Книга первая Святая гора. Афон

Пароход на Афон. Последний в жизни пароход.

Александр Ксаверьевич не уходил с палубы, не хуже Васьки. Вперялся в горизонт, но горизонта не было. Море и небо неразделимы.

В сердце, как отпечатанные, слова батюшки Иоанна: «Новый человек, обновленный, находит удовольствие в послушании, а ветхий хочет противиться и непокорствовать».

Довольно непокорствовать. Изжито. Вздремывал, теряя нить мысли, жизни. И вздремнувши этак, обнаружил однажды: пароход идет вдоль изумительного берега. Зеленые горы, на скалах, вырастающих из моря, серая каменная кладка, и на серой основе по два-три этажа со множеством окон. Крыши красные, черепичные. Царство Пресвятой Богородицы – Афон.

Перед глазами встали неведомо отчего другие два царства: Николая II и Менелика II. Менелик на лошади под огромным деревом, отравленный. Николай Александрович у картины Нестерова, на которой Сергий Радонежский с пилой… О, этот синий взор!

У наследника – гемофилия, проиграна война островной Японии, 9 января навеки с именем Николай Кровавый. Тысяча верст железной дороги, залитой не наводнением, а тоже кровью. Подвиг генерала Ренненкампфа. И синий взор, и светоносный лик на фоне картины, где Сергий Радонежский.

Пароход качнуло: разворачивается кормой к берегу.

Александр Ксаверьевич побежал было на высокую носовую палубу: Россия должна показаться… Замер: миражом, что ли?

А ведь канонизация Серафима Саровского свершилась по молитве и воле Николая. Всеподданнейший доклад о признании в лике святых старца, почивающего в Саровской пустыни, самолично готовил Победоносцев. На докладе Николай Александрович начертал резолюцию: «Прочел с чувством истинной радости и умиления».

Звук легкого удара, пароход снова качнуло: пришвартовались – Господи, о хорошем подумалось. Александр Ксаверьевич поспешил вниз, за вещами…

Сошел на берег среди последних паломников.

Первые шаги по земле русского Афона – в гору.

Рясофорный послушник поклажу свою тащил сам. Наступал на каменистую землю по-особенному, будто под ногами хрусталь. Но жара, дорога вверх забирает уж очень круто. Солдат возобладал, умеющий терпеть.

Перед глазами спина монаха, совсем старичок, из местных. Вел паломников в гостиницу.

Всех с дороги напоили чаем. Чай удивительно ароматный – видимо, на лепестках розы.

Все отринуто, оставлено.

Афонская жизнь начинается просто и покойно: чашечкой чая.

Над Афоном солнце, на море солнце, зеленые горы, сияют золотом кресты церквей. Благообразные паломники.

Но уже первую ночь на Святой горе послушник Александр провел в своей келье Свято-Андреевского скита…

…Звенел и звенел колокольчик. Голова хорошая, хотя поспать пришлось часа два всего. Одно непонятно: где проснулся? Не в Аддис-Абебе, не в Луциковке…

Колокольчик уже за дверью.

– К ранней!

Поднялся, умылся. Вышел вслед за монахом. Тепло. На Млечном Пути звезды, как созревшие яблоки. Между землей и небом тишайший свет.

Новый человек избрал для своего явления нижний собор во имя Иосифа Песнопевца.

Поглядывая на иноков, послушник Александр обошел храм, прикладываясь к иконам. Многолюдства не было.

Вдоль стен деревянные с высокими спинками кресла. Подлокотники на уровне груди. Иноки занимали кресла, стояли, облокотясь. Послушник знал: службы на Афоне долгие.

В темном углу совсем молодой монах сидел в креслице и спал, раскрыв рот. Никто не подошел, не разбудил.

«Берегут друг друга», – подумал Александр Ксаверьевич, и на сердце потеплело.

Служил настоятель скита архимандрит Иосиф.

О настоятеле рясофорный послушник знал не много. В сане иеромонаха нес послушание настоятеля подворья Свято-Андреев ского скита в Санкт-Петербурге. С Афона был послан сопровождать чудотворную икону Богоматери «В скорбях и печалях Утешительница». Настоятелем скита на Афоне был избран заочно 3 декабря 1891 года. Теперь ему за шестьдесят, а голос из алтаря молодой, ясный, сильный.

Показалось, в храме света прибыло. Может, и прибыло: утро.

Служба не иссякала, усталость, навалившаяся на плечи, стекала в ноги, но отяжелевшие ноги обрели легкость, неведомо откуда взявшуюся, нечаянную.

– Гожусь для Афона, – порадовался рясофорный послушник.

Разглядел несколько сидящих монахов. В руках большие тетради. Поминают о здравии? Просят Господа об упокоении…

Молитвы без выемки частиц из просфор, но имена прочитаны афонскими старцами, на Афоне, во время богослужения. А во время елеосвящения архимандрит углядел новичка.

– Перед трапезой прошу ко мне. Буду в соборе Апостола Андрея Первозванного.

После ранней и короткого отдыха послали в лавку, в Карею, приобрести необходимое для гигиены.

Карея – центр Афонского монашеского царства. Все лавки только в Карее, Карея – по-гречески «Кариес».

От скита до столицы одна верста. Солнце щедрое, не Африка, но жарит усердно.

Городок показался уютным. Купил мыло, зубной порошок, розовое масло для всяческих дезинфекций.

Вдоль по улице еще три лавки. Город как город. А домой возвращаясь, спохватился. Одного в этом городе не было – женщин. Постоял, улыбнулся. Чудеса белого света. Пошел и снова спохватился.

Возвращался… домой.

Скит огромный, собор Апостола Андрея Первозванного – самый большой на Балканах. Монахов в скиту чуть ли не полтысячи.

Александр Ксаверьевич – в келью, а на порог – келейник архимандрита. Время для нового брата нашлось у настоятеля уже теперь.

Встречая, отец Иосиф вышел из-за стола. Взгляд острый, но веселый, в голосе приветливость.

– Не приидох призвати праведники, но грешники на покаяние. Не требуют здравии врача, но болящии. – Улыбнулся, благословил. – Потому мы здесь.

Пригласил сесть в креслице. С виду простое, но дерево красное. Сел напротив, глаза в глаза.

– Еще один памятный день вашей жизни, твоей жизни, честной брат. Афон… Посмотрел ваш наградной лист: Владимир 4-й степени с мечами и с бантом, Анна 2-й и 3-й степени, Станислав 2-й, Серебряная медаль за Китай. Изумляют иностранные ваши ордена. Кавалерийского креста Почетного легиона русские офицеры удостаивались. А вот орденов Эфиопии! Абиссинские звезды 1-й и 2-й степени… Сколько понимаю – это полководческие награды?

– Ваше высокопреподобие! Все надо отмаливать. За поход к озеру Рудольфа рас Кафы и негус Менелик пожаловали мне золотую саблю и золотой щит. Нет, в Африке я никем не командовал, но зато взошел на большинство вершин на моих путях да спас мальчика, покалеченного дикарями.

– Вы открыли хребет Императора Николая II!

– Снял карту. Эфиопы обо мне говорили: «Привинчивает звезды к земле». Приходилось быть лекарем, хирургом, давать советы расу и негусу, но здесь мне нужен наставник и водитель.

– Послушания будут обычные. Эти послушания помогут войти в жизнь скита, приобщить к иночеству. С недельку поживете с лесорубами. Заготовка дров на зиму – послушание физическое, но вам откроется природа Афона.

Архимандрит в сединах. Но выглядел бодро.

– В нашем скиту подавляющее большинство монахов – крестьяне. Есть из мещан, торговый народ. Хотел бы, чтобы вы познакомились с историей Ватопеда и нашего скита. Это будет основное послушание. Под начало кого-то из старцев вам не надо. Могут возникнуть недоразумения.

Александр Ксаверьевич решился спросить о важном для себя.

– В полку я был субалтерн-офицером, подчиненным, хотя последнее время командовал эскадроном. Шестеро моих гусаров ждут моего письма. Хотят постричься на Афоне.

– Лейб-гвардия – добрые слуги императору и Богу послужат усердно, – благословил настоятель.

И вдруг его глаза сверкнули радостно.

– Во время службы я слышал, как вы поете. Пусть регент послушает тебя, честной брат Александр.

Попрощались, но уже на улице послушника догнал келейник, просил вернуться.

У архимандрита уже новые посетители.

– Брат Леонтий – келиот, брат Николай – сиромах, – назвал архимандрит своих гостей и представил: – Рясофорный послушник Александр Булатович, из гусар лейб-гвардии, полковник.

