Один день войны плавно перетекал в другой. Вот в Берлине и наступило 26 апреля – день, приближающий немецкий народ к очищению от нацизма через кровь. Гроза и проливной дождь промыли утренний небосклон. Оранжевые лучи солнца падали на густой слой дыма, – повиснув над городом, он делался то рыжим, то бурым. Все дороги рейха находились под постоянным прицелом советской авиации, месть с небес настигала каждого, кто смел оказать сопротивление. Танки с красными звёздами с грохотом двигались по трамвайным рельсам к центру; за ними шла пехота, втиснутая в узкие для неё улицы и переулки тесно застроенных городских кварталов. То место, откуда производился выстрел из фаустпатрона, беспощадно накрывался огнём тяжёлой артиллерии или залпом «катюш».
Не всё гладко обстояло и с системой водоснабжения. В эти дни для берлинцев, эвакуировать которых никто не собирался, вода стала на вес золота. Гигиена немцев слабела на глазах, в такой сложной ситуации выигрывали те граждане, которые загодя предусмотрительно кипятили чистую воду и сливали её в нержавеющие канистры. По столице в этот четверг распространялись листовки, текст которых был воззванием Геббельса к гражданам: «Браво вам, берлинцы! Берлин останется немецким! Фюрер заявил это миру, и вы, берлинцы, заботьтесь о том, чтобы его слово оставалось истиной: браво, берлинцы! Ваше поведение образцово. Дальше так же мужественно, так же упорно, без пощады и снисхождения боритесь, и тогда разобьются о вас штурмовые волны большевиков. Вы выстоите, берлинцы, подмога уже близко!»
Жестокая боевая реальность, происходящая на улицах, крики перепуганных горожан перечёркивали не понятный для обывателей оптимизм рейхсминистра пропаганды. Немцы перестали узнавать свою столицу. Конец близок – это понимали все. Здание рейхсканцелярии было покрыто толстым слоем дыма, гари, кирпичной пыли. Обитатели бункера, потеряв надежду на вызволение из кольца, превратились в заложников необоримой воли своего фюрера. Они верили, что Третий рейх бессмертен и его бессмертие олицетворяет фюрер, который говорил им, что жестокость цементирует нацию, делает её жизнеспособной перед лицом врага. Пока рядом находился фюрер, они не боялись остаться в живых и старались привнести в его сознание мысль о своей беспримерной верности. Они путали день с ночью, почти всех одолевала бессонница, но они решили держаться вместе, поблизости от своего фюрера.
Часовые получили автоматы и ручные гранаты на случай отражения парашютного десанта. На полу конференц-зала разложили пару матрацев. Секретарши, не раздеваясь, спали по три-четыре часа, остальное время им приходилось бодрствовать. Перед полуоткрытой дверью в креслах прикорнули Кребс, Бургдорф и Борман. Они, как и фюрер, ждали прорыва к Берлину армии Венка, но он не торопился, застрял непонятно где. Зато обстрел рейхсканцелярии стал более интенсивен, чем прежде. Снаряды перепахали всю местность, где располагался бункер, с наступлением нового дня бои приобретали всё более кровопролитный характер, и не в пользу оборонявшихся.
Гитлер был разбужен встряской бункера и не замедлил выйти из своей комнаты. Увидев фюрера, к нему тут же подскочил Кребс:
– Мой фюрер! Близко легло! В целях безопасности вам необходимо возвратиться в свои апартаменты.
– Вот так всегда! – сердито пробурчал Гитлер. – Опять я слышу этот идиотский обстрел! Покой мне только снится!
Тут он заметил Юнге. Подошел к ней, та улыбнулась.
– Дитя моё, – обратился к ней Гитлер, – вам не страшно?
– Мой фюрер! Должно же это когда-нибудь прекратиться!
В перепуганном голосе женщины Гитлер услышал боязливую озабоченность происходящим.
– Конечно, дитя моё! – вынужденно согласился он. Фюрер был большим мастером внушать людям иллюзорное чувство безопасности. – Непременно прекратится, надо только чуточку подождать, и всё образуется. Армия Венка совершит бросок к Берлину, и здесь, как в венском лесу, наступит чарующая тишина. Но это будет потом, а пока придётся бороться, пока можем.
– Мой фюрер! – произнесла Юнге. – Не думаете ли вы, что немецкий народ ждёт, что вы погибнете во главе своих войск в бою?
Услышав такие слова, Гитлер сразу понял, что этот вопрос Юнге неслучаен, как могло представиться: в это утро ей было страшно и одновременно любопытно, что скажет фюрер. Судьба всё дальше и дальше уводила их в лабиринт неизвестности. – Я физически больше не в состоянии бороться! – устало молвил Гитлер. – Мои дрожащие руки вряд ли смогут держать пистолет. Если меня ранят, я не найду никого из моих людей, кто меня застрелит. Я не хочу попасть в руки русских!
– Немецкий народ по-прежнему горячо любит вас, мой фюрер!..
Но для Гитлера это заверение Юнге прозвучало неубедительно.
– Борман! – отвлекаясь от продолжения разговора с охочей до расспросов Юнге, позвал Гитлер.
Задремавший Борман привстал.
– Извините, мой фюрер! По ночам меня донимает бессонница, вот по утрам не всегда получается как следует выспаться.
– Ничего, Мартин! – проявил снисхождение Гитлер. – Я всё понимаю и наше положение тоже. Спите крепко, но владейте ситуацией в бункере. И распорядитесь о том, чтобы почаще выключали приточную вентиляцию. Тут и так дышать нечем, да ещё в нос мне бьёт табачный дым. Прекратите курить, будьте же людьми!
– Мой фюрер! – виновато произнёс Борман. – Я распоряжусь, чтобы не курили в вашем присутствии. Я выполню всё, что вы прикажете. Вот и сегодня я намереваюсь разослать гауляйтерам приказ, где буду призывать их стойко держаться и фанатично сражаться.
– Да, и ещё… – Гитлер по-своему развил мысль секретаря по партии. – Вместе с доктором Геббельсом сделайте упор на возможность нашего соглашения с западными союзниками.
– Я распоряжусь об этом, мой фюрер! – сказал Борман. – В своём приказе я отметил, что мы не сдаёмся и продолжаем бороться, так как надеемся на определённое развитие событий за рубежом.
– Для того чтобы поддержать в немцах дух сопротивления, все средства хороши! – заметил Гитлер. – Кребс, следуйте за мной.
Гитлер и Кребс покинули конференц-зал и вскоре были в кабинете фюрера. Молчание Кребса возбудило в Гитлере недовольство, и он взял инициативу в свои руки.
– Хороших вестей от Венка, генерал, ждать не приходится.
– Мой фюрер! – начал Кребс. – Мы очень надеемся, что на днях это случится, но есть и неплохие известия.
– Выкладывайте! – обернувшись, требовательно произнёс Гитлер.
Спокойствие фюрера вселило в Кребса уверенность в собственных словах.
– Сегодня утром, мой фюрер, с самолётов «Мессершмитт-109» были сброшены несколько сот тюков с припасами. Среди развалин берлинских домов нами была обнаружена лишь пятая часть грузов. Что и говорить, капля в море наших потребностей. В снарядах, по словам генерала Вейдлинга, остро нуждаются танки и артиллерия 56-го танкового корпуса.
– Мне трудно поверить в то, что Венк прорвётся в окружённый Берлин! – выказал свой пессимизм Гитлер. – Кребс! Это хорошо, мне уже сообщили, что Вейдлинг перебрался в военное министерство на Бендлер-Блок. Пошлите Верховному главнокомандованию телеграмму с просьбой направить в Берлин два самолёта с боеприпасами, и пусть они приземлятся на главном проспекте, рядом с Колонной Победы.
– Самолёты обязательно прилетят, вот увидите, мой фюрер! – стал обещать Кребс. – Фонарные столбы и деревья по обе стороны проспекта будут удалены и для посадки будет создана подходящая площадка.
– Будем надеяться, генерал, что оно так и произойдёт!
С этой фразой Гитлер уселся в кресло и погрузился в самосозерцание. Кребсу ничего не оставалось, как выйти из кабинета.
Но Кребс ошибался, если думал, что оставил Гитлера пребывать в одиночестве. Его навестила Ева, привыкшая ко всему, что происходило. Гитлер так углубился в себя, что не заметил, как она вошла и, встав сзади кресла, положила руки на его плечи. Её избранник, считала она, устал от всех, и только Ева могла облегчить горесть переживаний, от которых он с каждым днём старел. С улыбкой он встал с кресла, она приблизилась к нему. Гитлер никогда не скучал, если Ева была рядом, и он был благодарен ей за то время, что говорил о себе, о своих переживаниях. Она не оставит его в беде, она всегда будет рядом с ним. Обыкновенная баварская девушка оказалась тем стимулятором, который вызывал в Гитлере сентиментальное стремление раствориться в её обществе. И вот он стоит рядом с ней, под землёй, в бункере, и она разговаривает с ним, как со старым знакомым.
– Перестань волноваться, дорогой, и улыбнись!
Вместо ответа Гитлер порывисто схватил Еву за руки, притянул к себе. Выждал мгновение и заглянул ей в глаза. В ответ она прижала его ладони к своим щекам, потом отпустила их, не переставая любоваться тем, к кому пришла.
– Продолжающийся по сей день обстрел бункера, грохот взрывов действуют мне на нервы! – пожаловался Гитлер. – Русские одолевают нас, и от меня как фюрера зависит, как будут развиваться события дальше. Ева! Ты не боишься остаться в живых? – неожиданно задал он вопрос. – Ты и Магда можете в любую минуту покинуть меня. Так уж повелось, что женщинам не место рядом со сражающимися мужчинами.
– Ты плохо меня знаешь, дорогой Адольф!
– А я разве это когда-либо отрицал, любимая? В жизни бывает иначе, чем в наших мечтах! Я пришёл в этот мир не для того, чтобы делать людей лучше, а для того, чтобы использовать их слабости.
Лицо Гитлера было усталым, но взгляд по-прежнему оставался живым и бодрым. Сказывались стрессы последних дней. Но таким ответом возлюбленного любопытство Евы не было утолено.
– Почему тебе не сделать это вместе с нами? – произнесла она. – Ты ведь способен влиять на всех силой своего убеждения, они же боготворят тебя! Ты сам говорил, что оставаться в этом капкане опасно, что сюда вот-вот ворвутся русские и возьмут нас в плен.
– Как человек я пошёл бы на это, но как фюрер – не могу.
Еве ничего не оставалось, как улыбнуться и отвести взгляд. В очередной раз сердце её не обмануло: он останется здесь, чтобы в последний момент на боевом посту нажать на курок и добровольно уйти из жизни непокорённым неприятелем человеком. Ева смирилась с тем, что долгими годами пестуемая благосклонность Гитлера к ней отлита из жестокости.
– Мне больно наблюдать, как Магда, укладывая по ночам детей спать, при мне ударялась в слёзы! – в голосе Евы зазвучало сострадание. – Я сама готова была заплакать, когда Хельга умоляла свою мать разрешить ей уехать. Она – взрослый ребёнок. Она догадывается, что её ожидает, если русские подойдут к бункеру слишком близко. Девочка не хочет умирать, как мы. Сделай же что-нибудь, спаси хотя бы детей!
– Третий рейх никогда не погибнет, Ева, если мы будем едины и верны, – сказал Гитлер. Он предпочёл пропустить мимо ушей слезливые просьбы. – Фюрер обязан быть выше людских страданий, только так он может выполнить миссию, возложенную на него самим провидением. Да, бесспорно! Для меня Магда является образцом арийской женщины, а прикасаясь к её детям, я успокаиваюсь. Сколько я ни уговаривал семью Геббельсов покинуть зону боевых действий, она, как и её муж, проигнорировала меня. Побольше бы таких женщин, – и возможно, эта война приобрела бы другой оборот.
– Тоска берёт при одной мысли, что всё скоро закончится! – сказала Ева. – Куда подевался твой хвалёный генерал Венк, где все те, кто должен нас спасти?
– Я понимаю тебя, дорогая! – Гитлер не обиделся на её слова. – Я не раз задавал себе точно такие же вопросы. Ты близка мне, ты мне очень нравишься, когда приходишь ко мне красивой и нарядной, с искусным маникюром на руках. Но позволь мне как фюреру самому решать, где кто находится и как сражается.
– Ты прав, мой фюрер! – покорность в голосе Евы убедила Гитлера. Он давно отвык от возражений. – Решай сам, как оно будет лучше. Жизнь – забавная штука. Вечно нас обманывает.
