Корабль в пустоте - читать онлайн

Турбины взвыли, засвистал снаружи ветер, побежала назад серая полоса асфальта наперегонки с зеленой полосой травы. Замелькали вышки, будки, самолеты, ангары, топливозаправщики. Тополя замахали руками, прощаясь. Нарастало томительное ощущение потери соприкосновения с землей. «Эйрбас», разгоняясь, словно наливался ее тяжестью, пока под днищем что-то не оборвалось, и пронеслась пустота. Мир качнулся и пошел вниз. Косой макет аэропорта остался лежать в зеленом поле, разлинованном взлетными полосами, его разом обступила степь с ветвящимися по ней балками, слева набежала толпа домов, хаотичная в предместье и выстраивающаяся в шеренги ближе к центру. Аэропорт с диспетчерской вышкой пропал, как будто его не бывало, внизу лежал город Южноморск, разрезанный узкой темной щелью бухты, которая светлела, расширяясь к морю. Мгновение – и оно уже заполнило собой весь горизонт, навалилось молодой грудью на старый, морщинистый берег. Вдруг над обрывом сверкнули на солнце два стеклянных кубика. Что-то помстилось в них знакомое… Да это же «Аквариум»! И то ли солнце превратило его крошечные грани в увеличительные линзы, то ли примерещилось мне на секунду, но увидел я, словно сквозь крышу, игрушечные коридоры, двери, комнаты, холлы, лестницы, лифты, фойе, зеркало, а в зеркале – теряющийся в бесконечности зал…

Впоследствии выяснилось, что сорок девять человек исчезли еще вечером, а не утром, когда все всполошились. Придя на завтрак, я удивился, не встретив в гостиничном кафе ни души. Посмотрел на часы – опоздал? Да нет, 8.20, а завтрак с восьми. У стойки с едой совершенно нетронутый вид, на столах ни крошки, приборы разложены в идеальном порядке. Всё блестит и ждет едоков, башня из чистых тарелок стоит по стойке смирно, а едоки куда-то запропастились.

– Неужели я первый? – осведомился я у девушки из обслуги, показывая отельную карточку.

Та как-то неопределенно пожала плечами, даже не попытавшись изменить заспанно-неприветливое выражение лица на нейтральное. Я редко бываю первым на какой-нибудь раздаче, но, если такое случается, не умею извлекать выгоду из положения. Вот и сейчас: кажется, выбирай-не-хочу – самую глазастую яичницу, самые пухлые сосиски, самый румяный круассан. Да как-то неудобно пользоваться случайным преимуществом, хотя кухонной девушке это, скорее всего, по барабану. Неловко, чувствуя спиной ее взгляд, набрал того, что попалось под руку, нацедил кофе из автомата, сел в самый дальний угол. Дурацкая ситуация: один ест, другая смотрит. Может быть, и не смотрит, да какая разница, если представляешь ее взгляд. Однако – где же остальные? Сказано: сбор в восемь сорок пять внизу, а еще никто кроме меня не завтракал. Или ученые гульнули вчера, а сейчас не могут оторвать чугунных голов от подушки? Но, вернувшись поздно вечером с ознакомительной прогулки по городу, никаких звуков гульбы я не слышал. Вообще было как-то тихо, и никто не встретился мне по пути к номеру. Да и сейчас никто не встретился, даже удивительно. Отель-то, понятное дело, почти пустой – не сезон, а вот участников конференции этрускологов, прибывших автобусом из аэропорта, вчера на ресепшене толпилось много.

Или я упустил какие-то изменения в программе? Вчера ушел, едва заселившись, зная, что свободного времени больше не будет. Первый день – пленарное заседание, второй – работа по секциям, вечером – банкет, а на третий день, после подведения итогов и обеда, отъезд. Теперь не советское время, чтобы еще денек выделять гостям на культурно-ознакомительные мероприятия. Отстрелялись – и домой, чтобы лишние деньги на вас не переводить. Это только на Востоке гостей еще не торопятся выпроваживать.

Нет, если бы были какие-то внезапные изменения, то мне бы сообщил об этом портье, вручивший по моем возвращении пакет на мое имя с документами конференции. Я их у себя просмотрел, и там было написано то же самое, что сказал в автобусе координатор: завтрак – 8.00-8.40, отъезд на конференцию – в 8.45, с 9.00 до 9.30 – регистрация участников в городской библиотеке. Ладно, Бог с ними, что мне за дело? Главное, самому не опоздать. Я допил кофе и пошел обратно в номер, собираться.

В коридорах, у лифтов снова я никого не встретил. Ну, значит, здесь так. Пусто и необыкновенно просторно. Номер мой был чуть не с футбольное поле. Окна – от пола до потолка, отдернешь шторы – море света. Прямо все шесть, а не пять «звезд». Не говоря о том, что «звездами» я вообще не избалован и был бы доволен приличными тремя, иными словами – номером размером со здешнюю ванную. Вчера кто-то сказал, что отель только-только построил некий высокий чин из Минэкономразвития и мы в нем едва ли не первые постояльцы. Мы да еще местная футбольная команда. (Дело ясное – пробное заселение оплачивается из бюджета. Эти, из Минэкономразвития, умеют устраиваться). У футболистов статус был поскромнее нашего. На ресепшене я слышал, как молодой человек в спортивном костюме с обидой говорил лысому жилистому тренеру: «Нам же обещали, что игроки будут жить по одному!». «Так то игроки! – парировал тот. – А ты кто? Вратарь!» Оказывается, вратарь – не игрок. Во всяком случае, здесь.

По совести говоря, среди этрускологов – я тоже «не игрок». У меня даже нет ученой степени. Но я автор книги о праславянах, в которой есть глава об этрусках. Не то чтобы я напрямую выводил русских из «этрусских», как это сейчас модно, однако те материалы по сравнительной лингвистике, что я прочитал по ходу работы, свидетельствовали, что случайных этимологических совпадений в истории языков почти не бывает. Допустим, этруски – это римское название, но сами-то они себя называли расена. Причем и «расена» эта известна нам в передаче историков древности, не заботившихся о транскрипции, а в этрусских надписях читаем просто – «рус». И «земля» у них была «земеля». При таких совпадениях нашим лингвистам и историкам нужно быть дураками, чтобы не искать общности. Другое дело, что в таинственном языке этрусков чем дальше в лес, тем больше дров, и «дрова» эти, с позволения сказать, не очень похожи на что-то славянское, а тем более русское. Однако и язык «Беовульфа» слабо напоминает не только современный английский, но и староанглийский. Всё то, что мы подразумеваем, говоря о древнеславянском или древнерусском, основано на сравнении средневековых образцов с современным языком. А ведь древнеславянскому, в свою очередь, предшествовал другой язык, более древний. Был ли он этрусским, венетским или ретским, мы не знаем. Но общее между этрусским и русским, если оно есть, можно найти, последовательно подбирая соответствия этрусскому в старославянском, древнерусском и уж потом только в русском. И не оттого ли «этрусское не читается», что читают неправильно, ища «формулу соответствия» в неславянских языках? Ну, и так далее – об этом и была моя глава. Надо сказать, что подобных теорий, начиная с XIX века, выдвигалось немало, и я не знаю, почему именно меня пригласили на конференцию. Наверное, в качестве мальчика для битья, чтобы показательно выпороть и в очередной раз объявить антинаучными воззрения тех, кто ищет родство русского и этрусского. Я, вообще-то, не против: в нынешних условиях академическая порка – не худшая форма пропаганды твоих взглядов. И возможность, к тому же, дать вторую жизнь моей книге, которая вышла не очень большим тиражом. Доктора и кандидаты эти докажут, конечно, что я неуч, но сами наверняка не предложат ничего нового, и моя тема окажется на конференции самой интересной. Так я мнил, а как оно будет на самом деле, Бог знает.

В номере я взял папку с бумагами, бейджик и спустился в холл. Навстречу цугом шли раскрасневшиеся футболисты – видимо, после пробежки, в предвкушении завтрака. Этрускологов же я снова не увидел никого. Я человек мнительный и сразу стал думать: может, меня так изолируют? Но зачем? Я же не напрашивался на это мероприятие. Подошел к портье – это был другой, не вчерашний.

– Скажите, а где участники конференции?

– Простите, какой конференции? – не понял тот.

– Международной конференции этрускологов. Вы что, не слышали о них?

– Слышал, но не видел. Вы первый.

Я опешил.

– Позвольте, вчера целый автобус заселился!

– Но я не дежурил вчера.

Дурдом! Я повернулся и вышел на улицу. На парковке увидел автобус с табличкой на лобовом стекле: «Международная конференция этрускологов». А, вот и славно. Наверное, ждут только меня. Я вошел в открытую дверь. Водитель, скучая, сутулился над баранкой. Все места в салоне пустовали. Я молча показал шоферу бейдж и сел у окна. Надоело мне спрашивать об этих этрускологах. Что я, в конце концов, организатор, что ли? Пусть сами разбираются.

Мы сидели и молчали. Площадь перед новеньким отелем была пуста. Несколько машин, кипарисы с ван-гоговскими хохолками, южные белоствольные тополя. Тишина, солнце. Незаметно для себя я задремал. Потом очнулся и посмотрел на часы. Три минуты десятого.

– А мы не опоздаем к началу конференции? – спросил.

– Если я повезу вас одного, мне придется потом возвращаться за остальными, – ответил водитель. – А у меня только одна путевка – туда и обратно.

– Стало быть, вы еще не отвозили никого?

– Нет, кроме вас никто не приходил.

– А давно вы здесь?

– С восьми сорока.

Я вытащил телефон и нашел в «Именах» записанный вчера номер координатора Хачериди, позвонил. «Аппарат абонента отключен или находится вне зоны досягаемости», – был ответ. Я уже ничему не удивлялся. Выйти, что ли, взять такси? Но ради чего, скажите на милость, я буду это делать, если там всё равно никого нет? Или все этрускологи вышли из отеля поодиночке и уехали на такси?

– А такси здесь на площади кто-нибудь брал, вы не заметили?

– Если и брал, то не здесь. Отъезжающих машин я не видел. И приезжающих тоже. Может быть, вам сходить в гостиницу, разбудить ваших товарищей?

– Знать бы еще, где живут эти товарищи! Я не смотрел, куда их заселяют. На своем этаже никого из них я не видел.

– Так спросите на ресепшене.

– Спасибо, уже спрашивал. Там теперь портье из новой смены, которому всё по барабану.

– Тогда так и будем стоять? Мне-то, в общем, всё равно.

– Я понял. Мне, наверное, не всё равно, но что я там буду делать один? Посижу еще с вами, потом поеду на такси.

Шофер выругался и завел двигатель.

– Обратно за ними поеду, если оплатят вторую ходку из своего кармана. А то что же это: взрослые люди и не могут собраться вовремя!

Город Южноморск, как и следовало из названия, лежал у моря, но не был курортом. Точнее, он всегда хотел, но как-то не складывалось. Не хватало то ли доступных пляжей, то ли атмосферы беззаботности и легкого разврата. Здесь трудились, служили на военном флоте и ловили рыбу. Утренние улицы были чисты и по-приморски старомодны, с обилием юной зелени на бульварах и необыкновенным количеством балкончиков, облепивших фасады домов времен царя Александра Третьего Миротворца. Развязная реклама тут смотрелась странно, как хулиганство. Люди степенно шли по своим делам или без всякого дела. Им, похоже, не нужен был сверхскоростной мобильный интернет или даровые пять тысяч за первую ставку в спортивном тотализаторе «Фонбет». Столь же равнодушными оставляли их многочисленные ювелирные магазины, которых в наших городах развелось больше булочных. Автобус ходко двигался по улицам, не обезображенным пробками. В небе парили на изогнутых крыльях чайки, напоминая о близости моря. Самого же моря не было видно: оно лежало внизу, стиснутое длинной узкой бухтой, а открытая вода имелась как раз там, откуда мы выехали – у отеля «Аквариум», курортной надежды города.

Я почти не удивился, когда увидел, что холл городской библиотеки пуст. Мое одиночество уже обрело тенденцию, и странно было бы, если бы оно враз нарушилась. Девушка, сидевшая за столом регистрации под вывеской «ЭТРУСКИ: ВЧЕРА, СЕГОДНЯ, ЗАВТРА. Международная научно-практическая конференция», имела какой-то напуганный вид и всё косилась в сторону коренастого мужчины в сером костюме, стоявшего лицом к окну.

Лист с фамилиями участников перед регистраторшей был девственно чист. Я подошел и представился.

– Почему вы один? – прошептала она.

– А с кем я должен быть? – прикинулся непонимающим я. Если не удается ничего выяснить напрямую, то пойдем обратным ходом.

– Где ваши коллеги? Конференция должна уже начаться. В зале журналисты. На открытие приехал наш глава администрации.

Мужчина у окна повернулся ко мне. Бугристый лоб его навис над глазами, брови сдвинулись в одну линию. Без сомнения, он был зол.

