Я отхожу от пепелища сгоревшего ночного клуба и оглядываюсь вокруг. Сразу видно, что место это популярное: магазинчики, торгующие футболками и сэндвичами, перемежаются ресторанами и отелями. Может быть, Джози была в одном из этих заведений. Может быть, кто-то ее вспомнит.
Я иду на другую сторону улицы и всматриваюсь в каждое окно, что встречается мне на пути, но ничего особенного в глаза не бросается. Она могла быть где угодно, делать что угодно.
Бесцельно шагая, миную один квартал, неспешно иду по следующему, надеясь увидеть хоть что-нибудь, любую малость, что подсказало бы мне, где искать сестру. Здесь есть буквально все: эксклюзивный ювелирный магазин, бутик с модными «маленькими» платьями, двухэтажный книжный магазин, до отказа набитый книгами. У меня чуть сжимается горло при мысли о том, чтобы зайти в них и расспросить про Джози, и ноги сами проносят меня мимо.
Пока взгляд не падает на витрину магазина канцтоваров, в которой выставлены на вид драгоценные флаконы с чернилами. Они манят меня, приглашая войти внутрь, и я невольно останавливаюсь. Дома ручек и чернил у меня уйма, на три жизни хватит, но дело не в этом. В магазине продаются разноцветные переливчатые мерцающие чернила «Кришна», выпускаемые небольшими партиями. Я питаю слабость к переливчатым чернилам, хотя с некоторых пор рецепты выписываю другими – быстросохнущими черными, марки «Very Serious».
В остальных случаях я предпочитаю писать яркими разнотонными чернилами. Эту марку я прежде не встречала, и сейчас стою и какое-то время рассматриваю цвета. «Золотая рыбка» – изумительный тон, но оранжевые и желтые чернила я вроде как не использую. Мне нравится оттенок под названием «Море и шторм», а еще непереливчатый, но оттого не менее роскошный бирюзовый – «Муссонное небо». Он напоминает мне о других бирюзовых чернилах, которыми я писала в десять-одиннадцать лет, когда мы все – Дилан, Джози и я – страстно увлеклись искусством каллиграфии. Кто был первым? Теперь трудно сказать, где и как это началось. Помню только, что мы влюбились в это дело, элегантным почерком писали вежливые записки родителям и друг другу. Дилан обожал китайскую каллиграфию и все выводил иероглифы, обозначающие «кризис», «любовь» и «океан», которые он нашел в одной библиотечной книжке.
Я несу чернила к прилавку, намереваясь затем посмотреть авторучки, но живот урчит, напоминая, что я съела всего два банана и два яблока.
– Вы давно здесь работаете? – заставляю я себя поинтересоваться у продавщицы.
– С год примерно. – Улыбаясь, она упаковывает чернила в папиросную бумагу.
Я хочу спросить, не помнит ли она случайно одну женщину – мою сестру, то есть – с характерным шрамом, но уже от одной этой мысли лицо мое начинает гореть. Поэтому я просто расплачиваюсь и, костеря себя на чем свет, вместе со своей покупкой иду на улицу.
Как же я найду сестру, если не ищу ее?
Ноги несут меня назад на холм и заводят в гастроном, разместившийся на цокольном этаже одного из зданий. Покупаю бутылку вина, свежий хлеб, фрукты, с полдесятка яиц и кусок сыра. Все это складываю в рюкзак. Готовить для себя я не собираюсь, здесь полно ресторанов, которые стоит посетить, но хорошо иметь под рукой кое-какие продукты.
Вечереет. Я забредаю в небольшой переулок, где расположились в ряд кафе, выставившие на улицу свои столики со стульями. Примечаю итальянское заведение.
– Столик на одного, пожалуйста, – говорю встречающему меня официанту. – Можно я сяду на улице?
– Конечно, конечно. Сюда, пожалуйста.
Он усаживает меня между молодой парочкой (он и она упитанные) и одетым с иголочки бизнесменом. Тот встает в ту же минуту, как я занимаю столик, и, что-то говоря по телефону раздраженным тоном, спешит прочь. Официант цокает языком и качает головой, убирая со стола.
