Казалось, серая вязкая хмурь лилась не только из окон, но и из занавешенного простыней большого зеркала. Не зажигая света, Тим прошел в сумрачную комнату, где увидел бабушку, с потерянным видом неподвижно сидевшую на старом диване. Ее руки были сложены на груди. Тим с удивлением подумал, что бабушка, бывшая в свое время спортсменкой и комсомолкой, с гордостью носившая значок «Ударник коммунистического труда» и знавшая, что строит светлое будущее для потомков, сейчас молится. Просит защиты и помощи у Бога, в которого никогда не верила. Тим даже испугался. Но подойдя ближе, он разглядел, что бабушка держится за левую часть груди.
Тогда он испугался по-настоящему.
– Бабушка!.. Бабуль, тебе плохо? – подскочил он к Полине Ивановне.
Бабушка улыбнулась через силу, оторвала руку от сердца и погладила внука по голове.
– Да ничего. Прихватило, сейчас отпустит.
– Давай скорую вызовем.
– Не надо. Я валидол рассосала. Пройдет… Есть будешь?
– Нет, – помотал головой Тим.
– Ну, скажешь, когда захочешь…
Поминки они не устраивали. Для кого? И на какие деньги? Бабушка просто зажарила в духовке с вечера курицу с тремя твердыми зелеными яблоками, сварила в глубокой сковороде рис. Зашел сосед Николаич, с которым бабушка на кухне, не чокаясь, выпила по рюмке водки. Вот и помянули Макса.
Тихим паучком Тим притаился в углу комнаты, усевшись прямо на крашеный деревянный пол. Исподтишка наблюдал за бабушкой, готовый в любую секунду сорваться к соседям звонить в скорую. У них самих ни городского, ни мобильного телефона не было.
– В школу завтра пойдешь? – спросила вдруг бабушка.
Тим пожал плечами. Ответ он знал, но озвучивать бабушке сразу не стал. Завтра пятница, у его класса по расписанию всего четыре урока, учителя его отсутствия, как обычно, не заметят.
– А чего туда ходить? – проговорил он. – И так таблицу умножения выучил наизусть до шестью семь тридцать пять, а дальше, так думаю, мне нипочем не одолеть, хоть до ста лет учись.
Полина Ивановна криво усмехнулась одной половиной лица. Поднялась с пронзительно вскрикнувшего пружинами дивана и вышла. Отпустило. Сейчас пойдет делать дела, расходится…
Вместо отступившей тревоги вернулась тоска, сжавшая сердце. Снова подступили слезы, казалось, досуха выплаканные на кладбище. Тим заморгал. Хорошо, хоть бабушка не видит. Опять встала перед глазами картина, как рабочие, торопясь, закидывают сырую яму тяжелой землей, а мерзлые комья стучат, разбиваясь о крышку гроба.
Тим шмыгнул носом, вскочил с пола. Снял с вешалки черно-желтый «школьный» (чтобы ходить на учебу) пуховик, купленный бабушкиной знакомой в финском секонд-хэнде – «кирпушнике». Натянул, застегнул пластиковую «молнию», нагнулся, чтобы надеть поддельные «найки», которые таскал зимой и летом, пока не порвутся. Нашел закопанную среди бабушкиных платков черную шапку крупной вязки. Прислушался к шуму посуды на кухне и громко произнес:
– Ба, я пойду на улицу, воздухом подышу.
– Куда? Я рис разогре…
Хлопнула дверь, отрезая его от бабушкиного голоса и запахов ужина. На ощупь преодолев темные сени, Тим очутился во дворе. Задрал лицо к небу, откуда все так же продолжал сыпаться дождь. Ничего страшного, не растает. Выйдя со двора, Тим негромко свистнул, но Севка не появился и даже не отозвался. Бродяжит где-то. Ну, может, так и лучше. Обойдется без попутчиков, подумает.
