Князья, царь и Бог. Христианский идеал в романе «Князь Серебряный» А.К. Толстого
Алексей Константинович Толстой широко известен русскому обществу прежде всего благодаря своей сатирической поэме «История государства Российского от Гостомысла до Тимашева». Какой образованный русский не знает ее?! Но для самого автора эта поэма никогда не была центральной в сумме его литературных трудов, весьма значительной по объему.
Алексей Константинович Толстой, имея сатирический талант, в ядре своего творчества хранил глубокую печаль о несовершенстве мира. Это был в первую очередь наихристианнейший писатель. Может быть, христианин номер один во всей русской литературной классике. Мировидение его и весь ход литературных исканий подчинены по преимуществу одной идее: увидеть и показать читателю, как проступают черты незыблемой вечности на тонкой материи быстротекущего времени.
А вечность у А. К. Толстого – это всегда и неизменно субстанция, находящаяся в уме Господа Бога, понимаемого безусловно и безоговорочно в рамках православной ортодоксии. Вечность у Алексея Константиновича задает времени эталоны. А время в лице литературных персонажей со всеми их страстями, соблазнами, грехами, но и со всем их благочестием и всей их добродетелью держит экзамен на соответствие этим эталонам.
Так, в одном из центральных произведений творчества А. К. Толстого (действительно центральных, а не как «История государства Российского…»), мистической поэме «Иоанн Дамаскин», большой святой и одновременно величайший христианский поэт проходит через тяжкие испытания. Сам Господь дает в итоге оправдание его творчеству. Ромейская империя в целом и славное монашество ее в частности словно испытываются вместе с главным героем и вместе с ним же с честью выходят из испытаний.
Русская историческая реальность у А. К. Толстого не дает образцов подобного духовного триумфа. Но она все-таки порождает личностей, способных к величию духа.
И. Е. Репин.
Портрет Алексея Константиновича Толстого. 1879
Таков, например, сын и наследник Ивана Грозного Федор в знаменитой пьесе А. К. Толстого «Царь Федор Иоаннович». Отпрыск громокипенного монарха вроде бы «прост умом», слаб в государственных делах, но доброта его и вера столь велики, что даже недоброжелатель государя великий полководец князь Иван Петрович Шуйский вынужден прилюдно поклониться его святости, признать ее, изумиться ее глубине. Федор Иванович даже в ошибках своих и то свят. Он блаженный, он уподобляется Христу и отрывается от времени своего, наполненного низкими интригами и борением корыстолюбивых политических сил.
Таков же и князь Никита Романович Серебряный в маленьком романе, или, как считал сам Алексей Константинович, повести «Князь Серебряный». Он совсем не блаженный, характер его бесконечно далек от характера доброго государя русского Федора Ивановича. Но своими достоинствами князь словно бы отделен от других людей. Он истинно верует, обладает мужеством, как подобает представителю военно-служилого сословия, то есть прежде всего воину, и еще это человек чести. Притом честь его – как сверкающий клинок, ничто ее не способно согнуть, сама же она все разрезает. Никита Романович не способен лгать, интриговать, хитрить – даже ради посольского обычая, на переговорах. Ему не свойственно подличать или искать себе пользы за счет других государевых служильцев. Он прям, прозрачен, тверд, будто кристалл горного хрусталя. Таким и следует быть царскому воину. Можно сказать, он устроен просто, но простота князя такова, что можно назвать ее правильной и даже эталонной.
Ему Василий Блаженный, встретив посреди улицы, говорит: «Ты мне брат!.. Я тотчас узнал тебя. Ты такой же блаженный, как и я. И ума-то у тебя не боле моего… Я все твое сердце вижу. У тебя там чисто, чисто, одна голая правда; мы с тобой оба юродивые!»
В начале повествования князь Серебряный возвращается из дальних мест, желает соединиться со своей возлюбленной и невестой Еленой Дмитриевной из боярского рода Очиных-Плещеевых.
А Елена – еще один пример человека, устроенного эталонно. Притом Алексей Константинович, в отличие от русских писателей более поздних времен, никогда над подобною правильностью не иронизирует. Он показывает с почтением: правильному человеку тяжело жить, но вера и честь дают ему силу преодолевать житейские невзгоды. Елена скромна, целомудренна, чиста. Она желает донести все эти свои достоинства до брака с любимым человеком. Чего же лучше? Какой еще надо быть женщине старомосковской эпохи? Елена, как барышня аристократического происхождения, столь же идеальна, сколь идеален князь Серебряный в роли знатного, титулованного воина.
