Картье. Неизвестная история семьи, создавшей империю роскоши - читать онлайн

«Мне не надо говорить тебе, как я жажду твоего возвращения. Мы неразделимы, и мне больно вынуждать тебя оставаться [вдали] пока ты не приведешь наш бизнес к наивысшему уровню успеха из возможных… Жду хороших вестей. Верь мне, мой дорогой Альфред.

Твой преданный отец и друг».

– Письмо Луи-Франсуа Картье Альфреду Картье, 1869

1 Отец и сын: Луи-Франсуа и Альфред (1819–1897)

Аукционный зал гудел. Любители украшений, коллекционеры и дилеры с пяти континентов собрались, чтобы сыграть свои роли в спектакле, который журнал Town & Country окрестил «ювелирной продажей века». Фотографы настроили камеры, наблюдатели вооружились телефонами. В 10 часов утра 19 июня 2019 года пятерых ведущих аукционистов Christie’s пригласили на подиум Рокфеллер-центра в Нью-Йорке, чтобы провести 12-часовой марафон торгов. «Не каждый день, – писала газета The Financial Times, – такое количество украшений музейного уровня из одной всемирно известной коллекции выходит на аукцион». Принадлежащие шейху Хамаду Аль-Тани 388 лотов были выставлены на аукцион «Великолепие махараджей и Великих Моголов», который охватил пять веков и самых экстравагантных правителей в истории. Forbes назвал его «пещерой сокровищ Аладдина», если бы только «кому-то удалось найти лампу с джинном, который помог бы финансировать ставки».

Многие вещи Cartier были выставлены на второй, послеполуденной сессии аукциона. От лота 228, усыпанной камнями броши-пряжки 1922 года, изготовленной для маркизы Чолмонделей, ждали, что он вызовет особенный интерес. С огромным восьмиугольным изумрудом весом 38,71 каратов в центре, окруженным бриллиантами, сапфирами и изумрудами, брошь представляла собой типичный для Cartier образец ар-деко, вдохновением для которого послужили украшения Востока. Торг начался с 400 000 долларов. Цена быстро росла – шаг составлял сначала 20 000, затем 50 000 – и вскоре цифра на экране позади аукциониста превысила эстимейт в 500 000–700 000 долларов. Молоток упал на отметке более полутора миллионов, что вызвало спонтанные аплодисменты.

В памятный день купили не только эту вещь Cartier. Корсажная брошь Прекрасной эпохи из платины с бриллиантами, брошь 1930-х годов в стиле «тутти-фрутти», редкое ожерелье из градуированных натуральных жемчужин, а также рубиновый чокер махараджи – в торгах участвовало 21 украшение Cartier. Восемь из них достигли цены свыше миллиона долларов. Одно было продано за 10 миллионов. По количеству лотов украшения Cartier составили лишь 5 процентов от общего числа, но по ценам достигли 25 процентов от общей суммы в 109 миллионов долларов. Потрясающий результат!

В XXI веке вещи Cartier стали самыми желанными ювелирными украшениями на планете. «Если вы видите старое украшение с подписью Cartier, – говорили эксперты, – можете сразу утраивать цену. Эти вещи из совершенно другой лиги». Так, в 2010 году браслет 1950-х годов в виде пантеры из платины с ониксом и бриллиантами, принадлежавший герцогине Виндзорской, стал самым дорогим браслетом, когда-либо проданным на аукционе Sotheby’s. А когда спустя четыре года ожерелье Барбары Хаттон 1933 года было продано на аукционе в Гонконге, то вошло в историю как самое дорогое украшение из жадеита[4]. В 2017 году часы Tank, сделанные в 1960-х для Джеки Онассис, были проданы с тройным превышением начальной цены, а на рекордном аукционе драгоценностей Элизабет Тейлор в 2016 году самым дорогим предметом опять же стало колье Cartier. После единодушного мирового признания трудно поверить, что когда-то было иначе. Однако основатель марки начинал с других реалий. Ровно за 200 лет до знаменитого аукциона в Нью-Йорке Луи-Франсуа Картье вступил в совершенно другой мир.

Ребенком Луи-Франсуа Картье тяготел к традиционному образованию: хотел читать классических авторов, заниматься науками, изучать великих художников. Но ближайшее будущее оказалось другим. В семье было семь ртов, которые нужно было кормить, и, как старший сын, он должен был играть свою ведущую роль. После начальной школы пришлось работать. Отец, Пьер, нашел ему место ученика в ювелирной мастерской. Это была тяжелая и низкооплачиваемая работа, но профессиональные ювелиры были частью «шести ремесленников Парижа» – престижной группы умелых купцов и мастеров, которые считались средним классом. Хорошие перспективы для молодого Картье.

Каждое утро Луи-Франсуа 20 минут шел из тесного семейного дома в Марэ до «Чрева Парижа». Здесь, среди шума зерновой биржи и запахов рынка устриц, располагались городские ювелиры. Его новый хозяин, мсье Бернар Пикар – фабрикант, или производитель украшений, владел хорошо оборудованной мастерской на двух верхних этажах шестиэтажного дома 31 по улице Монторгей, рядом с церковью Сент-Юсташ.

Работа была непростой. Управляющие мастерской обращались с учениками как с «обитателями конуры». Мальчики работали по 15 часов в день практически без оплаты. «Мы получали оплеухи, тычки и удары по ушам», – вспоминает один из современников, Альфонс Фуке. А где-то далеко, в мастерских Фаберже, как вспоминает один из сотрудников, в наборе инструментов ученика главным был кнут: «Ни один не выучился без него». Немногие выдерживали, но Луи-Франсуа, видевший, как отец старается построить жизнь с нуля, имел сильнейшую мотивацию.

За десять лет до рождения старшего сына Пьер Картье сражался за Францию в наполеоновских войсках, попал в плен армии Веллингтона. Он провел годы взаперти – в ужасной, переполненной тюрьме в бухте Портсмута, не зная, сможет ли когда-нибудь выбраться оттуда. Когда его выпустили после поражения Наполеона в 1815 году, юноше было 28 лет: ни гроша в кармане, ни перспектив, ни семьи. Вернувшись в Париж, он нашел работу кузнеца, женился на Элизабет Жерарден (прачке и дочери купца), стал отцом. Теперь, когда его сын заканчивал обучение в ювелирной мастерской, Пьер надеялся на лучшую жизнь следующих поколений.

К счастью для Луи-Франсуа, это было хорошее время, чтобы войти в ювелирную профессию. Французские аристократы, покинувшие столицу во время революции и наполеоновского правления, постепенно возвращались ко двору новых королей – Бурбонов. Их появление привело к всплеску интереса к предметам роскоши. Жизнь при дворе была по-прежнему жалким подобием эпохи Марии-Антуанетты, но в моду вошли маленькие скромные украшения, и Пикар работал именно на этот рынок. Закончив изделие, Луи-Франсуа и его коллеги ставили на него клеймо – официальный знак производителя, подтверждающий происхождение вещи. В случае Пикара это были его инициалы, BP, разделенные изображением реки (игра слов – riviere по-французски и «река», и «бриллиантовое ожерелье»). Возможно, кто-то из учеников и надеялся, что когда-нибудь заимеет собственное клеймо, но это были очень далекие мечты. Возможностей продвижения не было. Даже если Пикар в один прекрасный день отойдет от дел, его место займет старший сын Адольф.

За несколько месяцев до своего 21-го дня рождения Луи-Франсуа, без уверенности в собственном будущем, женился на 18-летней девушке Антуанетте Гермонпре. Все называли ее Адель, семья была родом не из Парижа. Отец, столяр, приехал в столицу в поисках работы из Руана, потом к нему присоединилась семья, и несколько поколений ютились в тесном доме недалеко от Картье. Именно здесь, в квартале Марэ, холодным февральским утром 1840 года юная пара произнесла клятвы верности в католической церкви Св. Николая-на-полях. После свадьбы, не имея возможности содержать собственный дом, они переехали к родителям Адели. Через год родился обожаемый единственный сын – Луи-Франсуа Альфред, которого все называли Альфред. Когда мальчику исполнилось 5 лет, родилась его сестра Камилла.

Париж 1840-х годов вряд ли был идеальным местом для воспитания детей, особенно в среде рабочего класса. Перенаселенность стала острейшей проблемой – мигранты из сельской местности занимали любые свободные клочки земли, не оставляя пространства для парков и мест отдыха. Открытые стоки были рассадниками болезней, многие дети не доживали до подросткового возраста. Луи-Франсуа батрачил на Пикара, надеясь, как когда-то его отец, что сможет обеспечить детям нормальную жизнь. Еще много лет эти надежды казались несбыточными.