Сказано было с удовольствием, отец Иосиф любил офицеров.

– Благословляю взять лошадь. Брат Леонтий, тоже на лошади, покажет место, где начало Афону и место явления Богородицы в наше время.

Ехали конь-о-конь, но келиот молчал сосредоточенно, видимо, читал молитвы. Испытание брат Александр выдержал. Келиот вдруг спросил:

– В России, в монастырях, чтят Иисусову молитву?

– Чтят, – ответил брат Александр.

– Но есть ли у ваших монахов осознание, что Господь в имени Своем Сам находится Своим страшным присутствием в Его Иисусовой молитве?

– Об этом не думал, – сказал правду брат Александр.

– Но это истина! Душа, потрясенная страхом присутствия Божия, замирает, собирается в себе всеми силами и чувствами. Прекращаются наши метания по лику Земли. Макарий Великий, Египетянин, так говорит об этом: «Сердце, как воск от огня, растекается от ощущения близости Сына Божия, от нашего прикосновения к Нему умом и сердцем. Одним словом, душой».

– Спасибо! – сказал брат Александр. – Начинается моя жизнь познания…

– Драгоценность Афона в том, что здесь живут простецы. Много простецов. Изощренный ум – вулканическая магма, а простота – свет.

– Скажите, а что это такое – сиромах, келиот?

– Сиромах – отшельник, но зачастую не имеющий пристанища. Странствующий отшельник. Келиот – насельник кельи, но келья на Афоне – это не только одинокое жилище. Чаще всего небольшие обители. Монастырь у русских на Афоне один – Пантелеимоновский, скитов – четыре: Свято-Андреевский, Свято-Ильинский, Кромица и Новая Фиваида, а келлий под шестьдесят или даже более того. Принадлежат они, однако, не только русскому монастырю, но и греческим. Впрочем, Свято-Андреевский скит под началом Ватопедского монастыря, истинно греческого. А теперь, брат, помолимся. Мы уже в Кариесе. До Иверона здесь – верста.

– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, – прочитал про себя послушник Александр.

На подворье Никифоро-Геннадиевского монастыря он читал и читал эту молитву. Там – низкое небо, серый воздух. Темная земля, темный лес, темная глыба города, заслоняющая горизонт.

Здесь – сияющий воздух, теплая, разогретая солнцем земля, запах кипарисов и моря.

Дорога, петляя, вела из царства радостного света и цветущей земли к темным камням и темному морю. Небо закрыло облаками, и море сияло очень далеко, по горизонту.

– К чему бы такое?

Оставили лошадей, к морю шли по камням.

Стояли на берегу, куда прибило бурей корабль Четверодневного праведного Лазаря – епископа Кипра. На корабле Божия Мать, апостол Иоанн Богослов и другие апостолы, имена которых не сохранились в памяти насельников этой земли. Помнят другое: в тот день народ Афона отрекся от идолов и от Аполлона. Все жители крестились на Афоне во имя Иисуса Христа. Тогда и сказано было Пресвятой Богородицей: «Се место будет Мне в жребий, данный Мне от Сына и Бога Моего. Благодать Божия да пребудет на месте сем».

– Богородица и евангелист Иоанн Богослов были здесь в 44 году от Рождества Христова, – сказал брат Леонтий. Помолчал. Хотел что-то сказать, встряхнул головой – отрицая задуманное. И вдруг посмотрел брату Александру в глаза и все-таки сказал: – Когда последний монах покинет Афон – этот мир исчезнет.

– Мы исчезнем со своим временем, – ответил рясофорный послушник.

И келиот развеселился.

– Верно! Верно, Господи!

Они расстались возле ворот Пантелеимонова монастыря. Брат Леонтий показал место, где среди голодных, пришедших за хлебом 21 августа 1903 года, стояла с народом Богородица.

– Мука в монастыре была на исходе, но игумен, потрясенный фотографией, отменил свое решение прекратить раздачу хлеба. Испекли, как всегда, на всех, и в тот же день купцы доставили в монастырь муку. Видимо, наши купцы, из России.

Александр Ксаверьевич напился из источника. Трогал руками камни стены.

Не во времена Рима или Византии – три года тому назад на этой вот земле стояла за хлебом Богородица. Получить малое и накормить тысячи.

Хиландар, Эсфигмен

Афонская жизнь пошла чередом. Работа в саду. Приглашение в хор. Занятия с регентом. Но отец Иосиф о каждом брате помнил.

Отправил рясофорного послушника с письмами к настоятелям дальних монастырей: в Хиландар – к сербам, в Эсфигмен – к грекам.

Александр Ксаверьевич, передав письма, понял: послания – всего лишь предлог показать новому брату монастыри Афона. Хиландар – обитель старейшая. Новая жизнь, семивековая, началась в 1198 году, когда Ватопедский монастырь отдал руины древнего Хиландарского монастыря и его земли сербским монахам, Стефану Немане и его сыну Растко. Стефан был царем, а вот сын предпочел царской ризе монашескую рясу. Ушел в монахи и царь. Растко стал Саввой, Стефан – Симеоном. В 1200 году Симеон почил, а Савва, ставший архиепископом Сербским, перевез мощи отца в Белград. Император Византии Алексий III отдал Хиландар в вечную собственность Сербии, и монахи скорбели, лишившись мощей Симеона. И был сон игумену Мефодию. Явился настоятелю Хиландара сам Симеон и сказал: «Не тужите об утрате мощей, на моей могиле обретете виноградную лозу, которая вас утешит».

Лоза выросла у самой стены собора Введения во храм Пресвятой Богородицы. За стеной епископская кафедра кафоликона.

Лоза поднимала свою крону над землей, где ее принимали деревянные настилы, для сбережения урожая. Кора дерева блестела, будто отшлифованный камень. Семьсот лет плодоношения. Зерна винограда лечат верующих от множества болезней, спасают женщин от бесплодия.

На службе в храме рясофорный послушник сподобился приложиться к иконе Богоматери «Трихерусса» – келейная икона Иоанна Дамаскина – дивная для России «Троеручица».

– А существует ли время на Афоне? – вдруг спросил себя рясофорный послушник.

В Эсфигмене брат Александр прежде всего поднялся на гору, где в пещере спасался преподобный Антоний Печерский.

Пещера для ложа и молитвы. Перед пещерой – пятачок скалы, далеко внизу – море. Здесь отец Антоний принял пострижение и познал правило иноческое. Вернувшись в Киев, преподобный основал Печерский монастырь. Почитается начальником русского монашества, но монахи и монастыри были на Русской земле и до подвига преподобного Антония. В Киеве старец поселился, возвратясь с Афона, в пещере инока Илариона, ставшего Киевским митрополитом.

Монахи Эсфигмена приняли русского рясофорного послушника приветливо. Показали место, где монастырь начал свое служение Богу и людям еще в пятом веке. Что разрушило обитель – неведомо, возможно землетрясение.

Монастырь у самого моря построили в девятом веке.

Первый был основан на средства царицы Византии Пульхерии и василевса Феодосия II, брата Пульхерии.

Второй, вновь отстроенный, процветал на вклады и василевсов, и царей Сербии, но дважды был жестоко ограблен пиратами: в 873 году, в 1047-м. В 1534-м пираты всех монахов забрали в плен, а монастырь сожгли. Инок Анания выкупил у морских разбойников и братию, и богатство Эсфигмена! Сто рукописных книг и золотые печати.

К жизни Эсфигмен возродил русский царь Алексей Михайлович. И снова беды…

В 1812 году турки заняли Афон, в Эсфигмене обосновался гарнизон солдат.

Одиннадцать лет небытия и новое возрождение.

Отстраивали Эсфигмен монахи скита Святой Анны.

Монастырь взрастил в своих стенах Константинопольского патриарха Анастасия, архиепископа Солунского Григория Паламу.

Рясофорный послушник удостоился прикладываться к частице Животворящего Креста Господня, к иконе Пресвятой Богородицы «Милующая», к мощам апостола Иакова, сына Алфеева, святой Марии Магдалины, святителей Григория Паламы, Иоанна Златоуста…

Все монахи греки, но иные русский язык знали, и что-то русское ощущалось в жизни удивительного монастыря.

Книга Нила Мироточивого

У себя уже в скиту на исповеди духовнику рясофорный послушник сказал о своем желании:

– Хотел бы в затвор: грехи нажитые превозмочь.