– Хорошо, я понимаю, вы ученые, а не чиновники или солдаты, – процедил сквозь зубы он. – Но должно же быть и у вас какое-то представление о порядке. Город сделал всё для успешного проведения конференции. Хотя мы не имеем таких возможностей, как Москва. А вы? Зачем вы взялись за это дело, если не способны организовать людей? Почему вы приехали один?

– Что же здесь странного? Я и в ваш город прилетел один, и сюда приехал один, – ответил я. – Вы, вероятно, решили, что именно я организатор от этрускологов? Нет, я обыкновенный участник. Причем я вовремя вышел из отеля и вовремя сел в автобус. И этот вопрос: «Почему я один?» – у меня самого крутится на языке с утра.

– То есть, вы хотите сказать, что автобус привез только вас?

– Совершенно верно.

Глава администрации сочно выговорил букву «б», но осекся и раздавил зубами прочие буквы предполагаемого мной слова.

– А куда могли запропаститься остальные? Там же у вас и иностранцы есть!

– Я думаю, вы уже поняли, что это вопрос не ко мне. Нужно звонить организаторам.

– Да звонили! – скривился он, кивнув в сторону дамы за столом. – Недоступны!

Я развел руками:

– И мне недоступны.

Мэр задумался на секунду, пожевал узкими губами, глянул на часы и бросил регистраторше:

– Я поеду к себе. Вернусь после перерыва, скажу приветственное слово. Звоните. И всегда вот так с этой Москвой! Не по-людски!

Он ушел, сердито вбивая каблуки в плиточный пол. Мы остались с девушкой одни.

– Ну хоть вы распишитесь, – предложила она.

Я поставил автограф и пошел в зал.

Полтора десятка местных журналистов и блогеров, томившихся бездеятельностью там, сразу окружили меня, когда поняли по бейджику, что я «участник». За неимением гербовой пишут на простой, так и я на несколько минут превратился в звезду науки. Никогда в жизни я не был настолько популярен. Меня интервьюировали сразу несколько человек. Особенно старалась одна молодая дама с расширяющимся книзу носом, как у красоток Модильяни:

– Почему исчезли этруски?

– Я же вам говорю: я тоже с утра их не видел…

Народ засмеялся, а я поморщился. Острить я не хотел: просто, уже по привычке, услышал «этрускологи» вместо «этруски».

– Простите, я думал, вы всё о моих запропавших коллегах… Знаете, есть народы, которые исчезают, как кельты или готы. Вот и этруски исчезли.

– Я читала, что римляне всему научились у этрусков. Значит, ученики превзошли учителей?

– У них был сильнее выражен инстинкт государственности.

По лицу дамы пробежала тень. Видимо, она была либералкой.

– В Северной Корее тоже сильно выражен инстинкт государственности. Но значит ли это, что за ней будущее?

– Ничего не могу сказать про Северную Корею, не был. Но, если вдруг ослабнет ее южный сосед и с полуострова уйдут американцы, то какая из Корей возобладает? Наверное, та, в которой сильней государственность. Вот и римляне: да, они не придумали водопровода и даже тогу позаимствовали у этрусков, но им, чтобы послать куда-то войско, не требовалось вести переговоры между двенадцатью городами.

– Значит, всё так просто?

– Да, всё просто, как и в нашей жизни. Только мы не доживаем и до ста лет, а история складывается столетиями. Вот и судите сами, просто или нет было небольшому племени из Лация создать империю, окружившую Средиземное море, словно это какое-нибудь озеро.

– Если римляне действительно переняли всё лучшее от этрусков, зачем нужна этрускология? – поинтересовался молодой человек хипстерского вида.

– Затем хотя бы, что римляне без этрусков погибли. Для них, кстати, полное исчезновение их языка и искусства в первом веке нашей эры стало неприятной неожиданностью. Римляне, очевидно, всё же хотели бы иметь при себе небольшую прослойку этрусской элиты, чтобы она и дальше подпитывала их в научной, технической и культурной сфере. Иначе чем объяснить, что будущий император Клавдий написал фундаментальную «Историю этрусков» в двадцати книгах и составил к ней словарь этрусского языка? Ничего подобного не было за всю историю римско-этрусских отношений. Очевидно, что Клавдий хотел оживить ассимилированное этрусское сообщество. Но было поздно.

– Значит, существует этрусско-римский словарь? Почему же сейчас не могут читать этрусские надписи?

– Ни одно из сочинений Клавдия до нас не дошло. Причем они были утеряны еще тогда, в эпоху расцвета Рима, во втором веке. Это довольно странно, поскольку Клавдия, как и Августа, после смерти обожествили. Но, видимо, он написал нечто такое о роли этрусков в истории Рима, что не пришлось по вкусу ни Нерону, ни его преемникам.

– А может быть, и потомков этрусков уже не было в Риме? Иначе бы они озаботились, чтобы сохранить свою «Историю»? – спросила дебелая женщина с могучими ляжками, выставленными на всеобщее обозрение мини-юбкой. Она представляла местное ТВ, судя по оператору с «Бетакамом», выполнявшему ее указания.

– Весьма может быть. Согласно свидетельствам античных историков, в восемьдесят девятом году до новой эры на Апеннинах нет-нет да звучала этрусская речь, и продавались еще их знаменитые вазы и зеркала. Потом – как отрезало. А всё дело в том, что именно в этом году этрусков объявили римскими гражданами. По обывательским понятиям того времени, мало отличавшимся от нынешних, это было хорошо, сулило обладателям новые права и возможности, а с точки зрения той небольшой доли самостоятельности, что еще оставалась у этрусков – не очень. Фактически их переверстали в римлян, обязав забыть, что они этруски. Полагаю, что тем из них, кто сумел к концу первого века до новой эры сохранить национальную идентичность, это совсем не понравилось. Но в новом статусе особого выбора не было: либо ты римский гражданин, либо нет. И тем, кто решил «нет», пришлось, очевидно, покинуть пределы империи.

– И куда же?

– Это одна из этрусских загадок. Но в Ватикане хранится средневековая карта Древнего Рима, на которой указано две Этрурии: одна, нам известная, находится на Апеннинах, а другая – значительно восточнее, над средним течением Дуная, в Карпатах.

– Неужели на территории нынешней Украины? – оживился пожилой плешивый мужчина в «разгрузочном» жилете, старейшина местного журналистского цеха, очевидно.

– Не исключено. Только не говорите об этом украинскому делегату, если он имеется. Шутка. Границы второго местопребывания этрусков на этой карте не обозначены: просто написано «Этрурия» и поставлен прямоугольничек. Ни координат, ни названий кроме Дуная, всё примерно. Но по общему местоположению это, и впрямь, может быть и Закарпатье, и Прикарпатье, и Буковина.

– А как в свете этой карты вы смотрите на утверждения, что этруски имеют отношение к русским?

– Перед нами тот уникальный случай, когда непосредственными носителями этого утверждения были не исследователи, а исследуемые. Разве сторонники «русской версии» назвали этрусков русами, расами, расеной? Нет, они сами. Римляне же говорили в точности, как и мы – «русские», с тем исключением, что зачем-то прибавляли к этому слову союз “et” – «и». “Etruscans”, «ирусские». Тут, кажется, что-то вроде истории с подпоручиком Киже. Очевидно, в каком-то давнем документе перечислялись народы Апеннин, в том числе, “еt ruscans”, без разбивки на слова, как это тогда было принято. А потом, по прошествии времени, кто-то, уже малознакомый с тамошними этносами, переписал название этого народа вместе с союзом “et”. И пошло – «этруски». Они, кстати, и славянами себя называли – “cluveni”, в Пиргийских табличках пятого века до нашей эры. Это вообще первое зафиксированное в истории упоминание о славянах. Переводы этрусских надписей, сделанные с использованием славянских и древнеславянских языков, по-моему, самые убедительные и отражают суть рисунков при надписях.

– Можете ли вы привести примеры?

– Ну, вот, скажем, часть надписи седьмого века до нашей эры, начертанной на спине змеи, обвивающей кувшин: «Е малу дике малу века ви сия жили». Нам с вами, пожалуй, тут незнакомо только слово «дике» – точнее, употребленное его значение. Между тем, на словенском и сербохорватском языках «дика» – доблесть, слава. Словенец Матей Бор совершенно справедливо переводит эту фразу на свой язык: “Je malo dike, malo veka v tem žitji”. По-русски же будет: «Мало славы, мало времени в сей жизни». Для кого-то это удивительно, а вот знаменитый академик Марр считал, что в недрах русского языка существует огромное этрусское наследие, притом в составе наиболее коренных русских слов.

– Каких же?

– Рай, радуга, рок, рокот, тризна, луч, глаз, рот, рождать, расти, раб, отрок, ребенок, река, ремесло, рыть, рушить, стричь, красный, румяный, рыжий, лайка, конь, лошадь, лось, – и это лишь малая часть слов.

– В чем же тогда проблема? «Русскую версию» не принимают западные этрускологи?

– Они ее даже не обсуждают. Любопытно послушать, что они скажут на этой конференции. Хотя лично мне это заранее известно. Для западных ученых этруски без приставки «эт» политически неприемлемы, ибо в обратном случае выходит, что протославяне стояли у истоков древнеримской цивилизации. А значит – европейской цивилизации вообще, ведь она строилась по римскому образцу. Тем не менее, не все сторонники «русской версии» русские или славяне. Например, Себастьяно Чампи, пионер «славянской этрускологии», итальянец. На родине его методы объявили ненаучными, хотя этрускологов такого уровня не было в тысяча восемьсот двадцать четвертом году не только в Италии, но и во всей Европе. Причем Чампи, в отличие от оппонентов, знал славянские языки. С тех пор картина не меняется: «славянский след» отвергают прежде всего те, кто не имеет никакого представления о славянской лингвистике. Таков, с позволения сказать, «истинно научный метод».

– Вы, как можно понять, сторонник именно «русской версии»? – уточнил давно тянувший руку человек с бритым интеллигентным лицом, выделяющийся среди остальных костюмом и галстуком.

– Я постарался ее объективно изложить в главе своей книги о праславянах – скорее, в информативном, нежели в апологетическом ключе. И тому есть причины. Этрусков недаром считают самым загадочным народом. Откроешь у них одну тайну, и вылезет десять. Так и с «русским следом». Допустив, что этруски – праславяне, мы вправе ожидать эволюцию их языка от праславянского к древнеславянскому. Практически же это означает, что поздние этрусские надписи должны быть нам понятнее, чем ранние.

– А это не так?

– Совсем не так. Как славянские довольно легко прочитываются как раз ранние надписи, а в поздних можно лишь отыскать славянские корни и следы славянского синтаксиса, но смысл понять невозможно. Такое ощущение, что язык этрусков после пятого века до нашей эры претерпел сильные изменения под влиянием другого языка.

– Какого же?

– Новая этрусская загадка. Ясно лишь, что ни к латыни, ни к языкам других италийских народов он не имеет никакого отношения. И тут приходится вспомнить версию «отца истории» Геродота о происхождении этрусков. Они якобы жили еще до Троянской войны в малоазийском царстве Лидия и отплыли в Европу, сначала на Балканы, а потом на Апеннины, спасаясь от многолетнего голода, постигшего страну. Именем их предводителя, Тиррена или Тирсена, названо море, омывающее итальянский «сапог» с запада. Эта теория скептически воспринимается многими сторонниками как «славянского следа», так и «неславянского», ибо близкие ранним этрускам по языку и письменности альпийские реты пришли явно не из Малой Азии. Язык же лидийцев совершенно иной, нежели этрусский, и вряд ли он влиял на него в поздний период существования Этрурии. Но вот какая штука… В отличие от других античных историков, Геродот жил не в пору угасания или исчезновения этрусков, а тогда, когда они еще были в силе, то есть в пятом веке до нашей эры. Как современник, он имел возможность общаться с настоящими этрусками, а не латинизированными. Поэтому просто взять и отмахнуться от версии Геродота невозможно.

– Получается какой-то заколдованный круг.