– Народ теперь пошел такой занятой, – отмечает он, и внезапно его голос живо напоминает мне отца, у которого до самой смерти в низком голосе слышался итальянский акцент. – Вина желаете? – спрашивает официант. – Мне кажется, вы любите красное. Я прав?
– Да, угадали. Принесите чего-нибудь на ваш вкус.
– С удовольствием.
У меня ведь нет с собой телефона, который составил бы мне компанию, спохватываюсь я. Непривычно. Даже не помню, когда последний раз такое было. О-очень давно, пожалуй. Я внимательно читаю меню, хотя почти сразу решила, что закажу ньокки[9]. Откинувшись на стуле, думаю о том, что отцу очень понравилось бы это заведение с опрятными белыми скатертями и синими вазочками с цветами. Я трогаю гвоздики. Живые, не искусственные. Подношу к лицу цветы, вдыхая их насыщенный перечный аромат.
Официант возвращается с вином, которое со всей церемонностью ставит на стол. У него густые усы и мерцающие глаза.
– Попробуйте. Подойдет вам?
Как и до́лжно, я взбалтываю вино и вдыхаю его букет. Официант подобрал правильный бокал, с широкой чашей, максимально раскрывающий насыщенный аромат напитка. Вкус у этого вина интенсивный, фруктовый, но без терпкости танинов.
– М-м, – одобрительно произношу я. – Да. Спасибо.
Официант сдержанно кланяется. На глаза ему падает прядь волос.
– А на ужин что закажете?
– Мясо-овощную закуску. – Теперь, перестав двигаться, я остро сознаю, что в желудке у меня пусто. – И ньокки.
– Прекрасно, хороший выбор.
Вино на столе, теперь мне есть чем занять руки. Откинувшись на спинку стула, я наблюдаю парад человечества, шествующего перед моими глазами. Многие деловые люди пришли сюда расслабиться после работы. Женщины – на каблуках, мужчины – в стильных костюмах. Толпящиеся у стойки бара молодые дипломированные специалисты разглядывают друг друга. Курящих, вроде бы, нет.
Туристы тоже дефилируют по переулку туда-сюда, знакомятся с меню. Их я определяю по удобной обуви для ходьбы, загару и усталым лицам. Какофония иностранной речи и акцентов, столкновение различных культур.
За освободившийся соседний столик официант усаживает какого-то мужчину. Чтобы сохранить свое личное пространство и не вторгнуться в чужое, я смотрю строго вперед, но слышу в его голосе испанский акцент, когда он заказывает вино.
Официант приносит мне закуску – большое блюдо со свежайшей влажной и блестящей моцареллой, тонкими завитками салями и ветчины, оливками, свежими крошечными томатами и лепешкой.
– Какая красота, – выдыхаю я.
Принимаясь за еду, я переношусь в детство. После обеда в мои обязанности входило нарезать моцареллу и втыкать зубочистки в различные виды мясной закуски, которые подавали посетителям в часы скидок наряду с коктейлями «Харви Волбенгер», «Белый русский» и маминым любимым «Лонг-Айленд», который был особенно в чести.
– Простите за назойливость, – обращается ко мне мужчина, занявший соседний столик. – Вы тоже туристка?
Я как раз положила в рот особенно изумительный ломтик ветчины. С наслаждением прожевав его, я отпиваю из бокала с вином маленький глоток и только затем смотрю на мужчину. Он высок ростом, у него густые темные волосы, на подбородке щетина. На столе под рукой лежит замусоленная книга в бумажном переплете. Когда я перестала носить с собой книги?
– Да. И вы турист?
– Приехал в гости к другу, – кивает мой сосед. – Но сегодня вечером он работает, поэтому я остался один. – Мужчина приподнимает бокал. Рядом с книгой стоит бутылка вина. – Будем здоровы.
– Будем. – Я тоже приподнимаю бокал, но языком тела даю понять, что не намерена продолжать знакомство.
Он игнорирует мои намеки.
– Я собирался вон там сесть, отведать их тапас, но снова увидел вас и решил остановиться здесь.
– Снова?
– Сегодня утром. Вы, кажется, только приехали из аэропорта.
