Искушение Ярославны - читать онлайн

1

Осень выдалась дождливая, хмурая. Днем солнца не видать, ночью – звезд. Серые тучи стелются низко, плывут по небу быстро; задерешь голову, и кажется, будто на перевернутый речной ледоход смотришь, да только настоящий еще не скоро будет – до весны ох как далече. Зима впереди суровая, долгая, постылая. Закует Славутич льдами, завалит пути-дороги сугробами, возьмет град Киев в снежную осаду.

– Эй, Лиза! Просыпайся! Тайну открою.

– Какую еще тайну?

Сонно моргая, Елизавета уставилась на младшую сестру, склонившуюся над кроватью.

Звали ее Анной. С детства белобрысая, в отрочестве она потемнела и избавилась от ненавистных конопушек. Мелкая, худенькая, но боевая и решимости не занимать. Своего привыкла добиваться любой ценой.

– Важную тайну, Лиза. Вставай, вставай же. Хватит спать!

– Рано еще. – Бросив взгляд на серое оконце, Елизавета зевнула. – Ступай к себе, Анюта, а я посплю еще.

– Нет, спать не надо, – возразила Анна. – Я по тебе соскучилась.

Все лето Елизавета провела у матери в Новгороде и вернулась оттуда совсем взрослой, да в придачу еще и невестой. Теперь, будучи девицей на выданье, она смотрела на Анну как на маленькую. Время игрищ и забав для Елизаветы кончилось. Начиналась другая жизнь, полная хлопот и забот. К тому же Елизавета была очень огорчена тем, как сильно и необратимо изменилась мать. Та была очень плоха и производила тягостное впечатление. Не стало горделивой, красивой княжны Ингигерды, которую помнили и любили три ее дочери. В Новгороде перед Елизаветой предстала дурно выглядевшая, слегка тронувшаяся умом старуха, то постившаяся неделями, то жадно объедавшаяся всем, что попадалось под руку. Прежнее имя сменила она на Ирину, называла себя великомученицей и собиралась постричься в монахини. Смертельно бледная, ко всем равнодушная, часто впадающая в сонное оцепенение, она будто заживо хоронила себя. Любое воспоминание об этом порождало тяжесть в груди, словно сердце свинцом наливалось.

Заставив себя улыбнуться, Елизавета погладила сестру по голове, украшенной венчиком косы.

– Ты все больше на матушку становишься похожа, Анна. И глаза с зеленью. Раньше вроде не замечала.

Сестра с размаху села на перину, попрыгала, словно проверяя ложе на прочность. Она всегда ерзала и крутилась, когда сидела и стояла. Егоза.

– У меня глаза кошачьи, – заявила Анна, шутливо вытаращившись. – Я, может, в кошку превращаюсь по ночам.

Елизавета, относившаяся к любому упоминанию нечистой силы с суеверной опаской, поспешила сменить тему разговора. Поправляя разметавшиеся по подушкам огненные волосы, она напомнила:

– Кто-то тайну обещал открыть.

Болтая ногами, Анна быстро покачала головой:

– Она не здесь, Лиза. К ней идти надо.

Елизавета опять зевнула. При этом она пыталась держать рот закрытым, но губы сами собой разлепились, издав потешной чмокающий звук. Сестры расхохотались, чувствуя, что прежняя близость, казалось, утраченная за лето, возвращается к ним.

– Хорошо, уговорила, – сказала Елизавета, отсмеявшись. – Соберусь и выйду. А ты сама поиграй пока.

– Я уж выросла, чтобы играть, – надулась Анна. – Пока тебя не было, мне четырнадцатый год пошел. Тебя догоняю.

– А вот и нет, сестренка. Время для всех одинаково идет. Для тебя год ми́нет, и для меня тоже. Ты растешь, я старею.

Заметив перемену в голосе сестры, Анна быстро взглянула на нее и, сунув руки под одеяло, воскликнула:

– Не дам тебе состариться, не дам!

С этими словами она принялась щекотать пятки сестры. Визжа и брыкаясь, та была вынуждена сесть и подобрать ноги под себя.

– Хватит, хватит, Анюта! – проговорила она с напускной строгостью. – Не выношу щекотки.

– Тогда вставай. – Анна спрыгнула с кровати и нетерпеливо переступила с ноги на ногу. – Хватит спать, Лиза. Побежали к Золотым Воротам, покажу чего.

– Так дождь хлещет, – возразила Елизавета.

– Просвет в тучах близок, я сама видела, – поторапливала Анна. – Скоро солнышко проглянет, а мы дома сидим. Побежали!

– Княжеским дочкам бегать не полагается, тебе разве батюшка не говорил?

– А он на охоте. Не увидит.

– Ладно, уговорила. – Разбирая пальцами рыжие пряди волос, Елизавета протяжно зевнула и свесила ноги с кровати. – Иди Настю буди. Втроем гулять пойдем.

– Уже пробовала. – Анна насупилась. – Она на засов закрылась и охает.

– Как охает?

– А вот так. Ой!.. Ай!.. Ох, мамочки! – Передразнив Анастасию, Анна подозрительно уставилась на сестру. – Ты чего улыбаешься? Настя захворала или кручинится, а тебе смешно!

Елизавета прогнала улыбку с лица. Не объяснять же младшей сестренке, отчего взрослые девушки томятся и стонут в опочивальнях. Намедни из Угорщины приехал жених Анастасии, опальный герцог Андрош. Спать его, конечно, отдельно положили, однако же, пользуясь отсутствием князя, он мог запросто к Насте в покои пробраться. Если только охота не была затеяна нарочно, дабы подзадорить молодых. Ярослав на запад стремился, в тамошних властителях союзников искал, для них трех дочерей своих и растил. Одна только Анна пока жила как хотела, свободная и делами не обремененная. Елизавете даже завидно стало.

– Ступай во двор, – распорядилась она, выдвигая ногой горшок из-под кровати. – Я скоро.

– Попроще оденься, – наказала Анна, перед тем как покинуть почивальню. – Чтобы не выделяться.

Вместо ответа Елизавета бесцеремонно выставила ее за порог и захлопнула дверь.

Сборы заняли немало времени, потому что и причесаться нужно было, и слегка нарумяниться, и брови подвести. Зато когда Елизавета во двор спустилась, солнце уже светило вовсю, словно торопясь наверстать упущенное. Анна болтала с дворовыми девками, учившими ее разгадывать сны. Увидев сестру, она схватила ее за руку и потащила прочь от терема.

– Погоди, стрекоза! – упиралась та. – Разве никого с собой не возьмем? Самим боязно.

– Кого нам в Киеве страшиться? – отмахнулась Анна.

– Увидят, – бормотала Елизавета, не позволяя подвести себя к воротам. – Батюшка вернется, скажут ему, что мы без дядек по городу ходили.

– А мы вот так.

Подавая пример, Анна накинула на голову синий плат и поправила его, прикрывая лицо.

– Ох, не нравится мне это, – вздохнула Елизавета, но сделала то же самое и засеменила за младшей сестрой за ворота.

Земля была сырая, но щедро пересыпанная речным песком и опилками и на подошвы не липла. Домá близ терема стояли богатые, нарядные, из дуба рубленные, крашеным тесом крытые, с петухами да цветами на наличниках. Встречный народ был одет и обут как на праздник: голытьбу и рвань на гору не пускали, заворачивали на нижних улицах, чтобы заразу какую не принесли и не смущали видом своим киевскую знать. Ежели хотел, скажем, пасечник бочки с медом на боярский двор поставить, то приходилось ему чистую рубаху надевать, иначе поворачивай оглобли.

Чем ниже уходила улица, тем незатейливее были жилища, тем беднее люди, тем проще нравы. Тут тебе и сапожники пьяные, и горшечники задиристые, и старые ведьмы с вязанками хвороста на сгорбленных спинах, и детишки сопливые без портков, и бродяги, обвешанные котомками, и кафтаны латаные, и лапти стоптанные, и онучи заскорузлые, вонючие. Вон дружинники поволокли кого-то, костеря почем зря, вон волосатый мужик за бабой с вожжами гоняется, а на мосту через овраг воз с мукой перевернулся, и теперь каждый норовит утащить оттуда кто мешок, а кто и два. Покуда мельник за одним с кнутом гонится, другие безнаказанно воруют.

Пробегая через припудренный мукой мост, девушки увидели внизу бьющуюся в муках лошадь. Свалившись, она сломала ноги и теперь в ожидании смерти оглашала округу тоскливым ржанием. Елизавете это показалось дурной приметой.

– Давай воротимся, Анюта, – запричитала она. – Негоже тут одним ходить. А как обидят?

– Я сама кого хочешь обижу! – храбрилась младшая сестренка.

И действительно, вид у нее был такой решительный, что перед девушками расступались и киевляне, и жирные германские купцы, и степняки в лисьих колпаках, и пришлые варяги в кольчугах.

Уже вблизи от городских ворот, где царила обычная толчея, дочери князя Ярослава едва не столкнулись с ключницей, возвращавшейся с торжища в сопровождении двух дюжих парубков, нагруженных поклажей так, что оба едва ноги переставляли. Елизавета опешила и уже рот открыла, чтобы начать оправдываться, но Анна резко дернула ее за рукав и увела на обочину, где, смешавшись с простым людом, княжеские дочки переждали опасность.

– Уф, взмокла вся! – пожаловалась Елизавета, заправляя выбившиеся пряди волос под платок. – Не понимаю, как тебе удалось подбить меня на такое. Я ведь не собиралась идти с тобою.

– Ну, раз не нравится, то не ходи, – отрезала Анна. – Ворочайся обратно, я дальше сама пойду.

– Нет, что ты, что ты! – испугалась старшая сестра, представив себе, как будет пробираться домой в одиночку. – Давай лучше вместе. Что ты мне показать хотела?

– Хочешь туда подняться?

Анна кивнула на каменную башню с воротами высотой в четыре человеческих роста. Оббитые толстыми листами меди, отделанные бронзой, они сверкали так ослепительно, что казались целиком отлитыми из чистого золота. Всякий раз, когда под ними стучали конские копыта, колеса повозок или просто звучали голоса путников, тенистые своды отзывались гулким эхом. Красная башня над воротами была столь высока, что каждому, кто хотел поглазеть на венчающий ее золоченый купол, приходилось задирать голову. У кого при этом шапка падала, а у кого нижняя челюсть отвисала, порождая шутки окружающих: мол, закрой рот, дядя, не то ворона залетит. Ворон этих, кстати, сидело вокруг превеликое множество – и на могучих стенах из бревен в три обхвата, и на крутых земляных валах по обе стороны от ворот. Кое-где земля просела, обнажая остовы деревянных клетей, в которых сюда сносилась, а кое-где успела зарасти травой и бурьяном по пояс. Дабы склоны сохраняли свою неприступность, сухостой время от времени сжигали, и тогда в городе поднималась паника, потому что, завидев дым над воротами, люди думали, что враг к стенам подступил.

Золотой крест на куполе был виден отовсюду, кого побуждая накладывать на себя крестное знамение, а кого – плеваться украдкой и бурчать под нос бессильные проклятия. Поздно было негодовать и злобствовать. Христос пришел сюда на многие века, укоренившись на киевской земле еще прочнее, чем у себя на родине.

Опомнившись, Елизавета быстро перекрестила лоб. Иконы с темными, будто обожженными, ликами святых, а всех пуще – сам чужеземный бог, внушали ей тайный трепет. Сколько ни поучали сестер чернецы, сколько ни читали им свои мудреные книги, а все равно новая вера ничего, кроме страха, не внушала. Бывая в возведенном отцом Софиевском храме, Елизавета старалась не смотреть на росписи с изображениями адского пекла. Черномазые черти, пытающие грешников каленым железом, поджаривающие их на сковородках и варящие в кипящих котлах, являлись потом во снах. Было даже страшно подумать о том, чтобы прогневать Христа и быть обреченной за то на муки вечные. Приходилось и креститься, и поститься, и лучины под образами жечь, но в глубине души Елизавете были куда милее прежние боги, о которых так душевно рассказывали и пели няньки с мамками.