– Еще какой заколдованный! Оттого усилия исследователей, независимо от их отношения к «славянскому следу», направлены на устранение этого противоречия. Вспоминают, в частности, что было несколько волн миграции на Апеннины из Малой Азии. О первой нам говорят такие античные авторы, как Гомер и Цицерон. Речь идет о царе Энее и его соотечественниках, союзников троянцев в войне с греками, покинувших Трою после ее падения. Надо сказать, что имя царя и название его народа, энетов, звучат у Гомера так потому, что древние греки не знали звука “v” и замещали его звуком “h”, дигаммой. А поскольку нам известен народ «венеты», который многие исследователи считают праславянским, а финны, эстонцы и карелы до сих пор называют так нас, русских, то мы вправе спросить, не являлись ли энеты Гомера на самом деле венетами? Тем более, что римляне, имеющие звук «в», называли гомеровских энетов именно венетами. Точно так же они называли представителей атестинской или палеовенетской культуры, живших на северо-востоке Апеннин с начала первого тысячелетия до нашей эры. Это те, кому обязана своим названием Венеция. То есть, венеты из Малой Азии мигрировали не вслепую, а к европейским сородичам, причем двумя колоннами, если верить историкам древности. Первая во главе с Энеем, вторая – во главе с троянским старейшиной Антенором. А учитывая, что у атестинских венетов и этрусков была практически одна и та же письменность и схожий, хотя и не одинаковый язык, мы можем предположить, что малоазийские венеты и были предками ранних этрусков, надписи которых читаются с помощью древнеславянского языка. Допустим далее, что история, рассказанная Геродотом, верна. Только лидийцы во главе с Тирреном являлись не праотцами этрусков, а прибывшей к ним новой миграционной волной. Встроившись в этрусское сообщество, тиррены постепенно возобладали над праславянским элементом в нем. И надписи этрусков этого периода нами уже почти не читаются. Всё вроде бы логично, только непонятно, зачем лидийцам потребовалось перенимать письменность этрусков, если у них была своя, схожая с древнегреческой.

– Говорят еще о пеласгах как предках этрусков.

– Собственно, пеласги, по мнению многих историков, и есть тиррены. Говорят также, что и гомеровские энеты – суть пеласги и тиррены, потому что местопребывание этих трех народов и маршруты миграций пересекаются. К тому же, на острове Лемнос в Средиземном море, являющемся перевалочным пунктом для мореплавателей-пеласгов, обнаружены две надписи седьмого-шестого веков до нашей эры, выполненные схожим с этрусским алфавитом и языком. Причем одну из них, Эфестийскую, ничего не стоит перевести на русский даже мне, неспециалисту.

– И что же там написано?

– “Hktaonosi heloke soromš aslaš”. «Сором», как известно, на древнерусском – «стыд», «позор», «срам». «Хтонический» по-гречески – «подземный». Слов “heloke” и “aslaš” я не знал и запросил перевод с разных языков у «Гугла». Он выдал, что по-турецки helak – это смерть, ад, проклятие, что соответствует греческому «коласи» – ад, геенна. Слово aslaš нашлось в литовском и латышском языках и означает «разделять». Такой лингвистический разброс не должен нас удивлять, ибо и древнерусский, и древнелитовский, и древнелатышский восходят к одному балто-славянскому праязыку. В нашем языке это “aslaš” сохранилось в виде слова «слоиться». Заимствования в турецком из греческого – тоже не редкость. Таким образом, есть все основания предполагать, что легендарные пеласги писали на некой смеси древнегреческого и праславянского, и означает Эфестийская надпись примерно следующее: «Подземный ад, позор разделяющим». Но, если я, не будучи лингвистом, так легко перевел ее, то не пеласги были таинственным «народом Х», сделавшим этрусский язык из читаемого нечитаемым.

– Тогда кто же? Есть предположения на этот счет?

– Лично у меня не было, пока я не обратил внимания на одну этрусскую надпись с кувшина, переведенную Матеем Бором. В ней осуждаются «русы», пьющие “c jeme cu hetie”. Что за “hetie”? Первое, что приходит в голову – это хетты. Или, скорее, хеттиты, то есть потомки древнего индоевропейского народа хетты, во времена этрусков уже не существовавшего. Так может быть, это они были геродотовыми «лидийцами», а никакие не пеласги, обосновавшиеся на Апеннинах уже давно? Геродот едва ли знал разницу между лидийцами и хеттитами, жившими в Лидийском царстве. Да и хронология у него хромает: Тиррен сотоварищи никак не могли отплыть в Европу из Лидии за столетие до Троянской войны, потому что никакой Лидии тогда еще не было. А при Геродоте ее уже не было, так что он излагал легенду о происхождении этрусков с чужого голоса. Естественно, при таких обстоятельствах весьма возможны анахронизмы и неточности. Описанный Геродотом голод случился, вероятно, после разрушения Лидийского царства персидским царем Киром в пятьсот сорок шестом году до нашей эры. Тогда всё сходится, и лидийские хеттиты вставляются в схему этрусской истории. Ведь не сразу же они превратились в этрусков, был какой-то период взаимной притирки, едва ли короткий. Фрагмент из него и зафиксировала переведенная Бором надпись на кувшине, что само по себе весьма ценно. Только вот незадача с «хеттским следом»: поздние этрусские надписи не удается прочесть и с помощью хеттского языка, который полностью реконструирован.

– Новый тупик?

– Да, и, похоже, не последний. Предполагается еще, что на индоевропейский язык этрусков оказал сильное влияние какой-то неиндоевропейский, отчего и получился сложнейший субстрат, ключ к которому мы подобрать не можем. Возможно ли это? Возможно: лет за двести до Первой Пунической войны некоторые этрусские города задружились с карфагенянами или финикийцами, семитским народом, проживавшим в Северной Африке. Известные Пиргийские таблички пятого века до нашей эры выполнены на двух языках – этрусском и финикийском. Когда их обнаружили, этрускологи всего мира праздновали победу, думая, что это билингва, и теперь нет препятствий для расшифровки этрусских слов посредством финикийских. Но не тут-то было: финикийская версия оказалась не переводом, а отдельным текстом, хотя и повествующим о том же событии. Однако показателен сам факт появления двуязычных табличек и то, что в своем тексте этруски выказывали почитание финикийской богини Астарты наряду со своей Уни-Юноной (этот фрагмент прочитывается всеми переводчиками). Такое произошло с этрусками впервые после признания ими греческих богов. И, стало быть, более тесные контакты с финикийцами, включая широкие языковые заимствования, вероятны. Между тем, карфагенская религия была далеко не безобидной: там считалось обычным делом сжигать живьем детей-первенцев в качестве жертвы Ваалу и Астарте. Едва ли этруски об этом не знали. Но они, очевидно, искали сближения с финикийцами для укрепления своих позиций в противостоянии с римлянами, а финикийцы хотели от этрусков того же. Эти надежды оказались напрасны: ни карфагеняне не помогли Этрурии против римлян, ни этруски Карфагену, когда Ганнибал вторгся в Италию.

– Этруски поняли, что финикийцы эти никогда не помогают славянам! – сказал доселе молчавший мужчина с рублеными чертами лица и бородой. Народ заулыбался – видимо, бородатый не раз веселил их подобными «приколами».

– Вот и решайте теперь, славяне этруски или русские, даже если они сами себя так называли. И на каком языке говорили те, кто предположительно оказался в Карпатах.

– Русские те, кто говорил на древнерусском. Остальные – этрусские, – предложил простое решение русопят.

– Другими словами, вы предполагаете ввести разделение на “ruscans” и “еtruscans”, где “et” означало бы отступничество от русского? Остроумно.

– А то, – охотно согласился бородатый.

Кто-то пошутил:

– Наверное, теперь конференцию можно вообще не проводить, вы уже поработали за всех.

Я очнулся. Повышенное внимание к моей скромной персоне убаюкало меня. Между тем, за полчаса этого импровизированного интервью ни один мой коллега в зале не появился. Что там этруски – они исчезли давно, а вот где этрускологи? Я что – вот так и буду один целый день вещать журналистам? Нет, поеду в гостиницу. Скажу девушке на регистрации, пусть меня вызвонят, когда они, наконец, соберутся.

Я встал и попрощался с прессой:

– Извините, друзья. Но мне действительно неловко заменять здесь всех. Давайте сделаем перерыв, что ли.

– Напишите, пожалуйста, как точно звучат надписи, переводы которых вы привели, – попросил, протянув мне свой блокнот, интеллигентный мужчина в костюме. – А то с голоса можно напечатать с ошибками.

– Вам как написать: кириллицей, латиницей или «этрускицей»? – пошутил я. – Я, знаете, могу и этрускицей – немного изучил ее, когда писал главу об этрусках для своей книги.

– Давайте лучше латиницей, – серьезно ответил тот. – А то, боюсь, в компьютерной программе нет этрускицы. – Профессионал, сразу видно.

Я написал и пошел на выход. Журналисты мне похлопали. О, слава, как ядовита твоя сладость! Как лишняя ложка сахару в кофе.

Стеклянная громада отеля была видна издали. Он и впрямь напоминал аквариум, только не один, а два, соединенные понизу перемычкой-вестибюлем. Я возвращался на такси, поскольку мне не улыбалось ехать назад в пустом автобусе и со злым водителем. В пронизанном светом «Аквариуме» было по-прежнему пусто, только давешний портье нервно тыкал в кнопки телефона. На меня он посмотрел затравленно. Не сказав ему ни слова, я пошел к лифту.

– Могу ли я вас пригласить на чашечку кофе? – услышал я за спиной.

Я обернулся. У стенда с газетами и журналами стоял кривоногий молодой человек в усах, который зачем-то натянул на себя узкие по моде брюки, делающей эту кривизну какой-то особо подчеркнутой и, даже не побоюсь сказать, развратной. Подстать брюкам был и его модный пиджачишко, который держался на одной пуговице, едва сходясь на уже обозначившемся брюшке.

– Простите?

– Капитан ФСБ Ротов Сергей Павлович, – он развернул красную книжицу. – Хотелось бы обсудить возникшую эээ… неординарную ситуацию.

Та-ак. Значит, дело не в опоздании или каких-то организационных нестыковках – всё серьезнее. Что за напасть на меня такая: постоянно попадать в истории! Я молча кивнул, и мы прошли в бар отеля, совершенно пустой об эту пору.

– Судя по вашему появлению, – предположил я, когда мы уселись за столик и заказали кофе, – мои коллеги так и не объявились.

Он покачал головой.

– Тогда при чем здесь ФСБ? Пропавшими людьми занимается полиция.

– Мы не можем игнорировать озабоченность властей города, что срывается важное мероприятие международного значения. К тому же, среди участников есть иностранцы, а это уже по нашей части. Скажите, нет ли оснований предполагать в поведении делегатов какую-то форму бойкота?

Я пожал плечами:

– Да я их не знаю, этих делегатов. Я писатель, они ученые. Сошлись мы вместе только у автобуса в вашем аэропорту. Лишь тогда я понял, что кого-то уже видел в самолете. Пока ехали, ни о каком бойкоте ничего не слышал.

– А что вообще слышали?

– Я не особенно прислушивался. Некоторые из них были хорошо знакомы друг с другом и болтали о каких-то им известных обстоятельствах и людях. А по пути еще говорил по внутренней трансляции координатор.

– О чем?

– Ну, например, что сегодня день заезда и питание в отеле для нас не запланировано, поэтому нам выдадут деньги на ужин в городе.

– А сами вы ни с кем не перемолвились словечком? Не завели знакомства, пока ехали в автобусе?

– В автобусе – нет. А в самолете разговорился с соседом с такой героической фамилией… ммм… как же его? Ворошилов? Нет – Киров! Доцент Киров, точно. Причем внешность фамилии решительно не соответствовала: ухоженная бородка, золоченные очки.

– И о чем вы говорили?

– Собственно, это он говорил. Я бы к человеку, сидевшему даже не рядом, а через проход, не стал обращаться. Дело в том, что он очень боялся летать и поинтересовался у меня, поскольку соседкой справа была женщина, будут ли в салоне разносить алкоголь. Ну, слово за слово, познакомились, поняли, что летим на одно мероприятие. Киров этот всё хотел довести до моего понимания, что в воздухе под нами будет пропасть в десять километров. «Это же уму непостижимо! Это же уму непостижимо!» – без конца повторял он. А на взлете попросил взять меня за руку. Через проход, представляете! Я машинально взял, и полсалона на нас оглянулись. Не знаю, что они подумали, но я после взлета постарался от его влажной ладони побыстрей освободиться. Ну, а дальше ему спиртного принесли, он немного успокоился. Когда стали снижаться, я прикинулся спящим, чтобы больше не держаться с ним за руки. Ну, вот и всё.

– Н-да, понятно. – Ротов был явно разочарован. – Хорошо, вот вы приехали… Ваши коллеги, что, не пошли в отель?

– Как это – не пошли? Все пошли.

– Почему же они не зарегистрировались?

– Позвольте?..

– Зарегистрированы в «Аквариуме» только вы.

Я не верил своим ушам.

– Да что вы! Передо мной у стойки стояло человека три и за мной невесть сколько. Как они могли не зарегистрироваться?

– А вы видели это?

– Что – это?

– Ну, как их регистрировали.

– Естественно, я не следил за действиями портье. Все брали карточки и шли их заполнять. Я тоже. А что уж он там с ними делал… Полагаю, вам лучше спросить у него самого.

– А видели ли вы, чтобы кто-то из ваших людей заселялся?

– В лифте со мной поднимались несколько человек – наши, не наши, сказать точно не могу. Но они вышли на других этажах, ниже. Так что я не могу знать, как конкретно и куда они заселялись. На моем этаже никого из них не было – во всяком случае, тогда.