Голос у него звучный, резонирующий – музыкальный инструмент. Я внимательнее всматриваюсь в его лицо. Крупные черты – красивые, но, пожалуй, слишком агрессивные. Римский нос, большие темные глаза.
– Да, – подтверждаю я. – Но вас все равно не помню.
Мужчина прикладывает руку к груди.
– Уже забыли. – Поцокав языков, он с улыбкой склоняет набок голову. – У лифта.
– Ах, да, – мгновенно вспоминаю я. – De nada.
Он смеется. Смех у него раскатистый, жизнерадостный. Я потягиваю вино, оценивающе глядя на него. Пожалуй, не самый ужасный вариант, с ним можно бы и покувыркаться. У меня давно никого не было.
– Меня зовут Кит, – представляюсь я.
– Хавьер.
Я протягиваю ему свою тарелку с закуской.
– Салями превосходна.
Он жестом показывает на стул прямо напротив него.
– Не желаете пересесть за мой столик?
– Нет, спасибо. Оставаясь каждый на своем месте, мы оба имеем возможность смотреть на улицу.
– А-а, ну да. Понимаю. – Хавьер перекладывает на свою тарелку по ломтику моцареллы и салями.
– Да мы и так практически за одним столиком, – замечаю я, показывая на узкое пространство, отделяющее наши стулья. Он находится так близко, что я ощущаю запах его одеколона, в котором присутствуют едва уловимые пряные нотки.
– Что привело вас в Новую Зеландию?
Я пожимаю плечами. Надо бы придумать толковый ответ. Без всякой причины так далеко не летают.
– Самобытная страна, вы не находите?
– Самобытная. – Хавьер потягивает вино. В профиль его лицо очень эффектно. Прекрасно. Кажется, он не соответствует слишком многим из моих критериев при выборе мужчин.
Посмотрим.
– А вас?
Хавьер как-то грустно пожимает плечами. Еще один минус в его копилку. Страдающие мужчины для меня табу. Они вечно нуждаются в спасении, и, поскольку в детстве я видела слишком много истерзанных душ, мне приходится постоянно подавлять этот порыв.
– Старый друг пригласил. Мне захотелось перемен. Возможно, я сюда перееду.
– Вот как? – Я ем сыр, ломаю лепешку, снова протягиваю ему тарелку с закуской. – Откуда?
– Из Мадрида.
– Крутой поворот.
Он кивает, потирает руки, ладонь о ладонь.
– Устал я от политики.
Я фыркаю от смеха, рукой прикрывая рот.
– Да, последние годы жуть что творится.
– Уже десятки лет.
– И то верно.
Мы наблюдаем за прохожими. Время скидок вышло, и влюбленные парочки, немолодые супруги, все идут домой. Впервые за многие годы мне спокойно, тело мое расслаблено. Может быть, мне действительно нужно было сменить обстановку, а я этого просто не понимала. Рука машинально тянется к телефону, которого у меня с собой нет, и в результате я кладу раскрытую ладонь на стол.
– Что читаете?
Хавьер поднимает книгу, показывая обложку. «Сто лет одиночества». Разумеется, на испанском.
– Эту вещь я много раз читал, но мне нравится ее перечитывать.
Я киваю. Книголюб. Что ж, это не входит в мои критерии отказа. Правда, это значит, он умный. А с умниками я не связываюсь.
– Читали этот роман? – спрашивает Хавьер.
– Нет, – отвечаю я и, к своему удивлению, добавляю: – Сестра у меня любила книжки читать.
– А вы не любите?
– Люблю. Просто я не читаю серьезные книги. А вот она обожала творчество великих поэтов, писателей и драматургов.
– Понимаю. – У него чуть дрогнула губа. – Вы не разделяли ее интереса?
Вино развязывает мне язык.
– Нет. У меня научный склад ума. А она была творческая личность.
– Была?
– Она умерла, – говорю я, хотя теперь сама этого точно не знаю.
– Простите.
Официант приносит мои ньокки, изящно уложенные на тарелке и сверху присыпанные петрушкой и пармезаном. Я представляю, как отец садится напротив и складывает на груди руки. Свои волосатые запястья он всегда прятал под манжетами рубашки, и всегда носил запонки. Я пробую блюдо.
– Очень вкусно. – Отец кивает.