На протяжении всей книги оба – и Елена, и ее возлюбленный – ни разу не отступили от своих добродетельных принципов. Оба не поддаются на соблазны, не рабствуют у страха, не опускаются до хитрости, низости, греха. Оба остаются чисты.
И оба – несчастны, поскольку честным образом им не дает соединиться само время, а о нечестии оба не допускают и мысли. Разве что страсть опаляет их души, но и страсти оба не потакают.
Они на отлично выдерживают тот самый «экзамен вечности», нашедший место в главных произведениях А. К. Толстого. Однако общество вокруг них и само время в целом этот экзамен проваливают.
На дворе – опричнина. Алексей Константинович перенял у Н. М. Карамзина критическое к ней отношение. Для обоих опричнина вовсе не «инструмент социального прогресса» и не «орудие слома удельной старины, мешающей централизации государства», как станут писать о ней историки советской эпохи. Нет, для обоих опричнина – в первую очередь нравственное уродство. Притом Карамзин еще находит из нее выход для царя, а следовательно, и для всей страны, – в христианском покаянии монарха. А вот А. К. Толстой крупными мазками набрасывает безнадежную картину деспотизма, соединенного с подлостью и раболепием.
В. А. Тропинин.
Портрет Николая Михайловича Карамзина. 1818
Царь завел странное, нехристианское по духу учреждение, а фавориты его подобрались из угодливых, нравственно ничтожных личностей, легко идущих на подлые дела. Таков князь Афанасий Вяземский, обласканный в опричнине антагонист главного героя. Негодяй и злодей, Вяземский, потакая своей нечистой страсти, ищет брака с Еленой, готов принудить ее, не считаясь ни с обычаем, ни со скверным приемом со стороны самой девушки.
Над ним в конечном итоге совершается нечто вроде Божьего суда. Кажется, само небо снимает Вяземского с доски сюжета, когда чаша гнева Господня переполняется. Бог у Алексея Константиновича Толстого всегда рядом с людьми, Он все видит, все понимает и властно вмешивается в судьбы.
Но… исправить уже ничего нельзя. Для Елены остается единственный чистый и честный выход – иноческий постриг. Выход совершенно русский, не характерный для европейского исторического романа, – и эту русскость отлично понимают, вернее, отлично чувствуют современники А. К. Толстого. Вот только печален этот русский выход. Чистота, выходит, осталась лишь в стенах обителей монашеских, мир же слишком загрязнен диковинным злом опричнины.
А для Никиты Романовича тоже остается только один чистый и честный выход – смерть за отечество. Он гибнет в сече с татарами, и с ним кладет головы вся его дружина. Тоже выход очень русский. Но…
Грустно.
Ключевая в сцена в книге – прощание Никиты Романовича и Елены Дмитриевны друг с другом. Она – уже инокиня Евдокия, вдова нелюбимого мужа, благородно защитившего ее от Вяземского, когда Серебряный не имел возможности защищать девушку. Он… человек страдающий, смятенный. Оба полны любви. Но этой любви выхода на земле нет, разве только на небе:
«– Прости, Елена! – вскричал он, падая ниц и кланяясь ей в ноги, – прости навсегда! Дай Господь забыть мне, что могли мы быть счастливы!
– Нет, Никита Романыч, – сказала грустно Елена, – счастья нам не было написано. Кровь Дружины Андреича[1] была бы между счастьем и нами. За меня он пошел под опалу, я же погрешила против него, я виновница его смерти! Нет, Никита Романыч, мы не могли быть счастливы. Да и кто теперь счастлив?
– Да, – повторил Серебряный, – кто теперь счастлив! Не милостив Господь ко святой Руси; а все же не думал я, что нам заживо придется разлучиться навеки!
– Не навеки, Никита Романыч, – улыбнулась грустно Елена, – а только здесь, в этой жизни. Так должно было быть. Не личила бы нам одним радость, когда вся земля терпит горе и скорбь великую!
– Зачем, – сказал с мрачным видом Серебряный, – зачем не сложил я голову на татарскую саблю! Зачем не казнил меня царь, когда я ему повинную принес! Что мне теперь осталось на свете?
– Неси крест свой, Никита Романыч, как я мой крест несу. Твоя доля легче моей. Ты можешь отстаивать родину, а мне остается только молиться за тебя и оплакивать грех мой!
