Связи – нервы политики.
– Ну что?! – встретил меня вопросом Лис, водрузивший на стол обе свои мосластые нижние конечности и теперь с садистским наслаждением терзающий намертво расстроенную гитару. – Как и ожидалось: от мертвого осла уши?
– Команда «Обломись», – мрачно кивнул я.
Сережа подкрутил колок и вновь забегал пальцами по ладам:
Звезда надежды не взошла на небеса,
И колесо Фортуны мимо прокатилось,
И муза с возмущеньем удалилась,
Застав меня небритым и в трусах.
– Послушай, Капитан, – мой верный напарник отложил инструмент и серьезным голосом начал меня усовещивать, – я, конечно, тупорылый, как «БелАЗ», но вот ты, умный, объясни мне, чего ты маешься? Если тебе уж так печет возвращаться – свяжись с Расселом. Всего-то делов набрать номер. Тебе цифирки напомнить? А если нет, успокойся и не рви душу. Пройдут годы, усэ наладится, – закончил он сладко-певучим голосом провинциального дьячка.
Я отрицательно покачал головой. Поддерживать его ерничество мне не хотелось.
– А! – махнул рукой Лис. И перешел на тон трагика-аматера. – Чего от вас ожидать! Англосаксы – одно слово! Сами себе ладу не сложите. То ли вы англы, то ли, наоборот, саксы?!
– Друг мой, – усмехнулся я, – ты же отлично знаешь, что я вестфольдинг, а не англосакс.
– Ага! – не на шутку раздухарился Лис. – А я кто? Я – чистокровный арий. Чего это ты зубами светишь мне в лицо? – не унимался он. – У нас там, дома, в кого ни плюнь – чистокровный арий. Правда, правда. Наш же вклад в мировую цивилизацию, как говорится, не вырубишь топором. Смотри сам. Для Европы Аттила кто? Бич Божий? А для нас – обычный наш родной, так сказать, домотканый, кондовый Богдан Гатила. И гуны его – никакие там не венгры и уж тем более не монголы! Это все – наши раннеисторические хохлы. А название у них такое оттого, что они все разговаривали в нос. Гунявили то есть, по-нашему, что, ежели учесть ветры, которые у нас по степу гуляють, совсем понятно. А кроме того, так что ж, что гунявят – тоже мне, нашли недостаток! После их нашествия, почитай, вся Франция в нос разговаривает. А почему, спрашивается? Ассимиляция! Слово есть такое умное. Неделю учил, – во всю прыть развлекался Сережа.
– Я знаю, – понимающе кивнул я, принимая на себя всю мощь Серегиного речевого водопада.
– Да что там Франция! – продолжал изгаляться мой друг. – У нас вон недавно нарыли: оказывается, кореш-то наш, Ричард, – такой же Плантагенет, как я – король Лир. – Он огляделся по сторонам, встал, подошел к двери, поглядел, не подслушивает ли нас кто-нибудь, и произнес заговорщицким шепотом: – Он – сын нашего князя Василько. Только это, конечно, между нами. Дику об этом говорить не стоит, а то он совсем диким станет. Ты что, мне не веришь?! – мучительно пытаясь сохранить серьезный вид, продолжал свои излияния Лис. – Это ж научный факт. У нас даже по TV это крутили. Видеокассета с тех времен сохранилась. Скрытой камерой, понятное дело, снимали.
Мой друг сделал многозначительную паузу, осанился, расправил плечи и подкрепил свою тираду в честь национальной гордости малороссов многозначительным поднятием правой брови и прищуром левого глаза. Видимо, он бы и сам был рад прекратить перечисление всего того, чем богаты исторические поля его Родины, но словесный водоворот тащил его все глубже.