Тим двинулся по укатанной скользкой поселковой улице между деревянными и кирпичными домами, отступившими от хлипких штакетников. Пару раз ему попались малознакомые люди, не обращавшие на него никакого внимания. На перекрестке, словно постовой, стоял Дядя Степа. Из раздувшегося кармана его серого форменного бушлата торчало горлышко пивной бутылки. Незамеченный полицейским, Тим было прошел у него прямо под носом, но потом передумал и вернулся к участковому.
– Здрасьте, Дядя Степа! – и осекся. – Ой!..
– Я сейчас задам тебе «дядю Степу», хулиганье! – мгновенно откликнулся участковый, протянул руку, чтобы схватить мальчишку за куртку, но потом разглядел Тима. – Это ты, что ли, Тимоха? Ну, как дела?
Тим пожал плечами. Глупый вопрос. Как у него дела? Старшего брата сегодня в землю закопали. Промолчать, пусть Дядя Степа сам догадается? Или сказать что-нибудь язвительное? Что Макс взял и воскрес. Пришел домой и сидит теперь, ужинает рисом с курицей, телевизор смотрит. Промолчал, еще обидится Дядя Степа. И перед Максом как будто неудобно. Тим на секунду зажмурился, не давая закапать слезам, и спросил:
– Дядя Степа, а кто Макса нашел?
– Да бомжи забрались в дом один… – дыхнул Дядя Степа пивным духом. – Такой большой, расселенный. Знаешь, наверное?.. Возле Часовой башни. А там брат твой лежит. Почти замерз. Они побежали, наткнулись на туристов, попросили их вызвать полицию, дождались, всё показали. Их допросили, все честь по чести, но они точно ни при чем. Ты ведь про них думаешь?
– Нет, я так, – Тим мотнул головой. – Пойду я, Дядя Степа.
– А ты куда собрался?
– Прогуляюсь немного.
– Ну, давай. И не балуй там.
– Не, не буду. До свидания.
Тим дошел до конца поселка, остановился возле бокса шиномонтажа, за которым чернели тотемные столбы из старых покрышек. Дождь здесь мешался с вонью бензина с расположенной чуть дальше заправки. Тим постоял, прикидывая, куда идти: направо, в центр города, или в противоположную сторону, к коттеджам Северного поселка. Пошел в город, потому что на самом деле направление значения не имело.
По мосту пересек замерзший залив. Слева, на небольшом острове, темнела громада Выборгского замка. Над за́мком высился подсвеченный прожекторами пятидесятиметровый великан башни Святого Олафа. Тим вспомнил вид с открытой площадки восьмигранного донжона на Старый город, будто разлегшийся на круглом панцире гигантской черепахи. За ним торчали изогнутые, похожие на железных морских коньков, портовые краны. А раньше… Можно было представить себя одним из стоящих на страже защитников крепости, вглядывающихся во тьму, где были раскиданы враждебные костры, возле которых отдыхали воины, наполненные решимостью завтра утром пойти на приступ.
Справа от моста, по которому шел Тим, почти неразличимые в вечернем сумраке, заползали друг на друга, как в течке, торосы. Спала засыпанная снегом марина, к которой в теплое время года швартовались местные яхтсмены. Отсюда они с Максом и его товарищем уходили в тот летний парусный поход.
Пройдя мост, Тим оказался возле памятника основателю города, шведскому маршалу Торвальду Кнутссону. Глянув на казненного впоследствии королем военачальника, Тим затолкал руки в карманы уже начавшего подмокать пуховика и зашагал в гору. Крепостная улица робко освещалась фонарями, рассеивающими свой свет в вечерней мороси. Впереди зажженным маяком горела вывеска кафе.
Тим остановился на другой стороне узкой улочки, разглядывая через большие окна людей за столиками. Привлекшие его внимание мужчина со своей спутницей лихо разделывались с огненно-рыжим содержимым больших квадратных тарелок. Тим пригляделся внимательней. Похоже на больших креветок, запутавшихся в спагетти, как в рыбацких сетях. Посетители ели, запивали еду вином из бокалов на высоких тонких ножках, над чем-то смеялись.
