Земля разверзлась, словно пасть,
И поглощала всё живое.
Но не должны в неё попасть
Лишь те, кто с гордою главою
Стояли на весах судьбы,
Не убоявшись горшей доли,
И не склоняли головы,
А рисковали головою.
Когда качнулись небеса,
Почти готовые сложиться,
Не напрягали голоса
И к солнцу направляли лица
Лишь те, кому не мил покой,
Смотрели прямо днём и ночью,
Пока сердца пронзала боль,
И сердце разрывалось в клочья.
Пучина грозная восстав,
На грешный мир волну обрушив,
Сметала мускулы застав
И в хляби превращала сушу.
Лишь те, кто жить умел в любви,
Нашли прибежище в ковчеге…
Их руки в струпьях и крови,
Мечты о доме и о хлебе.
Потом, когда наскучат вина
И бес забудет про ребро,
Сидеть на кресле у камина,
Читать Плутарха и Рембо.
И слушать Грига в полудреме
Или рассматривать Дали
В забытом, но надежном доме,
Затерянном в лесной дали.
Где можно на поляне дикой
Лежать, вдыхая запах трав,
Где можно думать о безликом,
Не беспокоясь: прав, не прав.
Или в ручье как бы живую
Струю поймать и отпустить.
И вдруг почувствовать: живу я.
А раньше так хотелось жить.
Стоять. Идти. Лежать. Отжаться.
Опять стоять. Опять идти.
Совсем не хочет отражаться
Бесполый луч в конце пути.
Безногим в гору не подняться,
Слепым мотор не завести —
Спартанской краткостью абзаца
В ушах прошедшее свистит.
Сырая ткань напомнит вкратце,
Что жизнь нельзя вничью свести…
Стоять. Идти. Лежать. Отжаться.
Опять стоять. Опять идти.
Конечно, жизнь конечна.
И разве это жизнь?!
Бездумно и беспечно,
Как ручеёк бежит.
А если слово вечно,
Так почему, скажи,
Ясны и человечны
Пустые миражи?
Не догорают свечи,
Зажжённые от лжи.
Но если что и лечит,
То это только – жизнь.
Упал на Землю целый небосвод.
Ударившись о твёрдую поверхность,
Катились звёзды. Каждой свой черёд,
И каждую ладонь хотела взвесить.
Да это ж звёзды, это огоньки,
Расплавленные языки металла!
Но здравому рассудку вопреки,
Ты вдруг одну к груди своей прижала.
Огонь не выжег раненую плоть,
Не излечил расшатанные нервы…
А ты сумела всё же превозмочь
Любовь и страх. И в этом стала первой.
Мир лежит на столе, впопыхах позабытый,
Он на стёклышке каплей растёкся, как блин.
А нескладный учёный собакой побитой
На диване калачиком дремлет один.
Целый день колдовал со своим микроскопом,
Раздвигая границы познанья основ,
Он поил себя кофе и яблочным соком,
Заполняя тетрадь плотным ворохом слов.
Очень резво крутились вчера в объективе
Мириады каких-то бессмысленных тел:
Они жили толпой в коммунальной квартире
И с утра разбегались для будничных дел.
Кто-то ссорился с кем-то и тут же мирился,
Кто-то дрался за место под солнцем семье,
А потом убегал и в сторонке делился,
И опять забывался в жестокой борьбе.
Все спешили оставить хоть память, хоть что-то,
Прежде чем раствориться, взорваться, уйти…
Что поделать – такая судьба и работа
В этом мире, который всё время в пути!
И на волну ложиться грудью,
На дельтаплане вниз с вершин,
Какой ещё сусветной мутью
Пытаться путь свой завершить?
Не подломить уже горбушку,
И соль из раны не извлечь,
И обманувшую кукушку
Как старый плед не сбросить с плеч.
А звёзды дразнят каждый вечер,
Не освещая закрома.
Зачем бежать заре навстречу,
Когда она придёт сама?!
Декабрь длинный и холодный
Темнит, морозит и снежит.
Котёнок тощий и голодный
В снегу под окнами лежит.
Свернувшись в шерстяной комочек,
Он весь – предчувствие беды.
Он ласки хочет, солнца хочет
И хоть немножечко еды.
Откройте дверь, незлые люди,
Налейте в миску молока!
Он под диван «ходить» не будет
И шторы рвать у потолка.
Да будет он благословен —
Тот день, когда проказник Бахус
Изрёк: «Мир тлен, навеки тлен —
Зальём его остатки разом!»
Но шли года, нектар крепчал
И взгляд дразнил, бокалы полня.
А трезвость, будто бы причал,
Забилась в пенистые волны.
