Я не знал, кто такая Аня Княгинина, и понятия не имел, что буду иметь дело с русской девчонкой. В то время, когда она жила в двух с половиной тысячах километров от Лондона, я мечтал записывать свои песни в профессиональной студии, и о том, чтобы их услышал весь город, а лучше – весь мир, и мало что знал о далёкой холодной России.
Сколько себя помню, на вопрос: «Кем ты будешь, когда станешь взрослым?», твёрдо отвечал: «Певцом». Ну, не считая совсем уж юных лет, которых я и не помню. Мама говорит, что в три года я мечтал быть строителем, что тоже вполне себе творческая профессия. При правильном подходе, разумеется.
Но судьба распорядилась иначе, и это моё желание, к счастью, быстро забылось. В отличие от того, которое я озвучивал в уже осознанном возрасте.
Первый шаг был сделан довольно скоро. В десять лет вместе со школьными приятелями я сколотил свою поп-рок-группу. Мы делали каверы известных мировых хитов (в десять лет! Это было смешно), а позже я и гитарист Тео ещё и пытались впихнуть в программу свои собственные сочинения. Простейшие, надо сказать, были рифмы, без особой заморочки над смыслом, вроде:
«Я тебя люблю и буду стоять здесь,
Под твоим окном,
Пока ты меня не увидишь.
А если не выйдешь,
Ты сильно этим меня обидишь».
Из всей группы – а нас было пять человек и все – парни – играли на гитаре лишь я и Тео. Играли средненько, но публике нравилось. Хотя поначалу нас не воспринимали всерьёз. Зато через пару лет звали на все школьные мероприятия.
Успех среди девчонок пришёл примерно тогда же. В четырнадцать лет меня с трудом можно было назвать красавчиком. Непропорционально большие зубы, острые скулы, кривая улыбка, нелепая причёска, волосы дыбором во все стороны. Я часто чувствовал свою ущербность. И тогда меня спасала гитара. Я просто брался за дело: играл, сочинял, что-то разучивал или подбирал на слух.
Появились и песни о безответной любви. Девчонка, которая мне очень нравилась, была прехорошенькой – со светло-русыми длинными волосами, среднего роста, с очень яркими, насыщенно-синими глазами и, казалось, вечно смеющимся взглядом. Я не мог заставить себя даже взглянуть на неё, когда мы были рядом, не говоря уж о том, чтобы заговорить. Она была старше на год. Её любили не только ровесники, но и учителя. Она была отличницей, но не занудой. Играла на гитаре, и мне казалось, что это сближает нас.
Каждый раз, когда я выходил на сцену со своей группой и начинал петь и играть, мне казалось, что я пою лишь для нее. И каждый раз я наивно верил, что Элисон – так её звали – заметит меня, и после выступления подойдёт и скажет что-то вроде: «Сегодня ты круто выступил». И тогда бы мне точно хватило смелости сказать ей: «Может, сходим куда-нибудь вместе?».
Я понятия не имел, что такое флирт и ухаживание, как делают комплименты и признаются в любви (да и сейчас, если честно, не уверен, что знаю об этом), но бывали минуты, когда я думал, что я просто мачо. Смешно.
Сам я никогда не предлагал девушкам в школе встречаться. Зато ухитрился отказать им в этом три раза. И все три раза мне было жутко неловко.
Один раз я согласился встретиться с одной из девчонок. Она была симпатичной, но я ничего к ней не чувствовал. Мне по-прежнему нравилась Элисон. Так вот, то первое свидание стало худшим в истории. Честно.
Сперва пару минут после того, как мы встретились, зарядил дождь, да так, что мы вымокли просто до нитки, пока бежали в первое попавшееся кафе. Заказали кофе. Всего лишь два стаканчика кофе. Знаете, во сколько они обошлись мне? Это был не просто кофе, а напиток класса люкс. Я понял это, когда принесли чек. Сразу же, вместе с заказом.
Первый же глоток застрял в моей глотке. Я пил его и давился. Улыбался и делал вид, что всё нормально, а сам думал, как выпутаться из ситуации. Денег на эти две чашки проклятого кофе у меня не было.
Большей дилеммы в моей жизни не было. Признаться мешала гордость, а выкрутиться, словно ни в чём не бывало, не представлялось возможным.
Мы просидели там около получаса, после чего я промямлил (деваться-то было некуда):
– Ты не могла бы одолжить мне фунтов восемь… до выходных?
Большим кретином я вряд ли мог себя чувствовать, и понимал: это провал. Лицо девочки исказилось в странной гримасе. Она сказала что-то вроде «Болван!» и ушла.
Пришлось звонить другу, чтобы он меня выручил. А до этого сидеть в одиночестве и делать вид, что всё в порядке. Хотя я чувствовал себя хуже некуда.