– Да что там Европа! Вот смотри. Все эти восточные рукомашества и дрыгоножества – это что? Правильно! Ухудшенный вариант нашего гопака. Дальше. Будда – тот тоже наш. Что, не веришь? Поезжай ко мне на родину, сам посмотри. Там даже город такой есть – Буды… Да что я рассказываю! Всего не перечесть. В общем, куда ни кинь, как ни тужься, все равно выходит: боевой хохляндский мамонт – предок всего мирового братства слонов. Я вот как-то в мать-отец городов русских – Киев – ездил, даже скелет этого мамонта в музее видел. Там мне один тамошний кореш все и рассказал. Правда, говорил, что мясо евойное доисторические предки клятых москалей съели.
– Лис, Господи праведный, что ты несешь?!
– Та ото ж! Ерунду несу. Капитан. Зато как складно! – отмахнулся Сережа. – А кроме того, ты вот на человека хоть стал похож, а не на сфинкса египетского, который от сушняка так закаменел, что у него аж песок из ушей сыплется. Сходи домой, Капитан, отдохни, расслабься. Как говорит народная мудрость: работа – не деньги, кончиться не может. А кроме того, утро вечера мудренее.
Лифт с ревом разъяренного дракона рухнул в наше подземелье. Пасть его угрожающе открылась, и из нее выскочил мой старый знакомец Ивар Салюнис из отдела ликвидации, подвижный, словно шарик ртути. На него был напялен тяжеленный доспех, носивший в недрах Института название «бронепоезд». Злые языки поговаривали, что, не таскай он эту неподъемную веригу, его просто ни минуты нельзя было бы удержать на месте.
– Извини, спешу! – произнес он, отодвигая меня в сторону и порываясь мчаться дальше.
Это была чистая правда. Все годы, которые я знал Ивара, он постоянно спешил.
– Как там бабуля? – кинул я ему вслед.
Салюнис на секунду остановился. Байки о причудах его престарелой родственницы, то и дело попадавшей в самые невероятные ситуации, переходя из уст в уста, обрастая новыми деталями и подробностями, в какой-то мере скрашивали «межполетную» скуку нашей конторы.
– Представляешь, по дороге из аэропорта в Чикаго ей пришло в голову, что ее драгоценную персону похитили террористы из Ирландской республиканской армии.
– И что?
– Она накинула свою трость на шею водителю такси и принялась его душить. Хорошо, что в машине она была не одна. Но я представляю себе, какое родео было на спидвее.
Я тоже представлял. И это почему-то не веселило. День, что ли, сегодня был такой.
Мое берлогово вполне могло претендовать на звание крепости, но вот дом в привычном смысле этого слова оно напоминало мало. Замок открываться не желал. Я уныло потыкал ключом в замочную скважину и, обреченно вздохнув, двинул кулаком туда, где располагалась вся повышенная секретность этого «не лающего, не кусающего, а в дверь не пускающего» чуда техники. Механизм ошеломленно клацнул, разбронировав дорогу для ключа.
«Дом, милый дом», – пробормотал я, переступая порог.
Малыш брауни,[2] подобранный мною во время одного из вылетов в каком-то разрушенном замке, церемонно приветствовал приход хозяина дома. Будучи истинным английским домовым, взлелеянным в возвышенном рыцарском духе, он никак не мог смириться с простотой современных нравов. Во время моего отсутствия он старательно изучал толстенные тома по генеалогии и геральдике, взахлеб поглощая все приходившие на мой адрес новинки и выписывая при помощи моей кредитной карточки массу абсолютно бесполезной литературы.
Отсалютовав согласно рыцарскому протоколу крохотной алебардой, он четко доложил мне обо всех телефонных звонках и корреспонденции, аккуратно сложенной в стопку на письменном столе.
Я церемонно поблагодарил его и попробовал взять в руки верхний конверт. Неожиданно не сильный, но вполне ощутимый удар тока заставил меня отказаться от своего намерения.
Брауни сконфузился и, взобравшись на стол, принялся делать над письмами какие-то пассы. Бдительный страж моего покоя имел обыкновение защищать магическими заклятиями принадлежащие мне предметы, причем всякий раз я не знал, что ему придет в голову защитить в этот раз.
Закончив магические действия, он с радостью ухватил принесенный мной пакет сливок и, устроившись на толстом томе бехаймовской «Энциклопедии оружия», стал с видимым удовольствием поглощать вожделенный напиток.
