Je jette mes idées sur le papier et elles devieunent ce qu'elles peuvent.
Скоро вскучишься людьми, у коих душой бывает ум; надежны одни те, y коих умом душа. Вовенарг сказал: мысли высокие истекают из сердца. Можно прибавить: и приемлются сердцем. Слова человека с умом цифры; их должно применять, высчитывать, поверять: слова человека с душою деяния. они увлекают воображение, согревают сердце, убеждают ум.
Женщины господствуют в жизни силою слабостей своих и наших. они напоминают изваяние, представляющее Амура, который обуздал льва. Он царь, но дитя сел ему на шею.
О Хераскове можно сказать, что он сохранил до старости холодность, заметную в первых стихах его молодости.
Музыка и живопись.
Музыка искусство независимое; живопись подражательное и следовательно подвластное. Последняя говорит душе посредством глаз и действует преимущественно на память. Первая только по условию покорилась определенным формам и всеобъемлюща. Есть музыка без нот, без инструментов. В живописи все вещественно: отнимите кисть, карандаш, и она не существует. Живое в ней оптический обман. Истинное в ней: краски, кисти, холст, бумага – мертвое. В музыке обман то, что в ней есть мертвое. Ноты цифры её, соображение строев математика, все это условное, безжизненное. Живое в ней почти не осязается чувством. Живопись сначала была ремеслом, рукодельем; уже после сделалась она творением. Музыка, творение первобытное и только из угождения прихотям, или недостаткам человеческим сошла в искусство. Шум ветров, рокот волн; треск громов, стоны соловья, изгибы человеческого голоса, вот музыка довременная всем инструментам. Живопись наука: музыка способность. Искусство говорить наука благоприобренная; но дар слова родовое достояние человека. Не будь частей речи, не будь слов, но менее того были бы звуки неопределенные, сбивчивые, но все более или менее понятно для употребляющих: не будь нот, генерал-баса, a все была бы музыка. Музыка чувство: живопись понятие. В первой чувство родило понятие: в другой от понятия родилось чувство. Господствующее сродство музыки с нами: её преходчивость. Мы симпатизируем с тем, что также минутно, также неутвердимо, также загадочно, неопределенно, как мы. Звук потряс нашу душу и нет его, наслаждение обогрело наше сердце и нет его. В живописи видны уже расчет рассудка, цель, намерение установить преходящее, воскресить минувшее, или будущему передашь настоящее. Это уже промышленность. В музыке нет никаких хозяйственных распоряжений человека, минутного хозяина в жизни. Душа порывается от радости или печали: она выливается в восклицание, или стон. Ей не хотелось передать свои чувства другому, а не могла она утаить их в себе. Они в ней заговорили, как Мемнонова статуя, пораженная лучшем денницы. Вот музыка. Есть солнце гармонии; оно действует на своих поклонников, согревает и оплодотворяет их гармоническою теплотою. Часто слышишь, что живопись предпочитается как упражнение, более независимое от обстоятельств, более времени убивающее, и следовательно прибыльнее для сбывающих с рук его излишество. Тут идет дело о пользе, a я и о наслаждении думать не хочу: говорю о потребности, о необходимости. Горе музыканту или поэту, принимающемуся за песни от скуки. Оставим это промышленникам. Несчастный, уязвленный в душе, как бы ни был страстен к живописи, возметсяли за кисть в первую минуту поражения; разве после, когда опомнится и покорится рассудку, предписывающему рассеяние. Без сомнения музыкант и поэт, если живо поражены, не станут также считать стоны, или сводить звуки; но ни в какое время, как в минуты скорби душевной, душа их не была музыкальнее и поэтичнее.