Настоятель отец Иосиф такому стремлению огорчился. Нашел новое послушание бывшему гусару: перевести на русский язык книгу Нила Мироточивого. Житель греческой Законийской епархии, Нил, достигнув положенного возраста, принял монашеское пострижение и вместе со своим дядей – иеромонахом Макарием – поселился на Афоне. В Святых Камнях. Стремясь к высокому духовному подвигу, избрал для жизни место малодоступное.

Мощи преподобного Нила Господь прославил обильным источением целительного мира. Со всего Востока верующие люди приезжали на Афон за этим миром. Книга Нила Мироточивого посвящена изъяснению грехопадения прародителей. Третья глава названа пространно: «Как из первых грехов Адама и Каина развились все прочие страсти, уподобление греха плющу, противление людей Богу, желавшему очистить Свой виноградник. Воплощение Господа и учреждение Им Церкви как тела Своего и питание ее Телом и Кровию Своею. Союз со Христом через веру и союз с диаволом через неверие и восприемлимое от сего пятиобразное подобие диаволу. Уподобление страстей алфавиту. Совокупление добродетелей со страстями. Книга мира и Страшный суд. Как вера и неверие соперничают из-за обладания душою человека». Всякое слово Нила Мироточивого Александр Ксаверьевич вбирал в сердце, чувствуя себя отроком. «Итак, от Каина день ото дня, год от года, – переводил Александр Ксаверьевич, – век от века умножалось возделывание зла, от поколения к поколению умножалось беззаконие Каина…

Как плющ (взойдя на дерево) распространяет ветви свои поверх его, покрывая ими все дерево и затмевая его совершенно, так и преступление, насадившись на Земле в Адаме, постепенно, с течением времени, распространило ветви свои. Говорим: родил Адам братоубийцу Каина, и этим распространилась ветвь (тьма) над мыслью человека».

Как великое открытие принял Александр Ксаверьевич истину о тридцати трех ветвях плюща.

«Говорили: эти 33 ветви беззакония, – переводил рясофорный послушник, – суть следующие: прежде всего пять воспринятых человеком: во-первых, псилафизм ума (земное и вещественное мудрование, как говорится в вечерней молитве); во-вторых, лукавства; в-третьих, неверие в заповеди; в-четвертых, преступление заповедей; в-пятых, закоснение в преступлении заповедей и презорство. Таковые сути ветвей (их число 33) отростков суть пятиобразия змия, которое он внушил Еве, передал Адаму и через принятие которых Адам утратил блага рая». И переводчик добавляет от себя: «Пятиобразием называет святой Нил эти пороки потому, что в полной мере обладает ими диавол. Человек же грешный воспринимает лишь подобие диавола, “ибо сперва диавол согрешает” (1 Ин. 3,8) – как сказано в Писании».

И видел себя Александр, рясофорный послушник, перед матерым волком, один на один, когда лошадь предала. И перед золотой Богородицей. И помнил запах сена и девичьего тела, когда так чисто, по-украински, спали с дивчиной в Луциковке. И старец у Криницы вставал перед глазами, – но сразу же китайские девочки в загнивающей старице, слоненок застреленный, ползущая отсеченная рука… А дальше багровая долина, бескрайняя, вспученная холмами, горами запекшейся крови и белых костей.

У Нила Мироточивого искал защиты. Тянуло в обитель на Святых Камнях. И тотчас пресекал в себе стремления… Хочешь затворничества – вот твоя келья.

Переводил: «Страстное влечение (ко греху) есть альфа, уныние – омега, то есть – начало и конец (во всяком грехе). Начало похоти, начинающая похоть возбуждает деятельность, конец же похоти есть начало уныния. Поэтому мудрование ума и лукавство ока (которые возбуждают греховную деятельность в человеке) начало имеют, а конца не имеют (т. е., возбудив однажды похоть и внушив человеку грех, они этого грешника, если он не освободится от них раскаянием, – поражают унынием, которое по смерти превращается в муку вечную); так и слоги письмен: начало имеют, но конца не имеют (т. е. сложившееся однажды из букв слово никогда не утратить своего смысла и всегда сохранит тот же смысл, пока существуют письмена).

Говорим: “альфа” есть первая буква, “омега” – последняя, “вита” – вторая, “пси” – предпоследняя, “ламбда” и “кси”, равно как “ми” и “ни”, следуют (по порядку) одна за другой; так и страсти, хотя произошли некогда последовательно, вписавшись как алфавит на хартии человечества, но потом конца уже не имеют, соединяясь во всевозможные взаимосочетания, на буквы в слогах и словах, между собою. Так и псилафизмы (т. е., мудрования греховные), которые суть начало (т. е., подобно первой азбуке – альфе, написались первыми на хартии души человека). Конца не имеют. Одинаково с мудрованием, и лукавство начало имеет, а конца не имеет… Все (24) ветви (греха), как буквы азбуки, означают все беззакония мира и не имеют конца…

Мир для человека есть как бы книга, которую он исписывает своими делами, как письмена – слогами, которые имеют начало, но конца не имеют; отнюдь не забудется во веки веков (все, что ни сотворит) человек от самого рождения до своей смерти, потому что от самого рождения какие слоги-письмена ни изобразит человек в книге мира, по смерти человека все они имеют быть разобраны по слогам, будет прочитано каждое сложение так, как сложил его человек, и каждое сложение получит свою часть, воздаяние».

Прочитывая с благодарной, с детской радостью строки Нила, переводил на русский язык с восторгом. «Альфа и омега, или вита и пси (хотя стоят на разных, противоположных концах азбуки, но совместно могут встретиться в одном слове); подобно сему и псилафизмы, то есть греховные плотские мудрования человека, подмешиваются к добрым начинаниям его.

Злой и благой подразумевается: ангел-хранитель и злой дух, подвизающие человека один на добро, а другой на зло. Они суть чрезвычайные противники между собою…

Избавитель избавляет человека от злых, но желает, чтобы и сам человек имел чувство к Сигору (т. е. к небу, как говорится в великом каноне: “В Сигор угонзай”), сознавал бы (в себе) те тридцать три ветви беззаконных письмен жизни и не вплетался бы в те 24 буквы погибели.

Говорим: эти 24 буквы суть: происходящие от похоти плоти: 1 – прелюбодеяние; 2 – блуд (в том числе объедение и пьянство); 3 – разжжение; 4 – обольщение; 5 – наряжение, возбуждающее блудное похотение; 6 – изнеженность (ласкосердство) взаимного обращения, роскошь и человекоугодие; 7 – расслабление (разленение) ума; 8 – утучнение плоти и услаждение прочих органов чувств; 9 – безумная любовь; 10 – чародеяние; 11 – кровосмешение; 12 – мужеложство.

Эти 24 ветви плотских похотей для всякого, кто поддастся им, становятся темным покрывалом, всецело затмевая его, так что человек не видит Солнца Солнц. Делатели этих 24 ветвей сладострастия не узрят лица Божия, предадутся смерти и в пучине сладострастия потонут…

Похоть же ока лукавого (производит следующие ветви): уныние, которое развивает отчаяние; отчаяние же возжигает ярость (гнев и злобу). (Злоба же) влечет человека в следующие девять: 1 – осуждение; 2 – злоречие; 3 – клевета; 4 – презорство (и вместе с тем возношение, гордость и пр.); 5 – алчность; 6 – хищение; 7 – ложь и несправедливый донос (т. е. клевета); 8 – притворство добродетелей или лицемерие; 9 – коварное советование. Сим подвергаются осуждающие ближнего своего…»

От главы к главе, шажок за шажком к иночеству. На Рождество приехали в скит шестеро солдат эскадрона.

Александр Ксаверьевич знакомил сослуживцев, решивших разделить со своим командиром иноческую жизнь, с жизнью скита, с храмами скита. Были на службах во всех церквях. В древней во имя апостола Андрея Первозванного и преподобного Антония Великого. В древней в честь Покрова Пресвятой Богородицы, в церкви Святого Петра, митрополита всея Руси, и в соборной церкви в честь чудотворной иконы Божьей Матери, именуемой «В скорбях и печалях утешенье». Молились в надтрапезной церкви во имя Пресвятой Троицы, в церкви во имя святителя Иннокентия Иркутского, в церкви Великомученика и целителя Пантелеимона при больнице на кладбище. За оградою скита в двухэтажной церкви Всех святых Афонских. В нижнем этаже этой церкви лежали кости упокоившихся иноков, а на стеллажах вдоль стен – черепа. По уставу Афона кости извлекают из могилы через три года.