– Хочешь или нет? – поторопила Анна сестру с ответом.

– А? Что?

Елизавета вздрогнула и завертела головой, не вполне понимая, где и почему она находится.

– Опять спишь на ходу, – упрекнула ее Анна. – Чудная ты у нас. Мечтательница.

Тон у нее был, как у взрослой. Задетая этим, Елизавета сдвинула черненые брови.

– Ну? Что у тебя за тайна? Зачем на башню зовешь? Разве не знаешь, что туда никого, кроме звонарей и дозорных, не пускают?

– Я потайной ход знаю, – шепнула Анна. – Пойдем-ка.

– Для чего этот ход сделали? И кто? Может, лазутчики какие?

– Не выдумывай, Лизавета. Я думаю, зодчие о ходе этом забыли совсем. А я нашла, я глазастая.

– Хвастай больше, Анютка!

– Я не хвастаю, я правду говорю, – отрезала Анна.

Показывая дорогу, она завела сестру за пристройку привратников, продралась первой сквозь бурьян и кусты шиповника и остановилась перед черным квадратным лазом в кирпичной кладке.

– Сюда разве что собака протиснется, – с сомнением проговорила Елизавета.

– Я уже лазила, – успокоила ее Анна. – Дальше шире будет.

– А ежели там лихие люди скрываются?

Елизавета попятилась.

– Не бойся. Я первая пойду. Глянь-ка, что у меня есть!

Пошарив в траве, Анна с гордостью показала короткий византийский меч с рукоятью в виде дракона.

– А это откуда?

– Привратник браги упился, присел в лопухах, да и забылся. Я подкралась и клинок утянула.

– Ему влетит, чай.

– И пусть, – топнула ногой Анна. – Его охранять Киев поставили, а не в кустах дрыхнуть. Теперь же сто раз подумает, прежде чем пьянствовать.

– А если бы он проснулся? – ужаснулась Елизавета. – Пьяный ведь был, не соображал, что делает. Прибить мог.

– Не-а. Меня попробуй догони!

– Вот что, Анна. Или поклянись, что больше не выйдешь из детинца одна, или я все батюшке расскажу!

По завершении фразы Елизавета погрозила пальцем, в точности переняв жест строгих матерей, отчитывающих неразумных чад.

Анне это не понравилось.

– Попробуй только! – с угрозой произнесла. – Я тогда с тобой до конца жизни не замирюсь! Вот увидишь! Словечком не обмолвлюсь до конца дней моих.

В сбившемся платке, с покрасневшими щеками и мечом в руке она смотрелась одновременно смешно и трогательно. Не удержавшись от улыбки, Елизавета обняла младшую сестренку за острые плечики и примирительно произнесла:

– Успокойся, Анюта. Это я просто так сказала, чтобы тебя вразумить. Не пойду жаловаться к батюшке. Но ты все равно пообещай, что больше одна из детинца не будешь убегать.

– А мы вместе! – Анна обхватила Елизавету за талию, прижавшись к ней всем своим худеньким телом. – Всегда вдвоем станем гулять, как раньше, правда?

Ответом была улыбка, полная нескрываемой печали:

– Недолго нам вместе гулять, сестричка. По первому снегу повезут меня на север, и стану я там женою конунга.

– Конунг? Кто таков?

– Так сканды своих князей прозывают, – объяснила Елизавета.

– Что же ты не радуешься, что замуж выходишь? Обычно девицы прямо светятся все, когда до свадьбы дело доходит…

– Светятся? А знаешь, как моего будущего мужа зовут? Гарольд Суровый, вот. Я же его не видела никогда, только на портрете махоньком… – Елизавета развела пальцы, показывая. – Нос крючком и глаза злые. А как невзлюбит? Обратно уже не вырвешься…

– Нос крючком – значит, норов у него орлиный, – принялась утешать сестру Анна. – А глаза, их ведь художник нарисовал, мало ли почему так вышло.

– Почему же его Суровым кличут?

– Так то враги прозвали. Он им спуску, видать, не дает, вот для них он и суровый. А для тебя, Лизонька, сахарным будет.

– Твои бы слова да Богу в уши…

Бездумно произнеся привычную фразу, Елизавета поколебалась немного и наложила на себя крестное знамение. Она уже начала привыкать, что так надо, а сомнения старалась гнать прочь, как назойливых мух.

Анна осмотрелась по сторонам, убедилась, что никто за ними не наблюдает, задрала подол и подвязала, чтобы было легче пролезть в дыру. Елизавете пришлось последовать ее примеру, хотя было стыдно и неловко. Едва очутившись в сыром полумраке, она хотела опустить юбку, но сестра ее остановила:

– Не спеши. Сперва придется на карачках пробираться.

– Вот еще! – фыркнула Елизавета. – Знала бы, ни в жизнь с тобой бы не пошла.

– А я потому и не сказывала раньше, – Анна звонко расхохоталась и сама прикрикнула на себя: – Цыц! А то услышат.

– Кто услышит? Кто?

– Да мало ли…

Передвигаясь то на корточках, по-утиному, то становясь по-собачьи на четвереньки, сестры преодолели самый трудный отрезок пути и выбрались из тесной норы к подножию лестницы, ведущей на башню. Наружная дверь была заперта наглухо, но дневного света, проникавшего сверху и сквозь щели в ставнях, было вполне достаточно, чтобы видеть все отчетливо. В желтых полосах лучей кружились золотые пылинки.

– Красиво! – выдохнула Анна.

Елизавета поправила одежду и принялась отряхиваться, бурча себе под нос:

– Тоже мне красота! И чего мне дома не сиделось? Теперь новую юбку изгваздала и коленки ободрала, как маленькая.

– Ты самая лучшая сестра на свете! – полезла с объятиями Анна.

– Не подлизывайся, не подлизывайся! Я тебе еще эту прогулку припомню.

– Не сердись, сестренка. Я ведь тоже для тебя что угодно сделаю, только скажи.

Елизавета испытующе прищурилась:

– И за Гарольда Сурового пойдешь вместо меня?

– Ой, что ты, что ты! – Анна замахала руками так быстро, что они стали похожи на крылья мельницы на сильном ветру. – Мне еще рано.

– А кто себя взрослой называл? – поддела Елизавета.

– Так не во всем же. Замуж мне рано, – Анна перешла на шепот. – Я и не хочу вовсе. Я лучше из дому сбегу, чем под венец пойду.

– Не пойдешь. Побежишь, как приспичит.

– А вот не приспичит!

Елизавета вздохнула:

– Я тоже так думала, когда мне было столько же, как тебе сейчас. Ладно, не будем об этом. Давай уже наверх подниматься. Иначе ведь не уйдешь?

– Ни за что! – торжественно заявила Анна и, держа меч наготове, ступила на лестницу первой.

Ступени были такие высокие, что девушкам снова пришлось задрать юбки. В таинственном полумраке их кожа казалась очень бледной и светящейся. Иногда Анна задевала клинком камни, и те отзывались звонким лязгом, вспугивая птиц в нишах и закутках. К тому времени, когда сестры преодолели половину пути, внутри башни летало несколько потревоженных голубей и один подслеповатый ворон размером с петуха. Отшатнувшись от его крыльев, Елизавета опасно покачнулась на узкой лестнице, прилепившейся к стене. Анна тотчас очутилась рядом, замахнулась на ворона мечом:

– Кыш, проклятый!

Словно сообразив, что с этой девчонкой шутки плохи, черная птица протиснулась в бойницу и, теряя перья, была такова. Голуби тоже разлетелись. В мрачном, холодном колодце не осталось никого, кроме двух девушек, упрямо карабкающихся вверх. Обе молча сопели. Похоже, даже отчаянной Анне было не по себе, пока они не выбрались на вымощенную каменными плитами площадку.

Несмотря на яркое солнце, здесь было прохладно из-за порывов ветра, долетающих от Славутича. Дубравы и березовые рощи вокруг Киева успели порыжеть и побуреть и казались ржавыми на фоне соснового леса, протянувшегося вдоль берега. Пейзаж дополняли белоснежные песчаные косы и черные пашни внизу.

– Зима скоро, – прошептала Елизавета, не заметив, как прижала ладони к груди. – Так не хочется уезжать.

– А давай мы тебя спрячем, – предложила Анна. – Как будто ты потерялась. Отсидишься, пока Гарольд другую девицу сосватает. Я тебе буду еду носить, нитки для рукоделия, книги романские…

– Я и читать-то не умею.

– Зато я выучилась. Языки разные, а буквы одинаковые. Чудно. Все хочу свои выдумать, чтобы никто, кроме меня, не понимал.

– Эх, сестренка, сестренка! Какая же ты у меня…

Елизавета поспешно прикусила язык. Анне вряд ли понравилось бы, если бы ее назвали маленькой.

– Какая? – подозрительно спросила она.

– Хорошая, – нашлась старшая сестра. – Прилежная, умная, добрая.

– Все не так, – призналась Анна со вздохом. – Я лентяйничать люблю, и молитвослов никак не запомню, и серчаю часто.

– Еще и честная, – улыбнулась Елизавета. – Трудно тебе придется, сестренка.

– Почему? – удивилась Анна, подняв брови и вытянувшись в струнку в ожидании ответа.

«Потому что обломают тебя, как куст сиреневый, – подумала Елизавета. – Мужам подавай жен покорных и тихих, чтобы дома сидели, деток рожали и в дела государственные не лезли. Уж сколько матушка отцу противилась, так под конец и она не выдержала, сдалась и сбежала. Неужто и с тобой, Анюта, то же самое случится?»

– Жизнь трудная, вот почему, – увильнула Елизавета от прямого ответа.

– Нет, Лиза, жизнь легкая и радостная, – сказала ей Анна с уверенностью, необычной для ее юного возраста. – Это как путь в дальние края. Если правильно идешь, то не собьешься и в конце куда надо попадешь.

– Вот и не сбивайся. – Елизавета крепко обняла сестру. – Светлая ты. Грустно мне будет без тебя.

– И мне, – прошептала Анна. – Настя уедет, потом ты. Братья домой не наведываются, я уж и забыла, какие они.

– Вы с Вячеславом почти одногодки, – напомнила Елизавета.

– Да он все время возле батюшки крутится. Вот и на охоту вместе отправились. Меня, небось, не позвали.

– Мужчины, – вздохнула сестра.

И этим было все сказано.

Не сговариваясь, девушки приблизились к ограде, чтобы было сподручней вдаль смотреть. Даль завораживала, манила. Темные тени облаков беззвучно бежали по ярким полям и лугам.

– Хотела бы я летать уметь, – сказала Анна.

– Я тоже! – обрадовалась Елизавета. – Мне даже снится иногда.

– Правда? Мне тоже.

– Будто я бегу-бегу…

– А потом отталкиваюсь от земли…

Некоторое время сестры говорили, перебивая друг друга, торопясь передать свои ощущения от полетов во снах. Потом Анна рассказала, как однажды лунной ночью видела в окошко летающую на помеле ведьму.

– Да ну тебя! – отмахнулась Елизавета. – Это ты меня просто напугать хочешь.

– Зачем мне тебя пугать? Я просто рассказываю, что было. Я проснулась, оттого что ноги замерзли. На дворе жара, по ночам душно, как в бане, а ноги просто ледяные. И вообще в светлице холодно. Я дохнула – пар пошел.

– Летом?

– В том-то все и дело, – кивнула Анна. – Летом. Я встала, чтобы окно затворить. Подхожу, а за окном она – в воздухе висит, слегка покачивается.

– Ведьма? – выдохнула Елизавета.

– Она самая. Увидела меня – и ф-фух! – Анна повела рукой. – Так и полетела, так и полетела. И все оглядывалась, пока не пропала из виду. Словно запомнить меня хотела.

– Зачем?

– А я почем знаю? Вообще-то, это давно было. Еще когда матушка не по монастырям ездила, а с нами сидела.

– Она не вернется уже, – глухо произнесла Елизавета.

Если до этого страх, выказываемый ею, носил недоверчивый, в чем-то напускной характер, то теперь она была совершенно искренней в своей печали. Анна тоже помрачнела. Они так и стояли бы молча, глядя вдаль и переживая разлуку с матерью, каждая по-своему, если бы не появление большого отряда на пригорке. Всадники скакали прямо через поля и огороды, спеша в сторону дороги, ведущей к Золотым Воротам.