– Вы, насколько я понял, сразу по заселении отправились в город. Когда вы спустились холл, там кто-то еще был?

– Полным-полно этрускологов. Я ведь только оставил в номере вещи. Кто-то еще стоял у стойки, а кто-то получал деньги на ужин у координатора. А вы говорили с портье?

Ротов замялся.

– Видите ли, он тоже куда-то исчез, – буркнул после паузы он.

Я закашлялся, поперхнувшись глотком кофе. Что? И портье исчез? Это дурной сон? Или какой-то дешевый детектив с элементами театра абсурда, в который я умудрился вляпаться? Спрашивается, за каким чертом я вообще поперся сюда? Что мне эта конференция? Разве я не знал, что не услышу здесь ничего нового? Покрасоваться, что ли, захотел? Ну, что ж, теперь ты можешь проявить себя: найди капитану Ротову полсотни этрускологов и одного гостиничного портье.

– А наш координатор? И он, что ли, исчез?

– Да, – кивнул он.

Воцарилось молчание. Кофе потерял вкус, мне нестерпимо захотелось в аэропорт, на самолет, домой.

– Да, вспомнил! За стойкой была еще девушка, она занималась футболистами. Неужели и она?..

– Увы, и она.

– А футболисты?

– Знаете, мне не шуток.

– Простите, я и не думал шутить. Но, согласитесь, исчезновение футболистов было бы не более непостижимо, чем исчезновение этрускологов.

– Футболисты в порядке. Хотя, лучше бы это их похитили: плетутся в конце турнирной таблицы, позорят город… И ими бы точно занималась полиция. Вот что я еще хотел спросить у вас… Мне, конечно, доводилось читать об этрусках, и общее представление о них я имею. Но тонкости мне неизвестны. Скажите, насколько резонансна тема конференции?

– Интерес к ней достаточно устойчивый, особенно учитывая загадочный характер этрусков. Что до остального… Вокруг этрусков, на мой взгляд, всегда есть какой-то налет чертовщины – вроде как у Проспера Меримэ в рассказе «Этрусская ваза». Но мне не доводилось слышать, чтобы похитили хотя бы одного этрусколога, не говоря уже о полусотне. Вот если бы темой конференции была коррупция власть имущих… или что-то в этом роде…

– А каких-нибудь научных сенсаций на конференции не предвиделось?

– Судя по темам докладов в программе, вроде бы нет. Ну, а содержания их, как вы понимаете, я не знаю.

– А ваш доклад? Вы ведь выдвинули в нем какую-то альтернативную версию?

– А вы откуда знаете?

– Из информации о вашем общении с прессой.

– Хм… оперативные у вас информаторы. Но я не понимаю вопроса. Вы намекаете на то, что я мог устроить похищение делегатов, дабы на конференции прозвучала только моя гипотеза?

– Не знаю, как насчет похищения, но хочется, согласитесь, понять, почему все куда-то пропали, а вы нет.

– Версия первая: я слишком быстро уехал из отеля и не попал на вечерний банкет, который делегаты себе организовали или кто-то им организовал, что вернее всего. И с этого банкета, затянувшегося за полночь, они почему-то в отель не вернулись.

– Но они, напомню, ни в какой отель не заселились.

– Это еще неизвестно. Надо найти портье, чтобы выяснить, почему он их не зарегистрировал.

– Согласен. Однако он не только их не зарегистрировал, но и не выдал им карты-ключи. Куда бы они возвращались? Они пропали с вещами! А вторая версия?

– Они решили поехать на какую-нибудь экскурсию за город, чтобы с пользой провести свободное время, а там сломался автобус. Не знаю, правда, зачем бы им потребовалось брать вещи.

– Далеко же они должны были уехать, чтобы не вернуться к утру!

– Отсюда версия третья: за время моего отсутствия произошло нечто такое, что заставило их сменить отель. В итоге произошла путаница, и автобус послали не туда.

– Это правдоподобней. Тогда с минуты на минуту они должны появиться: не в соседней же области этот отель!

– Вероятно, но они всё не появляются. А у вас есть их телефоны? У меня лично – только координатора, который недоступен.

– Да, нам дали в оргкомитете. Они тоже недоступны. ВСЕ.

– Четвертая версия. Сменив отель, они отправились ужинать и отравились некачественными продуктами, и были доставлены в инфекционную больницу. Телефоны у них забрали вместе с одеждой и документами. Вы уже обзванивали больницы?

– Занимаемся. И моргами тоже, простите. Отрабатываем также версию с ограблением делегатов, в частности, иностранцев – они обычно с деньгами. Только всё это напрасно, думаю. Об отравлении, ограблении или смерти полусотни людей мы бы давно уже знали. Это даже для Москвы круто.

– Знаете, в молодости я писал детективные романы и немного понимаю, как именно причины превращаются в следствия. С этой точки зрения все мои четыре версии не имеют особого значения. Ни предполагаемый банкет, ни экскурсия, ни переезд в другой отель, ни гипотетическое отравление не могли быть причиной происшедшего. Ход событий изменился именно здесь, в «Аквариуме», когда делегаты регистрировались, но необъяснимым образом не зарегистрировались. Копать нужно здесь!

– Согласен. И вы пока наш единственный свидетель. Поэтому просьба к вам не уезжать до выяснения обстоятельств.

– Вот это здорово! За что же мне такое наказание?

– Почему – наказание? Вы же всё равно сюда приехали на три дня. За это время, думаю, разберемся. Пятьдесят человек не иголка. А за вами будет присматривать ваш сотрудник. Так, неназойливо, вы его и не увидите.

– Час от часу не легче! Это еще зачем? Что же – если я не исчез, стало быть, я обвиняемый? Что у вас за практика такая?

– Вы не с той стороны смотрите на ситуацию. Надо так: все исчезли, а вы нет.

– И что?

– А то, что, если здесь имеется криминал, и вы лишь случайно не исчезли со всеми, то вы в опасности.

Я задумался. Хм, в самом деле…

– Хорошо, но через три дня – точнее, уже через два, – если, не дай Бог, ничего не выяснится, я уеду. Чтобы задержать меня подольше, вам придется предъявить мне обвинение.

– Ну, что вы. Я, думаю, до этого не дойдет. Будем надеяться, что всё выяснится сегодня. Да, вот еще просьба… При всей нашей озабоченности инцидентом, мы бы не хотели пока лишней огласки. А то мы поднимем гам-тарарам на весь свет, а потом окажется, что причиной это странного события явилась какая-нибудь нелепость. Понимаете? Мы станем посмешищами и вы, кстати, тоже. Воздержитесь, пожалуйста, сегодня от звонков или э-мейлов в Москву по этому поводу. Даже жене.

– Ладно, – вяло согласился я.

На том и расстались. Я поднялся в свой номер и от нечего делать стал смотреть в окно. Отель отхватил у города немаленький кусок пляжа. Для него уже привезли три кучи мелкого белого песка. Высокий забор ощетинился у воды круглыми решетками с пиками, не дающими зайти со стороны моря. Для постояльцев отеля строился отдельный пирс и небольшой аквапарк. Подразумевалась и некая ландшафтная эстетика – японский сад камней на заднем дворе, с косой рощицей бамбука. «Если бы это всё было бесплатно, люди сказали бы: «О-о-о!», а когда за деньги, то они говорят: «А-а-а…», – подумалось мне. Я не испытывал никакого желания посетить японский сад и постоять на пирсе, хотя мог это сделать на законных основаниях. Я не пошел бы кувыркаться в аквапарке, будь он достроен. Всё это было дорогостоящей дешевкой, исполненной скуки и тоски. В те редкие минуты жизни, когда тебе хочется развлекаться, нет наготове ни пляжа, ни аквапарка, ни сада камней, идешь себе в кафешку какую-нибудь. Когда же не надо, тебя окружают омертвелые развлечения, почему-то наводящие мысли о смерти. Я не представляю себя медитирующим в саде камней. Мне не о чем там медитировать. Если это метафора миропорядка, то дайте мне свидригайловскую баню с пауками: может быть, в ней еще удастся попариться.

Несмотря на впечатляющий метраж номера, было душновато. Однако, поискав глазами оконную ручку, я ее не нашел. И форточки тоже. Просто огромные глухие рамы до потолка. Так, первый конструктивный изъян «новодела». Вместо свежего воздуха – «кондёр», гоняющий воздух несвежий. Я поступал по стеклу. Звук тупой, как по броне – что-то пуленепробиваемое. Что ж, придется охлаждаться кондиционером.

Покопавшись в пульте, я прилег на кровать размером с боксерский ринг. Подремлю, пока не позвонят. Слишком много событий за один день. Точнее, пугающее отсутствие событий и людей. Я не любил всякой чертовщины и того, чего не понимаю. Не понимаешь, значит, понимает кто-то другой – и тебе в ущерб. Мой приезд сюда не был обязательным и всё остальное тоже. Но теперь я почему-то должен отвечать за всех. Мораль: не занимайся не своим делом. Я не историк, а полез в историю, как и многие самонадеянные писатели. И вот итог: «Сегодня вечером на Патриарших прудах будет интересная история». Жаждая разгадывать тайны, мы часто, сами того не понимая, оказываемся внутри этой тайны. Так с Булгаковым всю жизнь и было. Характер описываемого мира он определил довольно рано – «дьяволиада». Но отчего же он удивлялся, когда она вторгалась в его жизнь? Незаметно перейдя от яви ко сну, увидел я в нем Булгакова – с моноклем, как на знаменитом фото. Михаил Афанасьевич разлепил узкие губы и сказал: “Hktaonosi heloke soromš aslaš”, и иронически покосился на меня, поблескивая стеклышком в глазу. Польщенный, я возразил: «Думаю, это надо говорить с другой интонацией, на манер: «Слава Украине! – Героям слава!» – ну, вы знаете. То есть: “Hktaonosi heloke!” – “Soromš aslaš!”» «Вот как? – улыбнулся классик. – А может быть, если мы перешли на мову, то имеем дело с двумя сторонами одного умозаключения, вроде: «Гэрои нэ вмырають. Боягузы нэ живуть»? Хотя на самом-то деле и гэрои вмырають, и боягузы живуть. А версия пароль-отзыв вас не устраивает?» «Пароль для чего?» «Ну, для этого, “hktaonosi heloke”. Очевидная эта мысль поразила меня. «Вы имеете ввиду пропуск в ад?» Булгаков внимательно посмотрел на меня и ответил: «Туда не надобно пропуска. Их требуют в другом месте. Однако нужен пароль, если хочешь попасть раньше времени».

На этих словах его я проснулся. Господи, приснится же такое!

Я сел на кровати. Девушка из оргкомитета не звонила, значит, делегаты так и не нашлись. Поеду в местное управление культуры и науки, проводящее конференцию, решил я. Пусть они скажут, чем мне здесь заниматься. А то местные чекисты заставят меня искать вместе с ними совершенно незнакомых мне людей.

В лифте я столкнулся с парнем-вратарем, которого не признавали игроком. Обрадовавшись, я спросил у него:

– Вы меня помните? Мы вчера стояли рядом на ресепшене.

Парень как-то дернулся. Может, ему было неприятно, что я стал свидетелем его статусной дискриминации?

– Там еще были ученые, целая толпа. Помните их?

Вратарь что-то буркнул, отводя глаза.

– Сегодня мне говорят, что они не регистрировались в отеле. Но ведь они регистрировались, не правда ли, вы видели?

– Ничего я не видел! – вдруг выпалил он.

– Как же так? – поразился я. – Невозможно не видеть – я ведь вас видел и запомнил. Неужели у вас, такого молодого человека, память слабее моей?

Парень покраснел и отвернулся.

– Слушайте, – выдавил он из себя, – не путайте меня в это дело, а?

– Да что за дело-то? И дела никакого нет. Просто…

– Не знаю. Приходил капитан и сказал не сообщать никому ничего про вчера. А то будут неприятности. Мне оно надо?

Лифт остановился, двери распахнулись. Вратарь-неигрок быстренько смылся. Я стоял в холле в задумчивости, неприятно пораженный. Хотя «неприятно» – не то слово. Капитан Ротов заставляет молчать свидетелей? Что это? Тут открылись двери соседнего лифта, и из него выскочил мужчина, бросивший на меня быстрый взгляд. Был он в таком же обтягивающем костюмчике не по размеру, как Ротов, только не так кривоног и без усов. Ага, это «присматривающий сотрудник», которого я якобы не увижу. Они что, все в одинаковом «прикиде», словно команда агента Смита из «Матрицы»?