– Приятного аппетита, – говорит официант.
– Принесите мне, пожалуйста, еще вина.
– Ой, нет, нет, – протестует Хавьер и взмахивает руками, жестами подкрепляя свои слова. – Позвольте я с вами поделюсь. Один ни за что столько не выпью.
– Ни за что? – спрашиваю я.
– Ну, может, и выпью. Но я предпочел бы поделиться с вами.
Я киваю. Официант улыбается, словно это он все подстроил.
– Сейчас принесу ваш ужин, сэр.
От тарелки поднимается аромат чеснока, и я кладу в рот еще кусочек.
– Это было одно из фирменных блюд моего отца, – объясняю я и, не давая себе отчета, добавляю: – Ньокки с горохом и грибами. Обычно я раскатывала для него тесто.
– Он был итальянец… ваш отец? – Хавьер наполняет вином мой пустой бокал.
– Сицилиец.
– Мама тоже?
– Вы слишком любопытны, – замечаю я, глянув на него.
– Обычно нет.
– А почему же теперь?
Хавьер наклоняется ко мне ближе, и по блеску его глаз я догадываюсь, сейчас он скажет что-то дерзкое.
– Потому что у меня сердце биться перестало, когда я увидел вас здесь.
Я смеюсь, довольная его невоздержанностью.
– Думаете, я шучу? – спрашивает он. – Клянусь, это чистая правда.
– Я не принадлежу к тому типу женщин, которые заставляют замирать мужские сердца, но все равно спасибо.
– Вы встречали не тех мужчин.
Я на время перестаю есть: вилка застыла в руке, локоть – на столе. Его силуэт вырисовывается на фоне почти темного неба, смех вокруг нас звучит громче. Глядя на его рот, я чувствую, как у меня зудит кожа, и что-то неуловимое в его манерах и внешности наводит на мысль, что он будет очень хорош в постели.
– Возможно.
Хавьер широко улыбается, и на его щеке появляется возмутительно обаятельная ямочка. К его столику подходит официант, и ему приходится отклониться назад, чтобы тот поставил перед ним его блюдо – горячее ризотто с креветками и лангустами. Выбор человека с прекрасным аппетитом, как сказал бы мой отец. Он не терпел приверед – вегетарианцев, которые тогда уже активно распространялись, тех, кто не ел рыбу, говядину и отдельные овощи. Ешь, что дают, или не ешь вовсе, сердито фыркал отец. Только Дилану дозволялось быть разборчивым. Он ненавидел каперсы, пикули и оливки, еще больше – авокадо, и предпочел бы умереть с голоду, чем съесть яичные белки или морских моллюсков. В каком-то смысле он заменил отцу сына, о котором тот мечтал. Отец довольно долго души не чаял в Дилане.
Пока не изменил к нему свое отношение.
– Ваш отец часто готовил для вас? – спрашивает мой собеседник.
– Не для меня конкретно. Он готовил для посетителей своего ресторана. Мы росли при ресторане, ели дежурные блюда.
– Интересное у вас было детство. Оно вам нравилось?
– Иногда. – Легко беседовать с незнакомым человеком, который через месяц и не вспомнит, о чем я ему рассказывала. Я допиваю вино и подставляю ему свой бокал. Он снова его наполняет. – Не всегда. Порой бывало тяжеловато, да и родители больше были заняты своим бизнесом, чем родными детьми. – Я стараюсь удержать на вилке одну клецку идеальной формы. – А у вас какое было детство?
Хавьер промокает губы салфеткой.
– Я вырос в городе. Мама преподавала в школе, а отец… – Он хмурится, потирает пальцы, словно вытягивает из воздуха нужное слово, – был служащим, работал в правительстве. – Его лицо просветлело. – Чиновником.
– Вы – единственный ребенок?
– Ой нет. Нас в семье четверо. Три сына и дочь. Я – второй по старшинству.
Второй, которому не хватает внимания, как и мне. Вслух я говорю:
– Старшим всегда достается все самое лучшее.
Хавьер чуть склоняет голову, не соглашаясь со мной.
– Может и так. У нас в семье старшая – сестра, но она без претензий. Очень тихая, внешний мир ее пугает.