– Какая родина! Где наша родина! – вскричал Серебряный. – От кого нам ее отстаивать? Не татары, а царь губит родину! Мысли мои помешались, Елена Дмитриевна… Ты одна еще поддерживала мой разум; теперь все передо мной потемнело; не вижу боле, где ложь, где правда. Все доброе гибнет, все злое одолевает! Часто, Елена Дмитриевна, приходил мне Курбский на память, и я гнал от себя эти грешные мысли, пока еще была цель для моей жизни, пока была во мне сила; но нет у меня боле цели, а сила дошла до конца… рассудок мой путается…
– Просвети тебя Боже, Никита Романыч! Ужели оттого, что твое счастье погибло, ты сделаешься врагом государевым, пойдешь наперекор всей земле, которая держит пред ним поклонную голову? Вспомни, что Бог посылает нам испытание, чтобы мы могли свидеться на том свете! Вспомни всю жизнь свою и не солги против самого себя, Никита Романыч!
Серебряный опустил голову. Вскипевшее в нем негодование уступило место строгим понятиям долга, в которых он был воспитан и которые доселе свято хранил в своем сердце, хотя и не всегда был в силах им покоряться.
– Неси крест свой, Никита Романыч! – повторила Елена. – Иди, куда посылает тебя царь. Ты отказался вступить в опричнину, и совесть твоя чиста. Иди же на врагов земли русской; а я не перестану молиться за нас обоих до последнего моего часа!
– Прости же, Елена, прости, сестра моя! – воскликнул Серебряный, бросаясь к ней.
Она встретила спокойным взглядом его сокрушенный взгляд, обняла его, как брата, и поцеловала три раза, без страха и замешательства, ибо в этом прощальном лобзании уже не было того чувства, которое за два месяца, у ограды морозовского сада, кинуло ее в объятия князя невольно и бессознательно.
– Прости! – повторила она и, опустив покрывало, поспешно удалилась в свою келью».
Сколько неподдельного русского чувства в этой сцене! Сколько веры, побеждающей горячую страсть! И сколько горя…
Алексей Константинович, создавая историческую панораму грозненского времени, негодовал: отчего люди не сопротивлялись сему тираническому установлению царя?! Как можно было не сопротивляться опричнине и всей тьме, пришедшей с нею в русскую жизнь?!
Но он же сам, тонко чувствующий писатель, рисуя идеального героя, ответил собственному негодованию: грязным псам, составившим лихое воинство опричное, тому же князю Вяземскому, например, центральный персонаж находит в себе силы противодействовать и сопротивляться, ибо бездействие для него равно бесчестию. Но против царя он никогда не пойдет, поскольку по натуре своей не мятежник. А не мятежник в первую очередь потому, что христианин. Он присягу давал царю, крест ему целовал на верность. И, следовательно, пойди он против царя земного, окажется, что восстает и против Царя Небесного. Невозможно! Основы поколеблются, душа загрязнится.
«Князь Серебряный» – поистине великая книга. В ней представлен во всей полноте страстей и одновременно во всей полноте преодоления страстей тот твердый нравственный фундамент, на котором в течение многих веков стояла русская жизнь. И кажется, откажись герои от него, от основы, от почвы, их породившей, перестань они быть столь идеальными, прекрати они быть «людьми вечности» в мелком ручье времени, и им полегчает. Просто небольшое смягчение моральных требований, направленных на себя… тогда жизнь пойдет проще…
Ан нет, когда русское общество под действием праздности, развращенности, революционных идей и либеральных мечтаний в большинстве своем отказалось от стародавних нравственных установок, отказалось прежде всего от следования христианскому долгу, оно рухнуло в бездну и страшно расплатилось за… небольшое смягчение. За позволенную себе слабость.
Выходит, благом был груз, который несли на своих плечах сквозь тьму опричнины князь Серебряный и Елена…
И даже сам Алексей Константинович не понимал, не предвидел, каким благом является этот груз. Просто чувствовал – как писатель и христианин.
Центральный персонаж повести, давший ей свое имя, одновременно историчен и нет.
Князь Никита Романович Серебряный – существо необычное. С одной стороны, у него нет соответствия с какими-либо историческими личностями из грозненской эпохи. С другой стороны, его судьба ассоциируется с судьбой целого аристократического рода, вернее, сразу трех его представителей, составивших два последних поколения.
Это семейство князей Серебряных, вернее, Серебряных-Оболенских: Рюриковичей, принадлежащих, скажем, к числу знати второго сорта. Оболенские расплодились в Московском государстве до чрезвычайности, поэтому занимали должности в широком диапазоне от ключевых до малозаметных. Серебряные – не старшая ветвь в сложном кругосплетении различных «побегов» на генеалогическом древе этого рода.
Но судьба у Оболенских в целом красивая. Это род воинов, точнее, военачальников. Они бывали в Думе неоднократно, бывали и в боярах – высшем думном чине Московского царства. Но показывали себя людьми незаурядными большей частью не в административной работе и не в придворных интригах, а на поле брани, то есть стезе воеводской.