И оставив фюрера удивляться тому, что сказала, Ева ушла к себе. Проводив её до двери внимательным взглядом, Гитлер улыбнулся. Он знал, что с 1929 года всеми её поступками руководило чувство любви к нему. Для него Ева была просто женщиной, которая не имела на него никакого влияния, и это его устраивало. Женщины не должны совать свой нос в дела мужчин, их место – кухня, дети, церковь. Политика не для них, ею занимаются сильные волей мужчины.
Но горестная реальность за стенами бункера вернула Гитлера к руководству гибнущим рейхом. Он подошёл к столу, где лежали очки и лупа, и медленно уселся в кресло. Взяв в руки лупу, вперил свой прищуренный взгляд в бумагу с увеличенным шрифтом. Покачал головой. Встал. Приблизился к столику с радиоприёмником, дрожащей рукой настроил на лондонскую радиоволну, но его мысли были далеки от того, что пыталась донести до слуха английская речь. Немного постояв, после размышления он возвратился в кресло. Рука потянулась к трубке телефона.
– Рохус! – произнёс фюрер. – Соедините меня с Йодлем.
В бункере работала передвижная радиостанция министерства пропаганды. Телефонная связь с фронтовой реальностью была установлена, и, приложив к уху трубку, Гитлер произнёс:
– Алло, Альфред! Ты меня слышишь?
– Да, мой фюрер!
– Почему окружённые русскими немецкие части движутся не к столице, а на запад? Неужели генерал Буссе обманывает Ставку?
– Мой фюрер! Боевые машины в районе Хальбе с большими трудностями продвигаются по песчаной почве соснового леса. Все дороги бомбардирует советская авиация.
– Слышите меня, Йодль? Атаки 9-й и 12-й армий своей целью имеют не только спасение 9-й армии, но и спасение Берлина. Я как первый солдат рейха по-прежнему остаюсь в Берлине и верю, что командование двух армий исполнит свой воинский долг. Запомните, Йодль! История и германский народ проклянут тех людей, которые в этот тяжёлый час откажутся делать всё, что в их силах, чтобы исправить ситуацию и спасти не только фюрера, но и сам Берлин от красных зверей. Вы должны повернуть фронт наступления с востока на север.
Слушавший на другом конце провода эту речь Йодль понимал, что данное распоряжение фюрера обрекает людей на гибель, но тоном исполнителя отвечал:
– Мы сделаем всё, мой фюрер, чтобы прийти к вам на помощь.
Молодой лейтенант 22-го танкового корпуса Виктор Боев пережил в жизни многое, что преподнесла ему и его боевым товарищам война, но этот день он запомнит навсегда. Такой случай представлялся раз в сто лет. Его горящий дерзостью взгляд остановился на юном бойце, на поясных ремнях которого были две гранаты, а потом с тайным умыслом переместился на стол, где покоился телефон. «А вдруг получится?!» – мелькнула у него смелая и дерзкая мысль. Докурив сигаретку, Виктор направился к столу, снял с эбонита аппарата трубку и, полистав трофейный телефонный справочник, набрал нужный ему номер.
– Алло, фройляйн! – по-немецки заговорил лейтенант. – Я офицер вермахта, еле дозвонился до вас. У меня срочные новости, будьте так любезны соединить меня с рейхсминистерством пропаганды.
– Сейчас, герр, минуточку! – ответила девушка. – Пожалуйста, оставайтесь на линии.
– Я так и сделаю, фройляйн!
Боев терпеливо ждал.
– Алло! – в трубке вновь возник девичий голос. – Чтобы вы не теряли времени, я связалась с министерством пропаганды. Могу вас порадовать, герр офицер. С вами желает говорить представитель министра.
– Да, конечно! – не стал ей возражать лейтенант.
– Кто вы? – спрашивает мужской голос.
– Герр представитель! – отвечает Боев. – Я звоню вам из Сименштадта и хотел бы поговорить с доктором Геббельсом по важному делу.
– Сейчас у доктора Геббельса совещание, но если у вас к нему важное дело, то я сейчас его позову.
– Я буду ждать! – согласился Виктор.
Прошли минуты. В трубке возникли помехи, и Виктор услышал голос Геббельса:
– Да! Я вас слушаю! Чем вызван столь экстренный звонок? С кем я говорю?
– С вами из Сименштадта говорит русский офицер, – сказав, лейтенант посуровел лицом. Он говорил с одним из бонз нацизма, непосредственно виновным в идеологическом обосновании этой войны. – Когда и в каком направлении вы собираетесь бежать из Берлина? Вы должны помнить, что мы найдём вас, даже если бы нам пришлось прочесать всю Землю. И мы приготовили для вас виселицу. Не хотите ли спросить что-либо у меня?
– Нет, – ответил Геббельс и повесил трубку. Взгляд его побродил по комнате, помрачнел, он прислушался к своим ощущениям. Так оно и есть. В душе философа, помимо его воли, поселился страх от только что услышанных слов красноармейца – жестоких, но правдивых. Неизвестный русский разговаривал с ним, как с обвиняемым, так, как будто он находился в русском плену. Ему было жаль не себя, а Магду и детей.
Только что Сталин отпустил Молотова, устало откинулся в кресле и задумался. Вождю советского народа Вячеслав Михайлович сегодня вручил послание от Трумэна, в котором тот извещал его о предложении Гиммлера о капитуляции всех германских вооружённых сил на Западном фронте. Ловкий ход рейхсфюрера СС Сталин не воспринял всерьёз, так как знал, что Гитлер пока являлся единственной фигурой в Германии, кого немцы слушались и исполняли любой его приказ. В этот момент раздумий возникший перед ним секретарь Поскрёбышев сообщил ему о приходе генерала Антонова.
– Пусть войдёт! – вставая из-за стола, сказал Сталин. – Послушаем, как в Берлине воюет наша доблестная Красная Армия.
Генерал Антонов не заставил себя ждать, а с папкой в руке из приёмной вошёл в рабочий кабинет Сталина. Сталин, повернувшись на шаги вошедшего, тепло поприветствовал военачальника и, в неторопливой ходьбе по кабинету раскуривая свою трубку, слушал то, что ему говорил Алексей Иннокентьевич.
– Наши армии, товарищ Сталин, приступили к уничтожению окружённой франкфуртско-губенской группировки немцев. Несмотря на желание немцев осуществить в этом районе сражений прорыв для того, чтобы не попасть в русский плен и капитулировать перед англо-американскими войсками, маршал Конев приказал 28-й и части сил 3-й гвардейской армии перейти к обороне. Другие армии должны были ударить по сходящимся направлениям и уничтожить окружённую группировку. Немцы, скрытно сосредоточив в лесах на узком участке приблизительно пять дивизий, огромное количество артиллерии и танков, с утра нанесли удар в стык 28-й и 3-й армий, прорвав спешно подготовленную нами оборону. Но Конев, надо отдать ему должное, не растерялся, а приказал предпринять контратаку танковыми и стрелковыми соединениями при поддержке авиации. Прорвавшиеся части вермахта были отсечены и ликвидированы. На этот день противник продолжает оказывать упорное сопротивление наступлению Красной Армии. В самом Берлине, где засели главари озверелой банды немецких фашистов, имеется большое количество батальонов фольксштурма, различные спецчасти и остатки разбитых соединений и частей. Все они, опираясь на заранее созданные оборонительные сооружения, подготовив к обороне крупные городские здания, с безрассудством обречённых обороняются, предпринимая многочисленные контратаки. Немецкая авиация вела разведку с попутным бомбометанием до рубежа реки Одер и группами от 6 до 26 самолётов бомбила боевые порядки наших войск в районе Берлина. Огнём зенитной артиллерии сбито 8 самолётов противника. Наши войска, продолжая наступление, вели напряжённые уличные бои в Берлине. Продвигаясь к центру города, они заняли ряд кварталов, а в направлениях Ратенов, Бранденбург, Потсдам обошли Берлин с севера, северо-запада и запада и соединились с войсками 1-го Украинского фронта в районах Кетцин, Потсдам. Тем самым, товарищ Сталин, завершено окружение группировки противника в городе Берлин. В плен взято до двух тысяч солдат и офицеров. Преодолевая сильное огневое сопротивление и отражая контратаки противника, наступающие части ликвидировали вражеский плацдарм на южном берегу канала Гогенцоллерн, овладели городами Финов, Финовфурт и, заканчивая очищение от противника города Эберсвальде, вышли к южной части Нидерфинов, к северной окраине Эберсвальде. Авиация противника в ночь на 26 апреля одиночными самолётами вела разведку, бомбардировала и обстреливала наши войска на дорогах в районе западнее Заган и Форст, транспортировала грузы окружённому гарнизону в Бреслау.
– Вот видите, товарищ Антонов! – констатировал Сталин. Взгляд его обжигал, пронизывал собеседника насквозь. – Противник хотел войну на уничтожение, он её и получает. Всё правильно, что вы мне только что сказали. Всё это так. Я согласен с вами. Но в то же время нельзя не отметить характерное для немцев качество, которое они уже не раз демонстрировали в войнах – упорство, стойкость немецкого солдата. Вы не забывайте о том, что своей пропагандой Геббельс, этот самый верный соратник фюрера, подготовил немцев к войне. Вот они и дерутся с нами до остервенения, надеются, что им улыбнётся военное счастье. История говорит о том, что самый стойкий солдат – это русский; на втором месте по стойкости находятся немцы; на третьем месте – польские солдаты да поляки. Генералы и офицеры Красной Армии мастерски сочетают массированные удары могучей техники с искусным и стремительным маневром. Фашистская Германия должна быть поставлена на колени Красной Армией, признать себя побеждённой и объявить безоговорочную капитуляцию. Только безоговорочная капитуляция немцев, товарищ Антонов! – и с хитрецой в глазах Сталин добавил: – Из рук Гитлера, а не Гиммлера. Любой поступок тирана, а в нашем случае это война, незаконен и несправедлив. Гитлер должен ответить перед нашим народом за всё, чему он явился виной. И Гиммлер, предатель своего фюрера, – не исключение. Нацисты осознают, что их игра окончена, и их охватило преступное безумие. Но списывать это движение со счетов ещё рановато. Время Гитлера не закончилось, этот сумасшедший фанатик продолжает управлять толпами убийц. Немцы должны сдаться на всех фронтах местным командирам на поле боя. Пусть наш солдат измотан в боях, но нам надо благодарить его за то, товарищ Антонов, что его посильными стараниями знамя свастики не взметнулось над всем миром, а скоро упадёт на парапет мавзолея Ленина. Да, это верно! Так оно и будет! Враг на грани поражения, мы скоро обнимем победу за талию, но меня начинает беспокоить послевоенное устройство Европы. Сейчас всем нам не грех обратиться к ленинскому наследию. – Сталин взял со стола томик сочинений Ленина и, открыв его на нужной странице, продолжил: – Сто раз был прав наш мудрый учитель Ленин, когда говорил о том, что «если германские разбойники побили рекорд по зверству своих военных расправ, то английские побили рекорд не только по количеству награбленных колоний, но и по утончённости своего отвратительного лицемерия». Нашей задачей является, товарищ Антонов, избавление грядущих поколений от бедствий войны. Хитрый лис Черчилль будет в этом нам мешать, в своих целях он умело использует разность идеологических устремлений двух стран, но это случится после того, как будет повержен японский дракон. В настоящее время англичане нам не страшны. Спасибо за службу Родине, генерал Антонов! Завтра я жду вас с новыми вестями с фронта.
– До свиданья, товарищ Сталин!
– До свиданья, товарищ Антонов!
Начальник Генштаба ушёл, а Сталин нахмурился, размышляя. Потом он долго ходил по кабинету, сохраняя молчание. Наконец принял решение. Сел за стол, взял в руки ручку и после недолгого раздумья стал писать послание президенту США: «Получил Ваше послание от 26 апреля. Благодарю вас за Ваше сообщение о намерении Гиммлера капитулировать на Западном фронте. Считаю ваш предполагаемый ответ Гиммлеру в духе безоговорочной капитуляции на всех фронтах, в том числе и на Советском фронте, совершенно правильным. Прошу вас действовать в духе Вашего предложения, а мы, русские, обязуемся продолжать свои атаки против немцев. Сообщаю к Вашему сведению, что аналогичный ответ я дал господину Черчиллю, который также обратился ко мне по тому же вопросу.
26 апреля 1945 года».
Дописав эти строки, Сталин отложил в сторону ручку, взял в руки книгу и, про себя поражаясь глубинам ленинской мысли, стал читать дальше.