Теперь моя очередь проявить настырность. Вино меня раскрепостило; мы с ним – два чужих человека, случайно познакомившихся на отдыхе; с собой у меня нет телефона, который помог бы мне скоротать время.
– Почему?
Его лицо становится непроницаемым, он опускает глаза и качает головой.
– Простите, – извиняюсь я. – Это не моего ума дело.
– Нет, нет. – Он касается моей руки. – В детстве ее похитили. Она тогда была еще очень маленькая, и никто не знает, что с ней случилось. С тех пор прежней она уже не была.
– Бедняжка. – Радужность ночи немного меркнет, и я думаю о Джози.
– Так, все, – говорит Хавьер, разгоняя мои мрачные мысли, и берет свой бокал. – Отпуск дается для того, чтобы забыть о плохом, верно? Salud[10].
– Salud, – улыбаюсь я.
Мы оба принимаемся за еду, молчание нам не в тягость. Аромат чеснока, поднимающийся от моего блюда, смешивается с пикантным чесночным запахом его одеколона. Мимо, плечом к плечу, нога в ногу, идут двое парней: один – маори, второй – европеец. Следом проносится стайка худеньких девочек-подростков. Поглощенные собой, они щебечут на языке, который я не сразу узнаю. По-прежнему влажно и жарко, но не до одурения.
В кои-то веки я абсолютно счастлива, в полном ладу сама с собой – просто сижу и ем.
– Мой друг – музыкант, – произносит Хавьер, – играет в клубе недалеко отсюда. Не хотите пойти со мной его послушать?
У меня мелькает мысль, что, может быть, мне лучше вернуться в свой номер и улечься спать.
– Я одета не для клуба, – отвечаю я. – К тому же, у меня в рюкзаке продукты.
– Гостиница довольно близко. Можно сначала туда зайти, а потом – в клуб.
Пожалуй, так и сделаю.
– Хорошо.
Горизонт расчерчивают вспышки молний. Мы с Хавьером возвращаемся в гостиницу. Мне особенно приятно, что он выше меня, крепок в плечах и бедрах. Рядом с ним я чувствую себя миниатюрной девчонкой. Не совсем привычное ощущение для женщины под метр восемьдесят ростом.
Он ждет в вестибюле, пока я бегу наверх, где с чувством облегчения подключаю свой мобильник к новому зарядному устройству и переодеваюсь в сарафан, поверх которого накидываю тонкий свитерок. В зеркале во всю стену ванной я смотрю на свое отражение. Из-за высокой влажности волосы на голове превратились в копну спутанных завитков, но тут уж ничего не поделаешь. Чтобы как-то сгладить этот эффект, я выделяю губы помадой. Губы – самое впечатляющее в моей внешности, свидетельство того, что во мне течет итальянская кровь. Матовая красная помада как нельзя лучше подчеркивает их красоту.
Когда я выхожу из лифта, Хавьер красноречиво выражает мне свое восхищение и предлагает взять его под руку. Я принимаю его предложение, и мы снова выходим на улицу, где по-прежнему душно.
– Ты часто путешествуешь? – спрашивает он.
Прямо на меня идут три девушки в своих лучших вечерних нарядах. Чтобы не столкнуться с ними, я встаю по другую сторону от Хавьера и отвечаю:
– Нет, редко. Специфика работы не позволяет. А ты?
– А у меня другая история. Последние годы постоянно в пути.
– Командировки?
В ответ он просто кивает, не вдаваясь в детали. В дружеском молчании мы минуем несколько кварталов. Я впитываю атмосферу вечера: мерцание огней на фоне неба, блеск воды в просветах между высокими зданиями, трели музыки, играющей за окнами. Мы сворачиваем в мощеный кирпичом переулок и вскоре останавливаемся.
– Пришли, – говорит Хавьер, поднимая на меня глаза.
Он открывает дверь, и на улицу выплескивается поток запахов – алкоголя и духов – и шумов: голоса, смех, кто-то настраивает гитару. Я вхожу, Хавьер – следом. На нас многие пялятся, отчего я на мгновение смущаюсь, но потом понимаю, что они, вероятно, смотрят на всех.
