Снова эти сны. Реальность из детства приходит и душит. Заставляет плакать. Мне уже двадцать лет. Друг рассказывал, что ему вовсю эротические сны снятся. Я не могу этим похвастать. Меня часто посещают воспоминания из детства.
Открываю глаза, пытаюсь унять саднящую боль в груди. Хочется в туалет, но вставать лень. Поднимаюсь и шлёпаю по дорогущему паркету на первый этаж. На втором тоже есть уборная, но я ещё хочу зайти на кухню попить воды. В горле пересохло и по языку будто наждачной бумагой прошлись. Только бы не заболеть. Мамаша поедом сожрёт. Как же, нужно институт посещать, а не валяться дома.
Свет включается по мере движения. Коричневые обои, которые так любит мама, бесят своей мрачностью. Высокая лестница манит скатиться с неё, как с горки, но я в который раз сдерживаю себя и чинно спускаюсь на первый этаж.
В холле полумрак. Зажглась только одна лампа на стене, освещая мне путь по тёмно-серому мрамору. Из кухни тянет сигаретным дымом. Мать опять встала, чтобы посмолить. Обычно она делает это на кухне, не всегда открывая окно. Мы едим в столовой, а на то, что слуги дышат табачной вонью, ей наплевать.
Мой друг тоже курит. Он говорит, что если ему плохо, то становится легче. Я не думаю, что мне станет легче. У меня стойкое отвращение к сигаретному дыму. Девушка должна быть женственной и пахнуть приятно. Насколько я помню себя, от матери всегда несло табачиной, как от мужика. Она и по характеру такая же. Строгая, непримиримая. Если что, сразу хваталась за ремень.
Захожу в уборную. Морщусь, глядя на себя в зеркало. Потом достаю из пижамных штанов свой отросток, словно ядовитую змею. Противно до жути. Хочется блевать от вида собственного органа. Как же всё достало.
Плетусь на кухню. Мать действительно сидит за столом и курит. На синей клеёнчатой скатерти стоит набитая окурками пепельница. В руках мамы какие-то бумаги. Она по-мужицки переносит сигарету в уголок губ, не вынимая её изо рта, и произносит:
– С добрым утром, сынок.
Это её «сынок» с некоторых пор произносится с особым нажимом. Я улыбаюсь в ответ, хотя внутри всё закипает от несправедливости.
– Доброе утро, мам. Дедушка просил не курить в доме, – мягко напоминаю ей.
– Дед валяется в своей комнате уже полгода и не ходит по дому. Я занимаюсь всем, ещё и претензии от вас получаю. Не ложись спать. Полчаса осталось до будильника. Отвезу тебя в институт.
– Хорошо, – пожимаю плечами и плетусь назад в уборную, чтобы умыться.
Мама всегда такая: сказала, как отрезала. Она заместитель на фирме деда, а с некоторых пор директор. Дедушку разбил паралич полгода назад. Единственное, что он сейчас может – лежать на кровати, шевелить руками и разговаривать. Бразды правления всем приняла мама. Взялась за всё своей железной хваткой. Это вот ей нужно было родиться мужиком, а не мне.
Бабуля в прошлом году умерла от рака. Отца я своего не знаю. Как недавно призналась мать, она родила меня для себя. Ей мужики рядом не нужны, чтобы командовали тут. Хотя этих самых мужчин у неё было полно. Любовники надолго не задерживались. Как только надоедал один, она сразу заводила другого. Таскала их домой, не стесняясь ни меня, ни родителей. Впрочем, дедушка и бабушка махнули рукой. Родила внука и хорошо.
Открываю шкаф-купе. Как же здорово, что появилась одежда унисекс. Можно не париться по поводу внешнего вида. Хотя у меня есть вещи, которые носят только мужчины. Классический костюм, например. Чёрные брюки-дудочки. Всё, чтобы угодить любимой мамуле.
Я рано поняла, что с ней лучше не спорить ещё тогда, в шесть лет. За истерику с красивыми туфельками мне досталось дома. Я отхватила ремня и сквозь слезы доказывала, что я девочка.
Меня записали к психологу. Толстый мужик с раздутыми щеками, заплывшими жиром глазами и большими губищами пытался что-то спрашивать. Я отвечала через силу. Он показал какие-то картинки, попросив сказать, что я вижу. Я смотрела на его некрасивую рожу, чуть не плакала, но отвечала. Какой дурак придумал поставить этого урода детским психологом, чтобы малышню пугать?