Ещё на заре карьеры политика Гитлер рассматривал любовь к ближнему как проявление слабости. Она не вписывалась в новую мораль национал-социализма так же, как и библейские заповеди. Католик Гитлер считал, что любой разумный человек, вникший в суть дела, сразу поймёт, что всё церковное вероучение – просто чушь. Свастика есть миссия борьбы за победу арийцев, для фюрера она стала новым символом веры. Он не верил попам, с презрением в словах о них отзывался, хотя в детстве и пел в хоре мальчиков бенедиктинского монастыря. Но такая убеждённость поколебалась в нём от последнего общения с Евой. После её ухода в Гитлере вдруг шевельнулось… сострадание, терзаемое болью о любимой. Фюрер любил Еву, жалел её как любимый мужчина, и, вопреки своим убеждениям, окончательно решил не допустить её гибели в эти страшные дни войны.
– Гюнше!
Адъютант ждал у дверей и, открыв дверь, вытянулся в струнку перед взором фюрера.
– Я слушаю, мой фюрер!
Встав с кресла, задумчивый фюрер шаркающей походкой прошёл до него, пятью пальцами правой руки дотронулся до его френча и сказал:
– Гюнше! Будьте так добры, позовите сюда Бормана!
– Прикажете выполнять, мой фюрер? – уточнил Гюнше.
В ответ Гитлер кивнул и, глазами рассеянного человека проводив до двери удалявшегося адъютанта, стал ждать. Казалось, сам воздух наполнился ожиданием. Всё, за что он боролся, было напрасным усилием; призрачные надежды на спасение улетучились, впереди замаячила капитуляция. Нет. Он не ноябрьский преступник, он не пойдёт на неё, пусть вместо него это сделает кто-то другой. Дверь отворилась, вошли Гюнше и Борман с папкой под мышкой.
– Спасибо, Гюнше! – произнёс Гитлер. – Вы свободны!
В знак согласия, опустив подбородок на грудь, Гюнше покинул фюрера.
– Мартин! – обратился к Борману фюрер. – У меня к вам поручение деликатного свойства!
– Я слушаю, мой фюрер! – Борман весь обратился в слух.
– Вы лучше меня знаете, как сейчас загружен делами наш общий друг Мюллер! – начал Гитлер. – Он верный исполнитель, каких сейчас осталось мало. Поначалу я думал, что не стоило бы его отвлекать от дел в гестапо, но придётся.
– Мой фюрер, – произнёс Борман, – я знаю Мюллера как человека долга. Группенфюрер не подведёт, он надёжный человек. Если у вас возникла в нём необходимость, я могу сегодня пригласить его в бункер. Одного звонка будет достаточно.
– Вот и позвоните ему! – сказал Гитлер. – Вместе с ним вы должны рассмотреть одну мою просьбу.
– Какую просьбу, мой фюрер?
– Жизнь, Мартин, это игра на выживание. Я всегда придерживался этого неписаного правила, чего советую и вам. Так вот, Мартин. Я хочу, чтобы вы с помощью Мюллера нашли Еве двойника.
В ответ Борман нервно подёргал с хрустом суставы пальцев. Фюрер не знал, что так Борман выразил свою злость решением патрона, но прекословить Гитлеру ему было смерти подобно.
– Любое ваше пожелание, мой фюрер, является для нас приказом к немедленному исполнению.
– Я рад это слышать, Борман! – усмехнувшись, сказал Гитлер. – Я гарантирую вам, Мартин, что невозможное всегда удаётся. Самое невероятное – это и есть самое верное.
– Так точно, мой фюрер! – одобрительно закивал Борман. – На лице большевизма запечатлено слово «насилие». Нам надо превзойти реальность, оставить здесь вместо себя двойников, совершить небольшой, но необходимый подлог и спастись.
– Вы всё правильно понимаете, мой верный секретарь! – улыбнулся Гитлер. – Война! По её окончании не будет победителей и побеждённых, а будут живые и мёртвые. Как только вы её обнаружите, доложите мне лично.
– Мы выполним ваше поручение, мой фюрер!
– Идите и не забудьте, как следует подготовить совещание! – напомнил Гитлер. – Каждый новый день чего-нибудь да стоит.
С раннего утра Мюллер сидел за столом, воспалёнными от работы глазами просматривая служебные бумаги, и неторопливыми глотками пил крепко заваренный кофе. Только это подкрепление его и спасало. Он был не прочь принять на грудь и коньяк, но решил с ним повременить. Эту ночь он провёл тревожно. Его донимали вой воздушной тревоги, близкие разрывы авиабомб в соседних кварталах, но для его службы бушевавшая на улицах война не стала помехой. Наоборот. Прибавилось работы, появился простор для проведения карательных акций против мирного населения, где беспредел гестапо плюсовался на преданность нацистской партии.
Всё, что Мюллер думал и делал в эти тягостные для Берлина дни, было осенено тенью фюрера. Начальник гестапо должен был повсюду поспевать, всё замечать и с помощью образцовой в его ведомстве картотеки своевременно пресекать панические настроения ставших неблагонадёжными берлинцев, знать о настроениях среди них и чётко реагировать на сигналы верных стукачей.
Он любил свою работу. Органически сжился с ней и искренне ненавидел тех, кто мешал ему выполнять свои обязанности, старался вплести его в интриги сложного характера. Очень скоро виновники всего этого, несмотря на их ранги и заслуги перед рейхом, чаще всего под надуманными предлогами попадали к его подручным и расплачивались за свою клевету на него своими жизнями. Так им и надо. Клевета, считал Мюллер, есть оружие слабых и месть трусов, он оставался равнодушен к судьбам ничтожеств, которые перед казнью прозрели и с кровавыми слезами на глазах умоляли его о пощаде. Но небо не услышало, не наслало на Мюллера милосердия. С Богом он выстраивал свои отношения.
Мюллер, иногда сам принимая непосредственное участие в истязаниях арестантов, полагал, что только смерть оправдает клеветника в его глазах, он любил быть судьёй после Гитлера, и радовался, когда они, не выдержав нечеловеческих пыток, мучительно умирали. Созерцание чужой гибели доставляло высокое наслаждение Мюллеру. К мёртвым у него не было претензий, своим вечным молчанием они искупали перед ним свою клевету. И так будет со всеми.
Сейчас он нервничал, злился, в его голове царил сумбур после бессонной ночи, пережитых опасений. Казни врагов режима безостановочно следовали одна за другой, но это безумие кончалось, как кончалась и война. Для Мюллера наступала пора подвести предварительные итоги, говорившие о том, что его служба новой Германии будет не нужна. Срок ухода приближался, ему оставалось грамотно завершить свою карьеру.
И вдруг тишина в его кабинете разорвалась от телефонного звонка. Он оторопел, отвлёкся от чтения и выразил лицом недовольство, которое часто побуждало его к работе над собою. Звонок возник в столь неподходящий момент, что он намеревался проигнорировать его, но передумал. Мюллер взял в руку трубку, плечом прижал её к уху и строгим голосом произнес:
– Мюллер слушает!
– У фюрера к вам просьба, дорогой Генрих!
В этом был весь Борман – как передатчик указаний и мыслей фюрера. Без предисловий и вступлений. Серый кардинал. Мюллер напрягся, но спокойным голосом задал вопрос:
– Позвольте узнать, рейхсляйтер, какая просьба?
– Узнаете, Мюллер, как только прибудете в бункер! – Мюллер расценил слова Бормана как приказ и насторожился. – Да! Не забудьте прихватить с собой Оскара Стрелитца. Его друг Гюнше очень хочет с ним увидеться.
Мюллер недовольно хмурился, но терпеливо слушал и не прерывал Бормана.
– Хорошо, рейхсляйтер! – произнёс он. – Когда нам выезжать?
– Прямо сейчас! – уточнил Борман. – Я буду ждать вас у себя. Мой кабинет вам знаком. Мы стоим за фюрера, Мюллер, и погибнем вместе с ним. До встречи!
Мюллер, услышав гудки отбоя, бережно положил трубку на рычаг. Потёр подбородок двумя пальцами. Постучал костяшками пальцев по папке, встал, по старой привычке походил по кабинету. Обратил взгляд на окно. Весеннее небо. Расцвет теплых деньков. Остановился у стола и, сосредоточенно глядя на телефон, попытался разобраться в мыслях: «Ага! Борман звонил в гестапо неспроста. Сам звонить бы не стал, итак всю грязную работу проворачиваю я, на поверку выходит, что этот звонок был инициирован фюрером».
Восхищаясь правильными действиями фюрера, Мюллер вновь взял в руку трубку и отдал постовому краткое распоряжение:
– Стрелитца ко мне! Немедленно!
Помедлив, Мюллер положил трубку на место, присел на стул, пододвинул к себе раскрытую папку, что изучал до звонка, и всем естеством погрузился в сладостный для себя мир расстрелов, пыток, истязаний, перевербовок заключённых в концлагерях. Берлин брали русские, а гестапо рейха выполняло обычную для себя работу – пока они ещё действовали, а в их власти оставались сотни тысяч за колючей проволокой. За этими числами, что были представлены на бумаге, терялся сам облик человека, а к проблемам и страданиям узников он оставался глух. Для Мюллера они были лишь сырьём, принудительно попавшим в его ведомство для перевоспитания, или убийства.
Стук в дверь обратил на себя внимание Мюллера. С недовольной миной на лице закрывая папку, он отодвинул её от себя и с места крикнул:
– Входи, Стрелитц!
– Вызывали, группенфюрер? – явившийся эсэсовец, переминаясь с ноги на ногу, посмотрел на шефа преданными глазами. Мюллер хмыкнул, неторопливо встал из-за стола, прошёлся по кабинету и повернулся к гестаповцу. Глаза Мюллера упёрлись в лицо Стрелитцу, и тому показалось, что за зрачками таится важная новость.
– Вызывал, Оскар! – подтвердил Мюллер. – Выглядишь молодцом, да не тушуйся. Люблю гестаповцев – исполнительных и мало задающих вопросы. Как ты чувствуешь себя на улицах Берлина? Понимаю, что неважно. Кругом стрельба, атаки, кровь. Обстановка, скажу тебе, сложная, но пока небезнадёжная. Я реалист. Это удобно, практически безопасно и позволяет заработать на кусок хлеба. Ты вот что, Оскар, скажи шофёру, чтобы сейчас же заводил машину и ждал нас у здания. Даже если увидит перед собой русский танк, из дула которого вырывается сноп огня, а снаряд влетает во двор гестапо, всё равно он никуда не должен отлучаться. В поездке в бункер меня сопровождать будешь ты.
Увидев на лице подчинённого недоумение, подкреплённое непроизвольным сжиманием подбородка кулаком, Мюллер рассердился, но пояснил:
– Ну, хватит, Оскар, хватит! Мы с тобой как-никак на войне, а не в какой-то тихой деревушке, расположенной на зелёных равнинах с реками, где мирно пасутся коровы, а над головой ласково светит солнышко. И не надо изображать из себя маршала Жукова. Тебе до него далеко. Как по уму, так и по талантам. Это у него выработалась характерная особенность сжимать кулаком подбородок, когда он громит направо и налево наших славных генералов. Ты, Оскар, пока числишься на службе в гестапо, а не в НКВД! Там нам после войны, приходится признать, всем будет не сладко, особенно если учесть, что твои пальчики дядя чекист положит в прибор для вырывания ногтей. Что будет потом, догадаться несложно, пытками вытряхнут из тебя всё, что интересует товарища Берию, а чуть позже, используя словечко Сталина, ликвидируют. – Постращав, Мюллер недобро рассмеялся, наблюдая, как у Стрелитца от страха ослабло в коленях. – Правду говорят, что страх есть сторож человечества, попробуй-ка с этим поспорить. Реальна или надуманна причина, связанная с ней эмоция, дорогой Оскар, всегда реальна. И смотреть на меня такими расширенными глазами не рекомендую. Я говорю то, что знаю. Для каждого из нас русскими отлита пуля, в этом можешь не сомневаться. Опыт у меня по этой части богатый. На войне, Оскар, все одинаково убивают своих врагов, но, как это ни печально, в их глазах мы всегда будем преступниками, а они – всегда «освободителями». Да и судьбе угодно погубить рейх. А пока живём под властью фюрера, мы являемся выразителями его воли, и обязаны ему подчиняться. Он желает, чтобы мы приехали в бункер, что мы и сделаем. Так что, приятель, это не моя прихоть, так бы и не вылезал из этого уютного кабинета, а нашего высокого начальства, которое думает о нас и всегда право. Вот и приходится невольно отрываться от работы и ехать. Иначе нельзя, дружище! Могут неправильно понять. Ступай, я скоро выйду! – Увидев, что тот медлит, Мюллер нетерпеливо произнёс: – Ступай! И не забудь вооружиться, всё-таки прифронтовой город. Русских партизан в Берлине нет, а вот десант может приземлиться в любую минуту, и тогда прощай, родной рейх.