Молились в церкви, где верхний этаж – храм Святителя Николая Чудотворца, а нижний – Трех святителей, Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста. Молились в небольших церковках при келлиях у молчальника, схимонаха Андрея, в храме вчесть Успения Пресвятой Богородицы, при келлии схимонаха Иннокентия, в храме Преподобного Михаила Клопского и великомученицы Варвары. Не миновали церкви при водяной мельнице во имя пророка Ильи.

Только после всех этих молитвенных трудов отстояли службу в дивном соборе Андрея Первозванного. Собор, заложенный в 1867 году, в царствие императора Александра II, достраивал архимандрит Иосиф. Собор освятили через 33 года, в 1900 году, 16 июня. Освящали греческий митрополит Иоаким, пребывший на Афоне на покое, и преосвященный Арсений, епископ Волоколамский. Господь наградил архиереев: Иоаким стал Святейшим Константинопольским патриархом, Арсений – Псковским а рхиепископом.

8 марта 1907 года семеро бывших гусаров лейб-гвардии его величества Николая II постриглись в иноческий чин. Александр Булатович пострижен был в схиму с именем Антоний, в честь преподобного Антония Великого.

Схимонахом заканчивал перевод вещаний Нила Мироточивого.

Последнюю страницу, совершенствуя слово, переписал четыре раза.

«Попытались было однажды бессильно хитро, кичением и хулою поругаться над одним преподобным отцем. Чтобы прехитро ввергнуть преподобного в кичение и хулу, сказал подвижнику явившийся ему бес: “Каким образом, отче, возможно мне спастись?”

Это вопрошение беса о возможности для него покаяния есть коварный умысел ввести преподобного в кичение или хулу, ибо если бы он поддался на сие коварство и принял бы к сердцу столь неслыханное дело, как спасение беса, то неизбежно впал бы в тщеславное самомнение и кичение сим небывалым делом, а, с другой стороны, если бы отверг, как невозможное, то похулил бы Творца, Который оказался побежденным тварию Своею в милосердии.

Понял преподобный, которому открыла сие благодать Все святаго Духа, что это один из обольстителей, проныр-вельзевулов. Преподобный отвечал ему: “Иди на высокую гору, обнажись, стань наг и изливай мольбы к Богу, Царю Небесному, чтобы Он отпустил тебе твое лукавое мудрование” (досл.: псилафистическое лукавство). Отвечал проныра преподобному: “Какую же молитву творить мне на высокой горе и как мне обнажиться? Я и без того одежды не ношу. Как же ты говоришь, чтобы мне обнажиться?”

Святой же отвечал ему: “На высокой горе сотворись наг, обнажив себя от ухищрений своих и лукавого мудрования. Да не имеешь никакого коварства в сердце твоем. Так стой совершенно нагим на высокой горе 40 дней и 40 ночей (в житии сказано: три года; может быть, здесь Феофан ошибся), не имея никакого покрывала на главе своей, т. е. никакой хитрости в мыслях, воздевай руки свои горе и повторяй беспрестанно в течение сорока дней: “Помилуй мя, Боже, помилуй мя, меня – мерзость запустения – во Царствии Твоем!.. Яко к Тебе, Господи, Господи, очи мои; на Тя уповах, не отрину душу мою!..”

Не успел преподобный закончить своей речи, как демон, весьма разгневавшись, воскликнул: “Замолчи, гнилой старик! Ничтожному ли царю поклониться мне? Кто другой имеет такое царство, какое мы имеем? В руках наших находится третья часть Его царства, и что осталось у Него, чтобы нам кланяться Ему, как Царю?..” Ясно тогда стало преподобному, что это есть дух хулы; вспомнил тогда преподобный, что и Христа бес также пытался в пустыне обольстить и кичился перед Ним грехами человеческими…

Вспомнив все это, преподобный сотворил молитву к Богу, проклял демона, и тот как дым исчез от него».

История скита

На Рождество схимонах Антоний поднес игумену Иосифу рукопись перевода книги Нила Мироточивого.

Архимандрит читать принялся тотчас, вслух. Прочитал три страницы, порадовался даровитости брата Антония и вдруг благословил составить историю скита.

– Дело простое. Коротенькая у нас история! – сказал весело, а глаза стали грустные. – Я – четвертый. Отец Виссарион (Толмачев) – игумен основатель, отец Феодорит (Крестовников) – приемник, отец Феоклит Позднеев благословлял наши трапезы всего четыре года. Берись, брат Антоний, за летопись не мешкая. Слава Богу, живы старцы, кто молился вместе с Виссарионом и с Варсонофием.

Летописец чуть было не козырнул, рука к голове дернулась. Спохватился, перекрестился. Но оба все поняли и улыбнулись друг другу.

Уже в тот же день, подняв документы, рясофорный послушник Антоний сделал первую запись истории скита:

«Митрополит Адрианопольский Григорий с тремя архимандритами и с тремя протоигуменами поставили отца Виссариона (Толмачева) в игумены скита и вручили ему вместе с посохом икону Богородицы “Утешение в скорбях и печалях”.

Братия скита с игуменом насчитывала в тот день тринадцать человек».

Писать историю по манускриптам – дело мудрых, а вот собирать в единое крохи воспоминаний, воздыханий – радостный труд.

Свято-Андреевский скит начинался с чуда. Русские иноки – старцы Виссарион и Варсонофий – искали на Афоне место для монахов из России. Старец Варсонофий отправился в монастырь Ксенофонт договориться уже окончательно о покупке келлии. Дошел до Креста келлии. Крест стоял между Сераем и Кареей. Остановился старец, засмотревшись на церкви Серая, и тут к нему подбежал и схватил за плечи полуголый юродивый словун Яни.

– Вот вам Серай – скит русов и московов! – закричал юродивый и загородил дорогу на Ксенофонт.

Это было в 1841 году, а в 1842-м в обители Серай уже спасались пятеро русских иноков.

Жизнь для схимонаха Антония шла день за днем. Разбирая записи бесед со старцами, выстраивал историю скита. Сразу стало одно понятно. Русскому человеку и на Афоне приходилось тяжко.

Сыны купеческие Василий Толмачев и Василий Вавилов четыре года готовили себя к жизни на Святой горе. Иноческое правило познавали в Белобережской пустыни Брянского уезда. На Афон прибыли рясофорными послушниками в 1829 году. Их приняли в Иверский монастырь. Семь лет спасались в келлии святого Николая Чудотворца, а потом в Преображенской. Наставником у них был старец Иоасаф, бывший духовник Переславского монастыря Полтавской губернии. Старца вызвали в Россию, и новый их духовник, болгарин родом, старец Харлампий постриг Василия Толмачева в схиму. Василий Вавилов принял пострижение от иеро схимонаха Арсения. Приемный отец Толмачева нарек восприемника Виссарионом, а приемным отцом Вавилова стал его земляк, житель города Дмитриева Орловской губернии старец Исидор. Нарекли нового схимника Варсонофием.

Виссарион моложе Варсонофия на одиннадцать лет, но в их дружбе старшего не было. Держались вместе.

Старец иеромонах Арсений получил приглашение в Троицкую келлию монастыря Ставроникиты. Вместе с ним перешли Виссарион и Варсонофий, а старца Арсения вскоре избрали игуменом малороссийского Ильинского скита, основанного Паисием Величковским.

Жизнь в Ильинском скиту шла бурная: малороссы притесняли русских монахов, скандалы вскипали чуть ли не каждый день. Игумен Арсений пригласил в скит мудрых Виссариона и Варсонофия. Схимники подчинились просьбе духовного наставника, но и с Троицкой келлией не расстались, молились в тиши, после непростой жизни в Ильинском скиту. Тогда и пришла мысль: устроить на Афоне монастырь исключительно для великороссов. Старцы принялись искать келлию, чтобы ее купить.

Монастырь Ксенофонт имел такую келлию. Иверский монастырь предложил келлию на Магуле – в горной местности, в центре Афона, лавра Святого Афанасия продавала келлии на Марафоне и на Провате. Монастырь Ватопед – «Гафтатику», с большим участком земли, а монастырь Каракал – келлию Честного Креста.

Сам Господь избрал для русского иночества Свято-Андреевский скит.

Пустующая келлия Серай начала строиться в XVII веке Константинопольским патриархом Афанасием Пателарием. Патриарх возвел в Серае дворец, но достроить не успел. В 1654 году, возвращаясь с дарами царя Алексея Михайловича, патриарх умер в городе Лубны Полтавской губернии в Преображенском монастыре.

