Командировка на село – это не только свежий воздух, аромат нескошенной травы и запах коровьих «лепёшек». Это ещё и полный сейф дел с давно пропущенными сроками и статусом безоговорочных «висяков». За это я должен благодарить следователя-«аборигена», который почувствовав приближение расплаты конкретно за эти дела, а в целом за вопиющий непрофессионализм, оперативно и даже «скоропостижно» «заболел» с помещением в стационар местной больницы.
В наследство от него мне, кроме безнадёжно – с точки зрения «аборигена» – загубленных дел достался шикарный кабинет. «Абориген» был слаб как следователь, но как мастер обустройства личного быта, в том числе, и служебного, был выше всяких похвал и вне конкуренции. Именно поэтому прокурор района могла кусать себе локти от зависти, и она так и делала. И ведь было, от чего: её персональные апартаменты выглядели колхозным сараем на фоне «пятизвёздного» отеля. «Абориген» умудрился сделать двухуровневый пол, на который уложил импортный дубовый паркет. Дубовые панели и встроенные шкафы из того же материала довершали роскошный облик кабинета.
Кроме официальных «покоев» «абориген» обзавёлся и личными. Это была небольшая комнатка за дверью, задрапированной дубовым книжным шкафом. Когда нажималась потаённая кнопка, шкаф отъезжал в сторону и открывал доступ к двери. За ней и находились «личные покои» «аборигена» размером четыре метра на три, с мягким диваном, креслом, журнальным столиком, малогабаритным холодильником и мини-баром. Сюда «абориген» водил особо приглянувшихся ему свидетелей женского пола. Дабы я порадел «голубчику» и хотя бы одно из дюжины загубленных дел довёл до суда, «абориген» выдал мне и секрет потайной комнаты, и ключ от неё с пожеланием хорошо провести время.
Я принялся изучать «опись наследства». Только одно дело из всего перечня не было прекращено производством: по нему просто истекли все допускаемые УПК сроки, которые уже перевалили за шесть месяцев. А дело было арестантским: по обвинению в групповом изнасиловании по нему уже полгода обживали СИЗО два человека. Все остальные дела были прекращены производством либо за отсутствием состава преступления, либо и вовсе за отсутствием события преступления. Похоже, «аборигена» не смущало то обстоятельство, что начальство безжалостно «дрючило» нас за такой «фармазон»: «Зачем возбуждали дело, если нет события преступления?! Только зря переводите государственные деньги да портите нам отчётность!»
Эти дела – на мой пока ещё поверхностный взгляд – не представляли никакой сложности и имели вполне реальную судебную перспективу. Поэтому большинство из них я сразу же возобновил производством. Особо резонансную перспективу представляло собой дело по местному детскому дому, где в результате разгильдяйства администрации погибли шесть воспитанников, наглотавшихся карбофоса. Но сложности оно не представляло, за исключением возможного участия в судьбе начальства «административного ресурса»: райкома и райисполкома. Я не сомневался в том, что однажды они уже повлияли на ход расследования – через следователя-«аборигена». Как я выяснил – почти сразу и без особого труда – дядя «аборигена» работал одним из заместителей председателя райисполкома.
Отказных материалов я нашёл в сейфе совсем немного: всего пять штук. Один был по изнасилованию – заявительница забрала заявление, ещё в трёх фигурировали вполне «мирные покойники. А, вот, последний «отказник» сразу же «зацепил» меня. «Абориген» не стал возбуждать дело, хотя основания для этого лежали на поверхности. Я не удивился такому исходу: «абориген» отличался не только непрофессионализмом, но также склонностью всегда принимать сторону начальства. Он никогда – сужу по анализу его дел – «не вставал горой за обиженных», предпочитая прикрываться «горой» начальства.
А фабула отказного материала была интересной. В сентябре прошлого года (а я прибыл в командировку на следующий год – в середине мая) при, казалось бы, вполне заурядных обстоятельствах погиб рабочий совхоза: его засыпало зерном в бункере. Смерть нелепая, глупая и даже анекдотическая, хотя разве бывает смерть умная?!
На место происшествия выезжал «абориген» – единственный следователь районной прокуратуры на протяжении уже трёх лет (вторую единицу «область» отказалась давать за малым количеством дел в производстве и относительно благополучной криминогенной обстановки). «Абориген» наспех заполнил бланк осмотра места происшествия, опросил пару человек – и благополучно отбыл восвояси. Кроме этих «документов» «отказник» «разжился» только актом судебно-медицинской экспертизы трупа и постановлением об отказе в возбуждении уголовного дела. Всё.
«Абориген» не стал интересоваться ни личностью потерпевшего, ни обстоятельствами «несчастного случая», как он сам квалифицировал данный факт, ни тем, каким образом мужик оказался в чреве находящегося под загрузкой бункера. А, вот мне представился случай заинтересоваться. Уже через день от прибытия в командировку Я был «осчастливлен» прокурорской просьбой представить государственное обвинение на выездном заседании вместо неё. Мои возражения формата «я – следователь, а не помощник прокурора!» тут же вдребезги разбивались о неопровержимый довод: «Мы с Вами остались вдвоём!».
