Смыслами я называю ответы на вопросы. То, что ни на какой вопрос не отвечает, лишено для нас смысла.
Эта книга появилась до некоторой степени случайно. Несколько лет назад, когда я занимался совсем другими историческими сюжетами, на одном из сайтов мне встретился титульный лист старого русского издания с необычным названием: «Введение краткое во всякую историю по чину историчному от создания мира ясно и совершенно списанное». К этому названию в соответствии с обычаем времени был добавлен пространный подзаголовок. Он указывал на адресатов книги и ее предназначение: «Сей же есть благородным юношам первейшей степени истории и всех премудрых летописцов хотящим читати, читающим совершенно познавати, познавшим благоразумно о всех древних деяниях размышляти, разсуждатати и проповедати». И так же в соответствии с обычаем тех лет за этим подзаголовком приводилось имя правителя, по волеизъявлению которого книга печаталась: «Издана же сия книга по указу пресветлейшаго и великаго государя нашего, царя государя и великаго князя Петра Алексеевича, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержца». Дальше шли ее выходные данные: сначала год на латыни (Anno 1699), затем уточненная дата на русском (очевидно, указывающая на день начала печатания книги) и название типографии: «Напечатася в Амстеродаме в лето от воплощения Бога Слова [1699] в [10] день Месяца Априлия в Друкарни Ивана Андреева Тесинга»2. Вопреки моим ожиданиям, имени автора на титульном листе не было, однако, эта загадка быстро разрешилась: во всех каталогах и библиографических справочниках им значился некий Илья Федорович Копиевский или Копиевич (1751–1814), о котором я тогда ничего не слышал.
Но вернемся к титульному листу. Специализируясь по роду своей профессиональной деятельности на всеобщей истории, я без труда догадался, что странное определение «всякая» здесь следует понимать именно как «всеобщая». И тут сразу же стали возникать вопросы. Неужели это был первый печатный обзор всеобщей истории на русском языке? Почему я ничего не знал о нем раньше? Почему он не упоминается в исследованиях по русской историографии? Как была представлена в нем всеобщая история? И конечно, кто был этот Копиевский, составивший его по воле русского царя? Сюжет получался вроде вполне микроисторический, но дальше что-то пошло не так.
Взволнованный своим открытием, я тут же показал титульный лист «Введения» специалисту по русской истории XVIII века, искренне надеясь, что он легко разъяснит мои недоумения. Однако его реакция меня скорее озадачила: вместо ответов на свои вопросы я почувствовал в ней нечто вроде вежливого безразличия. Вполне, впрочем, понятного, поскольку коллега был целиком погружен в проблематику собственных исследований, лишь отдаленно связанную с моим вопросом: «А-а-а, это типография Тессинга, ну, об этом много чего написано». Получив примерно такие же ответы от нескольких других историков петровского времени, я вынужден был начать разбираться со своими недоумениями сам, все больше и больше зарываясь в разнообразную литературу, так или иначе связанную с книгопечатанием, петровскими реформами, историографией, русской книжностью, становлением русского научного языка и т. д. Причем в ходе этих поисков меня интересовали не столько традиционные для истории петровских преобразований общие темы, сколько конкретные обстоятельства и особенно люди, трудами которых стало возможным появление этой книги.
В процессе поисков ответов на свои вопросы у меня стали стремительно появляться новые, потом к ним добавились еще новые, и еще, и еще… Почему русский царь решил издать именно эту книгу? Почему распорядился сделать это не в Москве, а в Амстердаме? Какие русские книги вышли в типографии Тессинга? О чем они были? Кто были их авторы-составители-переводчики? Читали ли эти книги в России? В какой-то момент я понял, что этих вопросов становится слишком много и нужно остановиться. К тому же стало ясно, что многочисленные исследования, которые я штудировал, давали ответы далеко не на все из них.
Параллельно с освоением этих исследований я начал разыскивать книги, изданные в типографии Тессинга, в библиотеках. Мне хотелось не только познакомиться с их содержанием, языком, особенностями печати, шрифта, но и просто подержать в руках. Казалось, что так я смогу физически прикоснуться ко времени и людям, о которых собираюсь писать. Помню свое удивление от первых встреч с этими изданиями: в большинстве случаев это были всего лишь малоформатные тоненькие книжечки в несколько десятков страниц, небрежно набранные каким-то особенным славянским шрифтом.
Позднее, обнаружив, что в этих книжечках иногда встречаются записи их владельцев, мне захотелось разобрать хотя бы некоторые из них. Не расскажут ли они что-нибудь о русских читателях амстердамских изданий? Задача эта вначале казалась мне абсолютно непосильной, однако, спустя некоторое время, чувствуя поддержку коллег, обещавших помощь в прочтении скорописи начала XVIII века, я все же решил от нее не отказываться.
Наконец, в надежде, что ответы на многие оставшиеся у меня вопросы могут дать ранее неизвестные историкам архивные документы, дело дошло и до них. Поначалу мне показалось, что все основные материалы по истории амстердамского издательского проекта Петра были известны моим предшественникам. Однако через некоторое время стало ясно, что я ошибался – сведения о первых русских учебных книгах и их создателях начали неожиданно появляться в самых разных описях и делах Российского государственного архива древних актов (РГАДА).