Через сто лет Вселенский патриарх Серафим избрал для жизни на покое именно Серай. Патриарх построил огромный храм и дом в виде башни. В храме освятили две церкви: в честь Покрова Пресвятой Богородицы и во имя апостола Андрея Первозванного. Два покойных года послал Господь Святейшему Серафиму, а потом Турция начала войну с Россией. Патриарху пришлось бежать со Святой горы. Скончался в том же Лубенском Преображенском монастыре, где покоились мощи Вселенского патриарха Афанасия. Архидиакон, живший в Серае, по смерти патриарха перешел в монастырь Ватопед, и келлия Серай стала собственностью этой обители.

Схимонах Антоний, записывая рассказы о жизни отцов Виссариона и Варсонофия, видел, как много потрудились основатели скита для русского монашества. Видел, как вел их Господь к чуду Свято-Андреевского скита. Без денег, без особой благосклонности могущественных отцов Церкви – молитвой, уединенным житием в малых келлиях достигли всего, о чем мечтали.

Свято-Андреевский Афонский русский общежительный скит был открыт 22 октября 1849 года, в день иконы Пресвятой Богородицы Казанской.

Митрополит Адрианопольский Григорий с тремя архимандритами и с тремя протоигуменами во время торжества вручили Виссариону вместе с посохом игумена икону Богоматери «Утешение в скорбях и печалях». Именно эту икону отвезли в Петербург на подворье скита. Икона-складень. На одной створке – великомученики Григорий и Дмитрий Солунские на конях. На другой – святители Спиридон Тримифунтский и Николай Мирликийский. В нижней части иконы – святые Антоний Великий, Евфимий Великий, Савва Освященный и преподобный Онуфрий. Богородица изображена с Сыном – по сторонам пресвятого образа Иоанн Предтеча и евангелист Иоанн Богослов.

В иконе частицы мощей первомученика Стефана, преподобного Григория Синаита, преподобномученика Михаила и трех афонских преподобномучеников: Игнатия, Евфимия, Акакия.

В пору устроения скита греки радовались русским насельникам Афона. Константинопольский патриарх Анфим выдал игумену Виссариону хрисовул Святейшего Синода со своей подписью и печатью в вечное и нерушимое утверждение русского скита. Особых розысков об игуменах летописцу производить не требовалось. Виссарион отошел ко Господу в 1862 году (Варсонофий скончался в 1850-м).

С пятью иноками и с огромным долгом за скит первому игумену уповать приходилось на Господа Бога и на Пресвятую Богородицу. Упование сие самое надежное. Оплатить долг за скит деньги пожертвовал Виссариону родной брат Иван Максимович Толмачев. Паломники купеческого рода Филипп из Ростова-на-Дону, Илья из Белгорода дали деньги на жизнь скита. И в том же 1842 году в число братии было принято два послушника, прибывших из Сызрани: старец Прокопий и девятнадцатилетний приемный сын Прокопия Федор Крестовников. Оба люди торговые. Пострижение новоприбывшие получили от руки самого отца Виссариона. Один стал Пименом, другой – Феодоритом.

Тринадцать иноков оставил Виссарион своему наследнику Феодориту. А при Феодорите число братии увеличилось до двухсот пятидесяти.

Второй игумен Свято-Андреевского скита удостоился сана архимандрита. Построил Богородичный корпус с церковью во имя чудотворной иконы Богоматери «Утешение в скорбях и печалях», трапезную на четыреста человек, при трапезной церковь в честь Святой Троицы. Воздвиг колокольню – колокола пожертвовала императрица Мария Александровна. Заложил великий собор Апостола Андрея Первозванного.

Почил Феодорит в 1887 году. Его преемник – иеросхимонах Феоклит (Позднеев) – управлял скитом всего четыре года, но и он оставил по себе память как строителя. Возобновил сгоревшую трапезную с церковью Святой Троицы, продолжал строительство главного храма во имя апостола Андрея Первозванного, а после покушения в 1888 году на императора Александра II возвел в Санкт-Петербурге, на земле скита, храм в честь Благовещения Божией Матери с приделами Пророка Осии и Преподобного Исидора Пелусиота.

3 декабря 1891 года игуменом Свято-Андреевского скита был избран настоятель подворья скита в Санкт-Петербурге иеромонах Иосиф (Беляев).

Четвертого февраля 1892 года властью кириархального Ватопедского монастыря избрание отца Иосифа утвердили.

Думая об Иосифе, Антоний приходил в огромный собор Андрея Первозванного. Собор начали строить в 1867 году, при Феодорите. Завершили строительство и украшали собор деяниями отца Иосифа. Все в соборе – великолепие и утонченное искусство. Огромные иконы в резных киотах, паркет будто из чистого золота с чернью. Бронзовые паникадила всему Востоку на зависть. Подсвечники из латуни, изощренно украшенные. Ни единой простенькой лампады. Мастерство причудливое, редкостное.

Все, разумеется, во славу Божию, посмотрел схимонах Антоний, посмотрел – и, вернувшись в келлию, спрятал «историю» в сундук. Захотелось в домишко на лужайке, а за домишком пусть даже виноградник, а лучше бы черемуха.

Игумен Иероним

Где Россия, где Абиссиния? А ведь где-то еще Маньчжурия? Все ушло.

Брату Антонию нежданно открылось: жизнь течет, как самая настоящая река, и утекает.

Небесная синь принесла весну. На горах весна, на море весна. И никуда от себя не денешься – в сердце весна.

Ветры моря омолаживают лицо. Старцы Афона по сотне лет с плеч сбросили.

И вдруг горькое: отец Иосиф подхватил тяжкую инфлюэнцию, так называли раньше грипп.

Но пришло лето – и болезни прочь.

Афон окунулся в тепло, расцвел, игумен забыл о немочи, да от судьбы не уйдешь – воспаление легких. Скоротечное. 7 июня отошел ко Господу четвертый игумен русского скита.

Новый игумен – новая история, а старая нужна ли теперь?

Выборы прошли буднично. Старцы назвали одно имя – иеромонах Иероним.

Иеромонах – настоятель Свято-Андреевского подворья в Константинополе. Ему сорок два года, из них двадцать служит Господу Богу и Афону.

Выдвижение Иеронима состоялось не без участия властей Пантелеимоновского монастыря – игумена Мисаила и духовника Агафодора, грекам он тоже угоден.

Брат Антоний, выполняя послушание летописца, познакомился с послужными документами отца Иеронима.

В миру – Иван Васильевич Хамилин, фамилию облагородил уже на Афоне. Стал Силиным. Из крестьян села Сербилова Гавриловской волости Суздальского уезда. Отец после смерти жены оставил маленького Ваню родному брату, а сам – на Афон, постригся в схиму с именем Варнава.

Пока мальчик подрастал, рос в послушаниях и отец Иосиф (Беляев). Дивный тенор, он украшал своим голосом хор скита, был замечательным канонархом, но пригодился скиту и своим дарованием художника. Руководил работой литографической мастерской, сам был искусным гравером.

Власти Андреевского скита нашли для канонарха и гравера достойное его дарований послушание – он стал ризничим. А коли так – рукоположили во иеромонаха. К этому времени Иван Хамилин отслужил военную службу и в 1888 году приехал на Афон к отцу.

Вскоре его постригли в рясофор. Просторный бас молодого инока обрадовал отца Иосифа. Умный, сговорчивый, благородный – на такого можно положиться. А иеромонаха Иосифа отправляли в Петербург настоятелем подворья Свято-Андреевского скита, да еще с государевой миссией – доставить в стольный град чудотворную икону «Утешение в скорбях и печалях».

Шел 1890 год. На престоле царь-богатырь Александр III. Россия, изумляя и устрашая Европу, из истеричной революционерки превращалась в могучую державу. Увы! Скорбью и печалью для государыни императрицы был ее венценосный супруг. Садился за обеденный стол трезвым, а выходил из-за стола навеселе. Но вина на столе не было! Врачами воспрещено. Хитрые сапоги изобрел для императора генерал Черевнин. Эх, господи! Не над царицею генерал и государь потешались – над Россией. Недолгой та потеха была. Но молитвы перед афонской иконой одарили-таки наш народ четырьмя годами благополучия.

Отец Иосиф взял в Петербург брата Иеронима. На подворье нес послушание певчего.

Постригли в 1896 году, в мантию, имя оставили прежнее. Избранный в игумены архимандрит Иосиф тотчас благословил брата Иеронима на учебу в Карейской школе, а после окончания отправил в Халкидонское богословское училище – самое высшее духовное училище на Востоке.

В 1900 году Иеронима рукоположили в иеродиакона, а в 1905-м – в иеромонаха. Послушание иеромонах Иероним проходил снова за пределами Афона. Был экономом, на подворье скита в Константинополе обрел навыки хозяйственника, и отец Иосиф доверил ему главную должность на подворье – настоятеля.