И это соответствовало действительности: кроме «аборигена» -дезертира в наличии отсутствовала и штатный помощник прокурора, которая убыла на плановые курсы повышения квалификации. Пришлось ехать. До этой «Тмутаракани» – совхоза имени героя гражданской войны – мы пять часов тряслись на ухабах просёлочной дороги в затрапезном «ПАЗ»е. А когда мы прибыли на место, я не поверил глазам своим: время, казалось, остановилось здесь полвека назад, ещё во времена коллективизации. Такой разрухи и таких забитых крестьян я не видел ещё ни разу.
И такого резкого контраста с начальством я тоже ещё ни разу не видел. Местный директор ездил на новенькой «Волге» мимо своих рабочих, плетущихся на телегах, запряжённых полудохлыми клячами. Когда он заходил в помещение дирекции, все разговоры прекращались – и люди с непокрытыми головами кланялись «барину» в пояс точно так же, как это делали их далёкие предки.
Дельце мы рассмотрели быстро. Я «толкнул» речь, которая почему-то вызвала восторг во всех правоохранительных органах района, суд согласился с предлагаемым мной наказанием – и мы отправились на шикарный обед в совхозную столовую. Директор не пожалел денег… государственных на наше угощение. Меню впечатляло: наваристый борщ с жирной сметаной и огромными кусками говядины, жареный гусь, пироги со всевозможными начинками, салаты из свежих овощей, десерт, водка, коньяк.
Как это контрастировало с тем, что я увидел в рабочей столовке: комплексный обед из жидкого супа с перьями вместо мяса, пюре синюшного цвета из плохо размятых картофелин, и белёсый, насквозь просвечивающий якобы «компот из сухофруктов»! Но этот прискорбный факт не встал у меня «комом в горле»: очень хотелось жрать, тем паче что нас ждал обратный пятичасовой марафон через пустыню.
Ещё до обеда я успел переговорить с несколькими фигурантами интересующего меня дела. Откровенного разговора не получилось: люди опускали глаза и замолкали сразу же, как только слышали фамилию «покойника из бункера». А когда во время обеда директор как бы невзначай поинтересовался моим любопытством на тему бункера, я понял, что здесь надо будет «копать бульдозером». И ещё: мне «очень понравилось», как директор определил покойника: «жертва урожая»
– Урожай в прошлом году был рекордный, забот было по горло, все устали, некоторые потеряли бдительность, впали в халатность – и в результате… такой печальный результат.
Насчёт «рекордного урожая» директор не соврал, только забыл отметить, что рекорд был со знаком минус: таких низких урожаев даже в этом традиционно низкоурожайном совхозе ещё никогда не собирали. И забот действительно было по горло: не успевали отписываться от «верхов» и оправдываться перед всевозможными комиссиями.
Я решил задержаться в совхозе, встав на постой у местного участкового. Пожилой «старлей», узнав причину, нахмурился и покачал головой.
– Зря Вы это затеяли…
– Покажите мне место происшествия!
Именно таким оказался наш «стартовый» диалог. Участковый на своём стареньком мотоцикле доставил меня к бункеру. Бункер выглядел так, как и должен выглядеть бункер типа БЗК: «бункер зерновой с конусным дном». По наружной лестнице я поднялся наверх. Посмотрел в «иллюминатор» и даже открыл «технологический люк в крыше», через который можно было попасть внутрь бункера: внутри имелась лестница для спуска.
Судя по материалам «отказника», покойник вывалился из отверстия нижнего конуса, когда на погрузку под него подошла очередная машина. Возникал естественный вопрос: как и зачем будущий покойник оказался в чреве работающего агрегата?
Я начал «танцевать от печки»: «кто такой этот потерпевший?», как сказал бы один киногерой. Мне нужна была неформальная характеристика мужика. И я её получил. Будущая жертва в бытность живым человеком «работала» правдоискателем: членом профкома совхоза. Неблагодарное это занятие – заступаться за тех, кто боится собственной тени в этой затерянной среди песков «сатрапии».
Я поднял протоколы заседаний профкома. Оказалось, что не было ни одного заседания, на котором «наш герой» не клеймил бы совхозное руководство – в лице директора – позором и разными нехорошими словами. А последний «прижизненный» протокол и вовсе заинтриговал меня: «правдоискатель» грозился разоблачить преступления директора и сообщить обо всех известных ему фактах в прокуратуру и КГБ. Судя по записям в протоколе, призыв «бороться сообща» оказался «гласом вопиющего в пустыне»: дураков выступить против «Бога и царя в одном лице» не нашлось, хотя их и искать не требовалось – только они здесь и имелись.