– Есть, группенфюрер!
Стрелитц было позволил себе улыбнуться, но, опомнившись, посерьёзнел, отсалютовал начальнику, развернулся и вышел из кабинета в направлении гаража.
«Странно! – подумала Ева. – Где Герман? Всё время был рядом, а теперь совсем обо мне не беспокоится. Ещё предлагал с ним бежать от Адольфа! Вот и верь после этого мужчинам. Что я напишу Гретель? Она беременна от него, ей нельзя волноваться. Неужели он нас бросил? Я же не знаю, где его носит. Уже два дня я не вижу его. Знала, поговорила бы с ним начистоту. Проклятые сомнения. Что же вы со мной делаете! Он покинул меня? Фюрера? Не может этого быть, нет, а вдруг это правда? Адольф будет нервничать, если узнает, что он без уважительных причин отсутствует. Нагоняй ему гарантирован, но сначала я лично устрою Герману взбучку!»
По инерции Ева намеревалась было пройти к себе и заняться с парикмахером укладкой волос, но увидела, как по коридору бункера неторопливо идет Юнге. Та была занята своими мыслями и оживилась, заметив Еву.
– Добрый день, фрау Юнге!
– Добрый день, фрау Браун!
– Я так рада, что со мной в бункере есть родственная душа. Родной Мюнхен не оставляет наши воспоминания о нём. Как вы себя чувствуете? Выспались?
– Нормально, фрау Браун! – Юнге попыталась было улыбнуться, но у неё это не получилось. Ева, заметив такой упадок настроения, обняла секретаршу за плечи и словесно приободрила:
– Ну не стоит, Труди, так близко к сердцу принимать удары войны. Ты же прекрасный секретарь! Фюрер доверяет тебе, он восхищён твоей решимостью оставаться с ним до конца, наши поступки выгодно отличают нас от остальных, кто ждёт не дождётся, когда сюда ворвутся русские, чтобы поднять руки или смотать удочки. Мы ведь с тобой, Труди, не такие. Мы знаем себе цену. Мы храбрые женщины. На худой конец, обязательно найдётся для всех нас выход. Вот посмотришь.
– Хочу в это поверить, фрау Браун, но не могу! – жалобно произнесла Юнге и лицом уткнулась в её плечо. Справившись с собой, она отпрянула от Евы, но та лишь взглядом выразила ей свою солидарность.
– Я сама на перепутье, Труди! – призналась Ева. На губах заиграла растерянная улыбка. – Не знаешь, что ждёт тебя завтра, но пути назад нет – или победа, или смерть. Мне бы хотелось первое, второе всегда успеет заявить о себе. Умереть с именем фюрера на устах легко, а вот жить, примирившись с поражением, трудно. Да, Труди. Я вот что хотела у тебя спросить. Мне показалось странным, что я не замечаю среди нас Германа. Не видела ли ты его? Может, он был здесь, да я упустила его из виду. Может, он боится попадаться мне на глаза? Как ты считаешь? Мы сейчас все взвинченные, стараемся не замечать близких нам людей, но его отсутствие затянулось слишком, даже очень.
– Нет, фрау Браун! – Юнге отрицательно покачала головой. – Сегодня Фегеляйн в бункер не заходил. Я сама удивилась, обычно он подбадривал, успокаивал, но я теряюсь в догадках насчёт его исчезновения. Я спрашивала о нём офицеров, живущих с ним в одной комнате, но они сказали мне, что ничего о нём не знают.
– Спасибо, Труди, ты – настоящая подруга! – Ева прижала Юнге к своей груди. – Он же офицер! Нам это не понять. СС вечно чем-нибудь да заняты. Такое время. А был таким милым, нежным, но иногда его выходки удивляют меня. Конечно, я заблуждаюсь. Он не из тех, кто предаст фюрера. Я верю, он ещё вернётся к нам, может быть, сегодня, и тогда я устрою для всех настоящие танцы!
Юнге лишь улыбнулась чудачествам Евы, извинилась, сказав, что ей надо идти, и прошла в ту часть бункера, где обитали Геббельсы. Дети привыкли к тёте Труди и требовали её внимания. Ева улыбнулась ей в спину и только хотела было удалиться к себе, как ей навстречу попался Эрих Кемпке. Молодой, ему исполнился 21 год, начальник всех водителей фюрербункера, увидев Еву, обрадовался встрече, приблизился к ней и уважительно произнёс:
– Моё почтение, фрау Браун! Как поживаете?
– Хотелось бы лучше, Эрих, но пока держимся.
– Вы отважная женщина, фрау Браун! – сказал Кемпке. – Но воевать должны мы, мужчины, вам, женщинам, нельзя здесь находиться. Ваше место у семейного очага.
– Ты ошибаешься, Эрих! – в этих словах Ева проявила своё упрямство, – Ни под каким предлогом я не хочу покидать фюрера. Напротив, если будет нужно, я умру вместе с ним. Он сначала требовал, чтобы я покинула Берлин самолётом. Я ему ответила: «Я не хочу, твоя судьба – это и моя судьба».
– Тогда я с вами согласен, фрау Браун! – поддержал её Эрих. – Ситуация сейчас такова, что у немцев нет выхода, кроме желания сражаться до конца. Желаю вам всего хорошего.
Попрощавшись с ней, Кемпке пошёл дальше, оставив Еву пребывать в расстроенных чувствах.
Присутствовали: Геббельс, Борман, Кребс, Бургдорф, Вейдлинг, Аксман, Н. Белов, адмирал Фосс, Хавель, Лоренц, Монке, адъютант Гюнше и камердинер Линге.
Для участников совещания повод для беспокойства находился снаружи. Боевые действия приближались к району рейхсканцелярии, несмотря на то что и русские, и немцы несли тяжёлые потери. Фасад самого здания был полуразрушен, но бункер, где укрывался Гитлер, надёжно защищался преданными ему лично людьми. Это было самое засекреченное и опасное место в мире. До слуха его обитателей доносилось эхо взрывов, в него иногда вторгался и скорбный звук рушащихся от прямого попадания зданий. Бездомных было бескрайнее море, их никто не спасал, не эвакуировал, о них никто не вспоминал. Гитлеру они были не нужны, его заботило другое. Земля горела под ногами, превращая город в грандиозный костёр, в место запустения, и массовые убийства людей никого не волновали. Напротив, продлевали агонию рейха, посылая на бойню и стариков, и молодёжь. Редкую тишину нет-нет да и нарушал треск автоматных очередей, поток раненых и убитых не иссякал, а с каждым новым часом увеличивался, обогащая фюрера не победами, а смертью. Все людские резервы были исчерпаны, заканчивалось продовольствие, на исходе были боеприпасы, но фюрер был выше людских страданий, он отвергал капитуляцию и продолжал цепляться за ускользающую от него власть, строить нереальные планы и дальше бессмысленно проливать кровь.
Его долго не было, но вот он появился, опустился в кресло, Геббельс и Борман встали за его спиной. Взоры всех, кто собрался здесь, скрестились на Гитлере.
– Начинайте, Кребс! – сказал Гитлер.
– Мой фюрер! – заговорил Кребс. – Сегодня утром к нам поступили хорошие известия! Прежде всего, надо принять во внимание, что появилась связь с генералом Рейманом, господа. Пусть он пока находится в Потсдаме в окружении, но некоторые отряды Венка остановились у пункта Ферх у озера Швиловзее, что юго-западнее Потсдама.
Делая доклад, Кребс представил фюреру это обстоятельство выпукло, посчитав про себя, что тем самым удачно нейтрализовал пессимистичные сообщения об изнурительных боях в районе Моабита, Герлитца и на южных окраинах Берлина.
– Это правда, генерал Кребс, что Венк прорвался к Буссе? – Фюрер заинтересовался таким поворотом событий.
– Да, мой фюрер! – подтвердил Кребс. – Это вы можете видеть по конфигурациям флажков на карте, которая лежит перед вами.
Склонившись над картой, Гитлер долго рассматривал район Швиловзее, а потом произнёс:
– Кребс! Как вы думаете, как лучше пройти к Потсдаму?
В вопросе Кребс уловил не подвох, а вектор совета. Но прежде чем генерал успел открыть рот, его опередил вездесущий Геббельс:
– Мой фюрер! Ваше гениальное предсказание сбывается. Провидение хранит вас для немецкого народа. Вы, мой фюрер, ждёте, что наши поступки при обороне Берлина затмят всё, что мы делали до сих пор. Мы не хотим обмануть ваших ожиданий. Так же, как мы гордимся фюрером, фюрер гордится нами. Всему миру становятся известными разногласия между командованием Красной Армии и штабами союзников по вопросу разграничения зон оккупации. Тактика большевиков показывает: они понимают, что скоро западные войска будут в Берлине. Эта битва решит нашу судьбу и судьбу всей Европы. Если мы продержимся, в войне произойдёт переворот.
– Это так, вы правы, доктор Геббельс! – не стал возражать Гитлер. – И я придерживаюсь того же мнения. Государство – лишь средство. Его высочайшей целью является забота о достижении тех первобытных расовых элементов, которые создадут красоту и достоинство более высокой цивилизации. Главное – продержаться, и западная цивилизация поймёт, что только я являюсь её спасителем от большевистского варварства.
– Сегодняшний день, мой фюрер, есть день надежд! – высказался генерал Вейдлинг. – Битва за Берлин есть битва за будущее нашего народа.
– Слушайте приказ, генерал Кребс! – Гитлер весь подался вперёд. – Мы должны воспользоваться этим уникальным шансом в своих интересах. На спасение Берлина направляется группа армий «Юг», она сейчас ведёт тяжёлые оборонительные бои в протекторате Богемия и Моравия.
– Будет выполнено, мой фюрер! – сказал Кребс.
– Жду, что Шернер выручит меня в трудный час! – сказал Гитлер. – Ну а теперь доложите, какова военная ситуация на данный момент!
– Мой фюрер! Я буду исходить из реальной обстановки!
– От вас, генерал, никто не требует, чтобы вы преподносили нам приукрашенные донесения. Продолжайте!
– Мой фюрер! – Кребс понизил голос. – Обстановка крайне тяжёлая. Части Красной Армии форсируют Фербиндунгсканал и уже овладели станцией метро «Босельштрассе». Они находятся на подступах к станции метро «Путлитцштрассе» и к театру «Комише опер». Сегодня же они близки к занятию кварталов Гартенштадта, Сименштадта и Герлицкого вокзала. Они форсировали канал, отделяющий косу Фриш Нерунг от моря; Восточный и Западный Одер южнее Штеттина, и с боем взяли этот город. – Сказав всё это, Кребс почувствовал прилив страха, наблюдая, как на лице Гитлера выписалось выражение крайней досады, но нашёл в себе мужество обменяться взглядом с Бургдорфом. Из него он почерпнул молчаливый совет, как надо разбавить краски негативной информации, что услышал фюрер.
– Мы продолжаем защищать то, что пока русским не по зубам. Они чувствуют себя неуютно в тесно застроенных кварталах Берлина, увязли в уличных боях, где непревзойдённую отвагу проявляет молодёжь из гитлерюгенда. В ход идёт всё, что пригодно для боя, просто так мы не позволим врагу топтать немецкую землю. Утром русские заняли район вокруг Андреасплатц, но центр Берлина мужественно защищают подчинённые Монке. Генерал-фельдмаршал Кейтель и генерал-полковник Йодль продолжают выполнять отданные вами, мой фюрер, приказы, и занимаются организацией наступления на Берлин. Во всех предместьях города идут ожесточённые бои. Противник занял Целендорф, Штеглиц продвигается к южной части аэродрома Темпельхоф.
Кребс выждал, пока Гитлер соберётся с мыслями, и заглянул ему в лицо.
– Да, господа! – наконец произнёс Гитлер. – Вы всё прекрасно слышали, что говорил нам генерал. А говорил он о катастрофе, что настигнет всех нас, если наши солдаты не удержат Берлин. Хотим ли мы этого? Нет, не желаем. Вы спросите меня, какой вывод, фюрер, лично для себя вы сделали из доклада генерала Кребса? Вы угадали, господа! Уничтожающий. И мне ничего другого не остаётся, как славить новую расу господ – славян. Они выстояли в этой войне, окрепли в испытаниях и дошли до Берлина, что лишний раз доказало мне, что я до сих пор в наших генералах не обнаруживаю талантов полководцев. Русские превзошли нас в искусстве ведения войны, и я не удивлюсь, если вместо меня в скором времени новым фюрером станет Иосиф Сталин – бывший семинарист, настоящий игрок в мировой политике. Он большой хитрец. Сначала окружил Берлин, а потом в него ворвался, оставив с носом англо-американцев. Демократия – это власть сумасшедших. Поверьте мне, что нет более тупых людей, чем американцы, они никогда не смогут сражаться как герои. Нас всех истребит русский солдат, за это я аплодирую ему; у немцев не хватило силы и воли достойно завершить эту эпохальную битву.