Впереди на рыжем тонконогом жеребце ехал князь Ярослав Владимирович в красной шапке с меховой опушкой. Плащ на нем тоже был красный – отброшенный за спину, он развевался на ветру. Его сопровождали не меньше двух десятков всадников, среди которых угадывалась мальчишеская фигурка.

– Вячеслав, – определила Анна. – Совсем как взрослый едет.

Пыль, поднятая конскими копытами на пашне, стелилась по земле, подобно дыму от степного пожара. Отряд приближался очень быстро, отставали лишь телеги с охотничьей добычей, которые еще только-только показались из леса.

Подскакав к краю поля, Ярослав заставил коня прыгнуть через межу. Остальные попытались повторить его маневр, но очень скоро жерди были снесены, так что надобность в опасных прыжках отпала.

– Бежим! – выкрикнула Елизавета. – Нужно домой поспеть раньше отца. Ох и осерчает он, ежели прознает, где мы были!

С этим спорить Анна не стала. Кому-кому, а ей было известно, как страшен отец во гневе. Глаза превращаются в две щелочки, узкие ноздри раздуваются, длинные усы топорщатся, как у дикого камышового кота. Голос вкрадчивый, чуть гнусавый от сдерживаемых чувств. «Так, значит, Анна? Опять меня ослушалась? Ну-ка, придумай себе наказание сама, а если оно недостаточным окажется, то я тебе сразу три назначу».

– Бежим, – согласилась Анна, и с этой минуты окружающий мир как бы стерся и смазался, утратив четкие образы.

Почти не касаясь ступеней, девушки сбежали вниз, нырнули в лаз двумя мышками и выскочили с другой стороны. Поспешно продираясь сквозь кусты, обе изорвали одежду, но сейчас не до того было. Когда они добрались до базарных рядов, князь со свитой как раз проезжал мимо. Зазевавшихся беззлобно охаживали плетьми и теснили конями. Совсем немного времени прошло, и вот уже отряд скрылся в детинце, оставив после себя суматоху и побитые горшки.

Изнемогая от усталости, сестры пробежали мимо, а перед входом в княжеское подворье перешли на шаг, чтобы отдышаться и привести себя в порядок. Войдя в ворота, они увидели, что отец еще не покинул двор, а беседует с боярами и охотниками в ожидании отставших повозок, чтобы похвастаться добычей. Сестры затесались в толпу, надеясь не выдать себя раскрасневшимися лицами и изодранными юбками. Но отец лишь посмотрел на них бегло, когда они приблизились, чтобы поздороваться, и продолжил прерванный рассказ о том, как убил оленя одной стрелой со ста шагов.

– Пойдем отсюда, Лиза, – позвала Анна шепотом. – Не люблю на мертвых зверей смотреть. У них глаза еще долго живые…

Девушки успели дойти до красного крыльца, когда их остановил властный отцовский оклик:

– Лиза! Стой!

– Что, батюшка? – пролепетала обмершая Елизавета.

– Собирайся в путь-дорогу, – распорядился отец. – Послезавтра выезжаете.

– Ку… куда?

– Кукуда! – передразнил князь, наслаждаясь дружным хохотом свиты. – Замуж выходить, вот куда.

– Так до морозов еще далеко, батюшка…

– Некогда зимы ждать. Мне со скандами поскорее задружиться надобно. Если дороги развезет, переждете и дальше двинетесь. Даст бог, зима ранняя будет. Через месяц-другой свадьбу сыграете, а следующей осенью уже первенца родишь. Ну? Чего не радуешься, не благодаришь отца?

– Спасибо, батюшка.

Кланяясь, Елизавета постаралась нагнуться как можно ниже, а потом быстро отвернулась, чтобы не показать слезы, повисшие на дрожащих ресницах. Странное дело, но у Анны тоже глаза были на мокром месте, хотя это не ее выдавали за Гарольда Сурового.

Сестры уединились и долго плакали, обнявшись. Анна все искала слова утешения и не находила. Сказать разве, что однажды и ее тоже отдадут за нелюбимого? Но станет ли Елизавете от этого легче?

– Не плачь, Лиза, не плачь, – вот и все, что повторяла Анна снова и снова.

А сама при этом глотала горючие слезы.

2

Княгиня Ингигерда покинула этот мир в конце зимы, а весть дошла до Киева не раньше, чем отступили разливы вешних вод, дороги высохли и снесенные мосты навели снова.

Гонец спрыгнул со взмыленного коня и поспешил во дворец просить встречи с великим князем Ярославом Мудрым. Узнав от дворни об этом, Анна села перед дверью тронной палаты и стала ждать, когда позовут и скажут страшное. Предчувствие ее не обмануло.

Когда отец кликнул ее с Вячеславом и объявил о кончине матери, она не заплакала. Княгиня Ингигерда давно покинула Киев и близких. Надо полагать, новгородские монахини были ей милее родных дочерей. Когда гонец отдал Анне свиток с прощальным письмом княгини, она поначалу хотела его сжечь, не читая. Великая обида жила в ее душе все эти годы. Матушка предала ее, оставив на попечение отца, который за государственными делами и думать забыл о существовании младшей дочери. Анна чувствовала себя забытой, брошенной на произвол судьбы. Такие вещи не прощаются.

Запершись в своей светелке, Анна несколько раз подносила свиток к светильнику, но так и не решилась коснуться пламени. Она по-прежнему не плакала, но глаза застилал влажный туман, сквозь который буквы проступали смутно, не желая складываться в слова. Пришлось подышать глубоко, чтобы успокоиться. Потом Анна вновь развернула свиток перед собой.

Написано было по-романски, сбивчиво и криво. В письме Ингигерда называла себя великой грешницей и просила дочь не держать на нее зла. Мол, не по собственной воле она остаток дней своих в Новгороде провела, а чья на то воля была, пусть Анна сама догадается. Было еще что-то о Христе, о православной вере и жизни вечной. Да только это было писано женщиной, упокоившейся в сырой земле. Много ей Бог помог? И с какой стати заботиться ему об осиротевшей дочери той, которая подписалась как «мать Ирина»?

Стиснув зубы, Анна сунула свиток в огонь и держала над лоханью с водой, пока черные хлопья не обожгли пальцы. А потом разревелась, как маленькая. Совсем одна она на свете осталась. Пока матушка жива была, можно было еще надеяться, что однажды они встретятся, обнимутся и все будет, как прежде. Теперь не стало обмана для утешения. Как жить дальше? Для чего? Что хорошего впереди?

Даже подруг у Анны не было, потому что все ровесницы деток вынашивали или растили, а ей, пятнадцатилетней, водиться с младшими казалось зазорным. Одно время повадилась она играть с дворовыми огольцами, однако отец строго отчитал ее и предупредил, что если такое повторится еще хотя бы раз, то Анна отправится в монастырь и проведет там столько времени, сколько понадобится для того, чтобы научиться блюсти себя должным образом.

Приходилось либо сидеть дома, листая толстые скучные книги, либо вышивать шелковые полотна, либо чинно прогуливаться вокруг терема под надзором двух вооруженных гридней. Поэтому Анна искренне обрадовалась, когда к ней стал все чаще наведываться младший братишка. Это случилось вскоре после смерти матери, когда обоим стало не хватать родственного тепла и близости.

Доверившись Анне, Вячеслав рассказал, что отец прогневался на него за то, что он якобы струсил на охоте.

– Просто рука дрогнула, – оправдывался он, шмыгая носом. – Вепрь здоровенный, как гора, а из чащи совсем неслышно выкатился. Вот я промахнулся. На моем месте любой мог бы.

– Конечно, – заверила брата Анна.

– Разве я трус?

– Нет, что ты! Ты очень смелый, Слава. И ты княжеского рода.

– Когда мы возвращались, – пробурчал Вячеслав, – отец сказал, что, мол, все сыновья как сыновья, а младший… И рукой так махнул, будто слов подходящих нет. И даже не взглянул ни разу. Только зубы сжал и бровями двигает.

– С ним бывает, – стала успокаивать брата Анна. – Если разозлится, то надолго. Но потом все равно отходит.

– Не хочу потом, хочу сейчас! Пусть знает, что я, как и он, смелый. Ничего, я ему докажу.

– Как?

– Есть у меня задумка одна, – таинственно проговорил Вячеслав. – Поедешь со мной завтра гулять?

– За стены? – догадалась Анна. – Мне нельзя.

– Со мной можно, – важно заверил ее брат. – Отец разрешение дал и назад не забрал.

– Он тебе разрешил, а не мне.

– Ничего. Оденешься в мое, никто не узнает. Будешь отроком. Товарищем моим. Согласна?

Сердце Анны забилось быстрее. Она любила риск, любила запретные плоды и приключения. Иногда княжне казалось, что ей следовало родиться не девицей, а парнем. И сейчас, вместо того чтобы ждать, когда ее выдадут замуж, она скакала бы на лихом коне во главе дружины и рубила бы мечом вражьи головы, как кочаны капусты.

– Согласна, – кивнула она. – Когда?

– Да хоть завтра, – решил Вячеслав. – Утром отец в Берестье выезжает. У него там встреча с королем Поландии назначена. Казимир опять помощи просит в войне с мазовшанами.

– И откуда ты только знаешь все? – восхитилась Анна. – Разве отец на советах тебя рядом садит?

– Нет пока, – признался брат со вздохом. – Но я и сам не лыком шит. Если поднять дубовые плитки над троном в приемной палате…

Он бросил испытующий взгляд на сестру и прикусил губу. Видя его досаду, Анна решила не придавать этим словам значения.

– Значит, завтра? – уточнила она.

– Да, – кивнул Вячеслав, незаметно переведя дух. – Я за тобой приду, жди.

Он сдержал слово. Явился к Анне злой, обиженный, бросил к ее ногам узел с одеждой и сказал:

– Из города выедешь так, а там переоденешься.

Пока Анна придирчиво разглядывала вещи и подносила к носу, проверяя, чистые ли, Вячеслав пожаловался:

– Батюшка даже не обнял меня на прощание. Я нарочно во двор вышел, а он кивнул только, как чужому.

Было ясно, что все его мысли о разладе, который он тяжело переживает. А еще Анне было ясно, что прости отец Вячеслава, погладь его по голове поощрительно, и тот мог бы не явиться сегодня. Он ведь сошелся с Анной не из любви, и даже не от скуки. Она была нужна ему для маленькой мести. Он знал, как пренебрежительно относится отец к младшей дочери, и хотел насолить ему. Мол, ты меня к себе не подпускаешь, тогда буду с сестрой водиться.

Было немного досадно, но настоящей обиды на Вячеслава она не держала. При всех своих недостатках он был ее братом. Как можно не любить его?

– Довольна обновами? – подмигнув, спросил он. – Тогда пойдем. И так времени много потеряли.

Анна уже сделала шаг к двери, когда схватилась за голову. Ей, как незамужней девице, позволялось ходить на людях простоволосой, но, выдавая себя за отрока, она не могла отправиться в путь с заплетенной до пояса косой.

– Шапка нужна, – сказала она, поспешно сооружая на макушке замысловатый венец. – Неси шапку, Слава.

Брат ненадолго исчез и вернулся с плетеным колпаком, позаимствованным у кого-то из слуг. Сам он нахлобучил на голову мурмолку, напоминающую формой горшок.

– Айда! – нетерпеливо позвал он. – Я наказал, чтобы коней оседлали. На Ласточке поедешь.

– Я хочу на Снежке, – закапризничала Анна.

– В другой раз, – отрезал Вячеслав. – Сегодня по-моему будет.

– Почему по-твоему?

– Потому что я главный.

Анна хотела было поспорить, да не стала. Ей уже не терпелось очутиться на свободе, где так много простора вокруг и всего неизведанного. Проснувшаяся после зимней спячки природа ожила и занялась пышным цветом, но жара еще не началась, зелень была сочная, свежая, душистая, а чистый, как родниковая вода, воздух пьянил и кружил голову.