В 1847 году мсье Пикар сделал заявление, которое изменило жизнь не только Луи-Франсуа, но и будущих поколений семьи Картье, а со временем – и всей ювелирной отрасли. Он объявил сотрудникам, что хочет перевести свой бизнес в более модную часть города – Пале-Рояль, но сначала ему нужно продать свою мастерскую на улице Монторгей. Для Луи-Франсуа это была возможность, которую он так долго ждал. При поддержке своей семьи ему удалось собрать большую часть продажной цены в 20 000 франков (нелегкая задача в то время, когда средняя заработная плата составляла менее 2 франков в день). Но, не имея полной суммы, не говоря уже о 1600 франках, необходимых для покрытия текущей аренды двухэтажной мастерской, он предложил Пикару выплатить оставшуюся часть в рассрочку. И, к счастью, Пикар, который на протяжении многих лет доверял своему трудолюбивому сотруднику, согласился.

Таким образом, после долгих лет борьбы за выживание, 27-летний Луи-Франсуа Картье стал владельцем собственного бизнеса. Он поспешил зарегистрировать товарный знак – и уже в апреле смог производить украшения под своим именем. Знак Пикара состоял из букв и реки; Луи-Франсуа придумал ромб со своими инициалами, разделенными тузом червей. В январе 1848 года имя Картье впервые появилось в ежегодном парижском торговом каталоге. Его новая фирма, по описанию Луи-Франсуа, была «преемником Пикара, производителем ювелирных украшений, изделий из золота, декоративных объектов и новинок».

Первое клеймо Cartier, зарегистрированное 27-летним Луи-Франсуа 17 апреля 1847 года

Как и при Пикаре, Луи-Франсуа производил бóльшую часть вещей в своей мастерской. Но иногда удавалось взять украшения у других мастеров. В первые месяцы существования марки в его магазине были браслеты из горного хрусталя, броши в виде цветов, аксессуары с барочным жемчугом, бриллиантовые серьги, которые он продавал другим мастерским и ювелирам (включая королевского ювелира Фоссена, впоследствии – ювелирный Дом Chaumet). Многие из них предназначались важным клиентам: семейству Ротшильдов, бельгийской принцессе. Луи-Франсуа предпочел бы продавать напрямую, но до этого было еще далеко. Как бы ни были привлекательны вещи, его скромная мастерская была пока не известна аристократическим покупателям. Поэтому ближайшей задачей Картье стало создание и утверждение собственного имени. И хотя первые шаги Луи-Франсуа оказались весьма успешными, времена, как ему вскоре предстояло узнать, были далеко не лучшими.

Уже несколько месяцев кипящее варево недовольства во Франции готовилось перелиться через край. Плохие урожаи, ранняя гниль картофеля и финансовый кризис 1846 года привели к рецессии: треть парижан осталась без работы и была вынуждена бороться, чтобы прокормить детей. Пока росла волна общественного недовольства королем и правительством, оппозиция среднего класса проводила «политические банкеты», на которых обсуждались идеи реформации. Когда в 1848 году король Луи-Филипп объявил эти собрания вне закона, для многих такое решение стало последней каплей.

Крики «Да здравствует реформа!» заполнили столицу. Парижане выплеснули свою ярость на улицы. Протестующие строили баррикады и сражались с королевскими гвардейцами. Солдаты стреляли в толпу, собравшуюся перед министерством иностранных дел, всего в 10 минутах ходьбы от драгоценной мастерской Луи-Франсуа, за которую ему еще предстояло заплатить. Когда гвардейцы убили 55 граждан, народный гнев вышел из берегов: начались пожары, и толпа двинулась ко дворцу. Напуганный премьер-министр Гизо тут же подал в отставку. Король Луи-Филипп быстро последовал его примеру, отрекся от престола и сбежал в Англию.

1848 год станет известен как год европейских революций: восстания против монархий распространились по всему континенту. Беспорядки в Париже продолжались много месяцев. Луи-Франсуа, так долго ждавший возможности начать бизнес, вынужден был оставить работу. Как вспоминал его внук много лет спустя, он опасался, что такое положение дел останется навсегда: «Дедушка говорил мне: когда случилась революция, я думал, что больше не смогу продолжать начатое дело».

Но и после того как пламя народного гнева утихло, дела были плохи. Временное правительство оказалось сущей катастрофой: богатство растворялось, кредиты становились неоправданно высокими, бизнес в Париже уменьшился вдвое. Отчаянно борясь за жизнь семьи, Луи-Франсуа временно открыл свою мастерскую – и обнаружил, что большинство его клиентов или закрыли магазины, или нашли других поставщиков.

Лишь спустя три года, после военного переворота Луи Наполеона, дела в Париже пошли чуть лучше. Император Наполеон Третий (под этим именем он взошел на трон) привел к власти руководство, которое благоволило бизнесу. Также он ввел авторитарную цензуру прессы, что окончательно заткнуло рот оппозиции. Луи-Франсуа, впервые за последние годы испытав осторожный оптимизм, решил изменить бизнес-модель. Ювелирная мастерская была расположена так, чтобы было удобно продавать украшения магазинам и другим мастерским, но ему хотелось получить более престижную клиентуру. Пикар переехал в центр, откуда было удобно продавать изделия самым состоятельным клиентам. Через шесть лет после основания Cartier Луи-Франсуа последовал его примеру.

В мире торговли предметами роскоши главное – местоположение. Поэтому амбициозный Луи-Франсуа променял шум, гам и запахи устричного рынка в «Чреве Парижа» на респектабельный район Пале-Рояль. Именно сюда приезжали самые красивые женщины Парижа, чтобы совершать покупки, обедать и показывать себя. Картье вряд ли мог позволить себе шоурум в прекрасных аркадах Пале-Рояль, но с 1853 года расположился неподалеку. В своем новом магазинчике на втором этаже дома номер 5 по улице Нев де Пти Шан, над модным рестораном и прямо напротив прекрасного сада, 34-летний Картье стал принимать клиентов, которые помогут ему завоевать популярность в Париже. Серебряные чайные сервизы, бронзовые статуэтки, предметы из слоновой кости, севрский фарфор были выставлены рядом с камеями из агата и обсидиана, декоративными пуговицами, карманными часами и браслетами с аметистом. Их объединяло одно – все изделия отвечали высоким стандартам Луи-Франсуа. После десятилетней работы в мастерской в качестве ювелира и хозяина производства он прекрасно знал, как оцениваются произведения, и настаивал, что Cartier должен быть магазином гарантированного качества.

В конечном счете временный спад пошел на пользу: Франция выиграла от индустриализации, средний и высший классы пошли в гору. Роскошь снова была востребована – но и качество украшений во времена Второй империи стало гораздо выше. Частью программы реформ Наполеона Третьего явилось революционное изменение оплаты труда мастеров: фиксированные зарплаты были отменены. Но и стандарты ювелирной работы повысились. И вот на сцене оказалась прекрасная императрица, которая была счастлива играть роль в продвижении французского ювелирного искусства, красуясь перед восхищенными подданными.

Соблазненный красотой испанской аристократки Евгении Монтихо, император Наполеон Третий спросил ее: «Как я могу вас получить?» Ее ответ «Через церковь, сир» привел к скорому предложению руки и сердца. Свадьба состоялась в январе 1853 года. Когда будущая императрица вышла из позолоченной хрустальной кареты, доставившей ее из Елисейского дворца в Нотр-Дам, восторгу толпы не было предела. Она была в белом бархатном платье «с корсажем, усыпанным сверкающими бриллиантами и сапфирами». Талию украшал бриллиантовый пояс, «на лбу красовалась тиара, которую надевала Мария-Луиза (вторая жена Наполеона Первого) в день свадьбы», кружевная вуаль спускалась на длинный шлейф и скреплялась венком из флердоранжа, «прелесть которого подчеркивалась драгоценными камнями».

Император готов был переделать французские коронные драгоценности для своей невесты – несколько специально отобранных ювелиров очень выиграли от этого заказа. Малоизвестный Картье не был среди них, но страсть императрицы к более ярким, крупным украшениям с большим количеством драгоценных камней дала серьезный стимул развитию ювелирного дела во Франции.

В глазах клиенток, выбирающих брошь с лиможской эмалью, кольцо или подвеску с камеей, ювелиры, окружающие Пале-Рояль, выглядели конкурентами. На самом деле кажущиеся соперники (от Фоссена до Фализа, Бушерона и Картье) часто снабжали друг друга украшениями. Иногда колье или брошь делались вместе разными мастерскими. Этот принцип заставил Луи-Франсуа выстраивать бизнес иначе.