– Но, мой фюрер! – неожиданно заговорил Вейдлинг. – Не всё так трагично! Выход есть. Я предлагаю вам свой план массированного прорыва из Берлина. Его осуществление даст всем нам надежду спасти людей и предотвратить дальнейшие разрушения.
– Я слушаю, Вейдлинг, излагайте!
– Как солдат, – сказал генерал, – я полагаю, что мы должны прорваться через окружение. В битве за Берлин мы потеряли 15–20 тысяч лучших молодых офицеров.
– На то и нужна молодёжь!
Эти слова фюрера обескуражили Вейдлинга, он так и не понял: говорил Гитлер серьёзно или в свои слова он вкладывал определённый цинизм. Он так часто жертвовал людьми ради своей власти. В диалог самовольно вмешался Геббельс:
– Ваше предложение абсурдно и нелепо!
– Подумайте о тысячах раненых! – Вейдлинг безуспешно пытался образумить фюрера. – Находясь здесь, мы не сможем им помочь! Приказ уже готов! Даю вам слово офицера, что…
– Фюрер не может скрыться из истории позорным бегством! – перебивая Вейдлинга, с пафосом громко сказал Геббельс.
– Погодите горячиться, доктор! – остановил его Гитлер. – Пусть генерал выскажется, как он будет нас спасать!
– В основе моего плана, мой фюрер, – продолжил мысль Вейдлинг, – лежит идея создать ударную группу, как бы эскорт фюрера. Далее. В авангарде этой группы идут оставшиеся в строю танки – где-то сорок штук – и большая часть соединений пехоты. Следом за ними пойдет «группа фюрера», куда бы вошли вы и весь штат рейхсканцелярии. Для прикрытия я оставил бы арьергард из дивизии. И всё это я предлагаю осуществить ночью 28 апреля.
– Ваше предложение превосходно, это правда, но зачем всё это? – Гитлер, пребывающий в сомнении, грустно покачал головой. – Даже если прорыв удастся, из одной ловушки я попаду в другую. Мне придётся ночевать под открытым небом, где-нибудь в хлеву и ждать, когда за мною явятся. Я не собираюсь плутать по лесам. У меня нет желания быть пойманным как беженец. Нет, – голос фюрера отвердел. – Я остаюсь здесь и погибну вместе с моими войсками. Вы же продолжайте обороняться. Не забывайте, генерал, о том, что Венк на подходе с 12-й армией. – Он изобразил исторический оптимизм. – Он объединится с 9-й, нанесёт русским сокрушительный удар, и мы будем спасены. Венк – очень достойный человек. Я надеюсь, что и Штайнер не бездействует, а с севера продвигается к Берлину. Такие операции за пределами города облегчат наше положение. Следующие два дня, господа, станут решающими! Нам надо мобилизовать себя для предстоящих действий. Нам нужна выдержка, и только она.
Поднявшись из кресла, Гитлер покинул помещение. Фюрер остро ощущал, как далеки от него эти люди.
– Вот мы и прибыли в бункер, Оскар! – произнёс Мюллер. Он распахнул дверцу машины и вышел. Остановился, задумчиво глядя перед собой. Дорога по пути к бункеру была усеяна трупами, и он предпочёл не лицезреть такого торжества смерти. Оглянулся вокруг себя и лишь досадливо покачал головой. – Каждый раз, как мне представляется случай его навестить, я нахожу в нём то, что оставалось вне моего внимания. Он есть символ власти, а она непереводима ни на один язык, в каждой стране её трактуют по-своему. В бункере остались те, кому есть что терять, остальные предпочли отсюда сбежать. Вот тебе и зубоскальство немецкой истории. Возьмут его русские, и Третий рейх рассыплется, как карточный домик. Будет существовать не тысячу лет, как предрёк фюрер, а ещё неделю. Бункер – единственная защита нашего фюрера. В нём сходятся нити боевой реальности, в которую погрузилась вся страна. Потеряем его – потеряем и Германию.
– Да, группенфюрер! – согласился Стрелитц, идущий вслед Мюллеру. – Пока не слышно близких выстрелов, да и небо над нами мирное, но эта иллюзия вмиг рассеется, когда сюда нагрянут вражеские лётчики. Нам в целях безопасности нужно спуститься вниз. Видите, на здании рейхсканцелярии виднеются следы от прямого попадания снарядов.
– Хвалю за верность наблюдений, Оскар, – сказал Мюллер. – Главное, чтобы эти следы не отпечатались на нас. Верно говорят, что бережёного Бог бережёт. Не так ли? Правда, в Бога веры у меня мало, но мы, скажу по секрету, должны воздать голгофскому страдальцу должное, что по дороге сюда нас по ошибке не ухлопали свои же ополченцы. Иди, потом, разберись.
По ступенькам бункера они спускались безмолвно, благополучно миновали посты охраны, сдали офицерам из СС оружие и прямиком направились к кабинету Бормана. Проходивший мимо лазарета Мюллер остановился как вкопанный. Он увидел, как Кэт старательно перевязывала раненого солдата. Тот тихо постанывал, но терпел, и Кэт словесно успокаивала его. Приказав Стрелитцу подождать его у входа, Мюллер вошёл в палату, чуть в проходе не споткнувшись о задремавшего фолькштурмиста. Чертыхнулся, но совладал с собой.
– Работаете на благо фюрера, дорогая сестра милосердия?! – сострив, завёл разговор Мюллер. Он возник за спиной Кэт, и бывшая на нём форма генерала СС привела больных в крайнее замешательство. Мюллер был доволен, что произвёл такой фурор.
– Ой! Это вы, герр Мюллер?! – поворачиваясь к посетителю, в свой черёд изумлённо всплеснула руками Кэт. Неожиданность встречи сразила фрау Хойзерман наповал. – Я не ожидала встретить вас здесь, в лазарете профессора Хаазе.
– Все вы боитесь пригласить на чашку чая доброго человека по фамилии Мюллер, – посетовал шеф гестапо. – А кому я в этой жизни сделал плохое? Как только меня увидят, сразу думают, что я пришёл арестовывать. Что за существа – люди? Я ничем, кроме должности, не отличаюсь от простых смертных. Ни я, ни вы, не застрахованы от смерти, в самой нашей натуре заложено стремление к жизни, умирать никто не хочет. Да, милая Кэт. Найдите мне хотя бы одного человека, думающего иначе. С болью рождается звезда, с болью рождается человек, с болью на фронте человек и погибает. Не находите, Кэт, что это моё наблюдение продолжает оставаться актуальным и сейчас. Война есть вдохновитель борьбы. Чтобы выжить, наш солдат сражается до последней капли крови, и разве мы должны поступать по-другому?
– Вы правы, герр Мюллер! – с улыбкой на устах произнесла Кэт. – Я и Брук, как только это позволяет нам время, часто вспоминаем вас. Для нас вы сотворили добро, если бы не ваше прямое вмешательство в судьбу моего возлюбленного, его бы не пощадили, а расстреляли.
– Вспоминайте, вспоминайте! – произнёс Мюллер. – Только это нам и остаётся, чтобы окончательно не сойти с ума от всего того, что происходит с нами. В любом хаосе есть песчинка порядка, и, как мне помнится, за вами имеется должок. Догадываетесь, о чём я?
– Разумеется, герр Мюллер! – говоря, Кэт поняла прозрачный намёк, таившийся в словах Мюллера. – Как видите, я провожу здесь сложную и необходимую работу. К нам каждый час поступает новая партия раненых, кого успели затащить через гидравлические люки бункера. Многие из них, к сожалению, обречены на смерть, но и большинство вылечивается и сразу возвращается в строй, чтобы с оружием в руках доказать свою верность фюреру.
– Воевать проще, Кэт, чем лечить! – заметил Мюллер, глядя на пациентов фрау Хойзерман. – Вы делаете полезную работу, а прямой обязанностью ушедших отсюда солдат является всё большее уничтожение живой силы врага.
– Я с вами согласна, герр Мюллер! – внимая словам, Кэт лишь пожала плечами. – Солдаты несут прямую имперскую обязанность. Должны же немецкие рыцари остановить русских вандалов.
– Замечу вам, дорогая Кэт! – проговорил Мюллер. – Имперскую обязанность исполняет только фюрер. Наша обязанность проста – беспрекословно подчиниться приказу фюрера, если в этом возникнет надобность. Это положение не обходит стороной и вас, милая Кэт!
– Я помню каждое слово, которое скажу! Я вас не подведу, герр Мюллер!
– Другой ответ я бы отверг, но не этот. Настоящий зуботехник! Лечите и дальше наших бравых вояк, я больше не стану отвлекать вас от работы. – Перед тем как выйти, Мюллер на миг задержался и сказал: – Покидая вас, я пожелал бы вам остаться в живых, но запомните: любой ваш промах может стоить вам жизни.
После ухода Мюллера на Кэт нахлынул страх, в её душе заполыхало опустошительное пламя, в ней сгорали последние остатки пережитых страданий и волнений за Брука, сомнения и надежды. Она выполнит просьбу Мюллера, пожертвует собственным достоинством, лишь бы гестапо окончательно оставило их в покое.
– Оставайся пока здесь, старина! – подойдя к кабинету, наставительно произнёс Мюллер. Оскар остался стоять рядом с дверью.
Постучал, потом вошёл. За столом он наблюдал Бормана. Тот что-то старательно записывал, но увидев того, кого ждал, он устало поднял голову от бумаг, улыбнулся и с места произнёс:
– Вы здесь, герр Мюллер. Я рад, что вы откликнулись на голос партии и отреагировали на мою просьбу должным образом.
Он сидел на месте и продолжал рассматривать Мюллера.
– Сегодня фюрер вызвал меня к себе. Основная идея нашего разговора с ним имеет прямое отношение к гестапо.
– К гестапо?! – опешил Мюллер. – Я весь внимание, рейхсляйтер.
– В ногах правды нет, Мюллер! – сыронизировал Борман. – Вы не стойте. Проходите и садитесь.
Мюллер бесшумно пересёк кабинет и присел на стул.
– Не мне вам рассказывать, какую роль для фюрера играет Ева! – заговорил Борман. Было заметно, что слова давались ему нелегко, но он выполнял поручение Гитлера. – И вообще! Вы с утра смотрели в настольный календарь? Знаете, какое сегодня число? Время бежит впереди наших замыслов, Мюллер. Обернуть его вспять не представляется осуществимым. Фюрер – реалист, он не любитель надуманных фантазий, ему нужны продуманные идеи, Мюллер. Но ближе к делу. Фюрер поручает вам задание. Не вполне обычное, но выполнив которое, вы можете рассчитывать на его признательность.
– Я благодарю вас за доверие к гестапо! – Мюллер расчувствовался от такого внимания.
– Оскар с вами?
– Да, рейхсляйтер! Он ждёт меня за дверью!
– Это хорошо, Мюллер! От вас потребуется контроль хода поисков «двойника» Евы. Эту операцию фюрер возложил на Стрелитца, вам лишь остаётся в мягкой форме убедить его как можно быстрее отыскать эту женщину. И пусть будет осторожен. В уличных боях, что сейчас разгорелись в Берлине, его ждёт неминуемая смерть. Большее сходство с оригиналом необязательно. Главное, чтобы фигурой она походила на Еву. Все необходимые документы ему предоставите вы, а отправиться на поиски он должен прямо сейчас.
– Гестапо оправдает доверие фюрера!
– Не сомневаюсь, Мюллер! – сказал Борман. – Вы можете быть свободны. Пригласите ко мне Стрелитца! Хайль Гитлер!
– Хайль Гитлер, рейхсляйтер! – попрощался Мюллер. Он повернулся и направился к двери.
Выйдя из кабинета, Мюллер по-свойски хлопнул Оскара по плечу и сказал:
– Я вынужден покинуть тебя! Скажу откровенно: растёшь, Стрелитц. Растёшь! Ну, не ухмыляйся, иди. Иди! Как только будешь свободен, возвращайся в гестапо. Там и обсудим с тобой всё, что ты сейчас услышишь из уст рейхсляйтера.
– Слушаюсь, группенфюрер!
