Разъярённый Петька Рукавица добрался до своего жилища в считанные минуты. Он без остановки ругался и плевался во все стороны, словно заболел туберкулёзом. Проклинал всех баб на свете, особенно часто упоминая госпожу Сорванца Соляркину, которую в ту лунную ночь возненавидел всем сердцем.
Во дворе родительского дома было скромно, но чисто и красиво, потому что Петькина мать бережно хранила порядок, разводила пионы и регулярно проходилась по сорнякам тяпкой, но первый парень на селе этой скромной красоты не оценил – он прошёл, яростный и задумчивый, не разбирая дороги, безжалостно расправляясь с ни в чём не повинными цветами, на ходу срывая их нежные, только-только начавшие распускаться бутоны и злобно пиная их ботинками.
В этот раз ночная, обещавшая стать горячей и страстной прогулка не задалась. Расстроенная тем, что неосторожный Петька выдал её Сорванцу, Марья Парамонова ни на шутку обиделась, назвала первого красавца дураком и настоятельно попросила больше не беспокоить. Трезвый и неудовлетворённый парень заявился домой не под утро, как обычно, а в районе половины второго ночи. Неправдоподобно рано! Заботливая мать заподозрила неладное.
– Петенька, что случилось? – с порога бросилась она к нему с досужими расспросами.
– Что вы, мама, не спите? Ночь на дворе, – буркнул Петька недовольно, небрежно скидывая запачканную грязью обувь.
– Кто моего сыночка обидел? Кто расстроил? – запричитала неугомонная родительница по своему обыкновению, – Цел? Живой? Побил кто? – она протянула к сыну руки в попытке то ли обнять, то ли вцепиться.
– Идите уже спать! – приказал Петька, как мог, холодно, но настойчивая мать бросилась ощупывать его подёрнутое тяжкими думами лицо и целовать в прохладные щёки.
– Петенька, сыночек, – бормотала она, как ненормальная, и Петька дрогнул.
Единственное, что может тревожную мать успокоить – это его сопливые размышления о будущей жене. Так доброй женщине будет понятнее и спокойнее, будто и нет в его жизни никаких важных тем, кроме любовных.
– Ох, мама, не везёт мне в любви, никак не везёт, – посетовал он плаксиво и пафосно, решительно отстраняя от себя стенающую на разные лады мать и заглядывая в её блестящее от слёз лицо, – Решил я Ольгу Колесникову забыть, и к Глафире Щербет посвататься…
– К Глафире?! – мать даже вскрикнула от потрясения, – Не пущу! Через мой труп, Петенька. Глафира – самая голосистая и твердолобая девка на всю нашу область!
– Да, у Глафиры голос, как у соловья. Она в нашем сельском хоре солистка, лидер коллектива. Все её в селе уважают за прямоту и честность. Ты же сама говорила, что в девушке честность важна, – Петька мечтательно закатил болотно-зелёные глаза и театрально вздохнул. В глубине души, ему нравилось провоцировать мать, желающую, с одной стороны, поскорее стать бабушкой, а с другой, опасающуюся, что невестка станет для любимого и единственного сына главнее её самой.
– Соловья? Слониха твоя Глафира, вот кто, в ней же центнера два не меньше! Как ты такую огромную жену кормит собираешься, Петя? – добрая женщина осуждающе покачала головой, – Она же одних конфет килограмм пять в день ест.
– Вы, мама, преувеличиваете. У Глафиры широкая кость и крепкая диафрагма, оттого и голос так хорош, – на мгновенье увлечённый воспоминаниями Петька задумался: с пышнотелой и авторитарной Глафирой у него никогда и ничего не было. Может, и впрямь рискнуть? Вот Марья взбесится. Он злорадно ухмыльнулся.
– Да Глафира твоя, как танк. Ты и сам не заметишь, как она тебя под себя подомнёт. Зачем тебе жена-диктатор? – спустила его с небес на землю мама.
– Ваша правда, мама, – согласился Петька виновато и тут же мысли о сладкоголосой, но властной Глафире отмёл, – Да и не нравилась она мне никогда.
– Молодец, сыночек! Правильно мыслишь, – похвалила разомлевшая от сыновней покорности мать и потащила Петьку в комнату, – Я тебе постель разложила, иди ложись и ни о чём плохом не думай. Девок на свете много. Не из нашего села, так из соседнего жену себе найдёшь. Хорошую и честную.
– Да уж, – произнёс Петька задумчиво, задёргивая шторки и скидывая с себя рубаху, – У нас на селе и не осталось незамужних, мы с тобой уже всех обсудили. Разве что…
– Кто, Петя?
– Манька Волкова, – сорвалось вдруг с его пухлых губ ненавистное девичье имя, обожгло подбородок горьким пламенем, покатилось по полосатому половику наперекор узору, прыгнуло куда-то в поддувало, разворошив давно остывшую золу и поднимая в воздух облако едкой сизой пыли, – А-а-а… пчхи-и-и, – громко чихнул Рукавица, утопая в уютных объятиях благоухающей свежестью постели.
– Я уж думала, что ты никогда этого не скажешь, – материнский голос за печкой стал вкрадчивым и мягким, – Маня – хорошая девушка.
– Что?!
Перед Петькиными глазами ясно вырос образ смелой, коротко стриженной русоголовой амазонки верхом на вороном жеребце. Крепкие, загорелые, стройные девичьи ноги обвивали мускулистое, лоснящееся на солнце тело животного и вдруг впились в него безжалостными шпорами. Шальной, необъезженный конь вскинулся, терзаемый незнакомой, но такой желанной и сладкой болью…
От чувственного потрясения Петька вздрогнул и отчаянно завертелся, тщетно пытаясь отогнать от себя вероломно подкравшееся из темноты наваждение.
– У Мани ресницы длинные и пушистые, а губы розовые, будто малиновым вареньем перепачканы, – продолжала издеваться мать из соседней комнаты, – А ведь она отродясь помадами не красилась. Красавица, каких поискать, а руки золотые… золотые… золотые…
Голубоглазая красавица с пушистыми ресницами тянула к Петьке ручки с тонкими, изящными, обещающими наслаждение пальчиками, призывно и задорно смеясь и приглашая с собой в бескрайнюю синь. Парень пригляделся и оторопел – на девушке не было ни нитки! Колосья пшеницы заботливо скрывали от его жадных глаз все самые волнующие линии и изгибы, но Петька точно знал, что незнакомка согласна подарить ему всю себя без остатка.
Но незнакомка ли? Что-то до боли родное, беззащитно милое. Нос почуял едва уловимый запах солярки.
– Только твоя, – прошептала девушка едва слышно, но в захмелевшей Петькиной голове её тихие, но бесконечно желанные слова прозвучали, как свадебный колокол.
– Маня? – робко спросил он, протягивая к манящему, невыносимо доступному видению руку, и его горячие пальцы утонули в море пшеничных колосьев. Опьяняющая синева неба накрыла их с Волковой прозрачным куполом, не допуская бегства, но убегать пойманный Петька не собирался, – Маня, – понял он, падая в свою первую любовь, как в бездонную, неизведанную пропасть.
– Приснится же такое, – выругался он по утру, озадаченно разглядывая вставшее торчком и никак не желавшее успокаиваться одеяло, – С Сорванцом? Да пусть меня лучше Сидоровы бесы растерзают. Ни за что, – грозно нахмурился Рукавица, неохотно из-под взбесившегося одеяла выбираясь, – Мам!
Но работящая мать уже вовсю хлопотала по хозяйству.