«Будь добр, – советовал он сыну Альфреду, подчеркивая главный принцип жизненной философии. – Это самый легкий способ заводить и удерживать друзей, вне зависимости от положения». Каждый, кто входил в двери Cartier, должен быть принят с максимальным уважением. Да, у Луи-Франсуа не было средств, чтобы заполнить магазин крупными бриллиантовыми колье или нитями жемчуга, и был не по карману магазин в престижных аркадах Пале-Рояля. Но он знал, что личное отношение сможет выделить его фирму. Если клиенты покидали шоурум с ощущением счастья от общения с мсье Картье, это означало, что они могут вернуться к нему, а также расскажут о приятном магазинчике своим знакомым.

Через два года, благодаря распространившимся слухам или просто счастливому случаю, Луи-Франсуа получил свою самую важную клиентку. 40-летняя графиня де Ньюверкерк была женой парижского суперинтенданта изящных искусств. В 1855 году, во время первой парижской Всемирной выставки, графиня купила колье с камеями и шесть пуговиц со старинными камеями, безумно модными в то время. В последующие три года она неоднократно посещала шоурум Cartier, купив более 50 предметов. Луи-Франсуа ценил ее заказы, но еще больше – то, как она распространяла информацию. Когда она надела последнюю вещь, приобретенную у Cartier и «вдохновленную старинным украшением, недавно приобретенным Лувром» на высокопоставленный прием, это вызвало восхищение у любовницы ее мужа, которая была одной из самых влиятельных дам Парижа: принцессы Матильды.

«Если бы не великий Наполеон, – сказала однажды принцесса Матильда о своем дяде, – мне, скорее всего, пришлось бы продавать апельсины на улицах Аяччо». Как бы там ни было, к середине XIX века принцесса пользовалась большим влиянием в высших кругах общества. После короткого и яростного брака с супербогатым русским князем Демидовым она в 1846 году сбежала в Париж, где неуклонно способствовала продвижению своего кузена Наполеона Третьего. И когда его власть устоялась, ее положение в обществе еще более утвердилось.

Получившая прозвище Нотр-Дам дез Ар (Наша Дама искусств), просвещенная принцесса Матильда держала один из самых модных салонов Второй империи в своем доме на улице Курсель. Ее племянница, принцесса Каролина Мюрат, описывала этот салон, «своего рода двор», как «дом и центр парижского интеллекта». Знаменитые писатели – от Ги де Мопассана и Гюстава Флобера до Александра Дюма-сына – обсуждали здесь острые политические вопросы и проблемы искусства. Их собеседниками были, среди прочих, издатель Le Figaro Ипполит де Вильмессан и ученый Луи Пастер. Пятничные ужины отдавались художникам.

Со своей репутацией обладательницы отличного вкуса, а также «лучшего декольте Европы» принцесса Матильда была мечтой любого ювелира. Когда она попросила Луи-Франсуа в 1856 году отремонтировать колье, это была хорошая заявка на будущее. А когда знатная дама начала покупать его украшения, появилась возможность создания собственного имени. Матильда делала много покупок, список которых дает представление о разнообразии ассортимента Cartier: колье с рубинами и жемчугом, камеи с головой Медузы, броши с аметистами, брошь с бирюзой в виде скарабея, браслет с опалами, серьги в египетском стиле и даже… ручка для зонтика. В клиентских книгах Cartier можно найти более двухсот предметов, заказанных или купленных принцессой. Были там и изделия, купленные самим графом – скорее всего, для любовницы.

Но у принцессы и Луи-Франсуа было больше общего, нежели лишь любовь к драгоценностям. Оба были поклонниками искусства и ценителями хорошего вкуса, у обоих был блестящий учитель. Юджин Жульен начал свой путь рисовальщиком на севрской фабрике фарфора, после чего его заметил парижский ювелир Жан-Поль Робен. Восхищенный «его воображением и совершенством, с которым тот за несколько минут рисовал требуемые композиции», Робен предложил Жульену переключиться на ювелирный дизайн. Поработав на многие ведущие ювелирные мастерские в Париже, в 1856 году Жульен основал собственную художественную школу. В число его высокопоставленных учеников входили придворные дамы, но давались уроки и более широкому кругу; Луи-Франсуа, обученный ювелирному производству, но не дизайну, записался на вечерние курсы. Раз в неделю он брал уроки у великого мастера. И был в хорошей компании с будущими ювелирами, которые в конечном итоге станут поставщиками Cartier.

Луи-Франсуа Картье и его самая важная клиентка первых лет – принцесса Матильда Бонапарт. Она не только покупала много вещей, но и обеспечила для фирмы королевский патент, который с гордостью помещался рядом с именем Cartier на первых счетах

Всего за 10 лет Луи-Франсуа прошел путь от малооплачиваемого мастерового до продавца, в числе клиентов которого была принцесса. Но жизнь всегда подбрасывает испытания. Через три года после того, как он открыл шоурум в Пале-Рояле, произошло несчастье, которое могло положить конец триумфу. В начале 1856 года шеф ресторана, расположенного под шоурумом, включил плиту, чтобы готовить ужин; неожиданно прогремел взрыв такой силы, что часть потолка обрушилась. Пришедшие на ужин посетители были спешно эвакуированы. Оказалось, что произошла утечка газа. Огонь распространился быстро, захватив третий этаж, где располагался Cartier. Удивительно, но жертв не было; быстро прибывшим пожарным удалось спасти здание. После ремонта Cartier открылся, как раньше. Но этот случай изменил Луи-Франсуа. Он стал бояться огня. И был готов к неприятностям.

За 12 лет с момента основания фирма Cartier пережила революцию, упадок экономики, государственный переворот и пожар. Но трудности лишь закалили Луи-Франсуа. В 1858 году, через шесть лет после переезда в Пале-Рояль, он пошел на еще больший риск. Узнав, что мсье Гийон, 65-летний известный парижский ювелир, собирается отойти от дел, Луи-Франсуа сделал старику предложение по поводу его бизнеса.

Здание, в котором располагался магазин Гийона, было гораздо больше помещения в Пале-Рояле. Дом номер 9 на оживленном Итальянском бульваре включал в себя магазин с уличным входом, отдельный кабинет, мезонин, чердак с комнатой для служанки, подвал и имел отдельное водоснабжение. Но главное – дом был удачно расположен для розничной торговли. Один из четырех главных парижских бульваров, Итальянский, был популярен среди хорошо одетой публики. Café Anglais в доме номер 13 считался лучшим рестораном столицы – и стал настолько знаменит, что удостоился упоминания в романах Золя, Пруста, Бальзака, Флобера и Мопассана.

Аренда нового магазина Гийона стоила 8500 франков в год (около $45 000 сегодня). Луи-Франсуа договорился об аренде на 10 лет, которую, если дела пойдут, можно будет возобновить. Главным расходом, однако, был ассортимент, который, вместе с первой платой за аренду, составил 40 000 франков (около $220 000 сегодня). Это было вдвое больше, чем он заплатил в свое время Пикару, но и бизнес стал гораздо солиднее. Фирма Gillion была известна своими «бриллиантовыми кольцами, жемчужными ожерельями, всевозможными украшениями отличного вкуса». И в соответствии с предложением Картье ассортимент Гийона стал включать в себя не только украшения. «Там есть роскошные блюда и столовое серебро, которые своим блеском улучшают еду, – писал один впечатлительный журналист, – поскольку человек живет не хлебом единым, а гурман ест не только ртом, но и глазами». В 1859 году, вскоре после того, как Луи-Франсуа стал законным владельцем Gillion, он отказался от аренды в Пале-Рояль, открыв дверь в более крупный бизнес. Gillion был известен как «талант безусловного превосходства», и Луи-Франсуа назвал свою новую фирму Cartier Gillion, напечатав это имя на коробках для украшений.

Обосновавшись в новом месте, он понял, что не у всех все гладко. Более десяти лет Луи-Франсуа строил бизнес по модели, которой научился у Пикара. Как и прежний хозяин, он начинал с производства, потом переехал в место, где смог продавать вещи напрямую состоятельной публике, теперь же решил ввести в бизнес сына Альфреда. У Пикара между тем были проблемы. Столкнувшись с трудностями ведения семейного бизнеса, он был вынужден разделить компанию после внутренней борьбы между двумя сыновьями от разных браков. 1859 стал годом, когда Луи-Франсуа превзошел бывшего хозяина. В этот же год у него появился главный клиент.