Попросив на ресепшене вызвать мне такси, я вышел на улицу. В какой переплет я попал? Неужели ФСБ на самом деле известно, что случилось с этрускологами, но они всеми силами пытаются это скрыть? Отсюда – «исчезновение» вчерашних портье, координатора, угрозы футболистам? Но что такое совершенно невообразимое могло случиться, чтобы маскировать пропажу пятидесяти человек? Я стал припоминать своих соседей по автобусу, помимо героического Кирова. Все они категорически не походили людей, с которыми «что-то случается». Обычные благонамеренные научные клерки. Даже какой-то творческой сумасшедшинки я ни в ком не заметил. Другое дело писатели – вечно поддатые, склонные поскандалить. А эти? Может быть, они «слишком много знали», как говорят в детективах? Но что, скажите на милость? Какой такой «инфой» могут владеть этрускологи? О чем? Как бы там ни было, ситуация диаметрально поменялась: из необходимого свидетеля я превращался в нежелательного. И еще неизвестно, насколько нежелательного. Мне бы, по-хорошему, после разговора с запасным вратарем линять отсюда надо, прямиком в аэропорт, но тогда, если меня сцапают, я точно окажусь крайним. Бежал – значит, виноват.

Когда я подошел к дверце прибывшего такси, сзади меня вдруг материализовался «смотрящий».

– Вы не возьмете меня? – тихо поинтересовался он, дотронувшись до моей спины.

Я даже рот разинул от удивления.

– Всё равно ведь цена будет одинаковая – что за одного, что за двоих, – примирительно сказал он.

Я начал кое-что понимать.

– Денег вам на такси, я вижу, не выделяют. О служебном автотранспорте уже не упоминаю.

Тот развел руками.

– Ну, садитесь. Вас как зовут хоть?

– Зовите Григорием.

– Ну, а я Борис.

– Да я знаю.

– Ну, конечно, вам положено. Только учтите, всё время я вас на такси катать не буду. Не из вредности, а потому что мне-то на такси тоже денег не выделяли. И, хоть оно здесь дешево, не наездишься.

– На общественном транспорте будем ездить, – жизнерадостно сказал курносый Григорий.

«И снова за мой счет?» – хотел спросить я, но сдержался. Нет, это не местные чекисты похитили ученых. Они не смогли бы арендовать для них отдельный автобус. Пришлось бы везти в тайное узилище в муниципальном. И заставить их купить билеты. Я с неудовольствием отметил, что, начав шутить сам с собой, никак не могу остановиться. Ничем кроме полной растерянности это было объяснить нельзя. До шуток ли тут? Один знакомый директор издательства начинал смеяться и почесывать в паху, как только речь заходила о самом для него чувствительном – деньгах. Так и из меня бьет фонтан сомнительного остроумия, как вспомню о пропавших этрускологах.

Управление науки и культуры (и почему-то спорта) находилось неподалеку от городской библиотеки, в сталинском Эрехтейоне, где роль кариатид, поддерживающих портик, выполняли побитые временем рабочие и крестьяне. Парадную лестницу покрывал вытертый ковер. В сводчатом коридоре Григорий молча указал мне налево, а сам сел на банкетку. Никакого оживления в связи со случившимся ЧП здесь не наблюдалось, только пара чиновников устало брела вдоль стен с бумагами. В помпезной приемной начальника было пусто. Я постучал в массивные двери кабинета с табличкой «Здолбунович Семен Брониславович», заглянул. Спиной ко мне у противоположной стены стоял сутуловатый человек, изучавший то ли бронзовый бюст президента на подставке, то ли грамоты по соседству. Когда он обернулся, я его сразу узнал: этот очкастый, с залысинами, не глядящий в глаза мужчина был на моей так называемой пресс-конференции, правда, вопросов не задавал.

– А-а, – тихо, я бы даже сказал шелестом, молвил он, – проходите.

Я уселся на указанный мне стул. Начальник же сел на свое место, за просторный рабочий стол, и посмотрел в сторону. Я невольно глянул туда же – это был погасший монитор компьютера.

Мы молчали. Он глядел на мертвый экран, а я – на него. Так прошло несколько минут. Наконец, я откашлялся и произнес:

– Есть какие-нибудь новости?

– Простите? – Здолбунович нехотя отвел взгляд от монитора, но остановил его не на мне, а на телефонном аппарате.

– Ну, новости об этрускологах.

– Ах, да, – прошелестел он. – Знаете, на конференцию никто из них кроме вас не явился.

Он что, издевается?

– Но эта новость десяти часов утра. Я ее знал, еще когда общался с прессой – в вашем присутствии, кстати. Что-нибудь выяснилось с тех пор?

– Да, – кивнул он – но не мне, а телефону.

Ну, наконец-то! Начальник, между тем, снова замолчал. Я хотел уже его спросить, почему из него нужно каждое слово вытягивать клещами, как он выдал свою «новость»:

– Оказалось, что в гостиницу «Аквариум» они так и не прибыли.

– И это вы говорите мне? Да ведь я туда приехал вместе с ними! И координатор ваш там был, которого теперь тоже ищут!

Здолбунович слегка наморщил лоб, подумал и сказал, кажется, с облегчением:

– Нет, не наш – он от университета. А откуда вы знаете, что приехали именно с этрускологами?

– С одним я познакомился еще в самолете. Все прочие подошли в аэропорту к табличке с надписью «Конференция этрускологов», которую держал координатор Хачериди. Затем он произвел перекличку по списку. Отсутствующих, между прочим, не было. Как я понял, люди лишь до Москвы добирались разными самолетами и поездами, а оттуда все вылетели одним рейсом.

– А вы видели документы этих людей?

Чаша моего терпения переполнилась.

– Послушайте, я же не полицейский, чтобы требовать документы! И еще: очень трудно разговаривать с человеком, который не смотрит на собеседника. Извините, я вам так неприятен?

Бесцветные щеки Здолбуновича порозовели. Он с видимым усилием перевел глаза на меня, и я увидел, что он совершенно косой.

– Могу смотреть, если угодно, – пробормотал он. – Учтите только, что у меня сильный астигматизм.

– О, простите, не знал! Можете смотреть, как вам удобно. Так что же будем делать?

Снова воцарилось молчание. Я выругался про себя матом и грубо сказал:

– Послушайте, Здолбунович, у вас проблемы. Срывается международная конференция, за которую вы отвечаете. Вас ведь не погладят за это по головке. Может, пора проснуться?

Семен Брониславович собрал глаза в кучку – точнее, попытался, криво улыбнулся.

– Вообще-то, непосредственно отвечает за конференцию наш университет. Мы лишь курировали это направление и обеспечили поступление средств из федерального бюджета на ее проведение.

– А, знакомая тема – власть и ответственность! Ты сюда не ходи, уважяемый, ходи университет! Так, что ли? И вам всё равно, что федеральные средства могут улететь в трубу? Вы не забыли, что вы – руководитель оргкомитета конференции? Мне, например, приглашение пришло за вашей подписью. Другим, я полагаю, тоже.

– Не надо передергивать, – голос Здолбуновича окреп. – Я лишь хотел сказать, что мы занимались общими вопросами, а не деталями организации, предоставив это университету, выдвинувшему идею конференции. Мы помогли изыскать отсутствующие у университета средства, но мы никак не предполагали, что нам придется искать участников мероприятия. Да, я руководитель оргкомитета, но их всегда выбирают из числа тех, кто обладает бо́льшими возможностями в смысле полномочий и финансов. А конкретно вопросами проведения занимался ректор и обращался за помощью ко мне, когда требовалось. Скажем, пишет он мне, что актовый зал университета не соответствует стандартам проведения международной конференции и просит помочь найти другой зал. Я связываюсь с директором городской библиотеки, где у нас приличный конференц-зал, с возможностями синхронного перевода, и решаю проблему. И так во всем.

– Ну наконец-то вы разговорились! Как только дело коснулось вас лично, отметим. Стало быть, главное действующее лицо у вас – ректор. А разве он был на несостоявшемся открытии конференции? Я что-то никого похожего не заметил.

Глаза Здолбуновича снова расфокусировались и стали грустными.

– Нет, он заболел.

– Ушам своим не верю! Глава администрации приехал, а ректор, пусть и больной, не приезжает хотя бы на открытие! Да бывает ли такое?

– Увы, бывает, если человек заболел серьезно.

– Ну, дай Бог ему здоровья. Прошу понять меня правильно, но мне бросилась в глаза одна странность. Дело не только в ректоре. Формально вроде бы ни к чему не придерешься, но на фоне произошедшего, не побоюсь сказать, сверхъестественного события все, в частности, в вашем учреждении, как-то удивительно пассивны и равнодушны. Я думал, у вас здесь, простите, народ на ушах стоит, а на самом деле – тишина и безлюдье, как будто период отпусков наступил.

Семен Брониславович поджал губы.

– Да что же нам на ушах стоять? – пожал плечами он. – Мы ведь в розыске не сильны и не должны им заниматься. На это есть специальные службы.

– Да-да, но всё же… Не скрою, когда я получил приглашение, то был приятно удивлен, что научная общественность именно вашего города проявляет такой интерес к этрускам. Стало быть, в зале следовало ожидать не только мэра, вас, ректора и прессу, но и местную интеллигенцию. Однако ее не было. Похоже, в Южноморске вовсе нет повышенного внимания к теме. Даже в университете. Как вы объясните это противоречие?

– Ну, у нас же не Москва. Где нам взять столько интеллигенции? Пресса и есть наша интеллигенция, – многие, кстати, выпускники университета. Между прочим, директор библиотеки тоже была в зале во время вашего интервью.

– Это приятно. А другие работники библиотеки? А преподаватели и студенты универа? Историки, учителя, наконец? Нет, сколь ни было мало по сравнению с Москвой у вас интеллигенции, она могла забить до отказа тот не очень большой зал. Однако почти никто пришел, из чего я делаю простой вывод, что этруски для вашей элиты… ммм… не очень неактуальны. Тогда я спрашиваю себя: почему именно Южноморск взял на себя инициативу проведения форума?

– Как я говорил, она зародилась в университете…

– Это я уже понял. Я хочу понять, что для вашего города этруски. У вас жил и работал какой-то известный этрусколог?

– Простите, не имею сведений.

– Может быть, ваши археологи сотворили сенсацию и нашли здесь следы пребывания этрусков?

– Не доводилось слышать.

– Что же – вы лично фанат этой темы?

– Как вам сказать… – замялся Здолбунович.

– Так и скажите: не фанат. Что же тогда вас заставило поддержать идею конференции?

– Прежде всего, международная научная значимость темы…

– Но здесь у вас некогда жили народы, упоминаемые еще Геродотом. Почему не они, а этруски?

– Вероятно, они не столь востребованы у историков. Научным обоснованием занимался университет…

– Между тем, сотрудниками вашего университета не написано ни одной работы об этрусках. Это я выяснил еще до приезда сюда. В программе от вас – один доклад, заболевшего ректора. Наверное, он и есть ваш главный этрусколог. Тема доклада: «Этрусские цари в истории Древнего Рима». Ну, в общем, это для средней школы. Нет ли других причин, побудивших город принять форум этрускологов?

– Я их не знаю.

– Тогда скажите мне как руководитель оргкомитета: чем я должен здесь заниматься, если мои коллеги, не дай Бог, так и не объявятся?

– Ну… всё же будем надеяться на лучшее.

– Сколько лично мне надеяться на лучшее? Те два дня, что я еще должен находиться на конференции?

– Думаю, не меньше. Ведь к вам еще могут быть вопросы у правоохранительных органов…

– Я уже ответил на них сегодня. Других ответов у меня нет. – Я поколебался, стоит ли рассказывать Здолбуновичу о Ротове и его странных угрозах футболистам, и решил, что не стоит – уж больно неосновательной фигурой показался начальник управления. – Хорошо, и что же я делаю эти два дня – просто жду?

– Да, как и все мы. Что же касается корректив в вашей научной программе, то, наверное, вам об этом скажут в университете.

– Как-то сомневаюсь. Я сегодня никого еще не видел оттуда. Телефончик ваш мобильный мне можно для связи?

– Да, пожалуйста, вот возьмите визитку.

Когда мы прощались, Здолбунович вдруг свистящим шепотом сообщил мне на ухо, кося уже не просто сильно, а страшно:

– Я тоже не понимаю, что происходит. Все разбежались. Включая мою секретаршу.

– А при чем здесь…

Он приложил палец к губам.

Я вышел от него, как пьяный. Что за чертовщина здесь творится? Неведомым образом исчезли ученые – это не то, чтобы понятно, но, на крайний случай, логически возможно, если не считать истории с заселением. Но по какой причине могли разбежаться сотрудники Здолбуновича? Он бы и сам, судя по его поведению, не прочь сбежать. Один я, как дурак, продолжаю из себя изображать делегата.