В кругу друзей, в ночах любви
Напиток гнал тоску и горе
И звал к себе, как корабли
Зовёт задумчивое море.
Он был всегда, везде, во всём:
Он разделял судьбы коварство,
Когда скользил, то был плечом,
Когда болел, то был лекарством.
Мир разрывается на части.
Смешались души и тела.
И только пагубные страсти,
И только грязные дела.
Мир разлетелся на осколки:
Бессчётно множество миров.
И не слова, а кривотолки,
И нет произносимых слов.
Лишь рык и траурные звуки,
Лишь тьма и зло, лишь гнев и боль.
Подагрой скрюченные руки
На раны насыпают соль.
Цель не оправдывает средства.
Смотрюсь в кривые зеркала
И вижу: жалкое наследство,
И череп – голый, как скала.
А между старостью и детством
Вмиг время высосал вампир.
Куда от горькой правды деться:
Красота не спасает мир?!
Они живут безбедно и в довольстве:
Уход, жильё, приличная еда
И кое-что ещё из удовольствий.
Но вот беда, они не знают часа —
Мы называем это часом икс —
Когда кого-то вырвут из запаса.
Тогда придут мучители в халатах,
И мир взорвётся – мириады искр.
Кто ведает, за что пришла расплата?!
Они лишь путь к всеобщему здоровью —
Алтарь науки алчет новых жертв.
И наша жизнь оплачена их кровью.
Очень хочется узнать,
Что там за границей,
Не встречаются ль опять
Те же сны и лица.
За границею добра
Зло стоит на страже.
За границей серебра
Бедность или кража.
За границею любви,
Если есть такая,
Соловьи и снегири
Точно не летают.
За границею лица
Хитрый разум правит.
Где граница без конца?
Между сном и явью.
В руках синица плачет
И рвётся в облака.
Изменница удача
Наткнулась на рога.
Её трясёт, как тряпку,
В кровавой пене бык.
В Багдаде всё в порядке,
Он ко всему привык.
Пускай журавль в небе,
Он – символ, он – мечта.
Подумайте о хлебе
И зрелищах пока.
Заговорит, поверьте,
Когда-нибудь ишак.
Но помните о смерти
И с ней сверяйте шаг.
Он умер во сне, до срока:
Скончался скоропостижно.
Скорее, по воле рока
Он распрощался с жизнью.
Но мысль ещё дремала,
И тупо болела рана.
Он видел: пока не Валгалла,
Но точно уже не нирвана.
А тело бездвижное стыло,
Душа заплутала в тоннеле…
Со мною такое было,
Я помню, на прошлой неделе.
Однажды, может, иногда,
Почти всегда, короче,
Приходит подлая беда,
Лихая, но не очень.
Стучаться в дверь или окно
Ей недосуг, пожалуй,
И, как в диснеевском кино,
Слезой давить на жалость.
Она зашла хозяйкой в дом
Надолго и надёжно,
С бедою справиться притом
Бывает очень сложно.
Безмолвно сделала своё
Препакостное дело:
Когда-то ладное жильё
Она без соли съела.
Потом присела на порог,
Вздохнула полной грудью,
Весьма болезненный урок
Дала беспечным людям.
А люди, если рассуждать,
Беспочвенно дрожали,
Беда, конечно же, не мать,
Но тоже не чужая.
Она, наверно, неспроста
Являлась днём и ночью…
А вдруг дотянешь лет до ста?!
Беде не хватит мочи.
Сидела Смерть на камне у реки,
Давно умаявшись размахивать косою,
Она мечтала, чтобы старики
Самостоятельно ушли к Аиду строем.
Спустились в лодку, саваны в руках,
Омытые священною водою,
И чтобы сами превращались в прах
Без стонов, криков, боли или крови.
А в это время Жизнь взяла своё:
Подкравшись сзади к разомлевшей Смерти,
Ей острое звенящее копьё
Вонзили в спину маленькие дети.
Она лежала – призрачная тень,
С костей сползала рваная одежда…
С тех пор Земле не страшен Судный день.
Но нет Любви, и Веры, и Надежды.
Смерть не старуха с ржавою косой,
Не дьявол в полусказочном обличье.
Смерть – пилигрим, забредший на постой
И соблюдающий законы и приличья.
Расслабившись за кухонным столом,
Ведёт с тобой неспешную беседу,
И запивая шашлыки вином,
Похож скорей на доброго соседа.
Непринуждённо шутит и, смеясь,
Холодною касается рукою.
И эта тонкая, почти паучья вязь
Тебя опутывает с головою.
И ты даёшь согласие легко,
И отбываешь вместе с пилигримом
В ещё мифическое далеко…
Почти живой под толстым слоем грима.