Оживленный Итальянский бульвар, куда фирма Cartier переехала в 1859 году, и пример того, что Луи-Франсуа там продавал: деми-парюра из золота с эмалью. Украшения были сделаны в 1869 году мастерской Fontenay, но продавались под маркой Cartier Gillion в красной шелковой коробке

После волшебной свадьбы с украшениями «на уровне самых блестящих дворов, которые когда-либо знала Франция», императрица Евгения изменила ювелирную моду в стране. Она не только возродила манеру носить длинные нити жемчуга по вечерам. По контрасту с более суровой послереволюционной модой, она хотела, чтобы люди ее круга носили множество украшений. «У императрицы был красивый бальный зал в саду, там проходили лучшие балы, – рассказывала ее подруга – австрийская принцесса Полин Меттерних. – Я танцевала кадриль, представлявшую Четыре Стихии, и была частью группы, символизировавшей Воздух. В каждой группе было по четыре дамы. Те, кто изображал Землю, были усыпаны бриллиантами и изумрудами; группа Огня – рубинами и бриллиантами; группу Воды украшали жемчуг и бриллианты, а группу Воздуха – бирюза и бриллианты».

Луи-Франсуа не мог присутствовать на этих балах, но он знал о страсти императрицы к драгоценностям. Он стоял в толпе во время ее бракосочетания, восхищался, как все, величием ее золотой короны с изумрудами и бриллиантами на Всемирной выставке 1855 года. Поэтому, когда в 1859-м императрица Евгения переступила порог его магазина, это был поистине грандиозный момент. Луи-Франсуа Картье, сын прачки и кузнеца, принимал у себя самую важную даму Франции – и самую крупную покупательницу ювелирных украшений в мире!

Если Луи-Франсуа надеялся, что императрица пришла к нему за драгоценностями, то пришлось разочароваться. Она купила у него серебряный чайный сервиз. И ничего больше. Тем не менее сам факт ее появления был своего рода оценкой – значительно более важной, чем сумма счета. По ее стопам придут другие высокопоставленные клиенты, и, к удовольствию Луи-Франсуа, за ними последуют покупатели из других стран.

На следующий год путешествующий русский князь Салтыков посетил магазин на Итальянском бульваре; он купил браслет с изумрудами и столовые приборы с черной эмалью. Покупка была скромной, но русский клиент – это важно. После Первой мировой войны американцы разбогатеют и станут источником новой клиентуры, но в XIX веке Россия сосредоточила в себе бóльшую часть мирового богатства и многих потребителей роскоши. Браслет, купленный Салтыковым, был первым свидетельством доверия от страны, которая сыграет огромную роль в будущем ювелирной компании. Но Луи-Франсуа об этом еще не знал.

В восемь часов вечера каждый третий четверг месяца Луи-Франсуа с коллегами посещал собрания Chambre Syndicale de la Bijouterie – гильдии ювелиров. Приходили туда и Фредерик Бушерон, и Алексис Фализ, и Жан-Франсуа Меллерио. Был там и молодой человек по имени Теодуль Бурдье, который со временем будет тесно связан с семьей Картье. Профессиональные и человеческие связи всегда были важны для Луи-Франсуа, и гильдия, секретарем которой он являлся, была тесно сплоченной группой. Коллег объединяла страстная любовь к профессии и чувство, что, работая вместе, они добьются большего.

Но профессиональное общение с парижским ювелирным сообществом было лишь частью работы Луи-Франсуа. Он прекрасно понимал необходимость выделиться из общего круга. В 1864 году, услышав, что город Байон планирует большую выставку по случаю открытия железнодорожной линии Париж – Мадрид, он собрал несколько сундуков украшений и отправился туда, чтобы показать украшения новой аудитории. К счастью, парижские коллеги до этого не додумались. Выставку посетили десятки тысяч человек, включая императора и испанских королей, но для Луи-Франсуа самым важным было присутствие прессы. В Париже ему приходилось биться за то, чтобы попасть в газеты, а в провинции журналисты были готовы рассказать читателям о великолепных украшениях из столицы.

Один обозреватель, ошибочно называя Луи-Франсуа «мсье Картье-Гийон», говорил о его «прекрасных украшениях, сделанных с личным и необычным вкусом», отмечая, что «бриллианты очень хорошо закреплены». Художественный журнал L’Artiste отмечал многофункциональность корсажного украшения, сделанного в виде букета из пяти бриллиантовых цветов в серебре: «Обладательница этого украшения должна быть вдвойне счастлива, поскольку его можно менять до бесконечности; из этого роскошного букета можно сделать пять прелестных брошей, удивительный гребень, красивую диадему и восхитительный браслет; все эти метаморфозы производятся в считаные минуты, без ущерба для украшений».

По мере того как имя Cartier распространялось все шире, а Луи-Франсуа все чаще называли «одним из чудес Парижа», шло продвижение и по социальной лестнице. Он не только поставлял серебряные и золотые пуговицы Charvet лучшему производителю сорочек во Франции, но и сам носил эти рубашки. А также мог позволить себе вести жизнь представителя среднего класса: пить хорошие вина, путешествовать (Англия, Швейцария, Германия) и вкладывать деньги в недвижимость. В 1865 году, когда его 19-летняя дочь Камилла готовилась к свадьбе, он с гордостью дал ей приданое в 40 000 франков (около $215 000 сегодня).

Свадьба, однако, была омрачена печалью. Когда Камилла Картье шла по проходу церкви с 31-летним Луи Проспером Леконтом в 1865 году, в рядах гостей было пустующее место. Пьер Картье, 78-летний дедушка Камиллы, умер за три месяца до свадьбы. Смерть отца заставила Луи-Франсуа еще больше стремиться к превращению Cartier в успешную семейную компанию. Он предложил своему новоиспеченному зятю место в фирме. Луи Проспер имел собственный успешный магазин на улице Лафайетт, поэтому согласился не сразу. Но его время придет.

С того времени, как Луи-Франсуа переехал на Итальянский бульвар, в бизнесе ему помогал сын. Альфреду было чуть больше 20, он научился заполнять торговые квитанции, делая быстрые зарисовки каждой проданной вещи. Научили его разбираться и в финансах. Одетый во фрак и сорочку Charvet, он был неизменно обходителен с клиентами. Но настоящий талант проявился в знании камней. Довольно быстро Альфред стал известен своим острым глазом и безошибочным чутьем на подделки.

Когда Альфред присоединился к делу отца, Париж кипел, жизнь улучшалась. Луи-Франсуа было около сорока, за это время население Парижа удвоилось. Наполеон Третий приказал префекту Сены, Жоржу-Юджину Османну, перепланировать город. С 1853 года перенаселенные средневековые районы стали заменяться широкими проспектами, ухоженными парками и элегантными площадями. Новый акведук увеличил поступление чистой воды, город получил современные очистные сооружения. Километры железных дорог связали столицу с другими городами. Когда город очистился от строительных лесов, он вновь превратился в обожаемый всеми Ville Lumiere – Город Света, как его называли в век Просвещения. В 1860-х годах парижские бульвары впервые были освещены газовыми фонарями.

В 1866-м, когда Наполеон Третий был на пике власти, доходы Cartier за год достигли 48 244 франков (около $250 000 сегодня). В следующем году, когда состоялась Всемирная выставка, в столицу приехало рекордное число гостей: 15 миллионов. Для ювелиров это было лучшее время и лучшее место. Десятилетие для семьи Картье закончилось успешно. Луи-Франсуа к этому времени стал дедом двух внучек, дочерей Камиллы, и работал бок о бок с сыном. И хотя его фирма не была столь известна и почитаема, как Mellerio или Vever, она удостоилась чести получить звание почетного коммерсанта и королевский патент от принцессы Матильды.

В 1869 году Альфред переплыл Ла-Манш с ценным грузом, чтобы продать его в Лондоне. Для 29-летнего юноши было сложно ворваться на новый рынок, но Луи-Франсуа всегда готов был дать совет: «Иди и купи сигары в магазине Обердорферз, 54 Риджент-стрит. Хозяин любит французов. Если почует скидку, то сможет посоветовать, где и как продать твои украшения». Сначала клиенты были слегка разочарованы, не увидев привычного продавца («Мадам Берджес немного сердится на меня за то, что я сам не приехал в Лондон»), но Альфреду быстро удалось завоевать их доверие и симпатии.

Среди самых высокопоставленных клиентов Cartier в Великобритании были лорд и леди Дадли. 50-летний граф, эксперт в области драгоценностей, незадолго до этого был председателем жюри в классе ювелирных украшений на Всемирной выставке 1867 года. Он также был известен как знающий покупатель драгоценностей – особенно после второго брака со знаменитой красавицей Джорджианой Элизабет Монкрифф, чья «прелесть была совершенно невероятной». Леди Дадли была на 30 лет моложе мужа и стала своего рода знаменитостью – и дома, и за границей. Даже императрица Евгения и ее двор были «вынуждены признать, что она их затмила». Эта пара, заказавшая кольцо у Cartier в 1869 году, была наилучшей посланницей марки.