Вячеслав ехал на горячем отцовском жеребце, прозванном Огоньком. Под Анной шла мерной рысью белолобая Ласточка, резвая, но послушная. Сидеть приходилось боком, поэтому при виде первого же яра за воротами Анна направила кобылицу туда.

– Подержи, – попросила она, передавая брату поводья. – И отвернись.

Вячеслав подчинился. Убедившись, что наверху никого нет, Анна решительно сбросила красный сарафан и стала стаскивать с себя белую рубашку. Высвободив голову, она увидела, что Вячеслав с ухмылкой смотрит на нее. Недолго думая, Анна стегнула его холстиной. Охнув, он схватился за лицо, видимо получив по глазу серебряной пуговицей. Жалости к нему Анна не почувствовала.

– Не охальничай! – предупредила она.

Вместо того чтобы дать сдачи или начать ругаться, Вячеслав хихикнул:

– Вона! У тебя уже и сиськи выросли! Хе-хе-хе!

Никогда еще Анна не слышала такого гадкого, такого глупого смеха. Она вдруг поняла, что почти каждый мужчина, оказавшийся на месте брата, повел бы себя точно так же. А еще она поняла, что ее избранник будет другим. От этой мысли гнев ее прошел, она успокоилась.

– Стыдно тебе должно быть, Слава, – сказала она, натягивая на себя его рубаху с вышивкой на груди. – Я сестра твоя.

– От тебя не убудет, – пробурчал Вячеслав, но отвернулся.

К удовольствию Анны, его рубаха оказалась достаточно длинной, чтобы прикрыть срам. Подпоясавшись витым шнуром и сунув ноги в чоботы с высокими каблуками под стремена, она тронула брата за плечо:

– Я готова.

Взглянув на нее, он опять засмеялся, но уже обычным, мальчишеским смехом:

– А портки? Забыла? Так и поскачешь голоногая?

Смутившись, Анна исправила оплошность, завязала свою одежду в узел и ловко вскочила в седло. Теперь ехать можно было по-мужски, что она с удовольствием и сделала. Вячеслав посмотрел на нее оценивающе и непонятно усмехнулся:

– А если вскачь?

– Сейчас, только стремена подтяну, – откликнулась Анна.

– Я вообще могу без седла, – похвастался брат.

Это был вызов. Как его не принять?

– Сейчас посмотрим, кто кого! – воскликнула Анна.

Подбодрив Ласточку лихим посвистом, она покрепче обхватила ногами круглые лошадиные бока и вырвалась вперед. Приподниматься и опускаться в седле без стремян оказалось невозможно, и, проскакав пару десятков саженей, Анна отбила зад и промежность так, что была вынуждена натянуть поводья. Вячеслав с торжествующим гиканьем умчался далеко вперед, развернулся в облаке пыли и возвратился.

– Что человек может, того бабам не дано, – пренебрежительно произнес он.

Это было сказано в таком тоне, что перед мысленным взором Анны предстал отец, который усмехался точно так же, когда говорил эти слова. «Вернуться, может?» – подумала она, прекрасно зная, что поедет дальше.

Последние плетни и бревенчатые избы со слюдяными окошками и глиняными печными трубами остались позади, и мимо потянулись землянки, дружно обращенные входами на юг, чтобы ловить как можно больше тепла, столь желанного в подземной сырости. Смерды высовывались из нор, чтобы поглазеть на проезжающих. Смотрели тускло, без особого любопытства, чтобы чем-то занять себя. Анну охватило чувство, что они едут через кладбище с мертвецами, вставшими из могил.

– Далеко еще? – спросила она.

– Близко, – был ответ.

– Куда мы все-таки едем?

– Говорено тебе, увидишь, – обронил Вячеслав через плечо.

Анна вспомнила, как водила Елизавету на башню, и улыбнулась. Потом подумала, что вряд ли еще когда-нибудь увидится с сестрой, и вздохнула. Но вокруг было так красиво, что юному сердцу не хотелось долго печалиться. Отбросив грустные мысли, Анна подставляла лицо ласковым солнечным лучам, прислушивалась к гудению пчел и вдыхала сладкие запахи весеннего цветения.

Вячеслав, который ехал впереди, не озирался. Спустившись к Славутичу, они опять поднялись на пригорок, чтобы обогнуть длинный затон, миновали песчаные курганы и выбрались на край заливного луга, окаймленного белыми березами.

Подавая пример, Анна спрыгнула на землю. В чужой одежде она чувствовала себя неловко, рукава постоянно откатывались, сапоги соскальзывали, шапка сползала на глаза. Пока они привязывали коней к низким веткам, Вячеслав сосредоточенно молчал. Потом указал на едва заметную тропку, и они поднялись из низины на пригорок.

Неподалеку паслось небольшое стадо коров. Отдельно от них стоял огромный рыжий бугай с кудрявым чубчиком между коротких, широко расставленных рогов.

– Видишь? – кивнул на него Вячеслав. – Самый большой бык из всех.

– Откуда ты знаешь? – спросила Анна.

– Отец сказал, когда мы с охоты возвращались. Никогда таких бугаев не видал, так и сказал.

– Тебе?

– Нет, со мной он уже не разговаривал. Но я рядом ехал и слышал, как отец посулил десять червонцев тому, кто подойдет и погладит быка по голове. Смельчаков не нашлось.

– Так вот зачем мы здесь! – догадалась Анна.

– Ага, – кивнул Вячеслав. – Отец приедет из Берестья, а ты ему расскажешь.

– Почему я?

– Так он же со мной не разговаривает. И не любит, когда бахвалятся.

Анна внимательнее присмотрелась к быку. С такого расстояния он не казался особенно большим, но чувствовалась в нем неукротимая, грозная сила. Он стоял боком и смотрел в сторону, но можно было не сомневаться, что он давно заметил пришельцев и наблюдает за ними. От его морды тянулась цепь, обмотанная вокруг осинового ствола. Внизу живота торчал отросток его мужской силы, сейчас почти незаметный, но весьма многозначительный. Анна, не раз видевшая, как быки покрывают телок, испытала волнение, вызванное не только тревогой за брата.

Бык повернул голову, смерил их долгим пристальным взглядом и лег на живот, подогнув передние ноги.

– Ты собираешься…

Анна не договорила, но в этом не было необходимости, Вячеслав понял ее с полуслова.

– Да, – коротко ответил он.

Анна посмотрела на быка, пытаясь определить длину цепи, связывающей его со стволом дерева. Получалось около двадцати аршин, но это могло быть обманчивое впечатление. Насколько поняла Анна, брат намеревался приблизиться к бугаю почти вплотную, чтобы прикоснуться к его башке. Разделять их будет пространство в локоть, не более того. Бык, разумеется, не будет ждать, пока его погладят. Он пойдет навстречу Вячеславу или даже бросится на него. Удерживать его будет цепь, которая крепилась к кольцу, продетому в бычьи ноздри.

– Не надо, Слава, – попросила Анна. – Очень опасно.

– Я не трус!

На последнем слове Вячеслав сорвался на визг. Только теперь стало понятно, как сильно он дорожит отношениями с отцом и насколько ему важно вернуть отцовское уважение. Даже ценой собственной жизни.

– Цепь может не выдержать, – тихо сказала Анна. – А еще, бывает, бугаи ноздри себе рвут, если их раздразнить.

– Посмотрим, – пробормотал Вячеслав и медленно зашагал в сторону быка.

На ходу он нервно потирал ладони. Анне показалось, что его сотрясает мелкая нервная дрожь. Она догнала брата и положила руку на его горячее плечо.

– Я все равно не смогу подтвердить, – торопливо произнесла она. – Мне нельзя за ворота, забыл?

– Все я помню, – отрезал Вячеслав, вырываясь. – Отец мне и так поверит, если я скажу.

– Зачем тогда взял меня?

– Кто-то должен это видеть. Ну, если со мной что-то случится. Вот тогда и расскажешь.

– С ума сошел! Не пущу, дурак такой!

Анна опять схватила брата, на этот раз обеими руками. Не останавливаясь, он ударил ее локтем в живот. Задохнувшись, она отстала.

– Не серчай, – проговорил Вячеслав и даже не обернулся. – Оставайся здесь и гляди. Я скоро.

Он все шел и шел, постепенно удаляясь от Анны. Она в отчаянии осмотрелась по сторонам, ища, к кому обратиться за помощью.

Оказалось, что они на лугу не одни. Навстречу Вячеславу бежал пастушок в одних портках на тщедушном теле. А за спиной Анны стоял странник в длинной серой рубахе, с кобзой через плечо и посохом в коричневой руке. Голова у него была загорелая и облысевшая, борода, как и остатки волос, белая, редкая. Своими водянисто-голубыми глазами старец смотрел не на Анну, а выше ее головы, как будто самое интересное для него происходило не на земле, а в небе. Вся его обувь состояла из плетеных стелек, привязанных ремнями к ногам.

– Ты ведь не слепой, дедушка? – спросила Анна с надеждой, словно он, будучи зрячим, мог бы остановить своевольного княжеского сына.

– Чуток вижу, – ответил странник. – Но все больше тени. И ты для меня тень. Девка али парень, не разберу?

– Не ходи дальше, – предупредила Анна, не ответив на вопрос. – Злой бугай на лугу. Лучше обойти.

– Так я в Моринку. Мне напрямик надо.

Странник показал рукой перед собой.

– Не ходи, – повторила Анна с нажимом и побежала за братом, который успел преодолеть половину пути. Бык легко встал, вытянув морду в сторону людей. Промычал, заметив прошмыгнувшего мимо пастушка. Дважды ударил копытом, да так, что Анне почудилось, что ее бегущие ноги ощутили дрожь земли.

Она поймала Вячеслава за рукав, ожидая нового удара, но он позволил себя удержать, и ей стало ясно, что решимость его погасла, как слабый огонь, для которого не хватило дров.

– Барчуки, уходите, уходите! – звонко кричал малец, опасливо поглядывая за спину, где прохаживался из стороны в сторону бык, звякая натянувшейся цепью.

До полукружья примятой им травы оставалось шагов двадцать. Анна отчетливо видела кровавые капли, проступившие в раздувшихся ноздрях, мух и слепней, облепивших глаза быка, мышцы, вздувшиеся под атласной шкурой. Он был не просто велик, он был огромен, как скала.

– Не дразните Буяна, – молил пастушок. – Меня прибьют, ежели он опять сорвется. На той неделе он двоих заломал на верхней дороге и кучу народа покалечил. Ступайте, барчуки, своей дорогой. Тут вам не забава.

– Да ты знаешь, с кем говоришь, смерд? – заорал Вячеслав, весь налившись кровью, будто петушиный гребень. – Пальцем шевельну – с тебя шкуру спустят.

Малец подпрыгнул, выпучил глаза и побежал прочь, но не от Вячеслава, а от Буяна, который, упираясь, с ревом тянул цепь. В какой-то момент его башка так вывернулась, что одним глазом он уставился на людей, а другим – в небо. Затем последовал резкий рывок. Окровавленные бычьи ноздри выдержали, а одно из стальных звеньев лопнуло. Быка, не ожидавшего этого, бросило вперед. Вид у него был ошалелый, но лишь до тех пор, пока он не вспомнил о существовании непрошеных гостей.

Вскрикнув, Вячеслав подпрыгнул, развернулся в воздухе и быстро-быстро побежал по склону к оставленным внизу лошадям. Анна в точности повторила его маневр. Оглянувшись на бегу, она увидела, что пастушка на лугу больше нет, а бык, опустив рога, гонится за ними ровной рысцой и вот-вот помчится вскачь.

В своей жизни Анна никогда не видела зверя больше и страшнее. Спрашивая себя, удастся ли им отвязать лошадей и вскочить в седла до того, как их настигнет Буян, она стала смотреть вперед, чтобы не споткнуться о кротовью кучу и не запутаться ногами в повилике. Вячеслав уже бежал не впереди нее, а наискосок. Похоже, он понял, что ускакать они не успеют, и решил спрятаться в зарослях молодняка.