Серебряные – не исключение.
Москва. Красное крыльцо и Грановитая палата.
Рисунок М. И. Махаева, гравюра И. С. Стрижева. 1764
Князья Петр и Василий Семеновичи Серебряные-Оболенские, родные братья – видные полководцы царствования Ивана IV.
Первый из них нередко выходил в поле как полковой воевода, участвовал во взятии Казани 1552 года, бился с крымцами, дрался на Ливонском фронте, строил крепости на недавно отвоеванной земле, заслужил боярский чин и – вот сходство с историей романного князя Серебряного – пострадал от опричнины. Правда, ему опричнина принесла больше страданий, нежели герою книги А. К. Толстого, и она же в конечном счете погубила блестящего военачальника. Он погиб в разгар опричных казней 1570 года, посреди Москвы, казнен публично – обезглавлен. Здесь и различие с центральным персонажем: тот принял смерть не от опричного палача.
Князь Василий Семенович Серебряный-Оболенский отражал крымцев на Оке в 1541 году, когда сам крымский хан попробовал на зуб прочность русской обороны. Бывал не только в полковых воеводах, но и целые армии порой возглавлял. Так же, как и брат, брал Казань – на должности одного из полковых воевод. Воеводствовал в крепости Свияжске, игравшей роль русского форпоста на пути к Казани, а затем в Полоцке, взятом армией Ивана Грозного в 1563 году. И здесь есть некоторое сходство с жизнью романного Никиты Романовича: Василий Семенович мог вернуться с Литовского-ливонского фронта после учреждения опричнины, и тут уж многое было бы ему в новинку…
Кстати, двое братьев в 1564 году возглавляли легкую русскую рать, наступавшую на земли Великого княжества Литовского и счастливо избегшую разгрома от основных сил вражеской армии. Вторая легкая рать, возглавленная знаменитым полководцем князем Петром Ивановичем Шуйским, тогда попала под удар и была разбита. А Серебряные оказались в этом смысле счастливчиками.
Петр Семенович Серебряный-Оболенский в Казанском походе.
Миниатюра из Лицевого летописного свода. 1568
Более того, братья в какой-то мере сумели расквитаться с противником за поражение Шуйского: они взяли сильную литовскую крепость Озерище. Василий Семенович возглавлял тогда войска осаждающих, и это именно его тактическому таланту Россия обязана успехом.
Оба – и Василий, и Петр Семеновичи – входили в число наиболее востребованных полководцев грозненского царствования.
Иван IV Грозный посылает Василия Семеновича Серебряного
и Семена Васильевича Шереметьева в Муром.
Миниатюра из Лицевого летописного свода. 1568
Но по возрасту более всего близок к главному герою князь Борис Васильевич Серебряный-Оболенский, сын Василия Семеновича. Князь родился приблизительно в 1540-х годах. Он храбро сражался как воевода на степных окраинах России, обороняя страну от татарских набегов и черемисских мятежей. Возглавлял полки в полевых соединениях, бился в Ливонии, одно время сидел наместником в Брянске, затем воеводой в Туле. Ушел из жизни рано, притом бездетным. По возрасту, по годам и обстоятельствам жизни он более или менее подходит на роль персоны, с которой был слеплен Никита Романович Серебряный, и даже смерть принял в сражении со степняками… Источники не сообщают, как именно. По ним можно проследить последние воеводские назначения Бориса Васильевича, его стычки с татарами… и полное исчезновение со службы, которое можно объяснить (гипотетически) смертью князя в боях за отечество. Это исчезновение произошло не ранее 1574 года, то есть опричнину Борис Васильевич видел, знал. Но и с ним полного сходства нет: у действительного князя, в отличие от литературного, брак вполне состоялся.
Можно предположить: из трех жизней больших русских военачальников вырос цветок обаятельного романного героя…
Итак, князь Серебряный из книги «Князь Серебряный» – собирательный персонаж, притом с сильной добавкою черт, вышедших из авторского воображения. Но из-под пера Алексея Константиновича Толстого вышел столь цельный, столь прекрасный русский человек, что стал Никита Романович своего рода нравственным образцом, олицетворением совершенной вечности, стоящей по колено в грязи очередной безобразной современности. Он получился у А. К. Толстого живее настоящих исторических личностей. И ныне эти великие когда-то персоны полузабыты, а Серебряный продолжает ярко светить в памяти образованных людей России.
Столь хорош князь, что по сию пору любим, а потому и жив.
Д.М. Володихин,
доктор исторических наук,
член Союза писателей России,
профессор исторического факультета
МГУ имени М.В. Ломоносова,
заведующий кафедрой культурного наследия
Московского государственного института культуры