Григория в коридоре не было. Тоже сбежал, что ли? Ну, и хрен с ним – сомнительная он охрана. Да и охрана ли? Но мне-то куда теперь идти? Если следовать общей, хотя и непонятной тенденции, моя первая реакция после разговора с вратарем была правильной: вернуться в номер, взять в вещи и – ноги в руки, в аэропорт. А уж задержат там меня, не задержат… Если задержат, то, по крайней мере, появится цель – освободиться, выбраться отсюда. Какова же сейчас моя цель в становящейся всё более кафкианской ситуации, непонятно. Я завис в каком-то пустом, но цепком студенистом пространстве. Мне нужно вновь ощутить почву под ногами. Не отправится ли прямо сейчас в аэропорт, воспользовавшись отсутствием Григория? Вещи? Бог с ними, с вещами. Когда ты видишь, что твоя жизнь превращается в дурдом, надо немедленно покинуть этот дурдом. Даже без вещей.

Но, размышляя так, я стоял на улице без движения. Рождение нового чувства я ощутил в себе: его еще называют словом «ретивое». «Взыграло ретивое». Да, мы все живем именно так – бежим при первом намеке на опасность. Полчеловечества бегает от страха, даже те, кто не двигается с места. Бегут не только физически, но и мысленно, приказывая себе «не встревать». Да разве нормальному, не зараженному вирусом общественной трусости человеку не интересно разобраться, как растворились в воздухе полсотни людей? Та трусость, что подсказывает мне «правильные решения», сродни слепоте к мистической стороне жизни. Непонятно – значит, надо бежать. Мы, писатели, любим только выдумывать непонятные вещи. Но в жизни бежим от них, как зайцы, при первой возможности. Чувство самосохранения развито в нас сильнее, чем ощущение присутствия Бога. А ведь всё необъяснимое – как раз свидетельства Божьего бытия, ибо понятное потому и понятно, что объяснимо. Не жалок ли я, человек с поседевшими висками, стоящий посреди улицы и думающий, как бы смыться подальше от тайны? Как будто, если краешек ее мне был явлен в чужом городе, она меня не настигнет в своем! А если и нет никакой тайны, а просто фантастическое стечение обстоятельств, то как потом избежать позора? Кто-то ведь обязательно спросит: «И что было дальше после того, как ты узнал, что исчезло пятьдесят человек?» – «Я уехал». – «Как, почему?» – «Ну, там было всё как-то странно, абсурдно…» – «И ты не попытался ничего выяснить?» – «Старик, оно мне надо?» – «А-а-а». Вот она – тень позора, в этом коротеньком «а-а-а». Мне ее не избежать и в том случае, если этрускологи столь же необъяснимо вернутся, как и пропали. «А где господин Лосев?» – «А он в тот же день уехал». – «Как – в тот же день? Отчего же не попытался найти нас, ведь он же видел нас в автобусе и гостинице?» – и так далее. Да, меня будут втайне презирать те, кто и сам бы немедленно сбежал, но разве ничтожеству легче от мысли, что остальные – тоже ничтожества? Ничуть не бывало, здесь лишь жалкое самооправдание и ничего больше. Ощущение, что «мы – ничтожества», на самом деле ничем не лучше ощущения, что «я – ничтожество».

Итак, остаюсь. Но просто ждать чуда или, напротив, какой-то страшной развязки я тоже не могу. Нужно что-то делать. В разговоре со Здолбуновичем я почувствовал, что исчезновение делегатов как-то (хотя и совершенно неясно, как) связано с самой идеей конференции, никому в Южноморске, по-видимому, не нужной. Идея же зародилась в университете. Что ж, пойду туда.

Вдруг кто-то подергал меня за рукав, я обернулся и увидел большеглазую, конопатую девочку с костром рыжих волос на голове.

– Дядя, – сказала она, – а у вас на спине такая ба-альшая божья коровка сидит!

– Да? – рассеянно спросил я. – А где?

– Да вот здесь, слева.

Я оглянулся налево, насколько смог, но ничего на коричневой поверхности пиджака не узрел.

– Да вот же, здесь, ниже! Хотите, я ее сниму?

– Ну, сними, отпустим ее на небко: там, как известно, ее детки кушают конфетки.

– А у нас говорят: котлетки! Ой, что-то не снимается! Как будто зацепилась! Ага, вот.

Она держала в пальцах божью коровку, поблескивающую алыми, отлакированными бочками и вертела из стороны в сторону.

– Какая-то странная… Тяжелая и вроде неживая.

– Тяжелая? Ну-ка, дай посмотреть.

Я осторожно взял у нее из рук насекомое: оно и, впрямь, не проявляло признаков жизни и вообще казалось железным. Я постучал ногтем по крылышку божьей коровки. Точно, из железа! Я перевернул ее на спинку и увидел, как внутри нее, в переплетении сложенных на животе лапок мигает что-то оранжевое. Это же «жучок» – причем в прямом смысле слова! И в переносном тоже. Григорий, гад, мне его прицепил – видимо, когда дотронулся до моей спины у такси. «Вы не возьмете меня?» Сирота казанская с «прослушкой»! Вот и делай добро таким! Я зажал «жучка» в кулаке и тихо сказал девочке:

– Это не настоящая божья коровка, а значок – дорогой, наверное. Я не знаю, как он попал ко мне, но, думаю, тебе будет нужнее. Давай-ка, я нацеплю его тебе. Видишь, он как на липучке. Покажешь подружкам.

– Ой, спасибо!

– Если придет какой-нибудь дядя и скажет, что это его значок, отдай, но скажи, чтобы больше не терял.

– Ладно, – неохотно согласилась она.

Для начала я отправился в приемную ректора, чтобы узнать, кто, кроме него самого, был ответственным за проведение конференции.

Эффектная молодая секретарша с губами в лиловой помаде была мрачнее тучи.

– Павел Трофимович болен, – всё твердила она.

– Да, слышал, здоровья ему, но не могу ли я с ним поговорить хотя бы по телефону? Я ведь не для того приехал из Москвы – по вашему приглашению, кстати, – чтобы торчать здесь в неведении.

– Да не может он поговорить с вами! – Она отвернулась. – У него инсульт.

– Вот как… – Я уже ничему не удивлялся, но снова неприятно засосало под ложечкой. – Гхм… очень надеюсь, что он оправится. Извините, но с кем же мне тогда контактировать? Кто, кроме ректора, занимался практической работой по конференции?

– Кафедра истории и археологии.

– Ага. Свяжите меня, пожалуйста, с заведующим.

– Павел Трофимович сам возглавлял эту кафедру.

Да что ж такое! Специально, что ли, в этом Южноморске всё устроено так, что концов не найдешь?

– Понятно… Но не он же выполнял всю черновую работу.

– Лаборант кафедры Райская находится в библиотеке, ей поручена регистрация.

– Ну, ее я видел. Я имею ввиду, кто из научных сотрудников кафедры осуществлял практическую работу?

– Доцент Хачериди, координатор. Но его не могут найти.

– Даже странно, – невольно съязвил я. – И всё? Больше никто не был задействован?

Секретарша наморщила лоб.

– Наверное, доцент Колюбакин. Да, конечно, Колюбакин. Поговорите с ним.

– А где его найти?

– Сейчас посмотрю расписание лекций. Он в двести восьмой аудитории, лекция как раз заканчивается.

– Очень надеюсь, что он пришел на лекцию.

Она ничего не сказала и скривила лиловые губы.

Я пошел в указанном ею направлении по затейливому лабиринту старого господского дома, в котором размещался административный корпус университета. Лесенка вверх, через десять метров – снова вниз, поворот налево, направо… Пахнет какой-то сладковатой плесенью, как обычно в старых домах, и немного канализацией. Окна в конце коридора давно не мыты, рамы гнилые. Так, теперь вниз по лестнице во внутренний двор, пересечь его, найти строение четыре. Наверное, это вон тот двухэтажный флигель с осыпающейся штукатуркой. В стороне от входа стояла кучка студентов с выстриженными затылками и длинными чубами до носа, на запорожский лад. Они преувеличенно вежливо со мной поздоровались, держа почему-то руки за спиной. Курят, что ли, в неположенном месте? Однако, проходя мимо, я уловил запах не табачного дыма, а какой-то анаши или марихуаны – в тонкостях не разбираюсь. Значит, борьба с «легкими» наркотиками здесь не ведется. Может быть, с «тяжелыми» тоже.

Без труда найдя на втором этаже 208-ю аудиторию, я остановился перед не притворенной дверью. Доносился голос лектора – стало быть, Колюбакин на месте. Это обнадеживало. Я прислушался.

– … так говорит нам официальная хронология. Но кто считал эти тысячелетия до новой эры? Летописцы? Писатели? Астролог Скалигер? Например, благодаря Гомеру мы знаем о Троянской войне. Но в это же время, по традиционной хронологии, некие «народы моря» сокрушили могущественную Хеттскую империю, причем до сих пор неизвестно, до или после падения Трои. Вот это, надо полагать, была война так война! Не вялая десятилетняя осада Трои, столицы маленького государства! Но почему же мы так хорошо знаем о ней и почти ничего – о катастрофе хеттской цивилизации? А хетты и троянцы, на минуточку, были соседями! И гомеровские ахейцы входили в число загадочных «народов моря», по мнению историков. Только у Хеттской войны не нашлось своего Гомера. Он распиарил одну войну, а что же другая, куда более существенная? Мы судим о ключевых событиях в древней истории по тем источникам, что до нас дошли. Но означает ли это, что других событий не было, и что они были не столь важны? Нет, конечно. Другой вопрос: если рейтинг значимости исторических событий столь выборочен, не выборочна ли и официальная хронология? Точно ли Троянская и Хеттская войны произошли в одно и то же столетие? Или даже в одно тысячелетие? И было ли их так много, этих тысячелетий, как нам внушила традиционная историография и пресловутый радиоуглеродный анализ, в достоверности которого давно уже сомневаются?..

Эге, да он фоменковец! «Новую хронологию» пропагандирует, причем в государственном вузе! Однако, когда лекция закончилась и студенты повалили из аудитории, я увидел в ушах многих из них наушники – так что едва ли пропаганда была эффективной. Вслед за студентами появился и сам Колюбакин. Этого мужчину лет тридцати пяти с круглыми розовыми щеками и рыжеватой бородкой-эспаньолкой я уже видел в холле городской библиотеки: он сидел в сторонке на банкетке с отсутствующим видом, подпирая стену. Не припомню, правда, присутствовал ли он потом в зале, где меня интервьюировали.

– Невольно услышал финал вашей лекции, – сказал я, поздоровавшись с ним. – А почему бы не завершить вашу мысль в полном соответствии с «новой хронологией»: что Троянская и Хеттская войны на самом деле – одно и то же событие и произошло оно во времена Александра Македонского? А Агамемнон и Александр Македонский – один и тот же человек?

– Это не столь уж и абсурдно, как может показаться, – нимало не смутившись, отвечал он. – Я полагаю, что «народы моря» сокрушили хеттов после того, как получили ключ к Дарданеллам, а не наоборот, то есть не до падения Трои, а после. Так что это был единый процесс, только растянувшийся во времени. Насчет Агамемнона и Александра Македонского интересно, надо запомнить. А вам никогда не казалось, что Александр Македонский столь же мифологичен, как, скажем, и Геракл? Уж больно он много подвигов насовершал, в его-то возрасте.

– Вы знаете, я в детстве вообще не верил в так называемые судьбоносные исторические события. В моем дворе ничего похожего не наблюдалось, а взрослые с авоськами категорически не напоминали людей, способных совершать подвиги.

– Вы, вероятно, намекаете, что подобные мысли могли зародиться только в таком глухом провинциальном дворе, как Южноморск, – ухмыльнулся он.

– Провинциальность – не всегда территориальный признак. Мысли о том, что никакой истории на самом деле не существовало, приходят в голову многим людям и в Москве, и в Питере. Но я хотел бы поговорить не об этом. Я так понял, что после исчезновения Хачериди и внезапной болезни ректора именно вы – то лицо, что отвечает в университете за конференцию.

– Хм, – несколько покривился Колюбакин, – вообще-то, никто меня пока на это не уполномочивал.

– А сами вы не напрашиваетесь. Понятно. Но всё же, кроме вас, никто на мои вопросы не ответит.

– Пожалуйста, но, наверное, лучше у нас на кафедре. Она вон там, в конце коридора.

Прошли на кафедру. Она представляла собой пеналообразную комнату, всю уставленную по периметру глухими шкафами и поцарапанными столами. На них пылились здоровенные компьютерные мониторы эпохи 90-х – как некие утесы, о которые разбивались волны пожелтевших методичек и прочего бумажного хлама. Здесь не пахло ни историей, ни археологией, лишь прошлогодний настенный календарь с фото столпов у Дворца дожей в Венеции напоминал о них.

Колюбакин очистил стул от каких-то расписаний и приказов и предложил мне сесть. Сам он пристроился на краешке соседнего стола, развязно покачивая ногой.

– Косячок марихуаны, коллега? – вдруг предложил он.

– Благодарствуйте, не употребляю, – ответил я, ошарашенный.

– А я думал, в Москве все теперь продвинутые.

– В каком смысле – продвинутые? Наркоманы, что ли?

Доцент поморщился.