Вопрос второй, который меня интересовал помимо личности потерпевшего: какого хрена он делал на площадке бункера, если обслуживание загрузки бункера не входило в его служебные обязанности? Он – всего лишь механик! Документов, подтверждающих неисправность установки, я не нашёл. Но на площадке бункера он оказался! Зачем и по чьему распоряжению?
Последнюю часть вопроса я прояснил достаточно быстро: распоряжение отдал заместитель директора. Я даже установил основание для этого: заму сообщили, что оператор БЗК заболел и заменить его некем.
– Вы сами приняли решение заменить его «правдоискателем»?
Заместитель неожиданно забегал глазами.
– Отвечайте на вопрос!
– Хм… Ну, я сказал, что у меня нет свободных людей…
– Кому сказал?
– Хм… Директору…
– А он?
– Хм…
На этот раз пауза длилась дольше обычного, и мне пришлось взбодрить начальника.
– Ну?
– Хм… Директор предложил… этого… покойника… будущего…
– Других не нашлось?
Я уже не скрывал иронии – а зам не скрывал растерянности и даже испуга. Лысина его побагровела и покрылась бисеринками пота.
– Кто определил нетрудоспособность оператора?
Я решил использовать метод Остапа Бендера: «Больше непонятного!» в переложении на «Больше неожиданного!» Думаю, что мы с «великим комбинатором не ошибаемся: люди больше всего боятся непонятного и неожиданного. Во всяком случае, резкий разворот в разговоре застиг зама врасплох. Он ответил не сразу.
– Наверно… в нашем медпункте…
– Идём туда!
И мы идём туда.
Заведующая краснеет и бледнеет – и очень неумело пытается врать.
– Была высокая температура… Я прописала постельный режим…
– Но его в это утро видели здесь!
Я вру напропалую, но так надо! И это действует: заведующая бледнеет ещё сильнее.
– Что, умирающий из последних сил добрался до медпункта, чтобы ему поставили градусник? Или клизму?
Заведующая напрасно умоляет глазами зама: тот «отсутствует в наличии». По этой причине мой вопрос остаётся без ответа. Но без ответа остаётся лишь вопрос к заведующей: интересующий меня ответ я уже получил.
А потом я допрашиваю мужичков – коллег покойного по работе: не было ли чего-нибудь необычного в день смерти «правдоискателя» в районе бункера? И только ветхий сторож, из «днища» которого давно уже «сыплется песок», вспомнил, что он видел «смертельно больного» оператора на смотровой площадке бункера вместе с «правдоискателем». Это уже было совсем интересно!
Я принимаюсь за оператора. Поскольку всю работу я сделал за день, он не успел сориентироваться в обстановке и «подготовиться к удару». И я «ударил» его – очень сильно: «За что Вы убили „правдоискателя“?». Дабы закрепить эффект, я «сдаю» негодяю некоторые из компрометирующих его фактов. И «товарищ поплыл».
– Это не я… Меня директор заставил…
– А как же его зерном засыпало, а? Он, что: случайно пошёл вниз, не предупредив оператора, а тот случайно, не будучи предупреждён, включил агрегат? Только оператора там в этот момент не было! Значит, это ты столкнул бедолагу в бункер?
– Меня директор заставил…
– Но включил загрузку бункера ты? Двадцать тонн на голову бедного «правдоискателя» ты отгрузил?
– Не я… То есть, я, но по приказу директора…
Я закрываю убивца в сарае, который служил местному участковому местным же КПЗ. Директора «брать» я сегодня не готов: что ему показания забитого колхозника?! Тем более, я уже знаю, что директор регулярно «отстёгивает «наверх» своей «партийно-государственной крыше». Его так просто – за рупь, за двадцать – не возьмёшь! Утром я арендую милицейский мотоцикл – вместе с милиционером – и мы этапируем подозреваемого в РОВД.
В тот же день я наведываюсь к районному эксперту, который делал вскрытие трупа. Меня интересует два вопроса: сохранилась ли одежда покойного, и не были ли обнаружены на трупе прижизненные телесные повреждения? Одежда покойного оказалась невостребованной по причине отсутствия «наследников», и обслуга бюро каким-то чудом – имя которому «колхозный бардак» – не выбросила вещи на помойку. В кармане штанов я нахожу вполне ещё «читабельную» половину тетрадного листа с исполненным шариковой ручкой текстом: «В областную прокуратуру от… Прошу принять меры к нашему директору за систематическое воровство и обман государства. Он занимается приписками в особо крупном размере. Сданные объекты существуют только на бумаге. Вот их перечень…»
И далее шёл «увесистый» перечень. На перечне запись и обрывалась: автор не успел закончить письмо. Я не сомневаюсь в авторстве, но закон есть закон, и я назначаю почерковедческую экспертизу. Вопрос о «прижизненных телесных повреждениях» неожиданно вызывает волнение у эксперта.
– Я ведь всё указал в акте…
– Всё?!
Я не церемонюсь с «колхозными коновалами»: «видали мы зверей почище льва, и то от них летели клочья»! И это действует практически безотказно. Но «контрольный выстрел» не помешает – для большей наглядности.