Причем при знакомстве с этими сведениями меня постоянно преследовала мысль о том, что они не могут дать исчерпывающую картину интересующего меня сюжета. Какие-то важные добавления к нему должны были содержать документы нидерландских архивов, в которых ни одному российскому исследователю книг петровского времени не довелось побывать. И как только появилась такая возможность, я отправился за ними в Амстердам. Увы, сенсаций мои поиски здесь не принесли: документов по теме удалось обнаружить на удивление мало. Возможно, впрочем, что я их просто не смог разыскать из‑за нехватки времени и недостатка специальных знаний. Хотя некоторые все же внесли существенные дополнения и уточнения в картину появления первых русских «ученых» книг.
Скажу еще два слова о самих этих книгах. Пытаясь осмыслить их содержание как посредников в трансляции европейских знаний в Россию, я постоянно сталкивался с массой вопросов лингвистического характера: в этих книгах было слишком много темных мест и диковинных слов. Помимо архаичного синтаксиса, особые затруднения вызывало обилие латинизмов, грецизмов, полонизмов, к которым иногда примешивались еще и причудливые неологизмы. Причем при разборе этих странных текстов меня не оставляло ощущение, что эти трудности были не только моими – похоже, рассказывать русским людям о европейских научных знаниях в то время было вообще непросто.
Безусловно, с самого начала мое особое внимание привлекла фигура автора «Введения краткого» Ильи Копиевского. Тем более что, как скоро выяснилось, он был также автором-составителем-переводчиком всех других «ученых» книг, изданных в Амстердаме. Кто был этот человек? Почему и как он занял место главного исполнителя воли русского царя? Как ему удалось за сравнительно короткий срок подготовить и издать целую серию русских учебников? Какие трудности он встречал в своей работе и как с ними справлялся? Должен признаться, что его биография оказалась настолько необычной, что мне захотелось узнать о ней как можно больше подробностей.
Не могу еще не добавить, что в процессе работы над книгой меня постоянно преследовала фраза британского писателя Лесли Поулса Хартли, с которой начинается его роман «Посредник». Ее первую часть любят цитировать историки: «Прошлое – чужая страна». Однако у Хартли есть и ее продолжение, еще больше подчеркивающее инаковость прошлого: «…они там всё делают по-другому»3. Неожиданно открывшийся мне мир людей, трудами которых в конце XVII – начале XVIII века создавались первые русские научные книги, был, с одной стороны, похож, а с другой – разительно не похож на наш сегодняшний.
Но как рассказывать читателям о своих поисках и находках? С самого начала нужно было ответить на вопрос о предмете моего исследования. Это история петровских культурных реформ? История русской книги? История знаний? История деятельности Копиевского и других участников амстердамского издательского проекта? История появления русского научного языка? История перевода? Микроистория? У меня получалось все это сразу. Какая-то смесь из осколков прошлого, в которой перепутались разные темы, исторические сюжеты и ракурсы их рассмотрения. Но все же в итоге предмет и способ моих поисков приобрели более-менее ясные очертания – надеюсь, читатели книги с этим согласятся. Получился рассказ в жанре микроистории, сегодня, как и десятилетия назад, рождающем множество разнообразных определений4. На мой взгляд, он вполне укладывается в рамки одного из них, лаконично сформулированного американским историком Чарльзом Джойнером. Микроистория, уверял он, призвана задавать «большие вопросы на небольшом пространстве»5.
Увы, получить ясный ответ на естественно возникающий «большой вопрос» о месте и роли изданий Копиевского-Тессинга в реформах русской культуры петровского времени я так и не смог. Поэтому часто повторяющуюся дальше фразу «прибыток для славянороссийского народа» не следует понимать как указание на их исключительную историческую значимость. Это всего лишь отсылка к грамоте Петра Тессингу, в которой царь определял цель своего начинания: «ко общей народной пользе и прибытку, и ко обучению всяких художеств и ведению»6.
Должен еще охотно признать, что появлением этой работы я обязан очень многим людям. В первую очередь моим друзьям и коллегам, специалистам по русской истории XVII–XVIII веков. Без их щедрой и разнообразной помощи осмыслить этот новый материал мне ни за что бы не удалось. Имена многих из этих людей и мои благодарности им читатели увидят дальше в отдельных главах и разделах. Однако одно имя я все же должен назвать уже здесь. На протяжении всех лет работы мне постоянно помогали не только профессиональные советы, но и дружеская поддержка Ольги Евгеньевны Кошелевой. Ее огромный опыт изучения документов петровского времени и ее многочисленные критические (но неизменно доброжелательные) замечания служили для меня бесценным руководством.
Считаю также своим долгом выразить благодарность НИУ ВШЭ, моему университету, который не раз предоставлял мне разнообразные возможности для знакомства с материалами российских и зарубежных библиотек, архивов и музеев, а также для обсуждения отдельных сюжетов этой книги на конференциях. Впрочем, здесь нельзя не добавить, что результатом этой поддержки моих поездок были не только новые знания, но и новые впечатления, которые служили важным стимулом для продолжения работы. Трудно передать ощущения, когда в городском архиве Амстердама я увидел оригинал петровской грамоты Тессингу. Или, когда после долгих поисков в застроенном высотными домами новом микрорайоне Минска все-таки добрался до заснеженной улицы Копиевича.