Пока Альфред помогал продвижению имени Картье, Луи-Франсуа был настроен оптимистично. Он был уверен, что построил стабильный бизнес, который можно передать следующим поколениям, и Альфред находится на своем месте. Начал подумывать о том, чтобы отойти от дел. Увы, оптимизм его продлился недолго.

В июле 1870 года Наполеон Третий втянул свою страну в плохо подготовленную и разрушительную войну с Пруссией. 62-летний больной император провел войска через череду поражений. К августу прусские войска окружили две французские армии, включая ту, которой командовал император, и падение империи стало неизбежным. Императрица Евгения сбежала в Англию, прихватив с собой всего одно украшение – медальон, который ей пришлось отдать леди Бургойн, жене владельца судна, доставившего ее в Райд. Ее подруга принцесса Меттерних, недавно танцевавшая на балах императрицы, организовала благополучную перевозку королевских драгоценностей в австрийское посольство в Лондоне. Жемчуг и бриллианты, которые некогда были символом высшей власти, стали главной страховкой от неясного будущего.

Париж превратился в военный лагерь: французские войска внутри, прусские снаружи. Осада города длилась пять месяцев. Сначала исчезла роскошь, затем предметы первой необходимости. Еды не хватало; парижане, шокированные мыслью о том, что придется есть конину, вскоре должны были смириться с гораздо худшей пищей. Активность в экономике замерла. «Бизнес во Франции повсеместно разрушен, – писал журналист в лондонской The Times, – треть страны лежит в руинах».

В январе 1871 года, когда затянувшаяся война нанесла слишком большой урон прусской экономике, канцлер Пруссии Отто фон Бисмарк дал приказ о бомбардировке французской столицы. Парижане бросились на защиту своего национального достояния. Памятники и статуи прятали под землей, Лувр и другие исторические здания были закрыты мешками с песком. Бомбардировка города стала самой страшной в истории Парижа. За 23 ночи пруссакам удалось сломить дух французов и вынудить город капитулировать. Бисмарк отдал дань уважения защитникам, послав в город продукты, но настоял на том, чтобы прусский гарнизон остался в Париже. Тысячи французов бежали из страны или планировали это сделать: «Париж пуст и опустеет еще больше, – писал Теодор Дюре в мае 1871 года художнику Камилю Писсарро. – Можно подумать, что в Париже никогда не было художников».

На фоне хаоса и запустения любой бизнес становился практически невозможным, и фирма Луи-Франсуа находилась у последней черты. В отчаянии он спрятал украшения в надежном месте и бежал в Сан-Себастьян, написав сыну, что не может выносить «зрелище пруссаков, марширующих по бульварам прямо перед моим окном». Оставшийся в Париже Альфред, с трудом выживавший на «конине, собаках и крысах», некоторое время не двигался с места. Даже после того, как Cartier окончательно закрыл свои двери, он находил возможности для бизнеса в осажденном городе и получил репутацию надежного покупателя драгоценностей среди людей, желающих превратить свои ценности в деньги. Осенью 1870 года он получил известие о смерти известной куртизанки Джулии Баруччи. Во времена Парижской коммуны она оказалась запертой в своем доме на Рю де Бен, где ее буквально съел туберкулез. После нее остались драгоценности стоимостью в сотни тысяч франков. Ее наследники, простые итальянские крестьяне, хотели монетизировать свое наследство и согласились на предложение Альфреда стать их агентом. За комиссию в пять процентов он обещал переправить украшения через Ла-Манш и продать их англичанам. В 1871 году, крепко сжимая ручку чемодана с драгоценностями, Альфред покинул Париж и сел на корабль, отплывающий в Англию. Прибыв в Лондон, нашел жилье на улице Аргилл в пансионе г-на Стамвитца, богатого портного, эмигрировавшего из Пруссии и создавшего сильный и уважаемый бизнес в Лондоне. Луи-Франсуа, тяжело переживавший разлуку с единственным сыном, понимал, что без бизнеса за границей Cartier не пережить тяжелые времена. «Мне не надо говорить тебе, как я жажду твоего возвращения, – писал он сыну. – Мы с тобой неразделимы, поэтому мне больно, что тебе приходится оставаться в Лондоне… так долго, как тебе потребуется, чтобы бизнес принес максимальную отдачу».

Баруччи, вернее ее драгоценности, помогли Cartier выплыть из трясины блокады. Они были великолепны – и несли с собой блеск славы. Темноглазая итальянка с золотистой кожей была известна далеко за пределами Парижа. Она стала знаменитой куртизанкой в то время, когда кокотки нередко обладали бóльшей властью и богатством, чем их «уважаемые» подруги. Звезды своего времени, они появлялись в лучших ресторанах и в опере «в шикарных туалетах», усыпанные драгоценностями, – и вовсе не считали себя ниже своих аристократических любовников. Женщины полусвета принимали своих поклонников, как писал тогдашний хроникер граф де Моньи, «с достоинством и грацией посольских жен». Баруччи считалась «главной кокоткой» своего поколения. «Je souis (sic) le Venus de Milo, Je souis (sic) la premiere putain de Paris’» – «Я – Венера Милосская, я – первая шлюха Парижа», – говорила она с сильным итальянским акцентом. Только самые богатые мужчины могли позволить себе роскошь увидеть ее обнаженной. Ее красивый дом номер 124 на Елисейских Полях, со слугами в ливреях и белым ковром на лестнице, был свидетельством власти над модным Парижем. Она коллекционировала украшения и визитные карточки многочисленных поклонников. Украшения, стоимость которых, по слухам, составляла миллион франков, были гордо выставлены в кабинете, перед глазами восхищенных посетителей. Визитные карточки приближенных ко двору, членов императорской семьи, многочисленных европейских дипломатических работников хранились в китайской вазе на камине.

Когда герцог де Грамон-Кадерусс попросил ее встретиться с принцем Уэльским (будущим королем Эдуардом VII), ей было предписано прийти вовремя и вести себя вежливо. Она опоздала на 45 минут, явилась усыпанная бриллиантами – и ее представили разъяренному принцу как «самую непунктуальную женщину Франции». Безо всякого чувства вины она повернулась и молча скинула платье. Когда герцог впоследствии попенял ей на это, она воскликнула: «Разве вы не сказали мне вести себя вежливо по отношению к Его Высочеству? Я показала ему лучшее, что у меня есть. Притом – бесплатно!»

К тому времени, когда Альфред прибыл в Лондон с украшениями Баруччи, новости о ее смерти достигли ушей принца Уэльского: ему сообщил об этом ее брат, который пытался шантажировать будущего короля. Он нашел в вещах сестры интимную и компрометирующую переписку с «Его Высочеством» и требовал 1200 фунтов стерлингов (около $145 000 сегодня), чтобы она не была предана огласке. В конце концов дело решил личный секретарь принца, который, убедившись, что письма подлинные, смог получить их обратно за четверть запрошенной суммы. Принц испытал чувство облегчения, но советники были вынуждены тактично попросить его быть более осмотрительным.

Среди украшений куртизанки, которые доверили продать Альфреду, было десятирядное жемчужное колье и множество драгоценных предметов, находившихся в ее знаменитом сундучке. Прибыв из экономически парализованного города, он был счастлив обнаружить множество заинтересованных покупателей. По контрасту со многими коллегами, которые отреагировали на осаду и взятие Парижа пруссаками закрытием своих магазинов, путешествие Альфреда через пролив принесло 800 000 франков (около $4,2 миллиона сегодня). Он получил немалую солидную комиссию в 40 000.

В последующие два года Альфред проводил больше времени в Лондоне, чем в родном городе. Он стал посредником между французскими изгнанниками, которые вынуждены были продавать свои драгоценности, и английской аристократией, сословные требования которой диктовали перемену украшений к каждому ужину. И хотя некоторые богатые французы предпочитали продавать вещи через аукционы (императрица Евгения выбрала господ Кристи и Вудса для продажи «нескольких выдающихся украшений, принадлежавших даме с титулом»), другие, менее известные, полагались на мсье Картье. Он уже не был никому не известным ювелиром в незнакомом городе: успешная продажа украшений Баруччи и покровительство таких клиентов, как лорд и леди Дадли, повысили его репутацию и среди французских продавцов, и среди английских покупателей. Довольно скоро он заработал для Cartier звание официального поставщика Сент-Джеймского двора.