Глядя на них, Тим почувствовал, что хочет есть. Голод накинулся на него, словно соскочил с вилки, поднесенной ко рту женщины из кафе. Будто был неубывающей древней субстанцией, не исчезающей, а просто перетекающей от одного человека к другому. Надо было послушаться бабушку, подумал мальчик, и остаться поужинать…
Он сглотнул слюну, отвернулся от окна кафе и едва не наткнулся на спешащую куда-то парочку. Парень с девушкой, не посмотрев на него, машинально расступились, разорвав сцепленные руки. Девушка прижалась к стене, а парню пришлось шагнуть на край проезжей части. Тим обернулся на них. Продолжая разговаривать, парочка сблизилась и снова взялась за руки.
Тим вздохнул. Незаметка – так он называл себя иногда.
Эту свою необычную особенность Тим впервые обнаружил в детском саду, когда воспитательницы забывали его на площадке, уводив всех на обед и «тихий час», предоставляя ему, пятилетнему карандашу, четыре часа свободы, или, наоборот, в группе, если ему не хотелось идти на прогулку. Делавшая всем нестерпимо болючие прививки медсестра регулярно пропускала его. А в подготовительной группе Тим устроил настоящий переполох, сразу после полдника незаметно уйдя из садика и отправившись бродить по городскому пляжу. Пришедшая вечером забрать его бабушка строго смотрела на изумленную воспитательницу. Потом раскудахталась прибежавшая заведующая. Одногруппники Тима тоже не смогли вспомнить, когда тот пропал, да и вообще, видели ли они его сегодня, и с любопытством разглядывали вызванных милиционеров. Тим в это время уже сидел дома. Ему тогда здорово влетело и от бабушки, и от заведующей, и даже от мужа перепуганной воспитательницы, который пообещал в следующий раз надрать ему задницу, а заодно оторвать уши. Оставшееся время, которое Тим провел в детсаду, за ним неотрывно следили то нянечка, то дворник.
Потом началась школа. Учительница, присматривавшая за «камчаткой» своим, как она говорила, «третьим глазом», умудрялась упускать усаженного за заднюю парту Тима из вида. Если бы он не хотел учиться, то у него это бы получилось. Но ему в общем-то нравилось «грызть гранит наук»: учить правила русского языка и математики, заполнять дневник наблюдений за погодой, мастерить на уроках труда. Другое дело, что можно было не бояться неожиданного вызова к доске или замечания в дневник за то, что на уроке играл в морской бой с соседом по парте Ромкой. Ромка Финн (его отец был обрусевшим финном, фамилия у Ромки была смешная – Пюкко), кстати, постоянно обижался за то, что на него таинственная аура Тима не распространялась.
– Ты прямо как Фродо с кольцом, – говорил он с завистью.
Тим пожимал плечами. Он не считал это каким-то волшебством. Скорее, его организм просто обладал странным свойством вроде красного, а не коричневого, как у всех, Ромкиного загара или идеального слуха, на который не могла нарадоваться учительница музыки, у отличницы Нины Аносовой. Ну, может, еще кое-что, что обозначают малопонятным взрослым словом «психология».
Тим по натуре был скромным и немного застенчивым мальчиком, предпочитающим читать книжки и ковыряться в компьютерных программах, вместо того чтобы беситься и хулиганить с товарищами. «Под лестницу» он тоже никогда не ходил, хотя вряд ли бы его там заметили старшеклассники, «хозяева» этого места. «Под лестницей» называлась настоящая лестница, спускающаяся в запертый подвал, где раньше располагался школьный тир, а теперь хранились заросшие пылью сломанные парты, знамя бывшей пионерской дружины и сумки с просроченными противогазами, резко пахнущими резиной. «Под лестницей» был идеальный наблюдательный пункт, откуда можно было, затаившись, заглядывать под юбки поднимавшимся на второй этаж девчонкам. Старшеклассники регулярно устраивали там засады, пытались снимать что-то на телефоны, а среди младших классов про это место и его возможности расползались сильно преувеличенные легенды.