– Бросьте. Весь Амстердам, говорят, пропах марихуаной, так что же – там все наркоманы? Передовая общественность нашего города ведет борьбу за легализацию марихуаны как психотонизирующего средства.

– А, скажем, кокаина?

Колюбакин погрозил пальцем:

– Вы, я вижу, шутник. По кокаину вопрос остается открытым.

– Это обнадеживает. Но неужели вы прямо здесь хотели забить косячок?

– Ну да. Не во двор же идти к студентам? В туалет мне вас приглашать неудобно. А что до запаха, то потом проветрили бы.

– А если бы кто-нибудь зашел?

– Никто сегодня уже не зайдет. Только уборщица часа через два. Однако закроем тему: вы, кажется, еще находитесь в плену у предрассудков. Я, на всякий случай, ничего вам не предлагал и буду это отрицать, если вы захотите…

– Оставьте, у меня другие проблемы. Скажите мне: почему этруски стали темой конференции?

– Это надо у ректора и Хачериди спросить. Нам, татарам, всё равно – этруски или не этруски. Видимо, на этрусков был спрос: вот и финансирование под них удалось выбить. Из Москвы, заметьте! Иностранцев выписали, дорогу оплатили!

– А лично вас этруски, как я понял, не интересуют?

– Не то чтобы не интересуют… Видите ли, я не верю в их существование.

– Ого! Что ж, по-вашему, их не было?

– Почему не было? Просто это те же римляне.

– Вот как? А отчего же этруски имели другой язык и письменность?

– Я не уверен, что другой. Мало, что ли, народов, использовавших два вида письменности? Скажем, хорваты еще в начале двадцатого века писали и латиницей, и глаголицей.

– С помощью глаголицы, однако, можно читать по-сербскохорватски. А этрусскими буквами по-латыни – нет.

– Ну, это если воспринимать этрусский алфавит как буквенно-звуковой. А если он слоговой – по типу иероглифического? Все мучаются, расшифровывают… А может, надо посредством латыни кодифицировать эту слоговую азбуку?

– Вы пробовали?

– Я не знаю латыни. Но считаю весьма возможным, что римляне сначала писали слоговым письмом, а потом буквенным, как и древние греки в свое время.

– Не могу спорить, поскольку тоже не знаю латыни. Но небезызвестный Гриневич, который читает этрусские надписи с помощью праславянского слогового письма, наверное, поспорил бы.

– Гриневич – шарлатан.

– Может быть. Только у него есть переводы с этрусского, пусть порой и диковатые, а у нешарлатанов их нет. Латыни не знают или чего-то еще…

– Намек понял. Но мне это, честно говоря, по барабану. Не вижу ничего хорошего, если этруски действительно существовали. Какая-то тоска от них, безысходность… Заражаешься… Может, неслучайно название Тоскана – этрусского корня? А у нас в городе, знаете, и без всякой «тосканы» невесело.

– Я заметил. Однако вернемся к конференции. Как формировался список приглашенных? Из чего вы исходили, выбирая того или другого?

– Я-то не из чего не исходил. Выбирали ректор и Хачериди. Но вас, между прочим, нашел именно я. Павел Трофимович поручил мне выловить из Сети имена всех, кто пишет об этрусках. Интернет выдал мне и вас как автора главы об этрусках из книги о праславянах. Ректор вашу кандидатуру утвердил. Вот и всё.

– А были и такие, которых он не утвердил?

– Были, конечно.

– И кто, если не секрет?

– Ну… Гриневич этот ваш. Фоменко, Носовский.

– А, они ведь теперь этрускологи! Ну, вы, наверное, их сами предложили, без всяких поисков в интернете?

– В общем, да. Но я их не лоббировал, как не лоббировал и вас. Я всех, кого надыбал, включил в алфавитном порядке в один аннотированный список, а ректор с Хачериди над ним колдовали. Кого-то вычеркивали, кого-то добавляли от себя. По какому принципу, не знаю. Отсекали так называемые крайности, наверное.

– Значит, душою идеи были ректор и Хачериди. Они действительно интересовались этрусками?

– Хачериди интересовался тем, чем интересовался ректор. А вот Павел Трофимович интересовался этрусками сам по себе. Кажется, кое-что понимал в них. Но проект его доклада всё равно писал я.

Я покачал головой:

– Странная картина: выясняется, что никому, кроме вашего ректора, этруски не были нужны. Конференцию, как я понял, задумали исключительно из соображений престижа. Затем, словно в назидание, все исчезли. Остался лишь я, вовсе не этрусколог, а так, историк-любитель. Может, оттого и остался. Что же мне теперь прикажете делать в вашем Южноморске?

– Не знаю, спросите у проректора, который замещает Павла Трофимовича.

– А он имеет отношение к конференции?

– Совершенно никакого.

– Ну, тогда он пошлет меня снова к вам, как это сделала секретарша. Вы же один теперь представляете кафедру-организатора.

– Ну, у нас есть еще преподаватели…

– Все преподаватели мне не нужны, нужен старший. Ведь старший сейчас получаетесь вы?

– Как-то так, вроде того. – Это признание далось Колюбакину неохотно.

– Тогда я в вашем распоряжении до официальной даты закрытия конференции. Мне, знаете, тяжело всё время быть в неведении. Хочу ощущать чье-то руководство, пока я здесь. Вот мой телефон, направляйте мои действия, если нужно.

– Нашли руководителя! Я корабль в пустоте! Как в песне из фильма «Ботинки мертвеца»: «Я не могу быть в ответе за происходящее, потому что я не более чем корабль в пустоте».

Это вырвалось у него вполне искренне. А ведь я и сам ощутил нечто подобное, когда вышел от Здолбуновича. Корабль в пустоте… Довольно точно.

– Уезжайте отсюда немедленно, – шепнул доцент. – Я бы сам уехал, только некуда. Этруски эти притягивают несчастья. Хачериди исчез, ректора разбил инсульт… О делегатах я уже не говорю. Чья теперь очередь, подумайте?

Я сразу вспомнил слова косого Здолбуновича, что все разбежались, включая его секретаршу. Может, на них внезапно, как ветер, налетела та же паника – необъяснимая, темная, неподвластная разуму? Мистическое начало не сильно развито в чиновниках, а вот инстинкт самосохранения – как у пресловутых крыс, первыми бегущих с тонущего корабля. А может… нечто подобное случилось вчера и с этрускологами? И они все побежали сломя голову, сами не зная куда?

– Что у вас тут происходит? – наконец, спросил я. – Нечто похожее уже случалось?

– Случалось, – серьезно ответил Колюбакин. – Я исчез, а сюда вернулся кто-то другой. С вами такого не бывало?

– Это метафора?

– Конечно. Ведь метафора переводится с греческого как «перенос». Перенос души с одного места на другое. Моя душа сейчас где-то в другом месте. А ваша?

Я поднялся.

– Что ж, спасибо за интересную беседу. Узнал я, правда, немного, да видно, на большее у вас рассчитывать нельзя.

– Это город метафор, сэр. Или метаморфоз – как кому больше нравится. Познать их невозможно – можно лишь принять или не принять. Советую не принимать. А то, знаете, так перенесешься, что потом костей не соберешь.

Я не знал, что на это сказать. На том и расстались.

Я постоял под университетским портиком с колоннами, потом бесцельно побрел по городу. Вчера я уже был в этих местах, когда шел с раскопок древнего городища. Я прочитал о нем в интернете еще дома и решил начать осмотр города именно отсюда, чтобы успеть до закрытия экспозиции. Раскопали несколько улочек с фундаментами домов и часть оборонительной стены. Кладка была грубоватой по сравнению, скажем, с херсонесской. Найденные черепки кувшинов и мисок тоже. Одни предполагали, что городище относится к Боспорскому царству, другие (преимущественно последователи Гумилева-младшего) – к Хазарскому каганату, хотя ни городов, ни даже городищ хазар до сего времени обнаружить не удалось, – может быть, их и вовсе не существовало. А всякие эти баснословные Саркелы и Белые Вежи представляли собой стойбища грабителей, или, по-нынешнему, таможенные терминалы.

Развалины находились неподалеку от центра Южноморска, на берегу бухты. Люди всегда селились в одних и тех же местах – не одни, так другие. Скажем, город лестригонов Ламоса у Гомера – прообраз современной Балаклавы. Наверняка Боспорское царство, если его щупальца дотянулись до будущего Южноморска, исходило, закладывая здесь крепость, примерно из тех же соображений, что впоследствии русские князья и цари, обосновавшиеся здесь же. Не исключено даже, что использовались те же строительные материалы. Меня позабавила жалоба экскурсовода о том, что местные по ночам растаскивают древние каменюки для строительства своих дач. Варварство, конечно, да ведь предшественники нынешних горожан делали то же самое – и в античные времена, и в средневековье, и в новое время. И не только они. Рачительные римляне обдирали мрамор с дворцов и храмов в захваченных странах, потом варвары сбивали этот же мрамор уже с римских построек, а то, что не доделали варвары, подчистил Ватикан для своих немаленьких нужд. Круговорот камня в истории. Находчивые дачники из местных всего лишь его часть.

С территорией раскопок соседствовал городской рынок. Он был удивительно похож на городище планировкой тесных, неотличимых одна от другой улочек-рядов (милетский архетип – прямоугольная решетка, вписанная в овал). Один муравейник умер, да здравствует другой! История историей, а на рынке испокон веку всё подчиняется одному желанию: выжить, добыть кусок хлеба на грядущий день. Как это по-человечески понятно, но как душно, уныло, неприкаянно в этой галдящей тесноте на фоне веселого и вольного блеска моря внизу!

Жизнь неотделима от рынка, но является ли рынок законом жизни? Разве спас он хотя бы одну гибнущую цивилизацию? Цивилизации умирали, рынок оставался. Он живуч, спору нет, но мы почему-то до сих пор изучаем историю государств и народов, а не рынков. Когда империя слабеет, рынок не поддерживает ее – он ее убивает. Сюда, в торжище, уходят и здесь перемалываются в костную муку творческие силы, вера, талант, изобретательность, воля народа. Уже и рынок окружен кольцом огня, а люди продолжают тупо думать о том, что можно купить и продать там, внутри. Это ли свобода, о которой нам талдычили обслуживающие лавочников мыслители? Отчего же художники веками воспринимали рынок как бессмысленную и враждебную стихию?

Скольких таких певцов накрыл этот прибой! Что там полсотни этрускологов… Я один, в чужом загадочном городе, и вроде бы еще не исчез, но как бы уже не живу, потому жизнь в этом Южноморске течет мимо меня параллельными курсами, никак со мной не пересекаясь. Корабль в пустоте, как сказал фигляр Колюбакин.

Впереди показался плечистый кафедральный собор под круглым византийским куполом. Я в него заходил вчера. В небесах раскатисто ударил колокол. Ко всенощной, что ли, звонят? Ну да, 16.45. А не поговорить ли мне с кем-нибудь из священников о мистических странностях этого места? Может, тогда прояснится хоть что-то?

Я пошел к боковым вратам храма, через которые обычно проходят в алтарь священники, и стал ждать. Вскоре, действительно, появился круглолицый батюшка в сером подряснике.

– Христос воскресе! – приветствовал я его (недавно отпраздновали Пасху). – Здравствуйте, благословите! Не удивите ли приезжему человеку минуту?

– Воистину воскресе! Бог благословит! Во имя Отца и Сына и Святаго Духа! Но только минуту: скоро служба начинается, а я еще не облачался.

– Я Борис Лосев, писатель, приехал сюда на конференцию этрускологов.

– На конференцию кого, простите?

– Ну, тех, кто занимается этрусками.

– А, это народ из Италии, который ушел в небытие некрещенным. Да-да, припоминаю, слышал что-то об этой конференции. Отец Константин, очень приятно.

– Я всего сутки в вашем городе, но мне хватило, чтобы почувствовать какую-то странную духовную атмосферу. Вы больше, нежели другие, имеете отношение к вещам… так скажем, сверхъестественным…

Он улыбнулся:

– Можно сказать и так.

– Общаясь с прихожанами, не слышали ли вы от них о чем-то избыточно сверхъестественном?

Отец Константин посмотрел на меня внимательными серыми глазами.

– Это как?

– Люди у вас не пропадают внезапно? – спросил я прямо.

Он пожал плечами:

– Люди везде пропадают. А Южноморск – город только с виду тихий. Здесь, как положено на юге, есть свои мафии, которые чем только не занимаются – наркотиками, водкой, торговлей женским телом… И мужским, кстати, тоже. А в притонах всегда кто-то исчезает, не правда ли? Так что ничего сверхъестественного.

– А если исчезли не в притоне, а бесследно из холла гостиницы?

– Мистическим образом, вы хотите сказать?

– Да.

– Что ж, и такое бывает. Рядом с миром зримым всегда живет мир незримый, только большинство не верит в его существование. А он есть, и кто-то всё время переходит из одного мира в другой.

– Из бытия в небытие? Или из бытия в некое иное бытие?