Анна оглянулась. Брат все правильно рассчитал. Бык преследовал ее, задрав хвост с грязной кистью на конце. Он был так близко, что девушка ощущала затылком жар его дыхания. Но тут Буян внезапно отстал. Не замедляя бег, Анна бросила взгляд через плечо и поняла, в чем дело. Волочащаяся по траве цепь зацепилась за что-то, остановив быка. Надрывно мыча, он кидался из стороны в сторону, как сом, поймавшийся на блесну.

Анна хотела уже броситься к дереву, под которым стояли кони, когда чуть не налетела на полуслепого старца, о существовании которого забыла в запарке. Как только бык освободится, он продолжит погоню и пробежит прямо здесь. Поднимет случайного встречного на рога, затопчет или просто сомнет, разницы нет. Старые кости сломаются, словно сухие ветки, и вряд ли когда уже срастутся. Если старец не умрет прямо на месте, то все равно ему, покалеченному, уже не жить. Пытаясь понять, что происходит, он беспорядочно водил своими водянистыми глазами и щупал посохом землю вокруг себя.

Анна в отчаянии оглянулась. Бык, подобно огромной кошке, подпрыгнул на четырех прямых ногах и мотнул головой. Цепь вылетела из травы, описав замысловатую петлю в воздухе. Бык развернулся всем корпусом к Анне. Его морда блестела от крови. Он искал глазами жертву.

Не успев подумать, что она будет делать дальше, Анна пронзительно закричала, замахала руками и побежала не вниз по склону, а в сторону, уводя опасность от беспомощного старца. Буян устремился за нею.

Дальше все происходило очень быстро, но в то же время как бы замедленно, потому что Анна успевала рассмотреть и одуванчики под ногами, и услышать все звуки, окружающие ее, и вспомнить былую жизнь, и подумать о том, каково будет Вячеславу объяснять отцу, что, почему и как произошло.

Бык настигал ее. Сделав обманный бросок в сторону, Анна резко изменила направление бега. За спиной послышался треск кустарника, куда занесло преследователя. Пока он пятился и разворачивался, Анна успела добежать до древнего дуба, высившегося посреди луга. Ее надежда на спасение погасла, когда, подпрыгнув, она не дотянулась до нижней ветки даже кончиками пальцев. Толстый, в несколько обхватов ствол оказался неприступен, как сторожевая башня. А Буян был уже рядом, взметая дыханием сор с земли.

Оставалось лишь бежать по кругу, опережая грозного преследователя, снова и снова подпрыгивая к протянувшимся над головой веткам. До одной из них Анна доставала, но ветка была слишком толстая, чтобы схватиться за нее пальцами.

Очень скоро она обнаружила, что имеет преимущество в этой смертельной гонке. Размеры не позволяли быку приближаться к дубу, поэтому ему приходилось описывать большие круги, тогда как Анне достаточно было держаться вплотную к морщинистому стволу, сокращая тем самым путь. Правда, при этом она постоянно ступала по узловатым корням и перепрыгивала через них, рискуя споткнуться. Кроме того, вся земля под дубом была усыпана гладкими, скользкими желудями, норовящими подвернуться под ногу в самый неподходящий момент. Анна не просто бегала, а скакала, как белка. Было трудно и страшно, но постепенно она начала успокаиваться. Как ни изворачивался по-кошачьи Буян, как ни ускорял бег, но угнаться за проворной девушкой он никак не мог.

После десяти или пятнадцати кругов он и сам понял это. Привыкшая бежать вперед и вперед, не опасаясь подвоха, Анна едва не столкнулась с быком, который, неожиданно развернувшись, устремился ей навстречу. После этого ее задача усложнилась. Приходилось все время угадывать, бежит ли бугай следом или поджидает за поворотом.

Чтобы не ошибиться, Анна была вынуждена отступить от ствола дальше. Это позволяло ей скорее определять местонахождение быка, зато бегать пришлось больше, так как описываемые круги значительно расширились. Довольно скоро Анна запыхалась и вся взмокла от пота. Правда, Буян тоже начал выдыхаться. Покружив вокруг дуба, он все чаще останавливался, чтобы передохнуть и оценить обстановку.

Пользуясь этими паузами, Анна бросала взгляды по сторонам, но подмоги видно не было. Ни пастушка, ни брата, ни кого-либо еще. Только старец торчал на прежнем месте как столб. Сколько Анна ни кричала ему убраться подальше, он или не слышал, или не понимал ее. Это заставляло девушку нервничать и совершать ошибки.

Один раз она снова не заметила, как бык развернулся под прикрытием дуба, и едва не угодила ему под копыта. В другой раз, подпрыгнув, Анна все же повисла на ветке, да только подтянуться не сумела. К счастью, в этот самый момент Буян в очередной раз остановился на передышку. Анна благополучно спрыгнула на землю и подтянула соскользнувшие порты.

Вопреки ожиданиям Буян стоял на месте, не проявляя желания продолжить преследование. Анна видела его вяло обвисший хвост и часть рыжего крупа, потемневшего от пота. А потом она увидела кое-что еще. Конец оборванной цепи, змеящейся от быка до подножья дуба. Трава здесь не росла, так что цепь была видна отчетливо, вплоть до последнего, сильно искореженного и перекрученного звена.

Анна сглотнула и, прижавшись к корявому стволу, осторожно выглянула. Только теперь она ощутила, как сильно хочет пить. Но, чтобы осуществить задуманное, нужно было измотать быка еще сильнее.

– Эй, ты! – крикнула она звонко. – Чего стал? А играть со мной кто будет?

Услышав ее, бык повернул голову, фыркнул и двинулся прочь, делая это с подчеркнутым достоинством, чтобы никто не заподозрил его в поражении. Анну это не устраивало. Она помнила опасения пастушка и не хотела отпускать Буяна.

– Струсил? А ну, иди сюда!

С этими словами Анна швырнула вслед быку увесистый сухой сук. Этого оказалось достаточно. Негодующе взревев, Буян возобновил преследование обидчицы. Она понятия не имела, как долго улепетывала вокруг спасительного дуба, но в конце концов наступила новая передышка. Бык опять застыл в задумчивости, видимо, решая про себя, как быть дальше, куда податься и на ком сорвать злость.

На этот раз цепь протянулась не у подножья дуба, а дальше, но Анну это не остановило. Сделав несколько шагов на подгибающихся от страха ногах, она вышла из укрытия, взяла конец цепи и вернулась к дереву. Бык стоял неподвижно, повернув голову, чтобы наблюдать за ней одним выкаченным глазом.

«Ах, как пить хочется!..» – подумала Анна, просунула цепь под корень и завязала на узел.

Буян вытянул шею и замычал. Кожа Анны покрылась мурашками, но она пересилила желание спасаться бегством. Было ясно, что цепь развяжется, если не сделать второго узла. Анна отчаянно заторопилась, руки ее тряслись, она смотрела не на цепь, а на быка и поэтому долго не могла просунуть поврежденное звено в петлю. Наконец ей удалось затянуть стальной узел. Цепь со звоном упала.

Анна вскочила и побежала. За ее спиной раздалось страшное «хух», потом бык заревел во всю мощь своей глотки. Анна добежала до знакомого склона, чуть не налетела на старика и обернулась. Буян стоял под дубом. Не делая новых попыток сорваться с цепи, он подломил передние ноги и лег в тени.

– Страшно, поди, было? – спросил старик.

Теперь он смотрел не в небо, а на Анну, стоящую перед ним. Лицо ее раскраснелось, ресницы слиплись от пота, через лоб и левую щеку тянулась глубокая царапина. Шапка слетела с головы, коса, вся растрепанная, упала на плечи.

– Страшно, – сказала Анна.

– Одних страх сжигает, других закаляет. Брат твой ускакал.

– Как? Быть того не может.

– В этой жизни все бывает, – серьезно возразил старик.

Анна присмотрелась к нему внимательнее:

– Откуда ты знаешь, что он мой брат?

– Тоже мне загадка. Ты – Анна, он – Вячеслав. Оба Ярославичи.

– Неужто ты нас в Киеве видел?

– Кого я только не видел, – уклончиво ответил старик. – Сердце мое с возрастом остыло, но ты его сегодня согрела, Анна. Спасла Егорку.

– Егорка – это тот пастух? – догадалась она.

– Твоя правда.

– Я тебя больше спасала, чем его, – сказала Анна, и это получилось у нее почему-то зло. – У Егорки ноги резвые, а ты бы не убежал.

– Мне без надобности, – сказал старик. – Буян бы меня не тронул.

– Ты его знаешь?

– Я всех зверей знаю.

– Так ты кудесник? – Анна сделала шаг назад. – Не сглазишь?

– Наоборот. Порадую тебя. Замуж хочешь?

– Нет! – быстро вскричала она.

– Хочешь, – возразил таинственный старец. – И любви хочешь, и деток. Все это у тебя будет.

– Когда? – вырвалось у нее.

– Скоро. Свадебный венец будет, потом корона и трон королевский. – Последовала многозначительная пауза, а затем и продолжение: – Если ты их выберешь.

У Анны вырвался нервный смешок.

– Кто же от такого откажется?

– Ты можешь отказаться, – был ответ. – Выбор всегда за нами. Нужно только не проскочить распутье. Повернешь правильно, попадешь в нужное место. Или…

Старик умолк, выжидающе глядя на Анну. Одна его косматая бровь приподнялась.

Анну обдало холодом. Внезапно ей стало страшно – куда страшнее, чем во время состязания с Буяном.

– Мне пора, дедушка.

– Так иди. – Он протянул ей утерянный колпак, неизвестно как и почему оказавшийся в его костистой руке. – Я тебя не держу. Но помни, что я сказал тебе о распутье. Мы еще встретимся. Как увидишь меня, так знай – настало время выбора.

– Между чем и чем выбирать? – спросила Анна, любопытство которой оказалось сильнее желания бежать сломя голову с этого луга, который был уже не таким солнечным и ярким, как вначале.

Веселые желтые одуванчики успели увянуть и сморщиться, тени под деревьями и кустами потемнели, а в небе сделалось пусто и сумрачно от приплывших туч.

– Скоро узнаешь, – пообещал старец без улыбки и даже вроде как с угрозой. – Беги. Вечереет. Тебе пора.

Не споря, Анна побежала вниз, где призывно ржала застоявшаяся Ласточка.

Неужели усмирение Буяна заняло так много времени? Или виной всему чары, насланные кудесником?

Анна обернулась. Позади никого не было. Совсем никого.

Подчиняясь порыву, Анна вернулась по примятой траве туда, где только что разговаривала со старцем. Его и след простыл. Словно, внезапно прозрев и вернув себе силы молодости, он убежал с луга и затерялся в окружающей зелени. Так бы Анна и подумала, если бы не бык. Его под дубом не было. Вдалеке пастушок гнал с выпаса стадо коров. Буяна и там видно не было.

Анна попятилась, крутнулась на месте и стремглав побежала к своей лошади.

3

С наступлением морозов в теремах стало душно. Приходилось топить все печи, чтобы сохранять тепло, но огонь, обогревая людей, пожирал их воздух, и к утру в покоях уже нечем было дышать. Чтобы избавиться от тяжести в голове и сонной одури, Анна взяла за привычку справлять нужду не дома, а убегать в дальний конец двора, где имелся отдельный нужник, пристроенный к княжеской бане. Дворне было приказано держаться подальше оттуда, чтобы никто не мешал Анне делать свои дела и растираться чистым снегом, делавшим кожу светящейся и упругой.

Вячеслав никогда не попадался ей на глаза во время этих утренних прогулок. Отец по возвращении в Киев сменил гнев на милость, так что общение с сестрой утратило свою прелесть. Они только однажды поговорили о происшествии на лугу, и Вячеслав предупредил, чтобы Анна забыла о том, что они были там вдвоем. Скорее всего, это потребовалось, чтобы не раскрылась его ложь. Анна подозревала, что брат наврал отцу с три короба о своем геройстве, но ее это не задевало. Ей вообще не хотелось вспоминать историю с сорвавшимся быком, потому что там было слишком много непонятного и пугающего. Проще было выбросить все из головы и жить как ни в чем не бывало.