Отложив в сторону счета, я вскрыл пакет с письмом и углубился в чтение.
Письмо было от кузины Бетси, которую я не видел уже бог весть сколько лет, а новости о ее жизни узнавал из раздела светской хроники.
Моя нежная кузина выражала очередное сожаление, что моя работа на секретной базе не позволяет нам видеться так часто, как этого бы хотелось, и выражала надежду, что уж эту-то встречу всех потомков нашего рода в замке Камбэртон я точно не пропущу.
В дверь позвонили. «Сходи посмотри, – мысленно кивнул я домовому, – кого там принесло?»
Брауни бегом отправился выполнять поручение. Вернувшись, он встал в подобающую случаю позу и чопорно произнес: «Мишель Дюнуар де Катинвиль, барон Священной Римской империи!» – и трижды стукнул алебардой об пол.
Родство Дюнуара с имперскими баронами ясно прослеживалось, однако я не слышал, чтобы кто-нибудь, кроме моего брауни, именовал его так. Обычно его называли «Два мэтра», и не столько за двухметровый рост, сколько за то, что из всех созданных гением человечества высоких искусств он признавал лишь два – фехтование и кулинарию. Надо сказать, и в том и в другом он был непререкаемым авторитетом. Был у него еще официальный позывной «Вагант», полученный им за невыразимое сходство с вечным студентом средневековой Сорбонны.
– Привет, – сказал он, входя в комнату и едва не наступая на домового. – Ну, что у нас плохого?
– Бабушка Ивара едва не удавила своей тростью водителя такси по дороге в Чикаго.
Мишель задумался.
– М-да, м-да. Я к тебе, собственно, вот зачем. У тебя шпаги и даги[3] далеко? Я тут лежал и вот удумал одну штуку. Домой ехать далеко, а в Конторе уже все закрыто. Попробовать надо.
Открыв стеллаж, я вытащил два дивной работы набора, кованные Ортуно д’Агирре-старшим в конце шестнадцатого века.
– Ага. Именно, – произнес Дюнуар, взвешивая в ладонях оружие. – Ангард![4]
Я встал в стойку, внутренне готовясь отразить ту каверзу, которую «удумал» мой добрый друг.
Позвенев немного клинками, мы перешли к решительным действиям. В тот момент, когда я попытался провести очередную контратаку, дага противника скользнула по клинку моей шпаги так, словно желала снять с нее стружку. Раздалось печальное «дзинь». Мое оружие, развернувшись где-то так градусов на сто шестьдесят, с силой врезалось в оконное стекло, оставляя в нем изрядную дыру.
– М-да, – задумавшись, произнес Мишель, останавливая острие своей шпаги в двух пальцах от моего горла, – где-то вот так.
Встревоженный звоном разбитого стекла брауни, не допив свой напиток, примчался в гостиную. Всплеснув руками, он торопливо принялся убирать осколки, что-то бормоча себе под нос. Честно говоря, малыш домовой недолюбливал месье де Катинвиля, ибо практически каждый его визит грозил ему лишней уборкой.
Поворчав пару минут, брауни сообщил, что чайник закипел и он приглашает джентльменов на файв-о-клок. Дюнуар радостно отправился заваривать чай, ибо это священнодействие он не доверял никому, а я с некоторой грустью отметил, что пачку чая придется покупать новую, поскольку после моего друга заварки не оставалось никогда. Боюсь, чтобы удовлетворить его запросы к крепости этого древнего напитка, понадобился бы весь груз «Катти Сарк».
Мои размышления на эту тему были прерваны возмущенным трезвоном. Телефон, распираемый какими-то своими электрическими эмоциями, аж разрывался от звона, упорно не желая униматься.
Малыш привычным жестом подхватил трубку и, пыхтя от натуги, уложил ее возле аппарата.