– Кабы знать, как! Может быть, это одно и то же. Нам сие неведомо. Вот Андрей Белый писал о своей подруге, известной оккультистке Минцловой: она однажды поведала ему, что некие «они», ее неведомые мистические руководители, удаляют ее от людей и общений. Дескать, скоро она исчезнет навсегда и просит друзей молчать об этом. И что же вы думаете? Она действительно в тысяча девятьсот десятом году исчезла, и никто до сих пор не знает, куда. А поскольку предупрежденные ею оккультисты в полицию не пошли, то Минцлова как бы растворилась. Была и нету.

Мне припомнилось белое, опухшее, как у покойницы, лицо этой Минцловой с фотографии. Снова противно заныло в животе. Одновременно отметил: а батюшка-то эрудированный, Белого читал!

– Даа… Но эта Минцлова хотя бы предупредила о своем исчезновении. И она была одна. Мой случай хуже: вчера пропадают одновременно пятьдесят человек, с которыми я ехал в гостиницу, а потом мне говорят, что их там не было. А я с ними стоял у стойки. Каково?

Батюшка поднял брови, глянул на меня уже настороженно, помял ладонью жидкую русую бородку.

– Что тут сказать?.. А вы, как бы это деликатно выразиться, не…

– Именно «не», – перебил я его, поняв, куда он клонит. – Не пью, во всяком случае, много, не употребляю наркотиков, на учете у психиатра не состою. Полсотни этрускологов, которых я видел, как вижу вас, как сквозь землю провалились, это факт!

– Да, о таком мне слыхать еще не доводилось… Пятьдесят человек… Помнится, говорили о пропаже какой-то секты в джунглях, но это дело давнее и нездешнее. Но, может быть, они еще найдутся, и причина их исчезновения какая-то простая и вовсе не мистическая?

– Все так говорят, и я сам на это надеялся. Но уже сутки, как они не объявляются. Значит, простых объяснений не будет. А потом… странно не только их исчезновение, но и то, как к нему относятся местные – ФСБ, МВД, власти, университет…

– А как?

– Ну, примерно так же, как друзья Минцловой. Словно что-то знают, но не хотят говорить. Надо подождать, твердят они в один голос, а из управления науки и культуры все уже разбежались, включая секретаршу начальника. Почему? И почему вслед за учеными исчезли свидетели их пребывания в гостинице – уже три человека, а ректора университета, задумавшего конференцию, разбил инсульт?

Отец Константин задумался.

– Да, признаться, и мне уже как-то не по себе… И, честно говоря, всегда было не по себе в этом Южноморске – я ведь тоже не местный. Вы правы: какая-то чертовщина тут ощущается, хотя, конечно, столько людей за раз никогда не пропадало. Но вот вопрос, естественно возникающий после услышанного: а почему, извините, вы не исчезли вслед за другими?

Я развел руками:

– Не знаю, что и сказать. Человек из ФСБ меня уже спрашивал об этом. Первое, что приходит в голову: потому что я не этрусколог.

– А кто вы? Ах, да, вы говорили – писатель… Что же вы делаете на этой конференции?

– Я написал историческую книгу с главой об этрусках – вот и пригласили.

– Стало быть, если причины происшедшего мистические, кому-то нужно было, чтобы остался именно писатель.

– Об этом я как-то не подумал…

Колокол, всю нашу беседу бивший у нас над головой с равными промежутками, умолк.

– Простите, мне пора, – поклонился отец Константин. – Одно я знаю точно по поводу рассказанного вами: надо бы вам, не откладывая, исповедаться и причаститься. Вы крещеный?

– Крещеный.

– Где-то у меня была карточка с телефоном… вот… Звоните, как надумаете. И вообще держите меня в курсе.

За церковной оградой я вдруг снова увидел Григория, покуривающего с праздным якобы видом. Где он шатался? Или незаметно ходил за мной от ведомства Здолбуновича? Я направился прямо к нему, отчего он занервничал и стал усиленно мне подмигивать. Конспирация, что ли? А как на такси за мой счет кататься? Не дойдя до него метра (а то снова прицепит что-нибудь), я тихо сказал:

– Прекратите моргать, а то подумают, что у вас нервный тик. Есть новости?

Он слегка покачал головой.

Я повернулся и пошел прочь, не заботясь о том, следует за мной Григорий или нет. Как сказано в фильме «Бриллиантовая рука»: «Вам поручена эта операция, так что действуйте». Вот пусть он и действует, как ему поручено. Он, наверное, на обед ходил, пока я таскался по университету. Понадеялся на «божью коровку». Что ж, надо же и секретным сотрудникам обедать. Всё равно, случись что, этот ненадежный секьюрити меня не спасет. Я уже устал от безрадостных впечатлений сегодняшнего дня и высматривал такси. Проходя мимо университета, я услышал за спиной негромкий женский голос:

– Не оглядывайтесь. За вами следят. Я сейчас вас обгоню, а вы идите за мной.

Голос был знакомым. Я не стал оглядываться, но, максимально скосив глаза налево, увидел каштановые локоны, лиловые губы, кончик напудренного носика и загнутые вверх кончики длинных ресниц – накладных, наверное. Понятно, секретарша ректора. Она вихляющей походкой манекенщиц – от бедра – обогнала меня, покачивая амфорами ягодиц, обтянутых лиловой юбкой. Ее туфли на шпильке тоже были лиловыми. Вспомнились слова недавно слышанной дурацкой песенки: «Цвет настроения синий, внутри мартини, а в руках бикини», которые я никак не мог понять, потому что мартини, по моему разумению, должно быть в руках этой девушки, а бикини – на ее теле. Чего она – голая, что ли, сидит, наклюкавшись мартини? Сгорбленная девушка с синими титьками, Пикассо отдыхает. А у этой, стало быть – цвет настроения лиловый? Чего ей надо? То из нее слова не вытянешь, то… Пугать будет, как остальные?

Она, между тем, зашла в магазинчик с вывеской «Минимаркет». Помедлив, я двинулся за ней. Сейчас купим мартини и будем пить его в «Аквариуме» без бикини. Тьфу, привязалось! И всегда так со мной, когда нервничаю. Лилу́ (как я уже про себя ее назвал) свернула между стеллажей налево, я за ней, и через несколько шагов мы оказались у кассы, за которой был выход – на другую сторону здания. А, вот в чем дело: это, как в детективах – чтобы уйти от слежки, нужен дом со сквозным проходом.

Когда мы оказались на параллельной улочке, она указала мне длинным пальцем с лиловым ноготком на припаркованный к обочине желто-черный автомобильчик «Смарт». Пропищал электронный ключ, мы уселись. Внутри эта двухместная каретка оказалась довольно просторной. Как водится при посадке в автомобиль, юбка Лилу задралась, оголив гладкие с исподу ляжки, и я невольно уставился на них. Она одернула подол, глянула на меня исподлобья. В общем, ничего, с удлиненным лицом и высокими скулами, еще бы не так сильно намазана. Хотя им, секретаршам, иначе как?

– А почему машина не лиловая? – спросил я.

– Что?

– Ну, на вас всё лиловое, а что же машина?

– Лиловых не было, – отрезала она и потянулась к зажиганию.

Я посмотрел в боковое зеркало: Григорий не появлялся, ждет, наверное, служивый, у противоположного входа.

Автомобильчик тронулся.

– А как вы узнали, что за мной следят? Вы что – имеете специальные навыки?

– Этот человек зашел в приемную вскоре после вас и поинтересовался, куда вы пошли. Потом я увидела на улице, что он идет за вами.

– А вы-то зачем за мной следили?

– На то есть причины.

– Хотелось бы их узнать. Простите, как вас величать?

– Ольгой.

– А в чем, собственно, Ольга, дело? Куда мы едем и зачем вся эта конспирация?

– А зачем этот человек за вами следит, вам неинтересно?

– Он меня охраняет. А вы, кстати, меня этой охраны лишили.

– Он вам не поможет. И вообще никто, случись что. Особенно с сегодняшнего дня.

Я уставился на нее.

– Да что вы меня все пугаете и водите за нос? Считайте, я уже напуган. Вам что-то известно об исчезновении ученых? Говорите прямо!

Она молчала, следя за дорогой.

– Ну, если так, я дальше с вами не поеду. Остановите, надоело.

Лилу не отреагировала, только прижалась к обочине. Нас обогнали, завывая, несколько полицейских машин. Похоже, началась какая-то движуха по поводу этрускологов – операция «Перехват» или как это у них называется. Только перехват чего? Воздуха? Если кого-то и можно было перехватить, то, наверное, вчера.

– Этого не объяснишь, – наконец, сказала она. – Вы должны увидеть сами. Павел Трофимович о чем-то таком догадывался, но не придавал значения. А я с детства слышала эти истории.

– Какие истории? – встрепенулся я.

– О невидимом болоте посреди города. Ты не чувствуешь, как оно тебя засасывает.

– Вот как… И кого же оно засосало?

– В каждом дворе кого-нибудь да засосало. Теперь этрускологов ваших, ректора, Хачериди. И вас засасывает. Может, и меня.

– Давайте по порядку. Люди и раньше здесь исчезали неведомым способом?

– И появлялись неведомым способом. Здесь место встречи попавших в болото. Сегодня мне стало окончательно ясно.

– Послушайте, в каждом месте есть свои поверья. Но не думаете же вы….

– Думать бесполезно. Лучше не думать: тогда, может быть, пронесет. Так мне еще бабушка говорила.

– Так зачем же вы думаете?

– Меня не пронесло. Мы с Павлом Трофимовичем были не просто сослуживцы. Я не могу уже сделать вид, что меня это не касается. Я чувствую, как где-то рядом со мной чавкает болото. А вы?

Я пожал плечами:

– Признаться, чувствую я здесь себя погано, но меня угнетает неведение, а не чавканье какого-то виртуального болота.

Лилу стрельнула глазами в мою сторону.

– Может быть, с вами всё иначе. Ведь не зря же вы не пропали вместе с другими. А может, вы для них недоступны? Или у вас есть защита?

Я подался к ней:

– Для кого – для них? Выкладывайте!

Она невесело усмехнулась.

– Для них. Для духов из болота.

Что-то мне это напомнило.

– А вы с Колюбакиным на эту тему не разговаривали? – поинтересовался я.

– Я вообще с ним никогда толком не разговаривала. Урод – в жопе ноги.

– А между тем, у него похожие мысли о вашем городе, только он выражался изящнее: город переселения душ.

– Он знает, что говорит, – сквозь зубы пробормотала она. – Откуда он сам появился? Никто не помнит в городе никакого Колюбакина. А он утверждает, что всегда жил здесь.

Вот как? И Колюбакин – «дух из болота»? Похоже, вообще-то. Но спрашивать еще что-либо мне расхотелось. Мы покинули центр города и ехали по бесконечной улице, застроенной одноэтажными домами, с четырехскатными, на южный лад, крышами. Они были сложены из какого-то странного, высокого кирпича. Приглядевшись, я понял, что это обычный кирпич, только поставленный на ребро. Очевидно, так экономились стройматериалы, а особой толщины стен в этих теплых широтах не требовалось. А вот мелькнул дом из дикого тесаного камня – возможно, выломанного из древних стен, как рассказывала экскурсовод. Здесь было уже темновато, поскольку кроны деревьев с обочин, испещренные мазками свежей зелени, образовывали над дорогой тенистый свод, а фонарей еще не зажигали. На одном из перекрестков я увидел полицейский пикет, не обративший, впрочем, на нас никакого внимания.

В конце этой по-станичному длинной улицы Лилу остановилась.

– Там, – указала она на смутно угадывающиеся ворота какого-то темного парка. – Идите, смотрите.

– Да чего смотреть-то? – недоумевал я, но любопытство перевесило, и я вышел из машины и сделал несколько шагов к воротам.

Сзади фыркнул двигатель, я отступил к обочине, полагая, что она следует за мной, но малютка «Смарт» быстро развернулась и умчалась прочь, только шины прошелестели. Я остался, как дурак, один на дороге. Ах, ты, лиловая дрянь! Завезла меня, черт знает куда, и бросила! А перед этим пугала всю дорогу, так что я, и без того уже напуганный, ощущал рождение холодных струек на спине. Сейчас меня здесь и пристукнут. Или утащат туда, куда утащили несчастных этрускологов. Но ведь за несколько кварталов отсюда стояли полицейские, может, мне по-быстрому вернуться к ним? Уже собравшись идти назад, я увидел над воротами парка какую-то вывеску, но разобрать ничего не смог, кроме «… № 2». Что за номер два? Парки не нумеруют. Я пересек дорогу, перпендикулярную той, по которой мы приехали, и подошел ближе. «Городское кладбище № 2», – вот что было написано над распахнутыми, несмотря на поздний час, воротами. Только теперь узрел я кресты и надгробья между разросшимися деревьями. «А вдоль дороги мертвые с косами стоят», – вспомнилось невольно.