Глава 3
Да, их ругали, конечно, и воспитатели и начальница, и грозились написать родителям об их поступке.
На следующий день их выставили перед всеми на утренней линейке, и Лидия Фёдоровна говорила металлическим голосом о трудностях, которые переживает вся страна, и о легкомысленном поступке Кеши Казарина и Ларисы Беляковой, который они совершили в это трудное для всех и тревожное время. Все внимательно и хмуро слушали ее. Кеша почти не поднимал глаза, разглядывая Ларискины сандалии, которые как-то смешно съежились на ее ногах, покоробились и задрали кверху круглые, настеганные травой облезлые носы.
Потом линейка кончилась, и они, не глядя друг на друга, разошлись, а Кеша, проходя мимо ребят, вдруг спиной услышал голос Гыры, который сказал всего-навсего:
– Ралиса… – обращаясь именно к нему, к Кеше.
В этом слове и насмешку и презрение услышал Кеша, словно бы Гыра имел право на эту жестокую насмешку. Кеша весь собрался, напрягся, готовый тут же ударить по нахальной роже этого Гыру.
И если бы Кеша сейчас, сразу же после линейки, при всех ударил Гыру и сшиб его с ног, ударил бы очень сильно и зло, усугубив и без того незавидное свое положение, тогда, быть может, он сумел бы как-то изменить отношение ребят к себе. Могло бы случиться так, что ребята отвернулись бы от Гыры или, во всяком случае, перестали смотреть на него как на вожака, а Кеше простились бы и невыкуренная «сигара», и тухлая вода, которую он, так сказать, еще не смыл со своего лица, и эта затянувшаяся с утра до ужина прогулка с Ларисой. Все, конечно, могло пойти по другому руслу, если бы… Если бы Кеша хоть смутно догадывался о том, что означали все эти слова, жесты, поступки Гыры для будущей его жизни в интернате…
Но он не догадывался. Он просто злился. И в этот раз, услышав Гыру, разозлился ужасно, но простодушная и добрая его натура не отозвалась должным образом, потому что он совсем не понимал этого Гыру, не хотел понимать и принимать его всерьез, только удивляясь порой, почему доставляет тому удовольствие издеваться над ребятами, над ним в том числе, и всячески подчеркивать свое какое-то дурацкое превосходство… С некоторых пор Гыра ему стал противен – и все. Он не замечал никакого его превосходства, оно ему, в общем-то, не мешало жить. Собственно, его и не занимало все это, он вовсе не стремился быть вожаком, чувствуя себя достаточно самостоятельным для своих лет человеком.
Именно эта независимость вызывала у Гыры, который был старше Кеши – ему уже почти исполнилось тринадцать, – какую-то неосознанную, но постоянную тревогу и раздражение.
Чувствуя в Кеше Казарине полную свою противоположность, Гыра настойчиво стремился подчинить его себе. А обстоятельства складывались сейчас в пользу Гыры.
Кеша не ударил Гыру, когда тот назвал его Ралисой. А Гыре нужна была победа как раз в этот день, когда заварилась такая история с девчонкой. И он победил.
Кеша даже не обернулся. А Гыра нагло смеялся ему вслед.
Ребята тоже смеялись и кричали:
– Ралиса, Ралиса!…
Кеше хотелось плакать от обиды, и он все время щурился и смотрел поверх голов, чтобы не расплакаться.
А получалось, будто смотрел он на ребят свысока и презрительно, и, видимо, это так и понималось ими, потому что даже те из них, на которых надеялся Кеша, не подошли, когда он остался один: то ли постеснялись, то ли в самом деле решили, что он зазнался.
А Лариса как ни в чем не бывало пошла со своими девчонками завтракать. И когда Кеша это увидел, он совсем растерялся и, оставшись в одиночестве, на дворе, всхлипнул и что есть силы стиснул зубы.