Мюллер развернулся и пошёл вдоль коридора к выходу. Переборов в себе страх, Стрелитц стукнул в дверь пару раз и, открыв ее, шагнул в кабинет. С Борманом он говорил недолго, но от него он вышел совсем другим человеком.
В этот день в Берлин из Мюнхена на самолёте прилетели генерал-полковник люфтваффе Риттер фон Грейм и ас высочайшего класса Ханна Райч. Судьба стала для них не случайностью, а предметом выбора, они не стали ждать от неё милости, а отважились завоевать её своим характером. Вылетев вдвоём, им не терпелось продемонстрировать свою преданность фюреру, попавшему в беду, но оба знали, что они были уже не в силах изменить ситуацию к лучшему в небе над Берлином. Мифическое преимущество немецких военно-воздушных сил сгинуло в безвозвратное прошлое, теперь в воздухе было полное превосходство краснозвёздной авиации. Поэтому и путь в бункер Гитлера не обошёлся без препятствий. До Берлина по воздуху добраться было нелегко, и хотя их прикрывали десять истребителей, они были атакованы русскими «яками». Ханне такая обстановка была привычна. За время войны приученная к воздушным схваткам с противником, любимица фюрера стала осуществлять манёвры, виртуозно уклоняться от атак, а при подлёте к столице с высоты высматривать место для посадки. Но испытания на этом не закончились, они получили развитие, когда они оказались над берлинскими кварталами. После пересадки, на другом самолёте пролетая над русскими укреплениями, Райч пришла в ужас, когда внизу кабины от обстрела появилась дыра. Это ещё было полбеды. Вдруг громко охнул Грейм и прямо на её глазах стал вываливаться с кресла пилота. Он был ранен осколком противотанкового снаряда, но нашёл в себе смелость проявить присутствие духа. Лётчица тоже не растерялась, пересадила генерала на своё место, заняла его кресло и мужественной рукой удержала штурвал, сумев аккуратно посадить самолёт на Унтер-ден-Линден. При этом она пренебрегла автоматными очередями, что до посадки ей вслед посылали русские солдаты, и заглушила моторы. Они прибыли туда, куда они хотели. В военной форме и кожаном шлеме Ханна выпрыгнула из кабины самолёта и помогла Грейму покинуть его и выбраться наружу. Они были у цели своего авиапутешествия. Подвернувшийся им грузовой автомобиль подвёз двух лётчиков к фюрербункеру. При выходе из грузовика она подсобила Грейму, и тот, опираясь на плечи двух офицеров, прошёл в подземный госпиталь, где его заботливо перевязала санитарка Эрна Флегель, а потом на носилках его доставили в отдельную палату. Опасность заражения крови миновала, но Грейму необходимо было отдохнуть, набраться сил. Райч решила оставить его и вышла. И очень удивилась. Вот так встреча! К ней выбежала Магда Геббельс, женщина всхлипывала на бегу.
– Дорогая, неужели мы всё-таки встретились! – взволнованно проговорила она. – Какая живая душа смогла пробраться сюда, в этот ад. Я пробралась, к тому же я не одна. Со мной мои лётчики.
– Да?! А где они?
Не увидев рядом никого, Магда недоумённо взглянула на Ханну.
– Они ведут сражение, – стала разъяснять Ханна, – и дали нам возможность вывести наш самолёт из завязавшегося в небе боя. Но я верю, скоро они будут здесь. Ты не видела Эльзу?
Ханна спрашивала о своей сестре. Магда вроде бы растерялась от такого вопроса, но уйти от ответа было неудобно, тем более что с Ханной они были давними подругами.
– Она была в бункере, но с утра, – она пожала плечами, – куда-то ушла. Надо спросить у Йозефа. Возможно, он послал её с поручением.
– Жаль, а я так хотела её увидеть, – погрустнела Ханна. – Кажется, прошла целая вечность, когда мы встречались в последний раз.
– Ты пока обретаешься здесь?
– Да, Магда! – ответила Ханна. – К несчастью, ранен генерал фон Грейм.
– Сочувствую тебе, дорогая Ханна! – сказала Магда. – Ну, ладно! Я загляну к вам попозже. И не одна. Держитесь. Здесь о вас позаботятся, у нас хорошие врачи, и генерал быстро поправится. До встречи, Ханна!
Фрау Геббельс ушла. Возвратившись в палату, Ханна присела на кушетку по соседству с кроватью Грейма. Ей было над чем призадуматься. В коридоре возник шум, по мере приближения кого-то он становился все громче. У их двери остановились, тихими голосами посовещались и не преминули её открыть. Сердце Райч заколотилось. Перед ней появился Гитлер. Он был не один. Его сопровождали Борман, Аксман и Хавель. Дрожащие руки, потухший взгляд и низко склонённая голова стали для Ханны живым свидетельством старения фюрера. На мертвенно-бледном лице Гитлера лежала маска безысходности, а на глазах наворачивались слёзы.
– Отвага и верность ещё живут в этом мире! – проделав по комнате первые шаги и наблюдая манипуляции врачей над раной Грейма, заговорил Гитлер. Он приблизился к кушетке. Фюрер долго жал руку Грейму, потом обратился к Райч: – Я приветствую вас, мой отважный лётчик-испытатель!
Поднявшись с кушетки, Ханна низко опустила голову, не решаясь поднять взгляд на того, кто многие годы оставался её кумиром.
– Кавалер Грейм! Фройляйн Райч! – Гитлер с вялой улыбкой на лице вновь приветствовал их. Он был поражён тем, что они почти без труда приземлились в окружённом со всех сторон городе. Фюрер галантно поцеловал руку Ханне и произнес: – Я очень рад, что вы добрались невредимыми, более менее. Сидите! – проявил он заботу о Ханне. Присел на кушетку рядом с ней и в её глазах прочитал обожание, греющее душу.
– Мой фюрер! – Грейм словесно привлёк к себе внимание. – Ханна – мой добрый ангел. Она с блеском доставила меня по назначению.
Ответной реакцией на эти слова благодарности стала заботливо-сосредоточенная мина фюрера, сидевшего у постели раненого.
– Мы попали под сильный обстрел, но смогли посадить самолёт в Гатове. Все дороги перекрыты, поэтому мы снова сели на самолёт, на этот раз мы выбрали «Физелер-шторьх» и пролетели над русскими позициями. Мы приземлились в нескольких сотнях метрах отсюда. Перед самой посадкой нас накрыла русская артиллерия. Генерал-полковник оказался ранен, но выдержал испытание судьбы. Слава богу, доктор Штумпфеггер позаботился о его ране.
– Я всё ещё надеюсь, милая Ханна, что генерал Венк со своей армией подойдёт с юга. Он должен отогнать русских подальше. Тогда мы овладеем положением.
Сказав это, Гитлер изобразил некое подобие улыбки, встал, но неожиданно покачнулся. Ханна поддержала его за локоть.
– Нет-нет, ничего, спасибо, – опять улыбнулся фюрер. И вдруг он внезапно дал волю своим эмоциям: – Этот ультиматум, наглый ультиматум! Ничего теперь не осталось. Вы только вообразите себе, Грейм, что мне пришлось пережить! Нарушение клятв, сплошное предательство, а теперь ещё Геринг. Он направил мне непочтительную телеграмму. Он готов управлять вместо меня из Берхтесгадена. Всё кончено! Нет такой несправедливости, которая не выпала бы на мою долю.
– Мой фюрер! – горячо произнесла Райч. – Германия заворожена вами до самих глубин души. Мы можем вывезти вас из осаждённого Берлина. Собираясь прилететь сюда за вами, я и представить не могла, что положение здесь столь серьёзно и безнадёжно.
– Милая Ханна! – сказал Гитлер. – Я надеюсь на помощь Венка.
– Тогда я и Ханна остаёмся с вами, мой фюрер! – Грейм в этих словах выразил общее мнение.
– Я тронут, мои друзья, и разрешаю вам остаться! – дал добро фюрер. – История люфтваффе надолго запомнит ваш выбор. – И неожиданно добавил: – Я назначаю вас, генерал, преемником Геринга на посту главнокомандующего люфтваффе. От имени немецкого народа я жму вашу мужественную руку!
Риттер фон Грейм до глубины души был тронут такой честью и согласился с решением фюрера.
– Ваши лётчики также могут прийти сюда! – этим решением Гитлер дал Ханне такое право.
– Я бы хотела, чтобы смогли, – высказала Ханна своё пожелание. Заметив недоумение фюрера, она вынуждена была пояснить: – Чтобы они остались живы после сегодняшней схватки.
– Ваш подвиг, – довольно громко произнёс Гитлер, неожиданно выпрямившись. – Ваш личный подвиг, Ханна, и подвиг ваших пилотов будет золотыми буквами вписан в историю германской авиации. Я верю, эта история не прекратится, какая бы судьба ни постигла нас теперь!
– Хайль Гитлер! – в знак согласия Ханна взмахнула рукой. Но не сдержалась. Против своей воли Ханна ощутила подступающие слёзы. Гитлер поднялся, ибо почувствовал, что Грейм устал от перелёта и потери крови, и, попрощавшись, удалился, оставляя Ханну горевать о крахе человека, который совсем недавно олицетворял для всех немцев Германию.
– А, синеглазая Кассиопея! – Геббельс стоял перед Ханной и смотрел ей в глаза. – Отважная лётчица фюрера! Ты прилетела, чтобы спасти для нации нашего фюрера? По твоим глазам вижу, что это именно так! Тебе покорны даже небеса! Магда говорила о тебе и восхищалась твоим героическим поступком. Он – выше всяких похвал, Ханна!
– Да, доктор Геббельс! – произнесла Райч. Она была облачена в чёрный пуловер и смотрелась в нём довольно эффектно. – Долететь до вас действительно было нелегко, но вот я теперь в бункере и очень рада, что выполнила приказ фюрера. Он, как я убедилась, тоже рад нашей встрече.
– Ты привезла с собой в бункер надежду! – произнёс Геббельс. – В бункере о тебе только и разговоры! Ты бы видела, как обрадовалась Магда, когда увидела тебя здесь. Это не передашь на словах. Побольше бы нам таких вестниц, таких прекрасных валькирий! Да, милая Ханна! Что и говорить! – Геббельс стал вышагивать по комнате и энергично жестикулировать руками. – В эти судьбоносные времена, что мы переживаем сейчас, верность стала большой редкостью. Каждый колеблющийся немец старается встать на путь предательства фюрера, лишь бы остаться в живых. Какая трусость! Какая низость! И это будущая нордическая раса? Видно, время таких людей ещё не пришло. Но нам надо радоваться, что с нами остались самые верные и преданные члены партии. Не исключение и ты. Но вас мало. Измена коснулась не низов, а верхушки люфтваффе. Кто бы из нас месяца два назад мог подумать, что ветеран партии Геринг, «верный» фюреру Герман, переметнётся к врагам рейха. Таких людей лично я не знаю. Теперь Геринг арестован, фюрер исключил его из партии, но сохранил ему жизнь за былые заслуги перед страной. Благодаря рейхсмаршалу в небе Германии бесчинствуют вражеские лётчики. С вашим прилётом сюда фюрер связывает большие надежды. Я не преувеличиваю, Ханна! Фюрер сделал достойный выбор и назначил фон Грейма на место, которое занимал Геринг.
– Я всегда считала вас, доктор Геббельс, верным соратником фюрера, – сказала Ханна – И за это я благодарна вам!
– За что, Ханна?
– В трудные дни вы не бросили фюрера, а всей семьёй решили остаться рядом с ним. Не на словах, а на деле, я думаю, вот так проверяется преданность.
– Это наш выбор, Ханна! – сказал Геббельс. – Он показал фюреру, насколько мы верны ему. Некоторым легко кричать на трибунах «Хайль», но они не имеют в себе мужества пожертвовать собою ради нашей идеи.
В комнату вошла Магда. Прервав беседу, Геббельс подошёл к ней и бережно поддержал жену за локоть, и она с грустной улыбкой на лице подошла к Ханне. Поздороваться. Заглянувший в комнату Борман улыбнулся всем и помахал рукой. Прикрывая плотно дверь, он направился в свой кабинет.
– Фрау Юнге каждый день проявляет заботу о наших детях! – поделилась с Райч Магда. – Играет с ними, купает их – нам будет меньше забот. Не правда ли, Йозеф?
Ханна заметила на лице Магды выражение печали и грусти, но как женщина женщину спросила:
– Не страшно? Я могла бы помочь вывезти вашу семью из Берлина, будь на то ваша воля. Это реально сделать. Магда! Йозеф! Что же вы молчите? Или вы решите оставить всё как есть? Побеспокойтесь о детях. Они же не виноваты, они имеют право выжить.