А может, на нас обращают внимание еще и потому, что мы – я со своими красными губами и буйными волосами, он – с широченными плечами – очень даже эффектная пара.
Свободных столиков немного. Хавьер ведет меня к одному из них в глубине зала, где нас встречает девушка в облегающих джинсах и крестьянской блузке. Она спрашивает, что нам принести.
– Мне – пиво, – отвечаю я, усаживаясь за столик. – Любой коричневый эль, что у вас есть.
– Мне то же самое, – говорит Хавьер. – И текилу, вашу самую лучшую, куколка.
Столик маленький, мы вынуждены сидеть почти вплотную. Он ногой задевает мое колено, я плечом его руку. От Хавьера исходит какой-то непонятный дурманящий запах, и с минуту я пытаюсь подобрать ему определение, а потом перевожу взгляд на сцену. Все мои чувства обострены. Я ощущаю прикосновение его локтя, замечаю, какие густые у него брови.
– Который из них твой друг?
– Вообще-то, все, но сюда я приехал к Мигелю. Он в красной рубашке. Самый симпатичный.
Я улыбаюсь: Хавьер прав. У Мигеля приветливое лицо, высокие скулы и очень блестящие, очень черные волосы. Это он настраивает инструмент, кивая аккомпанементу.
– Давно вы дружите?
– Нас познакомил один наш общий друг. – Он криво улыбается. – Мигель – брат моей бывшей жены.
Нам приносят напитки. На свету эль имеет красивый светло-коричневый оттенок. Я вдыхаю его запах. Обнадеживает.
– Будем здоровы! – говорю я, поднимая бокал.
Мгновение Хавьер держит бокал на весу, скользя взглядом по моим волосам, по губам.
– За новые приключения.
Я пью. Эль холодный, освежающий, феерический. Вздохнув, я опускаю бокал на стол.
– Обожаю пиво.
Хавьер поднимает стопку с прозрачной текилой.
– Сам я предпочитаю вот это. – Он нюхает напиток и делает маленький глоток, будто пьет вино. – Но только в маленьких дозах.
Я усмехаюсь, как и полагается, но в памяти что-то щелкает, и я вижу парня, поступившего в отделение неотложной помощи в прошлом году. Доказывая свою любовь, он поджег себя после того, как выпил бутылку текилы. История не для светской беседы. Чтобы изгнать ту картину, я спрашиваю:
– Так ты из-за развода приехал сюда?
– Нет, что ты, – машет он рукой. – Мы давно разведены, уже много лет. – Его темные глаза пленяют мой взгляд. – А ты? Ты была замужем?
Я качаю головой, чуть поворачиваю бокал.
– В мои планы это никогда не входило.
– Замужество? – удивляется Хавьер, склоняя набок голову.
– Да. Пример родителей отбил у меня всякую охоту. – В действительности, надолго я не подпускаю к себе мужчин. Мне хватает пятиминутных отношений. Какое там замужество!
– А-а. – Хавьер потягивает текилу крошечными глоточками. Мне кажется, он даже не чувствует ее вкуса, и за это он мне нравится.
Внезапно клуб оглашают вибрирующие переборы гитарных струн, складывающиеся в волнующую мелодию. Красавец Мигель играет в микрофон. Вести беседу становится трудно. Мы с Хавьером глубже садимся на своих стульях, но все равно нет-нет да касаемся друг друга. Атмосфера приятная, я каждой клеточкой ощущаю его близость. Музыка наполняет зал. Чувственная, страстная, с песнями на испанском. Я невольно начинаю раскачиваться под ее ритм, неожиданно вспоминая стройного гитариста, что играл на террасе «Эдема», когда мне было восемь-девять лет. Мама с ним бесстыдно флиртовала. На нас с Джози были бальные платья – две старые сносившиеся ночные сорочки мамы, которые она укоротила, чтобы мы не запутались в подолах. Мы раскачивались и кружились под бескрайним темным небом, а наши сердца переполняли любовь, изумление и еще что-то такое, о чем мы даже не подозревали.