Этот случай здорово ударил по моему эго, но в то же время дал понять – если хочешь чего-то стоить, нужно хорошо зарабатывать. А чтобы хорошо зарабатывать, нужно очень много трудиться. Так я стал вечерним официантом и впервые обрёл пусть небольшую, но стабильную материальную независимость. Мой первый доход был очень скромным, но эта подработка многое мне дала. Я стал увереннее в себе, потому что теперь у меня были собственные деньги. Я научился тактично вести себя с разными психотипами людей, и, невзирая ни на что, оставаться спокойным и вежливым. Мой ежедневный график был расписан теперь по минутам: школа, репетиции в гараже вместе с группой, работа в кафе и уже за полночь – сон. Можно сказать, что с этого времени началась моя подготовка к будущей жизни, о которой я много мечтал, но и подумать не мог, как круто это окажется на самом деле. Подумать не мог, что это будет со мной!
Страдать от отсутствия девушки в жизни мне было некогда. Я старался удержать хороший средний бал в учебе, внести что-то новое в наше творчество, а потом ещё пять часов отрабатывал в душном зале среди подвыпившей публики. Мысли об Элисон оказались где-то на втором плане. Пока я не заметил её вместе с парнем. Они заявились прямо в кафе, где я работал. На лице девушки мелькнула улыбка узнавания, мы обменялись парочкой ничего не значащих фраз. В любой другой ситуации меня бы это порадовало – она же в упор меня не замечала. Но не теперь, когда она пришла сюда с парнем, а я вынужден был их обслуживать.
Всю неделю я был в дурном настроении. Строил коварные планы, как разлучить их. Потом решил начать встречаться с кем-нибудь ей назло. Потом, разумно решив, что это вряд ли её обеспокоит, вовсе решил никогда не жениться и посвятить свою жизнь исключительно творчеству.
Не вышло.
Я влюблялся ещё пару раз. Встречался с Мией, когда нам обоим было семнадцать. Мы продержались полгода. Потом она заявила, что её достали мои постоянные репетиции – из-за них я сбрасывал телефонные вызовы и переносил свидания. Что я ничего не достиг, а мню из себя великого музыканта. Что наша группа держится лишь на пяти сопливых фанатках, и только до тех пор, пока все они не найдут себе нормальных парней. В общем, много всего было сказано. И, возможно, она была даже права. Возможно, нам следовало поговорить и прийти к компромиссу. Но я вспылил и ушёл. Творчество было в моей жизни всегда – и до присутствия Мии тоже, – и я не собирался отказываться от своей мечты, чтобы продолжать отношения с той, которая не понимала моих стремлений и полагала, что это блажь.
В то время я уже стал выкладывать собственные каверы песен в «Youtube», надеясь повторить успех Джастина Бибера. Просмотров было ужасающе мало, что с каждым днём подрывало веру в себя и утверждало в мысли: Мия была права, это не нужно никому, кроме меня самого и пяти сопливых фанаток.
Несколько раз я «бросал» – убирал гитару в гараж, заявлял ребятам, что с музыкой завязал и намерен заняться серьёзным делом. Тем более что на носу уже был выпускной, и я планировал поступить на юриста. Так хотел отец. Он взял бы меня к себе в компанию сначала на стажировку, а потом и на постоянное место работы, и, наверное, всё было бы хорошо и стабильно. Но это была бы уже совсем другая жизнь и другая история. Я рад, что сложилось иначе.
Моих «завязок» с творчеством хватало на пару дней. Потом я снова спускался в гараж, брал гитару и играл часами подряд. Это было моей отдушиной. Моей возможностью сбежать из реальности в тот мир, который мне нравился. И тем больше убивала мысль о том, что всё так и останется на уровне хобби. И никто не услышит, как я пою «Утро с тобой» и другие песни, написанные ещё в школьные годы, когда я ходил туда больше для того, чтобы увидеть Элисон и парней.
Минуты отчаяния были. Правда, не часто. Я давал себе пару часов на то, чтобы позлиться на собственную никчёмность и жестокую несправедливость мира, а затем принимался работать снова. Я не знал, что мои песни зазвучат по всему миру спустя семь лет, но чувствовал: то, что я делаю – правильно.
Я дал себе передышку – один год – и всё это время работал официантом (теперь уже полную ставку), а вечером выступал в клубах сольно. Наша группа, как и предсказывала Мия, продержалась недолго, и за пределами школы была никому неизвестна и не нужна даром. Мало ли в Лондоне таких коллективов? Мы продержались ещё пару месяцев, а потом разошлись. Какое-то время ещё поддерживали связь, а потом и созваниваться перестали.
Насколько знаю, никто из парней не захотел связывать свою жизнь с музыкой. А я без неё не мог жить.
В восемнадцать лет в моей жизни произошло ещё одно знаковое событие – в выпускном классе я помирился с отцом. У нас были сложные отношения, и я был обижен на него – так, что думал, никогда уже не позволю себе с ним общаться. Однако это случилось. И я даже поступил на юриста, как он хотел, но через год бросил. Это было совсем не то, чем я мечтал заниматься. В семье состоялся горячий спор, и пару месяцев мы с отцом снова были в контрах. Он считал, что у мужчины должно быть серьёзное образование и профессия. Музыку он вообще считал блажью и баловством. Видите ли, мой папа – человек, который привык твёрдо стоять на земле и смотреть либо под ноги, либо вперёд. Я же всегда смотрю в небо. Я не обвинял его в этом, просто просил понимания, а вместо этого наткнулся на колючие обвинения и угрозы, что он перестанет меня содержать. Мы поскандалили, я съехал из подаренного им на девятнадцатилетие дома, но через пару месяцев мы встретились снова и впервые нормально поговорили. Я объяснил свою точку зрения, не особо рассчитывая на понимание. Отец кивнул головой и промолчал. Не понял. Но и не стал учить жизни. За это я был ему благодарен.