Следуя завету отца – всегда быть добрым с людьми, Альфред завязал дружеские отношения со многими изгнанниками в Лондоне, вне зависимости от положения и обстоятельств. В некоторых случаях это принесло пользу. Французская куртизанка Леонида Леблан, выступившая на сценах нескольких английских театров с благотворительными концертами в пользу французских военнопленных, была благодарна Альфреду за поддержку. Вернувшись во Францию, она стала любовницей герцога д’Омаль и одной из самых важных клиенток Cartier. (Герцог был самым богатым сыном короля Луи-Филиппа и ключевой фигурой парижского высшего света.) Однажды Леблан ехала в поезде в замок своего любовника в Шантийи и услышала, как три светские дамы по соседству рассказывали друг другу, насколько близко они знакомы с герцогом. «Я обедаю с герцогом завтра», – хвасталась одна. Вторая сообщила, что обедает с ним на следующей неделе, а третья – что они с мужем остановятся в его замке в следующем месяце. Леблан не проронила ни слова до тех пор, пока поезд не прибыл на станцию, и вот тут ее прорвало. Мило улыбнувшись, она произнесла: «А я, дамы, сегодня буду спать с герцогом».

Когда пруссаки оставили город, Луи-Франсуа Картье вернулся в Париж и снова открыл магазин. Альфред был по-прежнему далеко, и 54-летнему хозяину помогал его зять Проспер Леконт, чей собственный бизнес не уцелел под оккупацией. Луи-Франсуа был счастлив осознать, что Cartier все больше становится семейным делом, и предложил Просперу, Камилле и их детям переехать в квартиру, которая располагалась на Итальянском бульваре. В 1873 году они расположились в квартире, а служанка жила в комнате на чердаке.

«Проспер делает наброски в журнале продаж… как ты бы делал», – писал Луи-Франсуа Альфреду в конце августа 1873 года, терпеливо ожидая возвращения сына и размышляя о будущем семьи. У него были внуки от дочери, но он хотел наследника Картье – и понимал выгоду от брака сына с богатой девушкой. Строительство фирмы с нуля было делом трудным. И хотя за прошедшие годы Cartier привлекла нескольких важных клиентов, чаще покупатели приходили сюда за незначительными вещами. Для сына Луи-Франсуа хотел большего.

Удержав свой бизнес на плаву в годы революции и войны, основатель Cartier Луи-Франсуа Картье вышел на пенсию и посвятил оставшиеся годы самообразованию. Круг его интересов был необычайно широк: от Античной Греции до инвестиций на фондовой бирже

Осенью 1873 года, вскоре после возвращения сына в Париж, Луи-Франсуа официально отошел от дел. Но он не просто передал дело Альфреду. Веря в то, что сын будет больше ценить семейный бизнес, если заплатит за него, Луи-Франсуа продал ему Cartier за 143 000 франков (около $640 000 сегодня). В эту цену входил практически весь товар – от колец, серег и колье до подсвечников и серебряных чайников, что составило львиную долю стоимости. Цена самой фирмы («клиенты» плюс «оборудование магазина») составила треть общей суммы.

Как в свое время Пикар, предоставивший ему рассрочку на покупку фирмы, Луи-Франсуа предложил Альфреду разделить оплату на 10 частей с 5-процентным повышением в год.

Контракт, однако, показывал, что даже у доверия отца к сыну были свои пределы: Альфред «не имел права продать бизнес или сдать его в аренду до тех пор, пока не выплатит всю сумму». Не забывая о своем счастливом избавлении от огня, Луи-Франсуа добавил в договор и такую строчку: покупатель «должен сделать все необходимое для страховки от пожаров». Только теперь, когда сын встал во главе семейной компании, Луи-Франсуа ушел на пенсию, о которой мечтал годами. Он хотел путешествовать, выучить языки и влиться в живую среду парижских художников.

К тому времени, как Альфред стал владельцем магазина Cartier, у Луи-Франсуа уже была кандидатура будущей невестки. Алиса Гриффей была младшей дочерью покойного Жозефа Гриффея, дилера ценных металлов из Оверни, оставившего семье состояние около миллиона франков (около $5,3 миллиона сегодня). В январе 1872 года единственная сестра Алисы, Мари, вышла замуж за Теодуля Бурдье – 48-летнего ювелира, которого Луи-Франсуа знал долгие годы.

Бизнес Бурдье был значительно более известным в парижском ювелирном мире, нежели Картье, несмотря на то, что был создан почти на 15 лет позже. В 1872 году его оценивали в 360 000 франков (около $1,7 миллионов сегодня) – вдвое дороже, чем стоимость Cartier год спустя. Бурдье поведал Луи-Франсуа, что собирается использовать приданое жены для дальнейшего расширения. Заинтригованный Луи-Франсуа навел справки о незамужней младшей сестре Мари. Когда он узнал, что вдова, мадам Гриффей, хочет выдать вторую дочь за молодого человека с похожими перспективами, то направил все усилия на то, чтобы финансовое положение его сына прошло «ценз». (Одна из причин скорой продажи бизнеса сыну.)

После нескольких раундов переговоров было решено, что Альфред и Алиса поженятся. Несмотря на то что это был договорной союз, жених, стремящийся к процветанию только что приобретенной фирмы, был счастлив откликнуться на предложение отца. Окончательный размер приданого был установлен в 100 000 франков (около $430 000 сегодня), и Альфред, чьим вкладом в женитьбу была фирма Cartier, мог рассчитывать на двойное увеличение ее стоимости. Всего через неделю после подписания брачного контракта пара сочеталась браком в той же церкви, где 21 год назад крестили Алису. Но, в отличие от отца, Альфреду не пришлось переезжать в семью невесты. Молодожены поселились в красивом высоком доме, который Луи-Франсуа построил незадолго до этого на улице де Прони, 14. Этот район на правом берегу Сены был частью обширного проекта реновации города, которая длилась уже 20 лет. 17-й округ Парижа, один из восьми новых районов, построенных Османном, считался его идеальным творением. К тому времени, как Альфред и Алиса въехали в свой новый дом, район был заселен представителями высшего класса. Дома «очень хорошо содержались» и, как писал Эмиль Золя, «имели привратника, напудренного консьержа, массивную лестницу, обширную прихожую, диваны, кресла и цветы». Недалеко от дома был парк Монсо – оазис спокойствия, привлекавший аристократов и художников ухоженными дорожками, мостом, скопированным с Риальто в Венеции, прекрасными садами и узорными воротами.

За два поколения семья Картье прошла большой путь. Мать Луи-Франсуа была прачкой, а его невестка вышла из семьи богатого купца. На фото: Альфред в зрелые годы и Алиса Гриффей накануне свадьбы

Через 11 месяцев после свадьбы Алиса родила Альфреду наследника. Получивший имя обоих дедушек, Луи-Жозеф Картье родился дома в воскресенье 6 июня 1875 года, в восемь часов вечера. Его появление на свет было радостью для семьи, которая пережила перед этим несколько ужасных недель. В апреле умерла племянница Альфреда, трехлетняя дочь Камиллы Жанна. Эта трагедия глубоко потрясла 56-летнего Луи-Франсуа. В день смерти внучки он купил кусок земли на кладбище Пер-Лашез под семейный склеп. Склеп, находящийся там до сих пор, был не только способом дать любимым упокоение, которого они заслуживали, но и символом того, как далеко продвинулась семья Картье. Его отец, Пьер, не смог бы воздвигнуть такой памятник. Как только было закончено строительство склепа, Луи-Франсуа перенес туда останки маленькой Жанны и отца.

Для Альфреда период после рождения сына был непростым. Стабильность деловой жизни при Наполеоне Третьем была давно в прошлом. После поражения во франко-прусской войне Францию обязали выплатить Германии 200 миллионов фунтов стерлингов (более $24 миллиардов сегодня) в качестве репараций, что стало тяжелейшей ношей для страны. Приход к власти Третьей республики привел к столкновениям роялистов и республиканцев; финансовый крах 1873 года в Америке вызвал длительную депрессию по обе стороны Атлантики. Европе пришлось сражаться с великими трудностями. Уныние, казалось, проникло даже в сферы творчества. По контрасту с блистательным двором императрицы Евгении «вдохновение и вкус, казалось, покинули французских ювелиров». В 1875 году, когда Альфред пытался выплатить долг отцу, доходы Cartier резко сократились.

Альфред был не из тех людей, которые сидели сложа руки. Как и во время захвата Парижа, он покупал украшения у тех, кто отчаянно нуждался. Однако находились и другие возможности. Уже некоторое время Картье замечали, не без нотки ревности, что богатые дамы предпочитают платья украшениям. Видя, сколько денег идет на модные туалеты, в том числе от зарубежных клиентов, Картье решили сделать коммерческое предложение одному из самых знаменитых столичных модных домов.