– Да, дорогая Ханна! – в ответ произнесла Магда. – Так оно и есть! – Она скорбно уставилась на Ханну, отвела глаза. – Но мы родители, и всё давно за них решено. Своими словами ты меня не успокоишь, не уговоришь. Не одна ты это делаешь, но я верю собственному сердцу, только оно чувствует, что скоро всё для нас плохо закончится. Вот и сегодня уже с внешним миром прервалась телефонная и телеграфная связь. Ничего, увы, не изменишь и не исправишь. Поверь, Ханна, это именно то, что я хотела сказать тебе. Есть люди, не способные уничтожить себя! – в этих словах Магда выразила Ханне своё огорчение. – Им придётся жить без чести, как человеческим созданиям без души. Я только что была у фюрера. Он непоколебим в своём решении. Он останется в бункере до конца и не уедет в альпийский редут. Так же поступим и мы.
– А как же дети? – оторопела Ханна.
– Мы губим то, что любим! – дала ответ Магда. – Если Третий рейх не может дальше существовать, я не хочу дать своим детям пережить его. Они принадлежат Третьему рейху и фюреру, и если их обоих не станет, то и для них больше нет места. Но вы должны помочь мне. Я больше всего боюсь, что в последний момент у меня не хватит сил. Я благодарю Бога за то, что жива и могу убить своих детей, чтобы спасти их от зла, которое последует за поражением. Потом умрём и сами. Прости, но по-иному мы поступить не можем. Ступай. Фюрер ждёт тебя.
– Да, Ханна! – Геббельс, этот неистовый наци, поддержал жену. – Он ждёт и приготовил для тебя сюрприз!
– Какой?
– В этом вся и интрига, Ханна! – заговорщически подмигнул ей Геббельс. – Не медли. Иди.
Под взгляды супругов Ханна вышла из комнаты и направилась к кабинету Гитлера. Вот и знакомая дверь. Телохранитель по какой-то причине отсутствовал, чем Ханна и воспользовалась. Она застала фюрера в необычайном волнении. Он то метался от стены к стене, размахивая бумагами, дрожащими, словно листья, то начинал передвигать фишки по столу, воображая себе давно несуществующую армию.
– Добрый вечер, мой фюрер!
– Добрый вечер, фройляйн Райч! – приветствовал Гитлер. – Садитесь в кресло! Вы и так, наверное, устали с дороги! – Он присел напротив неё.
– Вы позвали, мой фюрер, и вот я пришла к вам! – голос Райч напомнил фюреру, что перед ним находится фанатично преданная ему лётчица.
– Я счастлив видеть вас в бункере, Ханна! – тихо сказал фюрер. – И в этот вечер решил отблагодарить вас за личную преданность мне и стране. Я только что присвоил фон Грейму звание генерал-фельдмаршала, а вас награждаю Железным крестом. Я тронут вашей верностью, Ханна, вы принадлежите к тем, кто умрёт со мной. У каждого из нас есть ампула с ядом. Каждый получит капсулу с ядом. Я вручаю вам одну для вас, а вторую – для передачи фон Грейму. Я не желаю, чтобы кто-нибудь из нас попал к русским живым, и я не хочу, чтобы наши тела достались русским. Меня и Еву сожгут.
Услышав из уст Гитлера такие дикие и режущие слух откровения, Ханна в слезах опустилась перед ним на стул. Гитлер поднялся с кресла, этим действом намекая Ханне, что беседа окончена. Ханна знала, что они ещё не раз встретятся, пока она не улетит, но женщина уходила от фюрера с противоречивыми мыслями.
Мюллер возвратился в гестапо из бункера в мрачноватом настроении. Всеми его мыслями и поступками руководило подозрение, так как поведение Бормана озадачило его. Мюллер никак не ожидал, что сегодня рейхсляйтер поведёт себя не так, как ему бы хотелось. Поведение Бормана показалось Мюллеру причудливым, но шеф гестапо для себя посчитал верным не слишком задумываться над его разгадкой. Он не вмешивался, потому что в этом не было необходимости. Поднявшись в свой кабинет, Мюллер снял с себя плащ и повесил на вешалку. Здесь было тихо, но и сюда нет-нет да вторгались грозные отзвуки войны. Война – это жестокая вещь, её попутчиками всегда являются кровь, слёзы, несправедливость и преступления. Он вздохнул, потёр выступивший на висках пот и прошёл к столу. Присел. Собравшись с мыслями, он раскрыл служебную папку, но про себя стал анализировать то, что счёл нужным. Даже он, шеф гестапо, не знал, что мог затеять в обход фюрера Борман, но выяснить ниточки затеваемого было в его силах. Перемены к худшему, происходящие в Берлине от одного дня к другому, на него не действовали. Он всё спланировал заранее. И был спокоен, ибо события пока в целом оставались под его контролем. Пробежав глазами пару строк секретного донесения, Мюллер вздрогнул от внезапно раздавшегося стука в дверь.
– Кто там? – скорее не спросил, а громко пробурчал Мюллер.
За дверью было замешкались, но послышался голос:
– Группенфюрер! Это я!
– Так входи! Чего дверь-то сторожить?! Чудак.
Пришедший эти слова понял правильно, и на пороге раскрывшейся двери Мюллер увидел эсэсовца. Тот был выбрит, на лице хранился отпечаток мудрости зверя, в любую минуту, последуй приказ, он был готов умереть за фюрера и рейх.
– А, Виллибальд! Зачем пожаловал?
– Группенфюрер! У меня важные новости!
С явной неохотой закрывая папку, Мюллер поднялся со стула и приблизился к эсэсовцу.
– И что же такое случилось, Виллибальд, что ты сломя голову, опережая русских, примчался сразу ко мне? Мы отстояли Берлин? Перешли Одер? Или благодаря «премудрости» генералов вермахта и несгибаемости нашего духа отогнали армию Сталина к русским границам?
– Простите, группенфюрер! Я не стал бы беспокоить вас по пустякам, но возникла причина, заставившая меня не медлить, а приехать сюда.
– Ну, что же, Виллибальд! Ты поступил правильно! Всё верно! Начальник должен первым узнавать важные новости и соответствующе на них реагировать. Давай выкладывай.
– В рядах СС завёлся предатель!
Мюллер удивлённо поднял глаза на Охана, а из уст сам собой вырвался вопрос:
– Что ты сказал, Виллибальд? Я не ослышался? Предатель? В СС?
– Да, группенфюрер.
Мюллер снова посмотрел на Охана, явно размышляя, правда ли это.
– И кто же он?
Не отводя глаз от лица начальника, гауптштурмфюрер СС выпалил:
– Герман Фегеляйн!
– Кто? – Мюллер так и замер на месте. – Фегеляйн? Ты в этом уверен? Этого не может быть, Охан! Нет! Герман не предаст фюрера, он же его родственник! До тебя доходит, Виллибальд, кого ты сейчас обвинил в измене? Вижу, что дошло. Так вот. Давай рассуждать беспристрастно. Где доказательства? Пустословия достаточно в стенах рейхстага, а мы с вами, Охан, как ни крути, работаем в гестапо! Тут важна конкретика, а не вздорные теории! Мне нужны веские доказательства, Виллибальд! Веские! Иначе за такие предположения мне придётся поставить тебя к стенке!
– Мои подозрения может подтвердить Эрих Кемпке!
– Начальник гаража фюрера?
– Так точно, группенфюрер. Вчера Фегеляйн попросил у него два автомобиля.
– Для каких целей? Смелей, Охан, отвечай!
– Он сказал Эриху, что ненадолго отлучится в город, чтобы забрать важные документы, – при этом он ссылался на рейхсфюрера СС.
– На Гиммлера?
– Да, группенфюрер!
Заложив руки за спину, Мюллер медленным шагом отошёл от Охана, дошёл до стола, в задумчивости было положил на него ладонь и, обойдя его, в волнении опустился на стул. Такого в реальности не могло быть, но случилось. Измена обнаружилась прямо под его носом. Мюллер не был бы Мюллером, если бы подумал о нечто ином. В нём проснулся азарт охотника. Удача сама шла к нему в руки. Ловцу оставалось лишь умело расставить силки и загнать её в ловушку.
– Кто ещё может подтвердить, что вы не лжесвидетельствуете?
– Адъютант Фегеляйна!
– Штурмбаннфюрер СС Йоханнес Геллер?
– Именно он, группенфюрер. Он ещё сказал мне, что Фегеляйн не собирается возвращаться в бункер, а будет находиться на городской квартире. Он снял форму СС, переоделся в штатское и намерен самостоятельно пробиваться через позиции Красной Армии к Гиммлеру. Вот всё, что случилось.
– Спасибо за сигнал, дружище! – встав с места и подойдя к эсэсовцу, зловеще улыбнулся Мюллер. – Сейчас многие стараются улизнуть из Берлина под крылышко врага, забыв о клятве верности фюреру и мужской чести. Ты можешь и сам, рассудив, убедиться в том, что сама жизнь наглядно показывает тех чудовищ, что копошатся на дне каждого. Боже мой! В какие интересные времена мы живём! И куда это подевалась храбрость СС, граничащая с безрассудством? Где единение с народом в трагические часы его истории? Где личная верность? Если мы с вами, пусть и с грехом пополам, понимаем военное положение, то его понимает и фюрер. Возможно, он считает, что оно ещё хуже. Он требует от нас одного: чтобы мы продолжали исполнять свой долг, пока он видит возможность найти лучший способ завершения войны. Фюреру подчинена вся наша жизнь, не забывай это, Виллибальд. Человеческие заботы и тревоги не имеют над ним власти. Что им задумано, то исполнится. Нашей задачей является поимка этих трусов и отдача их в военный трибунал, где с ними не будут раскланиваться, а уничтожат. Вы истинный патриот рейха! Безукоризненно выполняющий свой служебный долг! Бдительный эсэсовец, разоблачающий козни внутренних врагов, чем не пример для подражания! Ты, Виллибальд, делом заслужил моё доверие, в котором честный национал-социалист видит не просто личное доверие человека, возглавляющего гестапо, а доверие партии, которое лично мне дороже моей жизни. Можете идти. Нет, постой. На прощание я всё же предупрежу тебя, только не делай ничего, о чём я потом пожалею. Ясно?! Хайль Гитлер!
– Хайль Гитлер!
С чувством выполненного долга Виллибальд покинул кабинет. Он был горд, что своим поступком не опорочил свой мундир.
В этот ночной час, с любопытством рассматривая себя в зеркале трельяжа, накрасив глаза и подведя брови, Ева обнаружила, что нравится самой себе. На столике перед ней покоились различные туалетные принадлежности, подчёркивающие окружающим, что она не претендует на властные замашки, а умеет следить за своей внешностью. Она привыкла к украшениям и дня не могла без них выйти позавтракать, пообедать или поужинать. Она ещё так молода, обворожительна и ей надоело каждое утро просыпаться и прислушиваться к шуму битвы. Пусть мужчины дерутся, на то они и мужчины, а она проследит за тем, чтобы в комнатах были порядок и чистота. Жить в грязи и в запахах пота, что источали в коридоре военные, ей претило. Она привыкла к белизне гор Бергхофа, к чистоте тамошнего воздуха, к купаниям в местной речке, и резкая смена обстановки губительно отражалась на её состоянии. Из зеркала на неё глядела хорошенькая женщина, страстно жаждущая любви, нежности и ласки. Неужели он всего этого не замечает? Или держит её от себя на привычной для них дистанции? Как он рисует! Она часами вглядывалась в его картины, что он оставил ей на память, и не могла найти в них ответ на все волнующие её вопросы. И зачем, господи, он полез в эту политику? Сдалась она ему, что из-за неё ему и ей придётся расстаться с самым дорогим на свете, – с жизнью. Адольф вечно занят, управляет битвами по картам, устаёт, но успевает при этом погладить по шерстке овчарку Блонди и её щенят. И он, конечно, любит её, и только её. Счастливая! Как он несчастен здесь, она же не слепая. Власть, изгоняя страх из души Гитлера, впоследствии дала развиться таким чертам, о которых, живи он в другое время, то и думать ужаснулся бы. Когда он из Адольфа опять превращается в фюрера, она видит перед собой совсем иного человека – не такого, каким она знала его прежде. Она подбадривает его, когда они остаются наедине. Но и он, и она знают – её чары не подействуют на ход этой войны. Всё предрешено. Жизнь для них не есть награда побеждённым, а смерть примирит враждующие народы. А что фюрер? Он же зрячий, он всё понимает, что происходит вокруг него. И ничего не предпринимает. Ева искренне не понимала, почему Гитлер упорствует и не желает покинуть Берлин. Адольф ведёт себя так, будто намерен поражение превратить в победу! Неужели он сам верит в эти химеры?! Обстановка в городе накаляется день ото дня, сегодня даже дошло до того, что к его обеденному столу не подали свежих овощей. Когда такое было?! Ева не припоминала. И он это вынужден был стерпеть. Его странное спокойствие ошеломляло её. Если он собирался умереть в бункере, то почему питает иллюзии, что кто-то из военных спасёт его. Он сам говорил, что война проиграна, что он смертельно боится плена, даже в страшном сне он не может предположить, что встретится со Сталиным лицом к лицу. Они давно решили покончить с собой, как наступит безвыходное положение. Если это случится, она как возлюбленная разделит с ним бремя смерти. Что-то отвлекло Еву от тягостных раздумий. Ах, да! Звонят. Закрывая пудреницу, она поставила её перед собой и потянулась к телефону. Спросила:
– Да?