Наши отношения до сих пор остаются немного натянутыми и сложными, но мы, по крайней мере, общаемся – если можно назвать общением звонки друг другу один-два раза в месяц.
Сейчас он, конечно, гордится сыном, хотя по-прежнему считает то, чем я занимаюсь, «несерьёзным делом». Однако и тех, кто поддерживает меня, тоже достаточно. И самой главной моей опорой с детства является мама.
С самого рождения мы жили в маленьком домике на окраине Лондона. Родители перебрались сюда незадолго до моего рождения, когда мама уже была беременна, из городка Джейвик в графстве Эссекс. Я никогда там не был. Говорят, когда-то он считался курортным местом. Море, песчаные пляжи, морепродукты. Жизнь била ключом. В тридцатые годы прошлого века один бизнесмен построил там курортные дома – шале, но теперь они никому не нужны. Сейчас Джейвик занимает первое место по индексу неблагополучия среди городов Англии и Уэльса. Там самый высокий процент безработицы среди молодёжи, низкий уровень образования и доход семьи. Каждый третий живёт на пособие по безработице. Многие жители страдают от алкоголизма и наркомании. И я часто думаю, как сложилась бы моя жизнь, если бы родители не рискнули тогда переехать в столицу. Буквально ни с чем. Начав жизнь с чистого листа. Вдвоём. Наверное, это и есть любовь. Была, по крайней мере.
А что случилось потом? Не выдержала испытаний временем и жизненными трудностями? Есть ли у кого-то ответ на вопрос, что случается порой со счастливыми семьями, и почему в один миг всё разлетается в клочья? Ведь были и более трудные времена в нашей жизни.
В нашем домике в Лондоне было две комнаты – такие маленькие, что там с трудом можно было развернуться. Моя кровать стояла в комнате родителей. О дорогих игрушках я и не мечтал. Зато мечтал о сестрёнке. Помню, как всё время просил об этом родителей: «Подарите мне сестру. Или хотя бы собаку». Ни того, ни другого мы позволить себе не могли. Родители стремились вырваться из нищеты, перебраться в просторные апартаменты. Отец начал строить свой бизнес. Родственные связи ушли на второй план.
К тому моменту, как мне исполнилось семь, мы переехали в новый дом. Вместе с ним началась и новая жизнь. Но вовсе не та, о которой мечталось.
Отец вкалывал на работе по пятнадцать часов, лишая себя выходных и здорового сна. Разве психика выдержит это? Тогда я многого не понимал. Не видел, в чем корень проблемы.
Чтобы справиться с переутомлением и постоянными нешуточными нагрузками, он стал искать расслабление в вине. Я не знал, что происходит в нашей семье, до тех пор, пока однажды, вернувшись домой, не застал ужасающую картину. Мама, рыдая, сидит на полу у дивана, прижав ладони к щеке, отец с пылающим гневом лицом стоит рядом и… стереть это его нечеловеческое, жестокое выражение лица из памяти я так и не смог. Мне потом долго снились кошмары. Мама пыталась его оправдать. Пыталась спасти меня – и водила к детскому психотерапевту. Пыталась спасти семью – и терпела побои. Потом стало влетать и мне.
Я не люблю вспоминать это время. Да, бывало, я вёл себя отвратительно. Бывало, перечил отцу. Чем больше мне доставалось, тем хуже было моё поведение. Может быть, я стал бы таким же, как он, не уйди он вовремя из семьи.
Я не знаю, что стало последней каплей. Мы редко говорили с мамой на эту тему. Согласно имеющейся у меня версии (не знаю, насколько она правдива на самом деле), отец ушёл сам. Пару раз в течение года он предпринимал попытки со мной пообщаться, но я пресекал их все на корню. Слишком свежи были раны на сердце. Слишком глубоко затаилась обида.
Дома я не называл его иначе как «предатель», и все его подарки на день рождения или Рождество сразу же выбрасывал, жестоко уничтожая, словно вымещая обиду. Особенно жалко было расправляться с роликами. Но я нашёл в себе силы. Хотя и жалел пару раз об этом.
Через два года звонки и подарки прекратились. Мы с мамой остались жить в новом доме, нехватка денег по-прежнему давала о себе знать, но, нужно отдать маме должное, она успевала находить для меня время, и за низкий балл в школе мне часто влетало, так что я не имел возможности скатиться ниже уровня В.
И даже несмотря на тяжёлые времена, она купила мне первую в жизни гитару. Этот подарок во многом определил мой путь, и с того дня я твёрдо знал, каково моё предназначение. Правда, доказывать другим это было непросто.