Чарльз-Фредерик Ворт (Charles Frederick Worth) был первым международно признанным модельером – задолго до Chanel, Dior и Yves Saint Laurent. «Отец haute couture», Ворт совершил революцию в индустрии моды. В своем магазине на престижной Рю де ла Пэ он первым ввел кринолины и турнюры – платья с пышным украшением сзади. Он был первым стилистом, использовавшим живых моделей, и первым дизайнером, устроившим показ мод.

И Луи-Франсуа, и Чарльз-Фредерик Ворт начинали простыми рабочими, но прогресс Ворта был просто космическим. Он приехал в Париж из Англии в 1845 году, когда ему было 20 – без единого слова по-французски и с пятью фунтами в кармане. Знание текстиля, полученное во время ученичества в Лондоне, помогло ему найти работу; спустя 10 лет его уникальный талант в области конструирования платьев был отмечен призами Всемирной выставки 1855 года. Три года спустя – перед тем, как Луи-Франсуа купил Gillion, – Чарльз-Фредерик открыл собственный Дом моды. И когда принцесса Меттерних появилась в Тюильри в платье Ворта перед императрицей Евгенией, будущее его было определено. «Ворт получил покровительство, а со мной было покончено, – вспоминала позднее принцесса. – Ни одно платье дешевле 300 франков не увидело больше дневного света».

В случае Ворта покровительство императрицы было значительно более заметным, чем купленный у Картье чайный сервиз. Вместе с шикарными платьями его слава распространилась среди дам двора, затем – среди аристократов за пределами Франции. В последующие десятилетия Париж стал местом покупок для принцесс, императриц, богатых наследниц – потому что там можно было купить платья Ворта. Слава модельера все возрастала.

Маркетинговая стратегия Альфреда была направлена на расширение аудитории путем рекламных объявлений в American Register. Вверху – рекламное объявление 1878 года, внизу – 1884-го

Когда Альфред пришел к Ворту в 1870-х годах, то хотел просить его выставить несколько украшений в витринах на Рю де ла Пэ за небольшую комиссию. Ворт согласился, и Картье получил доступ к огромным состояниям тех, кто часто приезжал в Париж, особенно – американцев. Построившие свой бизнес с нуля промышленники и банкиры из-за Атлантики имели состояния, готовые поспорить со «старыми деньгами» европейских аристократов. И у Альфреда появилась идея: рекламировать свою фирму в англоязычных газетах. В период с мая 1878 года по январь 1884-го он опубликовал более 100 рекламных объявлений Cartier Gillion в субботнем приложении к American Register, первой американской газете в Париже.

Начало жизни Луи Картье ничем не напоминало детство его дедушки. По контрасту с перенаселенным домом Гермонпре, юный Луи имел достаточно места, чтобы бегать и играть, и слуг, которые заботились о его нуждах. Он даже мог играть с другими хорошо одетыми мальчиками на стриженых газонах соседнего парка Монсо, где в то время Клод Моне писал свои первые гениальные картины.

Но в доме Картье не было покоя. Алиса порой чувствовала себя несчастной в роли матери. Когда Альфред предложил ей с двухлетним сыном провести лето за пределами Парижа, она была недовольна. «Мне пришлось пожертвовать собой, принимая семейную жизнь, которая привязала меня на все лето», – писала она мужу, раздраженная тем, что пришлось оказаться в изоляции в приморском городке Трепор на севере Франции, вдали от столицы. Это были трудные годы для Алисы. В ноябре 1875 года, когда Луи было всего несколько месяцев, ее горячо любимая мать внезапно умерла в возрасте 48 лет. «Я часто думаю о маме – ее невозможно заменить; потеря настолько велика, насколько эта женщина была совершенна». Пять месяцев спустя, как бы повторяя трагическую смерть маленькой Жанны, умирает трехлетняя дочь сестры Алисы, Марта Бурдье. Печаль Алисы можно было понять, но Альфред начал подозревать, что она склонна к повышенной эмоциональности. «Сегодня все говорит о печали, – писала она, беременная вторым ребенком, – и… мне очень трудно удерживаться от рыданий».

Двухлетний Луи был столь же упрям, как и мать. «Твой сын имел страшную вспышку раздражения после обеда по поводу мясного салата, который я ему не дала. Он съел яичницу и немного курицы, так что был вполне сыт, но он становится очень жадным». Алиса отказывалась поощрять такие привычки сына, требуя от него хороших манер: «Поскольку он не попросил у меня прощения, то отправился в кровать без десерта». Женщина сильной воли, она требовала серьезного и уважительного отношения к себе: «Когда ты замужем и являешься матерью семейства, тебе нужна власть; я не отступлю ни на шаг». И все же, несмотря на усталость и жалобы, она любила Альфреда. В конце писем всегда стояло «большой поцелуй от твоей маленькой жены»; у пары родились еще трое детей. Второму суждено было появиться, когда Луи было три года. Пьер-Камиль, второй сын, названный в честь деда Альфреда и его сестры, родился в марте 1878 года.

К концу 1880-х Альфред надеялся, что тяжелые времена заканчиваются. Банки снова стали давать кредиты, появились новые компании. Семья Картье, осторожничавшая после пережитой нестабильности, решила не делать долгов, но внимательно следила за тем, как остальные пускают в дело легко достающиеся наличные деньги. В 1883 году доходы Cartier составили более 90 000 франков – вдвое больше, чем семь лет назад, – благодаря притоку богатых клиентов, готовых тратить деньги на роскошь. Альфред увеличил ассортимент, закупая более разнообразные и экспериментальные вещи. Семейные записи говорят о том, что он проявлял особый интерес к изделиям из платины, в основном – к простым маленьким предметам типа булавок и пуговиц.

Но как только жизнь стала налаживаться, семью постиг новый удар. Деверь Альфреда Проспер Леконт неожиданно умер во сне в возрасте 47 лет. Это была огромная потеря для семьи и для фирмы, где Проспер был правой рукой Альфреда. Камилла осталась вдовой с четырьмя детьми в квартире над шоурумом Cartier. Луи-Франсуа обещал помогать им материально, но было решено, что на Итальянском бульваре должна жить семья Альфреда. Камилла с детьми переехала в дом, которым владел ее отец, – в городок Аснер-сюр-Сен.

У Альфреда и Алисы родились еще двое детей. В 1884 году у девятилетнего Луи и шестилетнего Пьера появился младший брат. Жак-Теодуль получил имя в честь дяди и крестного отца Теодуля Бурдье – но с отсылкой к знаменитому французскому исследователю, открывшему Канаду. Год спустя, в 1885-м, на свет появилась Сюзанн – обожаемая младшая сестра трех братьев.

Подъем в Париже не продлился долго. В 1882 году рухнул банк Union Generale, что привело к краху на бирже и многочисленным банкротствам. Несмотря на то что очень осторожные в плане финансов Картье остались на плаву, зарабатывать стало труднее. Альфред держал фирму, продавая недорогие вещи, но выручка была мала: за три года доход Cartier упал на 30 процентов.

В следующем году Париж стал свидетелем крайне противоречивых торгов. Продажа французских королевских украшений с аукциона велась в течение двенадцати исторических дней в мае 1887 года. Зрители толпились в Лувре, чтобы вблизи увидеть великолепные драгоценности. Чувства публики разделились на диаметрально противоположные. Поборники продажи говорили, что демократия должна избавляться от фривольных предметов роскоши, «лишенных моральной ценности». Их целью было уничтожение роялистских настроений в обществе и сведение к минимуму опасности переворота: «без короны король не нужен». Другие в ужасе смотрели на то, как уничтожаются символы их страны – принцесса Матильда впоследствии подвергала остракизму женщин, которые осмеливались носить в ее присутствии украшения, купленные на аукционе. За украшения бились Tiffany, Bapst, Aucoc, Bourdier и Boucheron. Cartier среди них не было – Альфред не мог рисковать фирмой, взяв большой кредит. Следующее поколение Cartier будет принимать участие во всех исторических аукционах мира – и даже купит некоторые знаменитые украшения. Но в тот момент они были в стороне от большой игры.

Летом 1889 года Альфред с семьей, несмотря на необычайные для этого времени года грозы, отважились посетить самую крупную на то время Всемирную выставку. После долгих лет нестабильности французская экономика снова была на подъеме, который на этот раз продлится несколько десятилетий. Выставка была призвана укрепить позиции Парижа как столицы культурного мира. Приняв рекордные 32 миллиона посетителей, она проводилась в столетнюю годовщину взятия Бастилии. Самое высокое строение в мире, Эйфелева башня, была возведена к этому событию, утвердив положение Франции как самой прогрессивной страны.