Итак, новый игумен скита в расцвете сил, богослов, опытный в делах хозяйства. Братия скита приняла отца Иеронима доверчиво и благодушно.

Что Господь ни делает – к лучшему.

Когда человек хороший, он хороший.

Уже в первую неделю своего игуменства отец Иероним пригласил схимонаха Антония в свою келлию.

Открытое лицо, глаза серые, ясные. Борода, прикрывающая подбородок, аккуратная, усы умело оправлены. Столичное священство.

– Я слышал, брат Антоний, шестеро иноков, прибывших на Афон вслед за своим командиром, хотели бы жить в какой-либо близлежащей келлии?

– Ваше преподобие! – Антоний отвечал искренне. – Бывшие мои гусары проходят иноческую науку. Сам я в монашеской жизни неопытен. Хочу испытать себя уединением и молчанием…

Игумен чуть придвинулся.

– И все-таки, если у вас есть какие-то просьбы, какие-то неудобства… не умалчивайте.

– Есть просьба, – просто сказал схимонах. – Батюшка Иоанн Кронштадтский, благословляя меня на Святую гору, наказывал причащаться каждую неделю…

Отец Иероним понимающе покачал головой.

– Отче Иоанн, сколько я знаю, причащался всякий день, а у нас Святые Дары монахи вкушают раз в две недели. Рясофорные – раз в месяц! – Улыбнулся. – Готовьте себя к иерейскому служению. Кстати, брат Антоний, поступила значительная сумма денег от вашей матушки. Простите, что спрашиваю так прямо: хотелось бы знать ваши пожелания…

Брат Антоний смутился.

– Игумен отец Иосиф посчитал меня способным составить летопись нашего скита. Я записал несколько интересных свидетельств, но теперь вижу, что совершенно не готов давать какие-либо оценки игуменских трудов… Я в схиме год и пять месяцев, мне бы уединения…

– А я считаные дни в игуменах, – вздохнул отец Иероним. – Пусть келлию вам укажет, благословя, схииеромонах Николай. Он давно на Афоне. Его совет будет полезен. А послушание вам сама Святая гора укажет.

Игумен был приятно разумен, и все получилось как бы само собой.

Старейший схимник указал пустующую каливу – дом в саду Серая. Игумен уединение благословил, но не одобрил отшельничества. Схимник Николай сказал то же самое.

– Чем проще, тем святее!

«На Горах Кавказа»

Схимонах Антоний и шестеро иноков вселились в пустующую каливу в заросшей части сада. Уже к обеденной трапезе и калива, и само место излучали радость.

Даже огромное ореховое дерево, хранящее прохладу, неуловимо преобразилось, а безучастная затененная земля стала ласковой, своей.

– Здесь и пройдут наши дни, отпущенные Господом! – сказал ореху Антоний, усаживаясь на удобный, будто кресло, корень.

Прислонился спиной, а дерево покоем осеняет. Тут и пришло на ум: первая картина внутреннего взора будет пророческой.

И увидел темную стену леса. Луциковка? И вот он – волк. Это Луциковка. Волк на всю жизнь. Еще через мгновение не мог понять: видел он лес и волка – глаза-то были открыты, – не морока ли?

– Брат Антоний, тебя зовет игумен! – Келейник Иеронима подошел бесшумно.

Двери перед братом Антонием распахивались в скиту сами собой. Игумен Иероним приветствовал схимонаха радостно, а в глазах вопрос.

– Прости меня, брат Антоний! Калива тебе для уединенных молитв, но явилось срочное дело. Просьба, адресованная именно тебе.

Игумен пригласил схимонаха выпить чаю и уже за чаем положил на стол внушительную книгу.

– Духовник Пантелеймоновского монастыря отец Агафодор просит дать отзыв на сей труд. Отец Агафодор назвал именно тебя, брат Антоний. Вы закончили Александровский лицей… Образованных насельников на Афоне совсем не много. Основная масса прибывающих из России – крестьяне. Люди искренние, но – простецы, а вам Господь даровал писательский талант.

– «На горах Кавказа», – прочитал Антоний.

– Книга написана насельником Нового Афона, бывший инок Пантелеймонова монастыря, а ныне схимонах Иларион. Издано в Кубанской области в прошлом, в 1907 году… Ты, брат, спросишь, почему понадобилась рецензия? – показал на листок бумаги на столе. – Это мне пишет отец Агафодор.

Строка была подчеркнута.

– «Очень вредная книга, написанная в духе Фаррара».

– Наши простецы называют сочинение Фаррара о Христе – соблазном. – Игумен улыбнулся.

Читать очень вредную книгу брат Антоний собирался в своей келлии не потому, что сочинение схимонаха, живущего среди Кавказских гор, требовало скрытности, – яркий южный свет раздражал глаза. Окна келлии выходили на затененную сторону, где орех.

Одно было странно: духовник Агафодор, объявляя труд Илариона вредным, видимо, хотел от бывшего лицеиста поддержки своему мнению.

Антоний открыл книгу на середине, но остановил себя. Открыл ближе к началу. Увидел слово «Церковь» с большой буквы, прочитал:

«Вне Церкви спасения нет нигде и никому, как и во время Всемирнаго потопа нигде было нельзя спасись от смерти, как только в одном Ноевом ковчеге», – сказано понятно!

«Молитва Иисусова, как внутреннее общение нашей души с Господом Иисусом Христом, таинственное единение с Ним нашего духа, отнюдь не идет вразрез сему, но все сие утверждает и проницает своим духовным влиянием; на все проливает силу, свет и жизнь, содержит в себе; будучи всему этому основанием, Господь Иисус Христос, призываемый сею молитвою, есть Царь и Божественный Основатель Святой нашей Церкви и всех Ея чинов, уставов и последований. Сам во всем присутствует и управляет и на всех изливает вся Божественныя силы, яже к животу и благочестию. А потому, кто призывает Его всемогущее, зиждительное имя, нося его посреди сердца своего, тот, будучи утвержден на том же основании, как и Церковь, необходимо связан с Нею вечным союзом».

Несогласия пока что не было. Еще абзац прочитал.

«Но говоря о молитве, мы не утверждаем того, что одной ея достаточно для спасения, а жить – как хочешь живи – в волях сердца своего и в похотях плоти своей. Нет, так нельзя!.. Для этого нужно, по силе возможности, жить благочестиво, исполняя весь закон Евангельский, коего главная сила в любви Бога и ближних. Нужно веровать в Сына Божия – Спасителя нашего, – яко в Бога истинна, от Бога истинна, единосущна Отцу, Имже вся быша, пришедшаго в мир грешныя спасти; приобщатися Святейшаго Тела Его и Пречистыя Крови Его и всезиждительное имя Его всегда носить во устех своих, ум же и сердце присно глаголя: “Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, Богородицы ради помилуй мя, грешнаго”».

Антоний не чувствовал антипатии к автору. Пишет просто, искренне. А вот и причина такой простоты. Всего через абзац.

«Признаемся, что вся забота наша была при составлении сей книги, о чем и молим Господа Бога, – выразить всю нужду, важность и необходимость упражнения Иисусовою молитвою в деле вечнаго спасения для всякаго человека. Потому что, помимо Господа Иисуса – Спасителя Мира, спасение для нас невозможно. Но как при жизни Спасителя на Земле, мало было людей, веровавших в Него, как Бога и Спасителя Мира, и понимавших Его действительное достоинство, так и теперь мало людей, кои бы от всей души были преданы сему спасительному занятию, знали его истинное достоинство, цену и любили его всею душою, кроме разве только тех избранных от людей, коим дано от десницы Вышняго ощутить сердцем сокрытую в сем делании Божественную силу и Небесное блаженство.

К великому прискорбию нужно признаться, что почти всегда мы замечали, во всю свою жизнь, где бы только ни открывали слова о сей молитве, всенепременно встречали вражду от некоторых лиц, и даже ожесточенную… Тотчас начинают возражать – почему не говорится о том и о том, а все о молитве; разве одна молитва спасет?! Будут укорять, хотя и не в глаза, а после на стороне, но только пред теми людьми, коим преподавалась молитва в слабости жизни, непостоянстве; словом – стараются всесильно ослабить усердие к учителю и тем подавить желание заниматься Иисусовою молитвою. Видится, что самая речь о ней им неприятна. Они в это время чувствуют себя нехорошо, а потому и стараются, чтобы совсем о ней не слышать.