Будничные дела и заботы поглощали девушку, как трясина, незаметно затягивающая все глубже и глубже. Уже три месяца у Анны случались те самые кровотечения, о которых женщины шушукаются, когда остаются одни. Она взрослела, отказывалась от прежних детских привычек и обзаводилась новыми, взрослыми. А по ночам Анну томили смутные желания и чувства, лишая ее сна и покоя.

Ей было тесно в Киеве. Она не ощущала его своим городом. Родина ее предков находилась за тридевять земель отсюда, а сама Анна родилась в Новгороде, где отец скрывался от своего брата Мстислава. Поняв, что ему за крепостными стенами не отсидеться, Ярослав со своей дружиной обосновался на берегах Славутича. Тут и росла Анна, когда ее не отсылали на лето то в Вышгород, то в Берестье, то еще куда-нибудь, где девочка не путалась под ногами у взрослых.

Отец, мать, да и братья с сестрами мало интересовались ею, а еще меньше занимались, так что грамоте ее учили другие люди – священники, переписчики, заморские дядья. Так и вышло, что писать и читать Анна умела на разных языках, и все они легко укладывались у нее в голове.

В ненастные дни она с утра до ночи сиживала в библиотеке Софийского собора, благоговейно листая страницы, разглядывая рисунки или просто гладя тисненые кожаные переплеты неподъемных томов. Больше всего нравилось ей читать летописи и повествования о дальних странствиях, но таких книг было мало, чаще под руку попадались священные писания и жития святых. Читая их, Анна переставала понимать смысл слов и целых предложений, начинала зевать и клевать носом. Главной темой таких книг была смерть, а разве это то, что способно увлечь молодую девушку? Она ведь сама была воплощением жизни, и жизнь окружала ее со всех сторон – яркая, сочная, густо пахнущая, разная на ощупь, вкус и цвет, заставляющая то удивляться, то радоваться, а то и печалиться, но все это было живым, меняющимся, неожиданным. Церковные песнопения и мутный свет лампадок в холодных храмах останавливали время и сужали мир до размеров гроба.

Анна не хотела в гроб. Выходя из храма, она первым делом смотрела вверх, ища взглядом высокое небо. Там решалось все, а не на амвонах и в притворах. Весь небольшой жизненный опыт Анны свидетельствовал об этом. Ей было двенадцать, когда к Киеву подступили печенеги и над городом летали тучи стрел, втыкаясь в срубы и деревья, откуда их тут же выдирали отроки и раздавали дружинникам, чтобы те пускали вражеские стрелы обратно. Степные кочевники с леденящим кровь визгом все кружили и кружили вокруг стен, пытаясь заскочить на крепостные валы и скатываясь оттуда уже мертвыми, оставляя своих мохнатых лошадок биться внизу в предсмертных корчах.

Только на смену каждому убитому врагу прибывал десяток новых. Орды и караваны стекались к Киеву с трех сторон, обступая его, подобно прибывающей мутной воде. Повсюду на горизонте высились столбы дыма, а поля и плавни разъедала гарь, наполняющая воздух запахом беды и тревоги. Редкие беженцы, которым удавалось пробраться в город незамеченными, рассказывали ужасы о зверствах печенегов.

Анне не удалось подбить сестер подняться на стену, чтобы принять посильное участие в обороне. Тогда она сделала это сама, прихватив охотничий лук одного из старших братьев. Она и по сей день помнила, как потряс ее вид близкого вражеского войска, мохнатых шатров, двухколесных телег и огромных горбатых коней, перетаскивавших метательные машины и бревенчатые заслоны, за которыми скрывались передовые отряды печенегов.

Стрелу она успела пустить только одну, после чего была узнана, схвачена и спущена вниз.

– Подведите ее сюда! – прогремел отцовский голос, перекрывший общий гул, стоявший на площади под стеной.

В мирные времена здесь устраивались ярмарки, скачки и вече, а теперь все было заполнено грозным воинством, ощетинившимся частоколом копий и стягов с архангелами-меченосцами. Дружинники расступились, и в конце образовавшегося прохода Анна увидела отца в сияющем шлеме с наконечником, прикрывающим нос и губы. Никогда еще, даже в раннем детстве, он не казался ей таким огромным и могучим, как в тот день, когда сидел на коне, весь закованный в железо, и манил ее железным пальцем. Анна не помнила, как подошла, но оказалась так близко, что ей пришлось задрать голову, чтобы взглянуть отцу в лицо.

– Я слушаю, батюшка, – произнесла она слабым голосом.

– Сейчас я тебе князь, а не батюшка! – прогремело сверху. – Детям, женщинам и старикам не след путаться под ногами у ратников. Если что-нибудь от вас понадобится, мы сами попросим. А до тех пор… – Ярослав наклонился к дочери. – До тех пор держитесь в стороне. Заруби это на своем носу.

Анна ощутила прикосновение железной перчатки, а потом конь переставил ноги, толкнул ее жарким крупом и поскакал к воротам, сильно ударяя копытами в землю. Тотчас остальные конники снялись с места, а потом и пешие дружинники повалили следом, громыхая щитами и лязгая оружием.

Площадь опустела, когда Ярослав вывел свое войско из ворот в чисто поле. Анна не видела самой сечи, только слышала ее ужасающий шум, в котором победоносные кличи и предсмертные вопли смешались в один сплошной, несмолкающий рев. Со всех сторон к стенам сбегались простые бабы, знатные боярыни, дряхлые старухи, простоволосые девки, и все в единодушном порыве карабкались наверх, чтобы хоть краешком глаза увидеть своих мужей, братьев, сыновей и суженых, увидеть, может быть, в последний раз.

Анна тоже смотрела, но не с крепостной стены, куда ей запретили соваться, а из самого высокого окошка терема. Когда она добралась туда, битва скатилась в низину и уже была не видна – только мертвецы, мертвецы, горы мертвецов на вытоптанной равнине. Гул сражения не умолкал, но звучал все дальше от города, а потом и вовсе затих. На закате поредевшее войско Ярослава вернулось, и вскоре начался победный пир, когда бочки с хмелем выкатывались прямо на площадь и каждый имел возможность поднять чарку за князя-победителя. Кому не стоялось и не сиделось на месте, шли за ворота добивать раненых и обирать мертвецов. Сотни факелов перемещались по черной равнине, на которой одни оплакивали погибших, а другие торжествовали победу над врагом. И в сознании Анны одно смешалось с другим, сделавшись единым неразрывным понятием: война.

Сейчас, много лет спустя, она обнаружила, что стоит на том же месте, где готовый к битве отец тронул ее боевой рукавицей. Он вернулся с победой, но не к Анне, а к своей дружине, свите, к своему народу. В первую очередь Ярослав был князем – и во вторую, и в десятую, и в тридесятую – и только потом отцом. Она это понимала, она к этому привыкла, но печаль от этого не делалась меньше.

Вздохнув, Анна побрела через двор к терему. Мохнатые собаки, развалившиеся на плитах, поднимали морды и моргали, не позволяя себе даже случайного гавканья. Рабы кололи дрова, носили воду, запрягали коней, смазывали колеса и выбивали вынесенные на проветривание ковры и перины. При виде Анны все они делали глуповато-радостные лица, как будто настал самый счастливый момент в их жизни.

Чем ближе она подходила к хоромам, тем выше возносились к небу все эти постройки с пристройками, крытые причудливыми кровлями, увенчанные ветряными петушками и ладьями. Из кухни тянуло жаром, из погребов – холодом, на каждом шагу Анне кто-нибудь кланялся и улыбался, и она рассеянно отвечала, не видя челяди. Ее внимание было привлечено суматохой у ворот, где расстилались ковровые дорожки и разгребались сугробы, препятствующие доступу в конюшни и каретники.

Придерживая одной рукой у горла накинутый полушубок, Анна остановила ключницу и спросила, кого встречают.

– Так совет сегодня у князя, – ответила ключница, выпуская облачка пара из озябших губ.

– Ах да, вспомнила, – важно кивнула Анна, как будто действительно что-то знала о грядущем совете. – Когда?

– Митрополит уже приехал, барыня, – сообщила ключница. – А об остальных мне не докладывают.

Кивнув, Анна поспешила в терем. Митрополита Иллариона она уважала и немного побаивалась. Говорили, что вера его тверда и несгибаема, как каленая сталь. Мол, молиться он предпочитает в уединении, уходя для этого на берег Славутича и по нескольку дней просиживая безвылазно в пещере, собственноручно вырытой в песчаном обрыве. Своими глазами Анна его там не видела, но волосы и бороду митрополит никогда не стриг, поэтому действительно больше походил на косматого отшельника, чем на столп православной веры. Никто не сомневался в искренности его веры после того, как этот святой человек выдержал пост на протяжении сорока дней и ночей, после чего лицо его навсегда осунулось и похудело, а глаза сделались большими, выразительными и пронзительными, как на иконах. Уже много лет он сочинял свое «Слово о законе и благодати», которое Анна надеялась однажды увидеть в библиотеке.

Присутствие митрополита на совете означало, что речь пойдет о делах крайне важных, потому что обычно Ярославу хватало советников, пары воевод да самых преданных бояр. Охваченная любопытством, Анна недолго усидела в своей светелке. Ее давно снедало искушение опробовать способ, о котором проговорился однажды Вячеслав. Она понимала, что подслушивать и подглядывать нехорошо, однако пребывать в неведении было невыносимо, поскольку в последнее время отец несколько раз вызывал Анну для пустячных разговоров, а сам оценивающе наблюдал за нею, словно примеряя ее к какой-то роли. Несомненно, решался вопрос о ее предстоящем замужестве. Последней княжеской дочери предстояло расстаться с девственностью и свободой во имя государственных интересов.

Конечно, нынче мог состояться и обычный совет, но сердце подсказывало Анне, что именно сегодня будет решаться ее судьба.

Переодевшись и уложив косу затейливым кренделем, она покинула свои покои.

Чтобы попасть в нужное помещение над тронной палатой, необходимо было спуститься в нижние сени, миновать переход в княжеский терем и опять подняться, причем по лестнице черного хода, чтобы не привлечь к себе внимания. Хоромы состояли из нескольких соединяющихся строений разной высоты и формы, и любой новичок очень скоро заблудился бы в этих замысловатых лабиринтах. Но для Анны путь был привычен и знаком до мельчайших деталей. С раннего детства водили ее по многочисленным палатам, а потом она бегала здесь с сестрами и братьями, пока те не выросли.

Отцовская половина была обставлена намного богаче всех прочих. Ярослав стремился превратить свой терем в подобие тех великолепных дворцов и замков, которые повидал во время визитов в Константинополь и к западным соседям. Столы, скамьи, сундуки и комоды свозились сюда со всего света и поражали искусной резьбой и золотыми инкрустациями. Стены были расписаны фресками, не уступающими по великолепию тем, что украшали храмы. Полы были застелены персидскими коврами, порой лежащими поверх друг друга. Сальные свечи давно сменились высокими и изящными восковыми, а светильники заливались ароматными маслами, перебивавшими дурные запахи. Старые печи переложили и возвели новые, изразцовые, с чудесными узорами на плитках. Стены были обшиты золоченым тесом, а стены обложены мрамором или затянуты дивными восточными шелками.

Однажды Анна выразила отцу свое восхищение всем этим великолепием, а он насупился и проворчал, что все это меркнет в сравнении с настоящими королевскими чертогами.

– Но ничего, – закончил он, разгладив морщины на лбу, – они еще пожалеют, что воротили носы от князя русского. Всех заткну за пояс, всех! Вот где они у меня будут!

С этими словами князь Ярослав показал крепкий, жилистый кулак, не оставлявший сомнений в серьезности его угрозы.

И, надо отдать ему должное, он двигался к своей цели упрямо и непреклонно, заставляя все новых и новых властителей считаться с собой и своими притязаниями. Чем многочисленнее становилось войско Ярослава, чем дальше простирались границы его владений, тем более значительной фигурой становился он на шахматной доске мира. Как и все правители, он был одержим властью и хотел быть главным. И все действия его были подчинены этой идее.