Девочки из его и параллельных классов тоже не замечали Тима, предпочитая общаться с другими мальчиками. С ними, с девочками, незаметность Тима достигала своего максимума, потому что одноклассницы не отвечали даже на его заявки в друзья ВКонтакте. А если они все же начинали с Тимом разговор (чаще всего об учебе), то быстро теряли интерес и, не прощаясь, отходили.
То же самое происходило на улице. На него не обращали внимания ни сверстники, ни взрослые. Были в этом свои минусы – приходилось особо тщательно соблюдать правила дорожного движения, думая сразу за себя и за водителей. Но были и плюсы – например, получалось бесплатно попадать в кино, пристроившись за какой-нибудь большой шумной компанией. Если не попадалась особо дотошная контролерша.
С родными, кстати, это тоже не проходило. Бабушка так вообще видела его спиной и угадывала наперед все его маленькие хитрости и редкие шалости…
Тим свернул на улицу Водной Заставы. Тоска, жевавшая его сердце, не растворилась в пропитанной влагой атмосфере нешироких улочек, а, наоборот, стала более осязаемой. Но от этого ему почему-то сделалось легче. Тим снова вспомнил о том, что услышал в больнице от умирающего Макса. Что-то про спрятанные деньги. Про то, что нужно… Или не нужно? Не ходить здесь. И делать ноги. Где это «здесь»? И почему? Что за деньги, про которые говорил брат? И, главное, где они спрятаны? Макс сказал: «На лодке». На какой? И что за работа?
Тим был еще мальчиком, но уже достаточно взрослым, чтобы понимать: все эти слова Макса больше походили не на правду, а на предсмертный морфиновый бред. Лишних денег, чтобы куда-то их еще прятать, у Макса никогда не водилось. Деньги у брата вообще бывали редко и никогда не задерживались, он тратил их либо на бабушку с Тимом, либо на наркотики. Но здесь, на безлюдной старинной улице, где темнота скрадывала приметы настоящего, хотелось поверить в чудо, в зарытые или просто спрятанные в укромном месте дензнаки. В реальный клад, который, может быть, лежит где-то в сундуке с прогнившей крышкой.
Да уж, найти клад, даже хоть самый небольшой, им с бабушкой не повредило бы. И так приходится жить на одну пенсию, а теперь у них почти не осталось сбережений. А если что случится с бабушкой? Полина Ивановна не жалуется, но Тим видит, что она все чаще и чаще держится за сердце.
Сырость просочилась под куртку, обвив худое тело холодным шарфом. Пора возвращаться домой. Сейчас он дойдет до перекрестка с Подгорной и повернет налево, к дому.
На перекрестке под мутным светом расплывающегося фонаря виднелись какие-то фигуры. Они напоминали одновременно и средневековый ночной дозор, только без шляп, ботфортов и мушкетов, и людей на остановке общественного транспорта. Только никакой остановки там отродясь не было. Тим прибавил шаг, непроизвольно втянув шею в плечи. Ладно…
Их было трое. Двое мокли под дождем, накинув на головы капюшоны, а еще один укрылся в стоящем за углом массивном, занимающем почти половину улицы, будто отъевшемся на блинах с икрой японском кроссовере. Дверь «самурая» была открыта, и водитель сидел в кресле боком, поставив ноги на каменную брусчатку. Из салона доносились негромкие, бьющиеся как стекло, звенящие биты музыки, которая, Тим знал, называется хип-хоп.
– Эй! – окликнули Тима.
На них не подействовало его обычное волшебство? Как это? Ну, такое бывает, конечно, но редко…
Тим сделал вид, что не услышал, но ему наперерез, преграждая дорогу, шагнул кто-то высокий.
– Я и смотрю, на ловца зверь бежит! – услышал Тим, и в следующий момент чужая рука крепко ухватила его за плечо.
Мальчик вздрогнул, увидев Повешенного.
– Пойдем-ка, – простуженным голосом сказал тот и потянул испуганного Тима за собой.
Повешенный вытащил мальчика из сумрака улицы под свет фонаря, как пойманную рыбу из воды. Его компаньон, напротив, отступил в темноту, к иномарке.