Неприязнь на Иисусову молитву, как и всякому понятно, есть дело бесовское».

Брат Антоний отложил книгу. Такая фраза может вызвать неприязнь у отцов Церкви.

– Ну что ж, читать так читать!

Змея

В каливе, куда перешла братия схимонаха Антония, не нашли дров, а зимы на Афоне совсем не райские.

Лес, отведенный для рубки, показывал иеродиакон Николай, насельник ближайшей каливы. Отец Николай взялся помогать соседям. Работая топором, пел псалмы.

Инок Тимолай – гусар Тимофей Алфеев – спросил отца Николая.

– А старцы, наподобие преподобного Серафима Саровского, на Афоне нынче имеются?

Иеродиакон ответил добродушно:

– Святая гора – царство Пресвятой Богородицы. Все у нас есть: монастыри, скиты, келлии, отшельники, затворники. Кто с топором, а кто и с пером. Книги пишут, благочестию учат. А про святых так скажу… Святой человек прост, его не углядишь. Взять старца Сисоя. Жил затворником возле Новой Фиваиды. Так бы и отшельничал, но пришли разбойники, ятаганами рубили дверь, келлии, дверь деревянная, хлипкая, но устояла. Я видел ту дверь. Щели в мизинец. Не из бревен – из досок, не поддалась злодеям.

Антоний слушал отца Николая, а смотрел на свой правый башмак. В носок башмака – кожа, слава Богу, крепкая – впилась серая змея. Не ахти какая великая – в две трети аршина.

Отец Николай говорил увлеченно.

– Правило у старца Сисоя самое простое: монах с Господом неразлучен ни единое мгновение своей жизни. Руки работают – сердце творит молитву, сердце устало – разум с Господом, разум притомился, глаза читают Священное Писание – и все заново, ибо только так возможно размягчить окаменелое сердце падшего человека.

Уже все иноки смотрели на змею, кусающую башмак схимонаха Антония, иеродиакон Николай говорил и говорил:

– Старец Сисой, поучая, рассказывает о капле и камне. Капля, упавшая на камень, следа не оставит. И миллион капель не просверлят отверстия, а вот через тысячу лет неотступной, нескончаемой работы вода все-таки одолеет камень. И с людьми то же самое. Только непрестанное пребывание с Богом вернет нам первозданную способность любить.

Ахнул.

– Змея!

Схимонах Антоний наклонился – змея в его руке. Посмотрел вокруг, бросил змею вниз по склону – в ручей.

– А ведь это к чему-то! – сказал брат Тимолай.

– Уж не к войне ли? – испугался иеродиакон Николай.

– Навоевались! Вся Россия костылями громыхает.

– Россия далеко! – вздохнул иеродиакон. – У нас свои беды. Греция сцепится с Турцией, а для военных Афон притягательное место. Вот только чьих солдат ждать, православных или басурманов?

Брат Тимолай хватил топором по дереву – срубил.

– Отец иеродиакон, мы на Афон за своим командиром на войну ехали. С врагом всех народов, всех душ – воевать. Русскому человеку от сего врага больше всех достается.

Иеродиакон кивал головою, соглашаясь.

– Когда будете постигать Иисусову молитву, помните: Бог внимает уму и сердцу. Очень худо искать в Иисусовой молитве исключительно одних только внутренних озарений, сердечных восхищений Богом. Помните: в духовном деле, не соделавши предшествующего, нельзя переходить к последующему. Тут, как в телесном возрастании, все идет постепенно и является в свое время, скачки здесь невозможны.

После духовного урока иеродиакон повел тружеников на трапезу в скит.

Суп изумил. Травяной, с креветками.

Замечательно вкусно!

На второе – гречневая каша. И опять с ворохом креветок!

А ведь пятница – пост.

Гусары-иноки стали переглядываться, и отец Николай все понял.

– Креветки – не рыба.

– Еда райская! – одобрили монастырский обед монахи из гусар.

И на послушание.

Вразумление

Отправились, куда кому назначено. И в скит, и в каливу.

Послушание у каждого свое. Брату Антонию – толстую книгу читать.

То, что прочитал до обеда, вызывало тревогу: ждал, когда пойдет неприемлемое. И первые же страницы послеобеденного чтения сразу насторожили.

Отец Иларион напористо утверждал соблазнительное: сущность и действенность молитвы Иисусовой зиждятся на силе призываемого Божественного имени Господа Иисуса Христа. К имени молящийся должен относиться, как к Самому Господу Иисусу, которое есть Сам Он – Господь Иисус Христос.

Такое утверждение показалось брату Антонию неправильным: но дальше удивительно просто. Отец Иларион со светлым чувством любви излагал святоотеческое учение о молитве Иисусовой.

Где согласился, где не согласился, однако игумен просил дать письменный отзыв, что тут было делать? Имя Господа, которое произносится устами человека, такого, скажем, как он, чьи по двиги – убийство, пусть в сражениях, в экспедициях, разве может быть Богом? Разве может имя, которое мыслится человеком, скрывшимся от всего содеянного пусть и в очень святой обители, быть Самим Иисусом Христом!

Но как у Илариона замечательно переданы чувства от созерцания природы родными по духу людьми! Антоний перечитал страницу вслух:

«Усмотревши удобное место, сели мы для отдохновения, а, пожалуй, скорее для ночлега. Обозревшись же, увидел себя на страшной высоте, превыше всего видимаго пространства, вся окрестная страна была у нас под ногами.

Нет возможности изобразить расположение гор, их великое пространство, красоту и чудное разнообразие, поражающее зрителя удивлением, выше всякаго слова и мысли. Горы представляли собой какия-то разнохарактерныя колонны, чрезвычайно красивыя и весьма неуклюжия, и тянулись длинным рядом, который иногда вдруг и как-то смело прерывался страшною пропастью, другою и третьею; потом опять начинался и снова тянулся до новой пропасти, а там, вдали, исчезал за новыми высотами гор. То показывали вид изуродованный, перемешанный и до крайности разнообразный, так что форму их очертания невозможно передать никаким словом. Они похожи на то, как если бы в сильном трясении вдруг обратились в застывшее состояние. И каких только странных видов тут не было для взора!.. То, как два брата, любезно обнявшись, идут по дороге; так две скалы, переплетшись друг с другом, стояли на чистом местечке под стеною горы. А то, как бывает в драке, один, поборовши другого, становится ногами своими на груди его; так точно и здесь – одна скала стоит на другой, показуя своим воинственным видом как бы одоление и попрание соперника своего. Там видится, как будто охотник, наклонившись, метит устрелить зверя в добычу себе. То, столпившись в одну кучу, группа небольших курганчиков напоминает семейство птенцов, их же кокош собирает под криле свои. И вот в стороне от них виднеется неизмеримой величины обширная гора, и она привлекает внимание своею великою, паче меры, огромностью; правильным и красивым очертанием, выдаваясь посреди всего окружающаго ее, она победоносно и как-то величаво возносит почти к облакам свой исполинский остов и могучую главу и видимо господствует над всем множеством окружающих гор, будучи им как бы царица, или якоже мать. Иныя горы являют подобие величественных соборов, увенчанных главами, а другой шпиль как стрела идет вверх, без сомнения показуя этим человеку путь к Небесам; в другом месте скала являла подобие медведя или черепахи, а то принимала безформенный вид или же просто лежала груда обыкновенных камней».

После такой картины рассуждения отца Илариона невольно становились приемлемыми:

«Плотской разум сего положения, что в имени Иисус находится Сам Господь Иисус Христос, принять не может, как узнали мы, обращаясь ко многим лицам по сему предмету, потому что он закон Божий читает телесно и не может разуметь, яже суть Духа Божия (2 Кор. 2, 14). Но может ли он отнять сие Божественное чувство у ума верующаго, который зрит Бога, сущаго во всей твари, на Небеси и на Земли, в морях и во всех безднах. Нет ни самомалейшей линии в пространстве, ни единаго мгновения во времени: но все сущее в видимом и невидимом мире – полно присутствием Божества. Как Дух чистейший и безпредельный, Господь весь находится повсюду всем Своим Существом. И без сомнения, пребывает им и во святом Своем имени.

Только нужно помнить, говорится в Богословии, что хотя “действие вездеприсутствия Божия является везде, но не на всех степенях сотвореннаго одинаково: иначе оно является в безличных существах и в ином виде в личных; иначе в благочестивых, иначе в злочестивых, там и здесь сообразно с приемлемостию тварей”. И вот, может быть, истинная причина, по которой не хотят имени Иисус давать Божественное достоинство и иметь сие имя как бы и Самого Сына Божия.