– Вас слушают, – заученно произнес он в микрофон и быстро перебрался на другую сторону, чтобы услышать ответ. Помедлив секунду, брауни принял вид заправского дворецкого и сообщил куда-то в пространство голосом, полным глубочайшего почтения:
– Его светлость Джозеф Рассел, двадцать третий герцог Бедфордский!
– Ты дома? – донеслось из трубки. – Это хорошо, мы сейчас приедем.
– Кто это – мы? – попробовал узнать я, но добиться вразумительного ответа от бибикающего телефона мне так и не удалось.
И они приехали. Со стороны это, видимо, напоминало совместное выездное заседание палаты лордов и агентства фотомоделей. Несчастный брауни с нескрываемым ужасом взирал на автостоянку, забитую «порше», «роверами» и «феррари», и только с трепетом шептал, едва не заикаясь от волнения: «Лорд Дорвич, семнадцатый граф Уэрвилл… лорд Лоунер, пятнадцатый маркиз Моршез… Рыцарь Лафорт оф Баруэлл», – вздыхал он с облегчением, заслышав имя благородного джентльмена, чей род во времена войны Роз еще не мог похвалиться древностью.
– Ну, что там у вас произошло? – осведомился двадцать третий герцог Бедфордский, усаживаясь на мой письменный стол и водружая перед собой пузатую бутыль матово-черного цвета.
Я поведал ему о своем путешествии за Ричардом Плантагенетом и о превратностях, связанных с повторной командировкой. Все это время мой побратим любовался игрой света в коньяке, наполнявшем его хрустальный кубок, и, невзирая на все мои запреты, пускал клубы дыма в потолок, попыхивая дорогой виргинской сигарой.
– Ничего, – одобрил он мой рассказ. – Треть, конечно, приврал. Но в целом складно. И что, Отпрыск стал в позу борзого барана?
Я молча кивнул головой.
– Ладно, несущественно, – продолжил Зеф. – Отдыхай, не беспокойся. Утрясем мы твой вопрос. А сегодня, если ты, конечно, не забыл, – мой день рождения.
– Джо, ты скоро? – заглянула в мой кабинет хищного вида красотка, озаряя полумрак нашего убежища ослепительной рекламной улыбкой. Раньше я не видел этой барышни в окружении моего друга, однако, если мне не изменяла зрительная память, именно ее трехметровое изображение убеждало каждого встречного и поперечного носить ультрамодные колготки.
Рекламный щит со слабо одетой прелестницей, установленный на въезде в наш преимущественно холостяцкий закрытый поселок, пользовался большим успехом. Во всяком случае, что я мог сказать абсолютно достоверно: если не спеша скользить взглядом по демонстрируемой на щите ноге от заманчивых округлостей вверху до изящных пальчиков внизу, то можно дважды не торопясь прочитать «Отче наш». Правда, дочитать удавалось немногим – у большинства перехватывало дыхание после первых слов.
– Знакомьтесь, – произнес Зеф, вновь наливая себе коньяка, – это Айрин. Длина ноги сорок четыре дюйма, мисс чего-то обо что-то. – Красотка вновь прорекламировала свои ровные белые зубы. – А это лорд Камдил, рыцарь без страха, упрека и многих других полезных качеств. Большой специалист по подвигам в честь прекрасных дам. Если тебя донимает какой-нибудь дракон, ты только скажи ему – и можешь готовить место для драконьей головы у себя над кроватью.
– Что, правда? – распахнула свои русалочьи глаза красотка. – Как это романтично! Вы расскажете мне о своих подвигах? – томно промурлыкала она.
– Непременно расскажет, но ближе к ночи, – оборвал ее красноречие мой побратим. – Пока иди развлекай гостей.
Мисс чего-то об чего-то скрылась за дверью.
– Господи! – сокрушался мой друг. – Ну почему: как красивая и умная – так стерва, а как просто красивая – так дура непроходимая!
Я не разделял категоричности Зефа, но спорить с ним было делом абсолютно бесполезным.
– Ибо такова природа вещей, – глубокомысленно заметил я, незаметно пряча недопитый коньяк за стопку книг.