Тим на секунду зажмурился, а когда открыл глаза, лицо присевшего на корточки Повешенного тускло маячило перед ним, заполнив собой вселенную. Даже тоска по умершему брату стала вдруг менее резкой, будто перестав фокусироваться.
– Ну, что да как? Как жизнь молодая? – прохрипел Повешенный.
Тим мотнул головой, словно отгоняя назойливую муху. Повешенный казался не самым подходящим собеседником. Тим знал его через Макса. Повешенный был звеном в цепочке местной наркоторговли – барыгой, у которого покупал отраву его старший брат. Однажды, когда Макс задолжал деньги, драгдилер приехал к ним в Петровский. Один, и от этой его показной уверенности в своих силах было еще неприятнее. Макс тогда выгнал Тима с кухни и, поговорив с опасным гостем наедине, уладил проблему.
– Макс умер, – сказал Тим, глядя прямо в глаза Повешенного.
У того было гротескное лицо. Словно человек с головой ящерицы пришел к пластическому хирургу и попросил скроить из него киноактера, снимающегося в романтических комедиях.
– Я знаю, слышал, – кивнул Повешенный.
Зловещий хриплый голос не сулил никаких благ, но глаза на бледном лице вроде как наполнились грустью, и Тим чуть успокоился, решив, что все обойдется. Повешенный сейчас посочувствует его потере, может быть, довезет до дома. Наркоторговцы ведь тоже люди. По крайней мере кажутся таковыми в сериале «Во все тяжкие».
Рука Повешенного легла Тиму на плечо. Дружеский успокаивающий жест. Тим на секунду скосил взгляд. Подумал, что рука с обломаными квадратными ногтями и со сбитыми костяшками фаланг хорошо сочетается с острым носом, скошенным лбом и асимметричными скулами дилера.
– За братом твоим должок остался! – вдруг резко произнес Повешенный и, так же резко выпрямившись, скалой вырос над мальчиком. – Заплатишь за него?
Тим посмотрел на дилера снизу вверх. Голова того была немного наклонена к правому плечу, отсюда и прозвище. Макс рассказывал, что однажды Повешенного поймали друзья одной его клиентки, под кайфом выбросившейся с девятого этажа. Друзей было трое, один из них занимался классической борьбой. Они избили наркоторговца, отвезли в багажнике машины в лес и сунули в петлю перекинутого через толстый сук гибкого провода. Двое, намотав проволоку на руки, потянули ее, третий повис на брыкающихся ногах барыги. Тот захрипел, кажется, обгадился, а потом его шейный позвонок и сук дерева одновременно треснули. Повешенный рухнул на землю и остался лежать неподвижно с неестественно выгнутой шеей. Эта поза спасла его. Решив, что все кончено, убийцы-дилетанты ушли. Но Повешенный как-то выжил. Пока он отлеживался у знакомого, те, кто пытался его прикончить, в одночасье куда-то пропали, и больше их никто не видел.
А Повешенный вскоре вернулся на улицы и, как сказал тогда Макс, в свои тридцать лет стал их некоронованным королем. Он не был боссом, но ведь современные боссы – это, по большому счету, офисные работники, менеджеры и бухгалтеры, сводящие дебет с кредитом, составляющие отчеты и старающиеся не соваться на улицы. А на улицах тем временем идет своя жизнь. На них скипетром и державой Повешенного стали свернутая набок шея, которую дилер наотрез отказывался заковывать в жесткий воротник, хриплый из-за поврежденных связок голос, и красный, как от ожога, незаживающий след странгуляционной борозды, оставленной желто-зеленым, предназначенным по ГОСТу для заземления, проводом. Падение с шеей внутри петли заставило его поверить в свою неуязвимость, и тем, кто хотел проверить это самостоятельно, такая ошибка стоила дорого.
– Ты что, язык сожрал? – спросил Повешенный у Тима. – Только что ведь говорил.
– А… – мальчик пошевелил непослушными не то от холода, не то от страха губами. Все-таки от страха, потому что его мозг перестал работать, и Тим задал глупый вопрос: – А за что он должен?