Все Божие для нас непостижимо. Можем ли понять святейшую тайну Евхаристии, в которой Сам Господь Иисус Христос, находясь Своим присутствием, претворяет хлеб и вино в истинное Тело Свое и честную Кровь Свою, то самое Тело, которое родилось от Преблагословенной Девы Марии, жило на Земле, было распято на Кресте и страдало, – и ту самую Кровь, которая была пролита на Живоносном древе за живот мира. Вкушая с верою и благоговением сего Святейшаго Таинства, мы приобщаемся духом Божества Христова, а устами и вкушением – Его всепречистаго Тела и Крови. Но все это верою. Разум и понятие здесь места не имеют».

– Разум и понятие здесь места не имеют, – повторял и повторял Антоний.

И разбирало сомнение. Ведь это все умничанье! Есть ли Бог в имени Бога? Если да – истина, а если сие тварная человеческая мысль? Свое, земное, старец Иларион по-человечески приписывает Небесному…

Сел письмо писать. Страстная получилась писанина. Но обещание игумену выполнено: отзыв положен на бумагу.

Поглядел брат Антоний на икону Нерукотворного Спаса и положил свое писаньице на подставку возле образа.

Позовут в скит, тогда можно и отнести.

Хорошо написано, а как-то не по себе. На полуночнице вдруг ощутил леность в душе, молитвы читал механически, словно душа стояла в сторонке. Вышел под звезды.

Звезды Афона – половина будущего бессмертия. Душа, однако ж, не оживает.

В этом, новом для себя состоянии брат Антоний существовал целую неделю. Собрался на исповедь, но почему-то уже знал наперед: облегчения не будет.

Готовясь к исповеди, глянул на книжную полку. Глаза нашли подарок отца Иоанна Кронштадтского «Мысли христианина».

– Вот тебе в руководство! – так было сказано самим батюшкой.

Быстро поднялся, взял книгу, открыл, прочитал:

«Когда ты про себя в сердце говоришь или произносишь имя Божие, Господа, или Пресвятой Троицы, или Господа Саваофа, или Господа Иисуса Христа, то в этом имени ты имеешь все существо Господа: в нем Его благость бесконечная, премудрость беспредельная, свет неприступный, всемогущество, неизменяемость. Со страхом Божиим, с верою и любовью прикасайся мыслями и сердцем к этому всезиждущему, всесодержащему, всеуправляющему имени. Вот почему строго запрещает заповедь Божия употреблять имя Божие всуе, потому то есть, что имя Его есть Он Сам – единый Бог в трех лицах, простое существо, в едином слове изображающееся и в то же время не заключаемое, то есть не ограничивающееся им и ничем сущим».

Сердце замерло радостно.

– Заповедь Божия запрещает употреблять имя Божие всуе, потому что имя Его есть Он Сам.

Будто солнце взошло. Вот она, твоя истина, брат Антоний.

Дочитал абзац до конца.

Великие имена: Пресвятая Троица, или Отец, Сын и Святый Дух, или Отец, Слово и Святый Дух, призванные с живою, сердечною верою и благоговением или воображенные в душе, суть Сам Бог и низводят в нашу душу Самого Бога в трех лицах».

Отложил книгу, достал фотографию батюшки Иоанна. В прошлом году прислал, в декабре. А через неделю на Афоне молились о душе дивного русского пастыря. На фотографии батюшка написал несколько слов: «Инокам афонским – венцы мученические».

Не спросить, что хотел сказать протоиерей Иоанн Сергиев Кронштадтский. Не у кого спросить.

Брат Антоний поцеловал фотографию.

Снял с божницы свое письмо к схимонаху Илариону, разорвал.

Через восемь лет в книге «Моя борьба с имяборцами на Святой горе», изданной в Петрограде в 1917 году, он так расскажет о своем вразумлении батюшкой. С небес.

Я изумился, перекрестил и, возблагодарив Бога за вразумление, немедленно же разорвал мое письмо к отцу Илариону и сжег его, и тут же отнялась от меня та безутешная тягость сердечная, которая меня так обременила после написания письма, и я снова пришел в свое прежнее духовное устроение. Книгу я отнес к отцу игумену со словами, что худого в ней ничего не нашел, что учение о молитве Иисусовой изложено в ней прекрасно, весьма легко и удобочитаемо, и что общего с Фарраром в ней абсолютно ничего нет, но, наоборот, книга весьма духовна и написана в духе святых отцов. Затем я возвратился к моим обычным занятиям и больше этим вопросом не занимался. Все это произошло, насколько я помню, весною 1909 года».

Когда на Афоне, угомонив бури на море, – нежная весна, в России самое время поземок, снегопадов, но солнце выглянет, и вся Русская земля – белое сияние.

Беда простецов

Душа стремилась к простоте. Но что проще Бога? Бог – любовь.

«Вот оно, твое благословение, – радовался Антоний, думая о батюшке Иоанне. Стал замечать, как возбудилось в нем внимание к службе, к возгласам и молитвам пастырей, к словам Псалтыри. В службах, возгласах, молитвах, в откровениях Псалтыри были явные свидетельства об особом почитании Церковью имени Божия.

Для него теперь сама молитва преображалась, когда произносил Имя Иисуса Христа. Овладевало радостное бесхитростное чувство: ты предстоишь в это вот мгновение перед Троицей.

Сторонясь суетного, испытывал себя аскезой молчальника, но эта его строгость, славное воинское прошлое, да к тому же полное равнодушие к деньгам: полученные от матери большие и малые суммы отдавал скиту, – расположили к насельнику каливы игумена Иеронима. Увы! Жизнь не сторонилась сторонящегося, 8 мая 1910 года схимонаха Антония Булатовича рукоположили в иеросхимонаха.

На первых службах пребывал в изумительной, в совершенной уверенности: все на белом свете младенчески ново.

Одно огорчало: иеромонахов в скиту много, служили в очередь. А тут еще поймал на себе вопрошающий взгляд игумена: ждет отзыва на книгу схимонаха Илариона.

Сел перечитывать и вчитываться. Заодно и аскеза молчания соблюдается.

И вдруг пришел сосед по каливе иеродиакон Николай.

– Из Новой Фиваиды двое старцев – к тебе, ученый человек.

– Моя учеба давнее дело.

– Они-то вовсе простецы. Их гонят, их казнят, но постоять за себя не умеют. Дело духовное, умственное: об Иисусовой молитве речь. Пятьдесят лет молились, а им говорят: не так молились, невежды-лапотники.

Слово «лапотники» задело. Иеродиакон привел старцев. Одному явно за семьдесят, другой, поди, и восьмой десяток разменял. Тот, что моложе, иеромонах Феодорит, тот, что постарше, схимонах Ириней.

Старцы сели на лавку у порога и замерли.

– К столу, пожалуйста, чаю выпьем, – предложил хозяин.

Поднялись, перешли к столу. И ни слова. Антоний посмотрел на иеродиакона Николая.

– Духовник скита иеромонах Алексий (Киреевский) объявил книгу «На горах Кавказа» – соблазном.

– Гонения у нас, – тихо, виновато сказал отец Феодорит.

– Но Фиваида – монастырская богадельня! – удивился Антоний.

– Скит устраивали для престарелых, – согласился иеродиакон Николай. – Но у нас в Новой Фиваиде жизнь была трудовая, простосердечная. Иноки – крестьянского корня, здоровьем крепкие. Молитва для них не утруждение телес, а праздник. Ходят в храм с великою охотою, как хаживали на пашню, ибо нынешний их заработок – вечная жизнь. Верят: поклонами да молитвами украшают Престол Всевышнего. Одним словом, истинные простецы.

Оказалось, храм в Новой Фиваиде всего один, во имя Всех святых Афонских. Живут монахи в келлийках, но теперь построены две большие гостиницы, одна с трапезной.

Книга отца Илариона «На горах Кавказа» – светлое утешение фиваидских старцев. Тридцать пять лет тому назад Иларион был среди монахов, отправленных отцами Афона на Кавказ, строить монастырь на земле, дарованной для молитвы императором Александром II.

– А теперь объясните мне толком, – прервал рассказы о Фиваиде отец Антоний, – кто вас гонит, за какие провинности, в чем эти гонения?

– За молитву Иисусову! – Брат Ириней опустил голову.

– За имя Божие! – воскликнул в сердцах отец Феодорит.

– За молитву, за имя? – Антоний ничего не мог понять. – А в чем гонения-то заключаются?

– Меня из скита изгнали, – сказал иеродиакон Николай.

Загрузка...