Войдя в библиотеку, Анна постояла немного, привыкая к царившему там полумраку. Окна были завешены богатыми тканями, на длинном дубовом столе потрескивал в серебряном подсвечнике огарок толстой восковой свечи, рядом лежала раскрытая книга, которую явно кто-то читал незадолго до ее прихода. Остальные книги – в переплетах из кожи или обтянутые разноцветным сукном, усыпанные жемчугами, украшенные серебряными и золотыми пряжками – были расставлены рядами на специальных полках под иконами.

Приблизившись к столу, Анна поняла, что видит перед собой описание какой-то битвы в далекой стране франков. Зная язык, она склонилась над страницами, но в этот момент ей почудился какой-то шум, и она резко выпрямилась, вглядываясь в темные углы.

– Кто здесь? – собственный голос показался Анне слишком пронзительным и громким. – Кто здесь? – повторила она уже тише.

На свет, растягивая полосатую спину и медленно переставляя лапы, вышла кошка. Задрав хвост, она хотела потереться о ноги Анны, но получила легкий пинок и пошла дальше, делая вид, что вовсе не собиралась задерживаться.

Вытащив из-под сарафана принесенный нож, Анна стала водить острием в щелях между дубовыми плашками, которыми был выложен пол библиотеки. Отыскав подходящий зазор, она надавила на рукоятку. Дощечка легко выдвинулась. Отложив ее, Анна легла на живот, приникнув глазом к отверстию.

Щель была слишком маленькая, чтобы разглядеть весь зал внизу. Взору Анны был открыт пустой трон с бархатной подушкой и блестящие подлокотники, заканчивающиеся резными орлиными головами. Спинка трона была скрыта балдахином, который проходил почти под самым потолком, заслоняя обзор. Анна вернула плашку на место и подняла новую. Отсюда вообще ничего не было видно.

– Не там, – произнес голос.

Вздрогнув, Анна повернулась и увидела брата, опершегося на стол, на котором лежала раскрытая книга. Вячеслав самодовольно усмехался.

– А где? – спросила Анна.

– Это мое место, – заявил он. – Уходи.

– Ладно. – Она встала с пола, отряхивая ладони. – Мне и не хотелось. Я от скуки пришла.

– Сегодня о тебе говорить будут, – обронил Вячеслав, когда она уже была у двери.

– Откуда ты знаешь?

Анна обернулась.

– Сорока на хвосте принесла.

Очередная ухмылка Вячеслава свидетельствовала о том, что он довольно часто ходит в библиотеку, делая вид, что увлечен чтением книг.

– Давай вместе посмотрим, – предложила Анна, не в силах скрывать нетерпение.

– А что мне за это будет? Какая награда, сестра?

В его взгляде проступило что-то настолько гадкое, что Анну передернуло. Она уже давно не была той наивной девушкой, которая принимала страстные крики любви за болезненные стоны или разговоры во сне.

Не дождавшись от нее ответа, Вячеслав стал подходить все ближе, буравя ее сверкающими глазами, как змея, подбирающаяся к лягушонку.

– Тогда я сам награду назначу, – произнес он вкрадчиво. – Ты должна…

– Это ты должен! – выпалила Анна неожиданно для себя.

Все то ласковое, податливое и доброе, что было в ее душе, исчезло в один миг, сменившись твердой решимостью переломить чужую волю и исполнить свою собственную.

– Кому должен? – опешил Вячеслав.

– Мне. – Анна притопнула ногой. – Забыл, как меня на лугу с быком бросил?

В наступившей тишине было слышно, как часто и взволнованно дышит Вячеслав. Наверняка он сейчас прикидывал, что будет, если сестра разболтает правду отцу. На самом деле она не собиралась делать этого, но и разубеждать брата тоже не спешила.

– Знаешь, что тебе будет, Анютка, если отец узнает, что ты подглядывала? – спросил он.

Лучше бы он этого не говорил. Смерив его ледяным взглядом, Анна произнесла, почти не разжимая губ:

– Тогда о тебе тоже узнают. И о том, что ты давно в библиотеке ошиваешься.

Голова Вячеслава дернулась как от удара. Он еще некоторое время мерялся с сестрой взглядами, но первым опустил глаза.

– Что мы с тобой ссоримся, как маленькие? – пробурчал он.

Анна молча ждала.

Вячеслав отсчитал нужное количество половиц от ему одному известной точки и ловко разобрал часть пола. Когда они склонились над отверстием, стол загородил их от посторонних глаз. Теперь, войди кто-нибудь в библиотеку, можно было притвориться, что они уронили что-то и искали на полу.

Заглянув в дыру, Анна поняла, почему Вячеслав выбрал именно это место. Ткань, застилающая потолок, расходилась здесь гораздо шире, позволяя беспрепятственно наблюдать за происходящим внизу. Был виден не только трон, но и постамент, и ступени, и парадные скамьи, обтянутые сафьяном, положенным поверх войлока. Здесь уже рассаживались приближенные князя Ярослава, занимая места по давно заведенному распорядку, согласно которому кто сидел к трону ближе, тот находился в большем почете. Кто успел снять шапку, кто только делал это, и затаившиеся наверху видели под собой множество макушек – густо заросших, нечесаных, поредевших, голых, седых, со слипшимися волосами и с пышными.

Митрополиту поставили отдельное кресло на львиных лапах, два священника стали по обе стороны, одинаково переплетя пальцы под животами. Ярослав взошел на престол, когда все уже сидели, покашливая, шмыгая носами и двигая ногами, чтобы разместить их поудобнее. Анна обратила внимание, что отец стал хромать гораздо сильнее обычного и завел себе посох, без которого прежде обходился.

Ее сердце сжалось от мысли, что он совсем уже старый и скоро его не станет. С кем тогда она останется? Кто будет о ней заботиться, защищать ее, любить? Пусть отец не умел проявлять нежных чувств, но все же за его спиной Анна чувствовала себя в безопасности, как за неприступной крепостной стеной.

Отбросив ладонь Вячеслава, словно ненароком легшую на ее ногу, она вся обратилась в слух.

Поначалу разговоры шли о скучных и малопонятных Анне государственных делах. Обсуждали количество рабов и полюдья, необходимость нового вооружения, размеры дани и оброка. Затем Ярослав строго отчитал тысячника младшей дружины.

– Дело не в том, что вы бежали с поля битвы, – говорил он, поглаживая деревянные орлиные головы своими беспокойными ладонями. – Даже самые храбрые герои иногда вынуждены отступать. Но вы принесли страх с собой. А этого невозможно допустить. Страх подобен заразе. Он охватывает одного, потом двоих и так далее, пока все не окажутся зараженными.

– Но что мне было делать? – развел руками тысячник, имени которого Анна не помнила. – Мы потеряли коней, обоз, многие остались без оружия, нам приходилось нести раненых. Разве мы не должны были вернуться, чтобы укрыться за стенами и залечить раны?

– Плохой ты воевода, если сам не понимаешь, – вздохнул Ярослав досадливо. – Никто не запрещал вам вернуться. Но входить в Киев надобно было с высоко поднятыми головами и не трястись у всех на виду, как перепуганные бабы!

По мере того как княжеский голос делался громче, тысячник привставал с лавки и под конец уже стоял, виновато склонив голову. Смотревшим сверху была видна его бледная шея и виновато опущенные плечи.

– Понял, князь, – пробормотал он, – каюсь. Не в себе был, распустил войско, да и сам…

– В другой раз умнее будешь, – сказал Ярослав. И добавил, как гвоздь в доску вогнал: – Сотник.

Опущенная голова разжалованного тысячника дернулась и осталась в прежнем положении. Главное, что она сохранилась на плечах. Не все соратники, прогневавшие великого князя, были такими счастливцами.

– Истинную справедливость явил нам князь, – заговорил митрополит Илларион, как бы подводя черту под всем сказанным. – Сила наказания в его неотвратимости, а не в суровости. Ты, Ярослав, сродни апостолам романским. Они глаголом жгли виновных, не железом.

– Куда мне до них, отче, – смиренно произнес князь. – Я даже в самых смелых помыслах их недостоин.

Анна, хорошо знавшая отца, услышала в его голосе величайшее удовлетворение похвалой митрополита. Он всегда был падок на лесть и, надо полагать, с нетерпением ожидал продолжения. Однако проницательный священник тоже понял это и резко сменил интонацию и саму тему разговора.

– Тебе, князь, пример брать надо не только с апостолов, но и с великого Константина, который крест принес из Ромейской империи и утвердил веру на своей земле. И с отца твоего, землю русскую крестившего. – Подчеркивая значение своей речи, Илларион поднялся с почетного кресла и выступил вперед, представ прямо перед потупившимся Ярославом. – Здесь твое царство и твой престол. В союзе с Византией твоя сила. Зачем ищешь друзей среди врагов императора?

– Это дела государственные, – резко перебил Ярослав. – Не ты ли учил меня, Илларион, что Богу – Богово, а царю – царево?

– Не повторяй слова, смысл которых не разумеешь! – громыхнул митрополит и погрозил сухим пальцем с выпуклым восковым ногтем. – Господь тебе путь указал, а ты его волю на свой лад переиначиваешь! Зачем к германцам посольство направил, князь? Молчишь? А я скажу! – Митрополит Илларион набрал в грудь побольше воздуха, чтобы хватило на длинную тираду. – Ты в поход на Византию собрался, вот и переманиваешь Генриха на свою сторону. Думаешь, поможет тебе король германский? Держи карман шире! Он тебя в войну с франками втравит, вот и весь ваш союз. Побойся Господа, князь! Не води дружбы с нехристями.

– Германцы одной веры с нами, – упрямо возразил князь. – На церквях их кресты высятся.

– То видимость одна. Правильная вера одна только на свете. Потому и зовемся мы православными.

Пока длился этот спор, участники совета забыли хранить почтительное молчание и в зале поднялся гул голосов, похожий на недовольный ропот. Этого Ярослав уже не мог выдержать. Его власть, как и всякая другая, зиждилась на беспрекословном подчинении и уважении. Нельзя было допускать ни тени сомнения в собственной правоте. Такие ошибки всегда заканчивались одинаково. Стоило правителю проявить мягкотелость, пойти на уступки, как приближенные начинали воспринимать это как признак слабости и примериваться к трону. В этом людские нравы ничем не отличались от волчьих. Разве что люди были коварнее и терпеливее зверей.

Ярослав сошел с возвышения и, напирая грудью, вынудил митрополита отступить на шаг. Врожденная хромота и кривобокость не мешали ему выглядеть величественно, даже наоборот, способствовали этому. Постоянно памятуя о своих физических недостатках, Ярослав был вынужден держаться подчеркнуто прямо. Он и сейчас заставлял себя сохранять величественную осанку, и это стоило ему немалых усилий, о чем свидетельствовали перекосившиеся черты его лица и натужный, осипший голос.

– Вот что, святой отец, – прохрипел он, подергиваясь от переполнявших его чувств, – хватит мне тут указывать, что делать, а чего нет. Здесь я хозяин и мне решать. А ты в храмах распоряжайся, владыко. – Последнее слово было произнесено с нескрываемой язвительностью. – Я вон их сколько для тебя понастроил.

Митрополит Илларион сделался бледен, как будто восстал из гроба, чтобы появиться на этом совете.

– Не гневи Господа, князь, – тихо произнес он. – Твоя власть от Бога. Он дунет – и враз слетит с тебя корона-то. К кому тогда за спасением обратишься?

Настал черед Ярослава бледнеть и хвататься за сердце. Анна и Вячеслав непроизвольно отшатнулись, когда он поднял голову и вперил взгляд в потолок, словно почувствовав их присутствие. Но оказалось, что он посмотрел в потолок в поисках Всевышнего, упомянутого митрополитом.

В палате царила мертвая тишина, будто присутствующие временно перестали не только разговаривать, но и дышать. Бояре и воеводы напряженно наблюдали за схваткой, пытаясь заранее определить победителя и сделать соответствующие выводы.

Ярослав медленно опустился на покинутый трон. В обруче короны желтела кожа его черепа, проступающая между редких прядей волос. Митрополит Илларион продолжал стоять, стремясь сохранить полученное преимущество. Скрючившаяся наверху Анна видела, как переглядываются бояре и воеводы. Видел это, несомненно, и князь.