– За гречу, за что еще? – ответил Повешенный. – Твой брат ведь герондосом жалился, или ты не знал?
– Знал, – ответил Тим. – А… Сколько он тебе был должен?
Повешенный, коротко усмехнувшись, назвал сумму. Тим даже не понял сначала. Потом удивился. Подумал, что дилер обманывает его. Тот, словно радар, уловил мысли мальчика, кивнул.
– Верно. До хрена. Прямо охуллиард. Этот пырь мне уже с год торчал. Вел себя, надо признать, – Повешенный пошевелил пальцами, как паук лапками, – правильно. Не шкерился, не сквозил, старался расплачиваться. Регулярно что-то отдавал, так что я его не трогал, – Повешенный хмыкнул. – Мы с ним почти сроднились. Но новые «чеки» – только за наличку… В последний раз обещал, что вот-вот раздобудет денег и заплатит. Сразу и за все. Тема у него какая-то вроде была. Не в курсе, в чем там дело?..
Тим слушал и не понимал слов. Сумма, названная Повешенным и мурашками прокатившаяся вдоль позвоночника мальчика, казалась немыслимой.
Но дилер молчал, ожидая ответа, и он решил попытаться.
– Я понял. Летом каникулы будут, – проговорил Тим, стараясь, чтобы его слова звучали убедительно. – Я работать устроюсь. И буду отдавать тебе зарплату.
Повешенный хрипло рассмеялся. Что показалось ему смешным? Тим был всего лишь тринадцатилетним мальчиком, похоронившим брата, а теперь обсуждающим с барыгой реструктуризацию полученного в наследство долга.
Его взрослая жизнь только-только начиналась.
– Посчитай, сколько времени ты будешь выплачивать долг с зарплаты? Которую тебе пока еще никто и не платит. А я ждать не могу. Тем более до лета. Это ведь не мои деньги.
– Но у нас с бабушкой нет столько, – проговорил Тим. – У нас вообще ничего нет. Одна ее пенсия.
– Прямо уравнение с двумя неизвестными, да? Знаешь, не мои это проблемы, – пожал плечами Повешенный, и его голова дернулась. – Сам думай, что да как. Бабке расскажи… Пенсам в Сбербанке кредиты охотно дают…
Вот же падаль, с отчаянием подумал Тим. Он с отвращением взглянул на Повешенного как на человека, посадившего в чашу кухонного комбайна попугаев-неразлучников и нажавшего кнопку «On».
– Или дом продайте, – продолжал барыга, даже не глядя на Тима, будто разговаривал с невидимым собеседником по мобильнику. – А сами к родителям твоим уезжайте… Мне же Макс рассказывал… Хороший вариант, кстати, потому что, если не расплатишься, все равно сожжем вашу хибару. Вместе с бабкой твоей.
Тим со свистом вытолкнул воздух из легких и, не успев подумать, сжал кулаки и бросился на Повешенного. Хлесткий встречный удар в подбородок откинул его назад. Тим упал, опрокинулся на спину, головой ударившись о гулкую водосточную трубу, а локтями – о наросшую под ней наледь. На запрокинутое к небу лицо сеялась влага.
– Неделя! – услышал Тим сквозь боль. – У тебя есть неделя!
Он задохнулся, когда страх ударил его ногой в живот. Внутри Тима что-то булькнуло, перекатилось по внутренностям, натянулось спазмом. Повешенный посмотрел на мальчика и сказал:
– Долго лежать собрался? Я же тебя не убил. Так что шевели поршнями.
И отступил из-под фонаря в темноту, к компаньонам.
– Дай сигарету, – услышал Тим хриплый голос, а через несколько секунд чиркнула зажигалка.
Морщась от боли в ушибленных локтях и бедре, мальчик поднялся на ноги. Его взгляд уперся в ту часть стены, которую до этого закрывал собой Повешенный.
Висевшее, как заплатка, на фасаде старинного здания объявление выглядело насмешкой. На полуотклеившемся листе бумаги чернели отпечатанные на принтере, уже немного потекшие чернилами буквы: «Помощь при наркозависимости». И номер телефона.