– Ева!
Её сердце дрогнуло. Она услышала голос Фегеляйна, но предпочла удостовериться, что это он:
– Алло!
– Ева! Ты должна бросить фюрера!
– Герман?!
Она не обманулась. Ей звонил муж сестры. Строго посмотрев на застывшую было перед ней горничную Лизль, кто в последнее время повадился без вызова появляться в её комнате, она взмахом руки сделала ей знак удалиться прочь, что та и сделала.
– Не глупи! Это вопрос жизни и смерти!
– Как ты можешь говорить такое?! Герман, где тебя черти носят? Немедленно возвращайся сюда! Фюрер уже спрашивает о тебе, ему надо поговорить с тобой. Иначе он будет считать тебя предателем!
– Я решил, что не собираюсь сдохнуть в Берлине.
– Герман! Моя сестра знает, где ты?
– Я тебе перезвоню…
В ответ Ева ничего не успела сказать, а лишь услышала в трубке короткие гудки. Внутри неё всё оборвалось. «Он не вернётся в бункер, он струсил и сбежал». Она напрасно сидела у аппарата и ждала. Фегеляйн так и не напомнил о себе, не перезвонил. Встав с места, Ева решила не говорить Гитлеру об этом звонке и отправилась спать, беззаботно отстраняясь от страданий других людей.
Мюллер с усмешкой на губах прочитал распечатку диалога Евы и Германа. Отдел прослушивания гестапо оказался на высоте своей задачи, записав его на плёнку, тем самым предоставив в руки Мюллера железный аргумент измены одного из генералов СС, который пока находился в ближайшем окружении фюрера. И кто им стал? Ближайший родственник фюрера! Такое предательство не хотело умещаться в голове Мюллера, но будучи бюрократом до мозга костей, он для надёжности поместил листок с текстом распечатки в особую папку и не забыл похвалить себя за то, что пусть и не персонально, но смог это предвидеть. Он приготовился сообщить об этом вопиющем случае лично Гитлеру. Безусловно, фюрер воспримет эту новость весьма болезненно, но Мюллер жил по принципу: «Всё, что ни делай, делай хорошо». Но его рука, протянувшаяся было к телефону, на полпути к цели остановилась. Стук в дверь овладел его вниманием.
– Да, входите!
Каково же было его изумление, когда распахнулась дверь и на пороге возник Стрелитц. Не один. Рядом с ним появилась женщина в наручниках. Зарёванная и оттого более податливая. Было видно, что Оскар справился с поручением Бормана, но ему надо было выяснить, как это случилось.
– Группенфюрер! – произнёс Оскар. – Сигнал оказался верным. Перед вами стоит не просто женщина, а очень увёртливый преступник, в дни боёв за город, посягавший на жизнь честных немцев.
Желая убедиться в этом, Мюллер шагнул им навстречу, пересёк кабинет в несколько шагов, остановился около Стрелитца, и бросил заинтересованный взгляд на незнакомку. Впечатления преступника, конечно, она не производила, но гестапо понадобился повод для её ареста. И он подвернулся. Вернувшись на своё место, он секунд десять молчал, вертя в пальцах ручку. Потом взглянул на Оскара и спросил:
– Где ты откопал такое сокровище?
– Польская немка, – ответил Стрелитц. – Одна из немногих, кому посчастливилось бежать с востока от большевистских орд. Зовут её Анна. Вдова. Она потеряла мужа в Берлине. Правда, с её слов не ясно, погиб он или сбежал от неё к другой, а она вот коротает время бездомной – то в ночлежках, то в лазаретах. Одним словом, где придётся.
– За что задержали?
– С этого, группенфюрер, всё и завертелось. Её застукали на месте преступления в тот момент, когда она вытащила из кармана брюк убитого бюргера, из-за бомбёжек ставшего бездомным бродягой, продовольственную карточку. Вот сука, а! Она успела стереть с неё кровь, а при задержании без стыда и совести предъявила их нашим детективам как собственные.
Мюллер, осуждающе поцокав языком, стал безмолвно и изучающе разглядывать эту женщину. Ничего особенного в ней не было, обыкновенная баба. Полукровка. Вряд ли еврейских кровей. Она выглядела бледной копией Евы, но выбирать не приходилось, поджимало время. «Пусть над ней теперь поработают гримёры, зубные врачи», – решил Мюллер. Она была нужна ему, он искал «актрису» на эту роль и отпускать такую ценную находку из стен гестапо не собирался. Мюллер повернулся к Оскару и произнёс:
– Определить задержанную. В одиночную камеру. И проследите, чтобы с ней обращались хорошо и без приставаний. Сцен насилия здесь и так предостаточно, а криминальным инспекторам ещё надо выяснить, она ли сама убила бюргера или у неё имелись сообщники. Развязать ей язык им не составит труда, но сильно на неё не давите.
– Господин ошибается! – всхлипнула женщина. Как наблюдал Мюллер, нервы у этой женщины явно были не в порядке, она старательно искала себе оправдание и не находила. – Видит Бог, я ни в чём не виновата. Я просто хотела есть, эта карточка мне так была нужна. Я невиновна. Она случайно валялась около мужчины, я не могла и подумать, что он мёртв. Я взяла и просто подняла её.
– Даже не постаравшись спросить на то разрешения? Или поинтересоваться, не плохо ли её владельцу?
– У кого? – не понимая, вопросом на вопрос ответила женщина.
– У того, кто был вами ограблен! – обвиняющим тоном произнёс Мюллер.
– Но он же был мёртв, мой господин! – воскликнула Анна.
– Я понимаю, что не живой. Но пощупать его пульс вы же могли, громко позвать на помощь. Откуда вы знаете, может, он и подавал признаки жизни? Но нет, вы этого не сделали. Возникает вопрос: почему? Язык отсох? На каком основании? – задался вопросами Мюллер и сам ответил: – Да потому, осмелюсь утверждать, что карточка, какой-то клочок бумаги, убила в вас милосердие и вы бессердечно бросили умирать пострадавшего человека, у которого без кормильца осталась жена и, не дай бог, малолетние дети. Вот видите, моя ревностная католичка, вы сами себя и выдали с головой! – себе под нос усмехнулся Мюллер. – Если я не ослышался, перед этим вы говорили, что не знали, мёртвый он или живой! А я думаю, вам тогда было всё равно, лишь бы заветная карточка оказалась в ваших нечистоплотных руках. Что за суматошный день сегодня выдался? И как обстоятельства могут менять людей не в лучшую сторону! Так и происходит, что люди часто ненавидят друг друга и способны на всё, чтобы приблизиться к богам, но быстро приучаются к скотству. Нет! Этот диагноз означает лишь одно: конец цивилизации! А хочется жить и мыслить так, как будто ты находишься перед лицом вечности.
– Я запуталась! – самой себе призналась женщина, уставившись на Мюллера глазами, где были одна растерянность и испуг. От его изобличающих слов женщине сделалось страшно.
– К нам в гестапо, фрау, просто так не попадают! – сердито заметил Мюллер. – Гестапо понимает ситуацию лучше, чем вы сами себя понимаете. Да, я не придирчив и не спорю, в нашей работе бывают ошибки, от них не застрахован никто, даже тот, кто не работает, но мы быстро устраняем их и они не повторяются. Конечно. Я мог бы списать всё, что рассказал мне задержавший вас офицер, на наветы злых людей, кто в этом мире составляет большинство, но так уж устроены люди, что их недостатки свидетельствуют об их достоинствах. Кинь камень в того, кто без греха. Вследствие этого наблюдения, моя дорогая, я больше верю фактам, чем людям, и в своей работе обхожусь головой и опытом. Вот так-то. А с вами придётся поступить так, как вы того заслуживаете. Оскар! – обратился Мюллер. – Скатай с неё пальчики, разберись как следует и к утру подготовь для трибунала следственные материалы. Ты преуспел в работе, Стрелитц! Поздравляю! Ты поймал убийцу. Замечу, необычную и очаровательную. Впрочем. И воровство карточки, если допустим, что она не убивала, ей с рук не сойдёт. Ради чего! Получит приговор на полную катушку, а там тюрьма, в худшем случае – концлагерь. Уведите!
Стрелитц ринулся было выполнять, больно схватив Анну за локоть, но Мюллер словесно остановил его:
– Не ты, дружище! Не ты! Не торопись, дружок, а то поспешишь!
Мюллер прошёл к столу, снял трубку с телефона и требовательно произнёс:
– Зигфрида ко мне!
Распорядившись, Мюллер положил трубку на рычаг, загадочно улыбнулся женщине, сбитой с толку его речами, но говорить ничего не стал. Шеф гестапо любил создавать новые загадки, мифы, но ключ к их расшифровке всегда находился в его голове. Так было и в этот раз. Никто не имеет права вторгаться на его заветную территорию. Ждать Зигфрида пришлось недолго.
– Хайль Гитлер! – выкрикнул Зигфрид, как только вошёл.
– Хайль, дружище! – отреагировав на это приветствие по старинке, Мюллер встал с места и приблизился к эсэсману. – У меня есть для тебя работа, Зигфрид! Видишь эту красавицу? – задавая вопрос, Мюллер кивнул головой в ту сторону, где стояла Анна. – Ни за что не поверишь, что она – особо опасный преступник. К радости гестапо, поймали с поличным. Против неё имеются серьёзные улики, и я не могу в целях следствия оставить её на свободе – а вдруг она скроется? Я хочу подвергнуть её строгой изоляции от общества, оно не останется перед нами в долгу, а скажет нам спасибо. Поэтому сейчас ты сопроводишь её в камеру, что будет в интересах её же безопасности. Мне очень не хотелось бы, чтобы наши горожане устроили над ней самосуд. Поступим с ней гуманно. За её безопасность отвечаешь головой. Ты будешь рядом с ней потому, что это необходимо. По первому моему требованию лично ты, желательно в письменной форме, будешь докладывать о ней всё, чем она займётся «во время отдыха».
– Слушаюсь, группенфюрер! – исполнительно боднув головой, рявкнул Зигфрид. – Прикажете выполнять?
– Выполняй!
Кулаком легонько подтолкнув арестантку в спину, Зигфрид вместе с ней двинулся к двери. Мюллер и Стрелитц остались одни.
– Ну а теперь вкратце изложи мне, как оно было на самом деле? – поинтересовался Мюллер. – Мы научились создавать красивые версии, позволяющие нам сажать людей в тюрьмы без каких-либо реальных оснований, но зачастую людская глупость тому порука. Ты сначала прочитай, дурашка, что тебе подсовывает хитрый следователь, а потом ставь автограф под показаниями.
– Группенфюрер! – сказал Оскар. – Я сделал так, что детективы незаметно подбросили к её ногам эту карточку, а она возьми, дура, и подними её. С загоревшимися от радости глазами. При задержании она так была напугана зверскими лицами гестаповцев, что не удосужилась отрицать ничего, а покорно кивала головой, что ей ни говорили, и тем самым вынесла себе смертный приговор. Призналась, что подобрала её. Все её показания я аккуратно зафиксировал в протоколе первого допроса, который непременно ляжет в том уголовного дела.
– Вот так к нам и попадают невиновные! – докончил Мюллер за Оскара. – Но для нас она виновна в том, что она нам нужна. Таких людей надо держать при себе. Пусть лучше у нас будет она, жертва состряпанных показаний, чем никого. Я просил бы тебя, Оскар, не производить больше каких-либо действий против нашей подопечной. На сегодня хватит с нас. Как говорится, жив буду – доскажу в другой раз. Иди, Оскар! Отсыпайся! Ты сделал невозможное, спас операцию, но впереди у нас много дел, и все они должны быть решены в установленное время.