– Ладно, братец, пошли веселиться, – отчаянно махнув рукой, закончил разговор Рассел. И мы исполнили свое намерение.
В общем, когда утром вновь зазвонил телефон, я счел это неприкрытым издевательством и решил не подходить ни за что. Когда он зазвонил во второй, третий и четвертый раз – я стоически терпел, но во время пятого штурма моей нервной системы брауни, разбуженный наглым трезвоном, выбрался из своего угла и, проделав обычную операцию с телефонной трубкой, произнес, не раскрывая глаз, но становясь в непременную торжественную позу: «Его Высочество принц Готлиб фон Гогенцоллерн». После чего он рухнул головой на скомканную пачку «Пэлл-Мэлл» и вновь заснул непробудным сном со счастливым сознанием выполненного долга.
С трудом добравшись до аппарата, я решительно промолчал в трубку. Голос шефа, пробившийся через минуту такого «разговора» до моего сознания, не прибавил моей любви к нему, но, судя по интонации, он тоже был не рад меня слышать.
– Да? – произнес я, собравшись с силами.
– Где вас изволит носить? – с новой яростью накинулся на меня Отпрыск.
– Я отдыхаю! Черт возьми, вы сами приказали мне отдыхать!
– Очень мило, – кипятился вельможный начальник, – я вижу, как вы отдыхаете.
– И как вам нравится то, что вы видите? – понемногу оживая, поинтересовался я.
– Это просто неслыханно. Более того, это возмутительно. Я буду ставить вопрос о вашем поведении на заседании ученого совета.
– Уж лучше сразу в Совете Безопасности Организации Объединенных Наций, – спросонья съязвил я.
– Это авантюризм, а не работа, – продолжал возмущаться шеф, явно пропустив мое замечание мимо ушей.
– Вся моя работа – сплошной авантюризм, – парировал я. – Вы позвонили мне в такую рань, чтобы сообщить этот потрясающий факт?
– Я этого так не оставлю, и не надейтесь!
В общем-то я и не надеялся. Судя по тому, что шеф выражался без обычных витиеватостей, он был очень зол.
– И все-таки, чем я обязан столь раннему звонку?
– Какая рань? Девять часов!
Отметив про себя, что после вчерашнего отдыха три часа на сон – явно маловато, я вновь вернулся к своему вопросу:
– Монсеньор, чего вы от меня хотите?
– Чего?.. – В паузу, образовавшуюся после этих слов, можно было спокойно вставить весь лексикон какого-нибудь полинезийского племени. – Приезжайте в Институт и отправляйтесь хоть к чертовой матери, хоть на тот свет!
– Ясно. Еду! – Я опустил на держатель трубку и щелкнул пальцами. Из зеркала напротив на меня смотрел широкоплечий мускулистый мужчина с опухшим лицом и всклокоченной бородой цвета темной бронзы. «Несказанно хорош», – усмехнулся я, встряхивая остатками некогда буйных кудрей и нанося хук слева своему отражению. Отражение ушло с линии атаки и стало в дзенкуцу-дачи.[5]
– Эй, малыш. – Я осторожно потряс за плечо посапывающего в пепельнице брауни. Судя по всему, в порядке дегустации он допил вчера не одну рюмку горячительных напитков. – Позвони, будь добр, Сергею Лисиченко, эсквайру, и сообщи ему, чтобы он выдвигался в Контору. Скажи, что мы выезжаем.
Полупроснувшийся домовой дико озирался вокруг, мучительно пытаясь понять, что, собственно, он делает среди всего этого беспорядка. Оставив моего маленького друга приходить в себя, я отправился провести магический круг водой вокруг носа и соскоблить со щек неположенную щетину.
Вернувшись в свои апартаменты уже проснувшимся и посвежевшим, я сделал чашечку очень крепкого кофе и стал одеваться. Одного носка на месте не было. «Опять брауни развлекается», – вздохнул я, вытаскивая из шкафа новую пару. Мне никогда не удавалось добиться от моего домового, что за странную коллекцию он собирает. Впрочем, какое это сейчас имело значение.