– Не должен я ответ перед тобой держать, святой отец, – заговорил Ярослав расслабленным, как бы усталым голосом. – Но из уважения к твоему сану скажу. Я не меньше твоего заинтересован в мире с Византией. Но разве это значит, что я непременно должен враждовать с остальными? Нет. Мое княжество держится на двух основах. Сила… – Ярослав обхватил голову деревянного орла. – И миролюбие. – Он сжал вторую голову. – Я не войны ищу. И с германцами буду в союзе не против Константинополя.

– Зачем тогда ты нужен Генриху? – спросил Илларион. – Подумай, князь. Что ты можешь дать ему такого, чтобы ему дружить с тобой?

– Что могу дать? – весело переспросил Ярослав. – А я уже дал, отче. Чуть свет отправились к германскому королю мои сваты с дарами богатыми.

Анна похолодела. Она не слышала, как внизу загудели и зашушукались, обсуждая услышанную новость.

– Дочь родную от сердца отрываю, – продолжал Ярослав, довольный произведенным впечатлением. – Но чего не сделаешь ради блага земли русской!

– Почему нам не сказал? – забормотали сидевшие перед троном. – Зачем не посоветовался ни с кем?

– Некогда было рассусоливать, – отрезал Ярослав и посмотрел на митрополита, ища его одобрения и поддержки. – Сон был мне вещий. Сам ангел небесный путь мне указал… мечом пылающим. – Ярослав не сводил глаз с митрополита. – Сказал, что брачные узы Генриха и Анны избавят княжество от кровопролития. Германцы Угорию под себя подминают. Кто следующий на очереди? Вот и смекайте.

Илларион собрал в кулак свою бороду, потеребил в задумчивости. У него был выбор: удалиться, хлопнув дверью, или сделать вид, будто признание князя меняет дело. В первом случае он рисковал попасть в опалу и провести остаток дней в прибрежных скитах. Второй вариант сближал его с Ярославом и возносил над остальными. Митрополиту никак не удавалось взять верх над князем, и сегодня он окончательно понял, что от этой затеи лучше отказаться раз и навсегда. Лучше быть вторым при первом, чем десятым или двадцатым на удалении.

– Что ж, я вижу, ты затеял богоугодное дело, князь, – молвил Илларион, оставляя бороду в покое. – Благословляю тебя и дщерь твою на брачный союз во славу Руси.

– Благодарю, святой отец, – сказал Ярослав и снизошел до того, что приподнялся с трона, изобразив поклон, в котором, впрочем, принимала участие лишь голова, но никак не спина.

Обмен любезностями продолжался, но Анна дальше не слушала. Поднявшись, она на ослабших ногах направилась к выходу. Вячеслав быстро уложил дощечки на место, придавил их ногой и бросился догонять сестру.

– Анютка, не вздумай показать отцу, что ты знаешь, – предупредил он. – Он догадается, и тогда…

– Не догадается, – отрезала Анна.

В лице ее не было ни кровинки, но голос звучал ровно. Прежняя жизнь закончилась, и она как бы умерла там, в библиотеке. Спускалась оттуда совсем другая Анна. Девушка, которой предстояло навсегда покинуть родину и остаться в чужой стране, где она не только ласкового, а и просто привычного уху слова не услышит.

Вот что означало пророчество старца с луга! Корона и трон. Золотая клетка?

4

Потянулись дни, похожие один на другой как две капли воды. Зима никак не кончалась, хотя солнце поднималось все выше и светило все дольше. Анна проводила время за обычными девичьими забавами, а иногда гадала с подругами или каталась на заморских коньках и санях. Вячеслав тяжело болел, почти не выходил из опочивальни. Поговаривали, что у него чахотка. Анна молилась, чтобы Господь исцелил брата или чтобы хворь его оказалась обычной простудой.

Приглашение к отцу однажды вечером оказалось для нее полной неожиданностью. Вернее, это был вызов, от которого нельзя было отказаться. Посыльный сказал, что князь ожидает ее через час. Анна перевернула греческие песочные часы и стала собираться.

Прошло два месяца, а она все еще была огорошена известием, прозвучавшим на памятном совете. Она давно свыклась с мыслью, что выйдет замуж по отцовской воле, а не по своей, но это казалось чем-то далеким и, возможно, даже несбыточным. Теперь же неизбежное неумолимо близилось, и успокаивать себя больше не получалось. Отец ведь ее не просто так кличет. Неужели сваты уже воротились? В этом случае ее, гордую княжескую дочь, очень скоро положат под незнакомого германца, как какую-то бесправную наложницу. Кто он такой, чтобы получить в свое распоряжение и тело Анны, и всю ее дальнейшую судьбу? Каким он окажется? Она ничего не знала об этом Генрихе. В имеющихся летописях о нем ничего не сообщалось, а спрашивать Анна остереглась, дабы не выдать себя. Может быть, отец ей расскажет?

С этой мыслью Анна отправилась к нему. К ее удивлению, она была препровождена в малую трапезную, где уже был накрыт длинный стол, за которым могло уместиться два десятка человек. Обычно Ярослав пировал здесь с приближенными или же с гостями, которым хотел оказать особое расположение. Сейчас Анна находилась здесь совершенно одна, если не считать двух стольников в парадных кафтанах, безмолвно подпирающих стену. На вопрос Анны о том, кто еще зван на пир, они ничего не ответили и лишь тупо смотрели перед собой. Стало ясно, что им запрещено говорить об этом.

– Где же князь? – нервно спросила Анна.

– Велено ждать, княгиня, – пробормотал стольник, мучительно морща лоб.

Чтобы не смущать его еще сильнее, Анна стала обходить стол, пытаясь самостоятельно определить, на скольких человек он накрыт.

Все уже было расставлено: и рассолы с закусками, и острые приправы на горчичном зерне, и соль, и яблочный уксус в кувшинчиках, и моченый лук. Остро пахла квашеная капуста, а огурцы в чесночном рассоле да мелко нарубленная репа с тертым хреном вообще вышибали слезу. Середину стола занимали блюда с разнообразными пирогами – и подовыми, и пряжеными, и круглыми, и долгими, и даже треухими, – и все они, как знала Анна, были наполнены всевозможными начинками: горохом, грибами, рыбой, мясом. Белый каравай возвышался над ними подобно сторожевой башне. Переборов искушение отщипнуть пахучего хлеба или откусить пирожок, Анна отошла подальше, и очень вовремя, потому что за дверью послышались шаги многих ног и в трапезную, опережая всех, вошел отец, который сейчас воспринимался ею скорее как великий князь Ярослав Мудрый.

Оказалось, что сопровождала его не свита, а гридни, оставшиеся за порогом. В последнее время князь не ходил без охраны даже в своих покоях. Неужели опасался заговорщиков? При этой мысли обида на отца прошла, и Анне захотелось как-то поддержать его, ободрить. Он ведь был уже не молод, а теперь оставался в Киеве совсем один.

– Здравствуй, батюшка, – молвила она, делая шаг вперед.

Заметив это движение, отец раскрыл объятия. Анна прижалась к нему и ощутила под рубахой твердость кольчужных звеньев.

– Здравствуй, дочь, – сказал Ярослав, поцеловав ее в чело. – Сегодня у нас особый день. Вдвоем будем вечерять, только ты и я.

– Это какой-то праздник, о котором я забыла? – всполошилась Анна.

– Пришло время прощаться, – прозвучало в ответ. – Моя пичуга выросла. Пора выпускать ее из клетки на волю.

«В другую клетку?» – с горечью подумала Анна.

Она стояла молча и покорно, пока отец сообщал ей о сватах, отправленных в Германию. Потом, подняв глаза, тихо спросила:

– Это означает, что сваты воротились с согласием короля?

– Нет пока, – сказал Ярослав, медленно ковыляя к своему месту во главе стола. – Их кони сильно измучены. Заменили своих на германских, а те к нашим снегам не привыкшие. Но к полуночи будут. Меня уж упредили.

– Значит, стол для них накрыт? – догадалась Анна.

– Ты глухая? – прикрикнул отец и, увидев боль в ее глазах, тут же смягчил тон: – Я ведь сказал, что трапезничать будем вдвоем. Ты да я.

– Но…

Она с недоумением осмотрела стол.

– Я приказал накрыть на тринадцать человек, – усмехнулся в усы отец, успевший сесть и прислонить посох к креслу. – Отгадай, с чего бы это?

– Тайная вечеря? – предположила Анна. – Как Спаситель с апостолами?

Ярослав досадливо поморщился, но сдержался.

– Не поминай имя Господа всуе, – произнес он сухо. – Загадка проста, а ты даже подумать не хочешь.

– Не получается, – повинилась Анна. – Ничего в голову не приходит.

– Это оттого, что она у тебя девичья, – самодовольно сказал отец. – Вячеслав сразу бы догадался. Ну да ладно. – Он повел перед собой открытой ладонью. – Здесь как бы собралось все семейство наше. Никогда все вместе мы за столом не сиживали, и уж не суждено. – Сядь здесь. – Он властно похлопал по подлокотнику соседнего кресла. – Вот так. Вот видишь, теперь нас двое. А по правую руку от меня Илья покойный сидит, он третий. Считай дальше сама, Анна.

– Владимир, – принялась перечислять она.

– В Новгороде торчит со своей попадьей, – проскрипел отец. – Никакого проку от него.

– Святослав…

– Этот Черниговом правит, потомство плодит с принцессой Острийской. Молодец.

– Изяслав, – продолжала освоившаяся Анна.

– Изяслав на сестре поландского короля женат, за него я тоже спокоен.

– Всеволод…

– Всеволоду греческая царевна ребятишек рожает, – одобрительно покивал Ярослав. – И сам правильно живет, и младшего брата уму-разуму учит. Сколько лет Игорь у него в Коростени?

– Четвертый, – прикинула в уме Анна. – Или пятый…

– Уж и забыл, какой он. А ведь любимец мой был. – Ярослав вздохнул. – Теперь с Вячеславом останусь. Но недолго. Скоро и ему из родного гнезда вылетать. – Он ласково прикоснулся к дочери. – Думаешь, я не понимаю, каково тебе сейчас? Страшно ведь? Сестрам твоим поначалу тоже страшно было…

Анна с тревогой посмотрела на отца, глаза которого затуманились, словно он находился где-то далеко. Указывая пальцем на пустующие места за столом, Ярослав бормотал:

– Елизавета, королева норвегов… Анастасия, герцогиня угорская… Обе рыдали, в ногах у меня ползали. «Не прогоняй, батюшка, – передразнил Ярослав, – не прогоняй…» – Он засмеялся, запрокинув голову. – А нынче рады, дурехи. Теперь их обратно никакими калачами не заманишь. – Он строго взглянул на дочь. – Вот и ты такая же. Уедешь и забудешь.

– Что ты, батюшка! – Анна хотела было подняться с кресла, чтобы обнять отца, но вспомнила, как не любит он излишних проявлений нежности, и воздержалась. – Как же я тебя забуду? Ты родитель мой. – Она пересчитала взглядом спинки кресел, расставленных вокруг стола, и спросила: – А вон там место для матушки моей приготовлено?

Ярослав, проследивший за ее взглядом, отрицательно качнул головой.

– Нет, там Анна сидит, моя первая жена. Ты в честь ее наречена.

– Да? – Княжну неприятно резануло услышанное.

Этим умалялась роль матери Анны в жизни отца. Он любил сперва одну жену, а потом другую. Может быть, на самом деле и не любил? Может быть, в его сердце навсегда осталась та, первая? Не случайно же он никогда и ничего не говорил о покойной Ингигерде. Как будто ее не было. А ведь это он отослал ее в Новгород. Нашел ей занятие: следить за строительством церквей и монастырей по всей Руси. Сам же в Киеве сидел. Один. Не для того ли все новые и новые постройки затевались?

– Ты опечалена, дочь моя?

Отцовский голос донесся до ушей Анны словно бы издалека, а когда она повернулась, образ его оказался расплывчатым, затуманенным из-за выступивших слез.