Ювелирный отдел выставки возглавлял бриллиант «Империал», найденный пять лет назад в Индии. Весивший 400 карат до огранки, он считался самым большим алмазом в мире. Бурдье получил золотую медаль жюри выставки, но на этот раз на высшую ступень встал Boucheron вместе с Vever. Талант Бушерона был удостоен самого престижного приза – Grand Prix за украшения с драгоценными камнями. Cartier, будучи скорее продавцом, а не ювелиром со своим стилем, предпочел не брать стенд на выставке, но в шоуруме на Итальянском бульваре можно было купить памятные сувениры, например, маленькие подвески в виде Эйфелевой башни.

В категории «кутюр» Гран-при получил Ворт – за вечернюю накидку с изображением голландских тюльпанов (сегодня она находится в музее Метрополитен в Нью-Йорке). Жюри отметило, что работа с шелком в этой вещи превзошла все, что было ранее. К этому времени к 64-летнему Чарльзу Фредерику присоединились в бизнесе сыновья: Жан-Филипп и Гастон. Их творения на выставке, как это было принято у Ворта, не просто висели на манекенах, но демонстрировались на живых моделях, среди которых была восьмилетняя дочь Жана-Филиппа. Андре-Каролина была плодом любви ее отца и одной из моделей дома Ворта. Будущее девочки могло пострадать из-за внебрачного происхождения, но ее отец, у которого не было других детей, поклялся вырастить ее членом семьи Вортов. Когда Альфред увидел девочку, которая была на шесть лет моложе его старшего сына, зародилась идея. А что, если бы между семьями возник настоящий союз – брачный?

Для Луи Картье, 14-летнего самоуверенного подростка, посещение выставки с отцом стало источником воспоминаний на всю жизнь. Любознательный от природы, он пропадал в просторной Галерее механизмов – самом большом крытом павильоне в мире, разглядывая новые изобретения и необычные строения: локомотивы и ацтекские храмы. В католической школе Stanislas его ругали за отсутствие усердия в учебе, но высокий интеллект мальчика никогда не подвергался сомнению.

Любопытный и творческий по натуре, молодой Луи Картье (внизу: студенческое удостоверение 1895 года) интересовался всем: от новейших изобретений и древних цивилизаций до науки и дизайна. Его отец тем временем был занят устройством его будущего брака с Андре-Каролиной Ворт (вверху: в возрасте восьми лет, демонстрирующая одно из знаменитых платьев деда в 1889 году)

Все три брата Картье получили привилегированное образование, о котором их дед мечтал в детстве, хотя Альфред высказывал опасения, что старший сын воспринимает это как должное. «У него доброе сердце, но нередко он выглядит суровым, – говорилось в одном из школьных отчетов. – Не уделяет должного внимания замечаниям о собственном характере». Луи получил девять низших оценок в тот год – больше, чем кто-либо в его возрастной группе. Единственный предмет, в котором он превосходил всех, было рисование. Учителя видели его творческую натуру и признавали, что у мальчика хорошие мозги, но были в отчаянии от его неуправляемости. Он был слишком мечтательным: «Его голова всегда в облаках». По иронии судьбы именно эти качества – выдающееся воображение Луи и его отказ следовать общим правилам – вознесли Cartier на недосягаемую высоту.

В защиту Луи можно сказать, что жизнь дома не была гладкой. Альфред беспокоился о здоровье жены. Понятно, что с четырьмя детьми она иногда чувствовала себя усталой, но со временем он стал бояться, что было и нечто большее. Лишь позднее ее нездоровье связали с наступлением менопаузы. А пока ее поместили в больницу, и Альфред остался дома с четырьмя детьми. К счастью, Луи-Франсуа, расставшийся к этому времени с женой и живший в большой квартире на авеню Опера, помогал сыну с детьми. Внуки часто вспоминали о времени, проведенном в обществе деда, и его рассказы о детстве, сильно отличавшемся от их собственного.

Каждый раз, когда в двери дома номер 9 по Итальянскому бульвару входил новый клиент, Картье праздновали это как маленькую победу. В конце XIX века клиентская база фирмы включала в себя видных аристократов: принц и принцесса Ваграм, принц Педро Бразильский и принц Саксе-Кобург. Луи-Франсуа гордился успехами сына.

Альфред же мечтал о большем. Клиенты приходили к Cartier за мелкими вещами, предпочитая делать более крупные покупки в других местах. И если Бурдье прославился на весь мир, представив императрице России покрытое эмалью яйцо с букетом бриллиантовых фиалок внутри, то высшим достижением Cartier был контракт на изготовление бронзовых медальонов для города Бордо. Это было хорошо для бизнеса с точки зрения финансовых поступлений – но очень далеко от престижной работы, которая могла бы превратить Cartier в известную марку. Альфред смотрел на успех своего деверя в России с нескрываемой завистью.

Тем временем ювелирная индустрия получила толчок в результате неожиданного открытия. С тех пор как сын крестьянина нашел сверкающий камень на берегу Оранжевой реки в жаркой пустыне на севере Южной Африки, алмазный бизнес резко пошел в гору. Тот камень, найденный в марте 1867 года, стал первым алмазом южноафриканского происхождения. Он весил 21,25 карата и впоследствии получил название «Алмаз Эврика». Эта находка привела к открытию крупных месторождений алмазов в последующие десятилетия и образованию алмазодобывающей компании De Beers во главе с Сесилом Роудсом. До этого бриллианты находили в небольших количествах в Индии и Бразилии и ценились гораздо выше жемчуга. Теперь же, когда они стали более доступными, цены на жемчуг и бриллианты поменялись местами: натуральный жемчуг стал самым дорогим материалом в мире.

Увеличившаяся доступность бриллиантов совпала с желанием нуворишей разных стран завоевать свое место в бизнесе с помощью роскошных украшений. Банкиры, промышленники и спекулянты из Америки, Германии и Англии стали покупать камни, затмевавшие украшения императрицы Евгении и принцессы Матильды. Мир аристократии расширился за счет тех, кто мог себе позволить платить за антураж. В последнее десятилетие позапрошлого века браки между заграничными деньгами и «голубой кровью» случались все более часто. Когда разорившийся аристократ Бонифаций (Бони) де Кастеллан женился на богатейшей американской наследнице Анне Гульд, роскошные праздники, которые они устраивали, стали символом экстравагантности Прекрасной эпохи. В Англии наследница железнодорожной империи Консуэло Вандербильт вышла замуж за герцога Мальборо – и стала первой в веренице «долларовых принцесс», присланных из Нью-Йорка, чтобы улучшить финансовые дела аристократических землевладельцев.

С прибытием американских наследниц в Европу приплыли их драгоценности, но возникла и потребность в новых. Консуэло Вандербильт привезла с собой нити жемчуга, принадлежавшие Екатерине Великой и императрице Евгении. Несмотря на то что ее бриллиантовая тиара «неизбежно вызывала головную боль», она подняла планку среди покупателей ювелирных украшений в Европе. И хотя размер камней по-прежнему был главным параметром, появлялось все больше хорошо информированных покупателей из Северной и Южной Америки, которые ценили качество работы.

В этих обстоятельствах знания Альфреда сослужили ему хорошую службу. Даже если Cartier пока не была известной компанией среди долларовых принцесс, само окружение, в котором вырос интерес к драгоценным камням, было благоприятно для бизнеса. Альфред двадцать лет строил здание на фундаменте, заложенном его отцом. И теперь надеялся подняться на следующий уровень.

Подсчитывая дневную выручку в шоуруме, в котором он практически вырос, Альфред слышал голоса сыновей наверху. Луи, 18-летний чрезвычайно самоуверенный молодой человек, хотел поговорить с братьями о чем-то важном. 15-летний Пьер, разумный и готовый угождать, был рад подчиниться. Жак, взрослый для своих 9 лет, был просто рад, что его позвали. Братья говорили о разделении и завоевании, как будто играли в войну, – но здесь не было фишек и игрушечных солдат. И это не было игрой.

Сидя в своей спальне, окна которой выходили на шумный Итальянский бульвар, братья склонились над картой мира. Они знали, что придет их время возглавить семейный бизнес, и больше всего на свете хотели добиться, чтобы дед и отец гордились ими. «Никогда не забывай нашу мечту – создать крупнейшую ювелирную фирму в мире!» – писали они друг другу.

Всемирная выставка 1889 года и приток иностранных гостей в Париж в последующее десятилетие вывели Cartier за пределы Франции. Даже старый Луи-Франсуа, которого нелегко было удивить, был ошарашен богатством, хлынувшим из-за границы. И братья начали осознавать, что у них было нечто, чего их отец и дед были лишены. Их было трое, они могли выйти на другой уровень и вывести Cartier за рамки Парижа. Вывести в мир.