– Так объясни мне, Коленька, зачем ты сказал маме, что ты девочка? – противным вкрадчивым голосом снова спросил психолог.
– Я пошутил, – ответила я.
– Зачем ты пошутил?
– Чтобы маму позлить, – захныкала я.
– Никаких отклонений не вижу. У вас умненький, развитый по годам мальчик, – исполнил кривую улыбку врач.
– В следующий раз дошутишься у меня, – маман встала с кресла, подошла ко мне и отвесила оплеуху. – Идем, – грубо сдёрнула за руку со стула.
Врачишка вежливо попрощался. Даже не сказал ей, зачем она бьёт ребёнка. Разумеется, ему же немалые деньги за визит заплатили.
С того самого момента я поняла, что нужно затаиться. Будет только хуже, если я начну что-то доказывать. Взрослым можно всё, а значит, и мне нужно вырасти.
Ну выросла и что? Мне двадцать лет, а авторитарность мамаши никуда не делась. Я до сих пор для неё сынок Коленька, которым можно помыкать как хочешь. В школе училась на отлично, лишь бы мама не ругала. В институт поступила по её указке. Разумеется, на финансовый факультет: фирма деда, в конечном итоге, достанется мне когда-нибудь.
Да, вот так: мысленно о себе в женском роде. Вслух – только в мужском. Мне и без того досталось в школе. Предпочитала дружить с девчонками. Хотя и не выглядела манерно, но парни что-то чувствовали. Они всегда поднимали на смех и издевались. Плевали в спину во дворе школы и орали: «Смотрите, шлюшка пошла! Девочка, сколько ты стоишь?!»
В институте стало полегче. Даже друг появился, но косые взгляды так и шмыгали по моему телу. Неприятно, как будто хотят раздеть и убедиться, какой на самом деле прибор у тебя в штанах.
Натянула шмотки и нехотя вылезла из комнаты. Мама уже ждала на первом этаже. Как всегда, при параде. Чёрный костюм, состоящий из юбки-карандаш и пиджака. Белоснежная блузка. Туфли на высоком каблуке. На лице – легкий макияж. Прическа – волосок к волоску. Маме пятьдесят, но выглядит она гораздо моложе своих лет. Слава косметологам и пластическим хирургам. В незнакомом обществе нас вообще принимают за старшую сестру и брата.
– Опять оделся как попало. Можно и костюм надеть. Я тебе его зачем покупала? – раздражённо сказала родительница, пахнув на меня ароматом табака и мятного леденца.
Как с ней мужики целуются? Я бы не выдержала, если бы ко мне полез целоваться парень вот с таким запахом изо рта. Хотя деньги тут решают многое.
Мы вышли на улицу. Третье сентября. На улице тепло, как летом. Деревья шелестят листьями, и только местами кроны оделись в золото. Красиво выглядит. Когда-нибудь я надену подобное платье в пол и буду ходить по городу, как королева осени.
Охранник услужливо открыл нам заднюю дверь и сел за руль. Я обернулась и увидела, как медсестра в комнате деда открывает окна.
– Коль, давай быстрее. У меня деловая встреча с утра, – недовольно буркнула мать.
Я забралась в салон, села рядом с ней и вздохнула. Машина тронулась с места.
– У тебя, когда экзамен в ГИБДД?
– Завтра.
– Теорию ты сдал. Будем надеяться, что и практику сдашь. Постарайся, не подведи меня. Соловьёвы по жизни были лидерами, а ты размазнёй родился. Хоть здесь не оплошай. Получишь права – и в выходные куплю тебе машину.
– Я постараюсь, мам, обещаю.
Да, в её глазах я всегда была размазнёй. В бокс идти не хотела. Карате меня не привлекало. Упросила деда купить мне скрипку и отдать в музыкальную школу. Мать махнула рукой, тщетно пытаясь затащить в спортивную секцию для мужчин. По её мнению, я занималась ерундой, посещая школу современного танца и пиликая на скрипочке.
Машину водить у меня получилось. Инструктор сказал, что сдам с первого раза. Ну, хоть в чём-то мать не подведу.