отделаться небольшим смещением позвонков и переломом ребер… В моей практике такого еще не было.