Теперь, умея разбираться в своих желаниях, я смотрю на Хавьера. Почувствовав мой взгляд, он обращает на меня глаза. В них – та же тяга, что владеет мной. Он кладет ладонь на мою ногу, чуть выше колена. Я смотрю ему в глаза, чувствуя, как меня охватывает радость предвкушения. Мы – взрослые люди. Знаем, что делаем. Я разрешаю себе забыть про осторожность, представляя, как целую его в губы, как трогаю его голые плечи, как он…
– А сейчас мы хотели бы пригласить на сцену моего доброго друга Хавьера Велеса.
По толпе прокатывается ропот, посетители начинают хлопать. Хавьер сжимает мое колено.
– Я скоро. Закажи еще пива, если хочешь.
Я киваю, наблюдая, как он лавирует между столиками. Двигается он легко и плавно, будто водный поток, для которого есть только один-единственный путь – через этот проход, через тот. Ни на секунду не останавливается.
Поднявшись на сцену, Хавьер по-мужски обнимает Мигеля и берет гитару. Инструмент льнет к нему, как ребенок. Он принимает расслабленную позу, ставит пальцы на струны.
Мой разгоряченный организм пронзают тревожные импульсы. На его волосы каскадом льется синий свет. Он опускает голову, придвигается к микрофону и, закрыв глаза, ждет некоего внутреннего сигнала. Зал умолкает, затаивает дыхание в ожидании.
Я жду вместе со всеми.
Хавьер обводит взглядом публику, затем неожиданно наклоняет голову и ударяет по струнам, выбивая меланхолический аккорд, за которым быстро следует сложный проигрыш. Мои руки покрываются гусиной кожей.
Он придвигается к микрофону и начинает петь глубоким низким голосом. Слов я не понимаю, но догадываюсь, что это баллада, песня о любви. Его голос ласкает каждый слог, гремит и шепчет; пальцы на струнах выдерживают ритм.
Музыкант. Профессионал, а не любитель. Он пленяет зал, пленяет меня.
Сексуальный.
Высокий.
Образованный.
Насмешливый.
А теперь еще и музыкант.
Хавьер Велес во всех отношениях не мой тип мужчины. Совсем не мой. Абсолютно.
Он все еще поет на сцене, а я беру свою сумочку, свитер и незаметно покидаю клуб, выскальзывая в ночь. Иду быстро, чтобы избавиться от его чар, которым я зачем-то поддалась.
Под темным небом я скорым шагом поднимаюсь на холм, направляясь к своей гостинице. В спине и ладонях ощущается покалывание. Я разочарована. Давненько уже мой последний партнер, с которым у меня была недолгая связь, отправился на поиски более привлекательных волн. Серфер, он был на десять лет моложе меня и не подходил мне по всем статьям. Секс – биологический императив. Регулярный секс улучшает работу всех систем организма. Секс в одиночку – это прекрасно, сжигается масса вредной энергии. Но секс вдвоем доставляет куда большее удовольствие. И укрощает в человеке животное.
Сегодня я рассчитывала именно на такой секс.
Меня перестали спрашивать, когда я остепенюсь, найду мужа. Мне это не интересно, хотя одно время я о том мечтала. Обидно, конечно, что у меня не будет детей, если я быстро не придумаю, как с этим быть: едва мне исполнилось тридцать, я заморозила несколько яйцеклеток, так что один запасной вариант у меня есть, но сама я по жизни столь неугомонна, что непременно должна действовать в соответствии с выработанным планом, прежде чем решиться завести ребенка.
Я не жалею, что у меня ни с кем никогда не было длительных отношений. На удивление легко находить временных партнеров, таких, как серфер Том, который составлял мне компанию почти все прошлое лето и часть осени. Наверно, с возрастом, когда я стану менее сексуально привлекательна, делать это будет сложнее. Что ж, проблемы нужно решать по мере их поступления.
Одного я допустить не могу – вступить в сексуальную связь с человеком, который способен всколыхнуть во мне страсть. Брак родителей, вечно воевавших друг с другом, все, что творила сестра, в том числе пытаясь покончить с собой, научили меня избегать пылких романтических отношений.
Таковы мои правила – правила, что оберегают меня всю мою взрослую жизнь, и я не намерена нарушать их теперь.
Войдя в здание гостиницы, я раздраженно вызываю лифт и жду, глядя на мелькающие цифры.
Проклятье. А как хорошо все начиналось.