Глава 6

На большом чердаке родительского дома все давно поросло паутиной, в которую Марк не преминул вляпаться. Обстановка чердака почти не изменилась с тех пор, как он последний раз был здесь. Лет пятнадцать назад, а то и все двадцать. Разве что стало чуть больше коробок со старыми вещами. Ближе ко входу пыли и паутины было немного меньше: весной приходили рабочие чинить протекающую крышу, а дальше все покрылось забвением.

Кроме паутины и числа коробок, изменилось еще и то, что теперь Марку было намного труднее сюда забираться. Откидная лестница не была приспособлена для лазания по ней таких калек, как он.

Закрыв за собой дверцу в полу, Марк поднял выше мощный фонарь и огляделся. Паутина свисала с потолка, обвивала коробки и путалась в волосах, пахло пылью и немного сыростью. Когда-то он проводил здесь много времени и мечтал однажды превратить этот чердак в настоящую мастерскую художника. По крайней мере, именно так она виделась ему в тринадцать лет. Чуть дальше, возле окна, стояли два старых кресла, небольшой стол и в углу даже сохранился его мольберт. Марк подошел к нему ближе, с удивлением замечая на полу коробку акварельных красок. Конечно, они давно высохли, но все равно вызвали улыбку. В детстве и юности он любил рисовать акварелью. На масло не хватало терпения и времени. Хотелось все, сразу и побыстрее, где уж тут ждать пока высохнет предыдущий слой, чтобы нанести новый.

Он поставил фонарь на столик и сел в одно из кресел, подняв вверх столб пыли. Под потолком висела и лампа, но зажигать ее он не стал. В доме все давно спали, поэтому он мог бы остаться в столовой или гостиной, но не хотел, чтобы ему кто-то помешал. А дело у него было важное.

Лицо, которое он увидел в елочной игрушке, не заставило себя ждать, явилось прямо во время ужина, чем так сильно напугало его. Марк давно привык к призракам, хоть в последнее время они являлись все реже и реже, словно обиделись на то, что он перестал звать их. И все же он считал, что давно не боится их, но сегодня за ужином испугался примерно так же, как тогда, когда увидел их впервые.

Он почти не слышал того, о чем болтали за столом. Замечал внимательные взгляды Риты, но никак не мог заставить себя включиться в разговор. Слух сам вылавливал малейшие шорохи, которые не укладывались в общую картину и казались лишними, а обоняние не чувствовало почти ничего, кроме отвратительного запаха разложения.

Осторожные тихие шаги он услышал еще до того, как увидел призрак. Шаги походили на шорох листвы за окном во время сильного ветра, но он без труда распознал их в общей какофонии звуков, потому что раньше часто слышал, особенно по ночам, когда весь мир затихал, погруженный в сон. Запах разложения усилился и забил собой все остальное. Марк чувствовал, как Рита коснулась его руки и задала какой-то вопрос, но смог только процедить что-то нейтральное в ответ. А потом увидел его.

Сначала только лицо, точно такое же, как в отражении оранжевого шара: чуть одутловатое, как будто отечное, с большими глазами и падающей на лицо темной челкой. Оно принадлежало молодому мужчине, но почему-то очень маленького роста, не больше метра. И лишь в следующее мгновение, когда очертания призрака проступили полностью, Марк понял, что он имел нормальный рост, просто… нес свою голову в руках.

Марк вскочил на ноги, не справившись с собой, перевернул стул и, кажется, напугал всех. А призрак все шел и шел вперед, приближаясь к нему, распространяя вокруг себя отвратительный сладковатый запах.

Его губы шевелились, но как Марк ни напрягал слух, он не мог расслышать ни слова. Все вокруг галдели, что-то спрашивали, слышался детский плач. Звуки доносили до него как сквозь вату или сон.

«Отдашшшшшь…»

Марк не был уверен, что слово не почудилось ему. Уже в следующую секунду шипение, похожее на змеиное, заполнило его голову. Он крепко сжал зубы, но когда призрак чуть качнулся к нему, накрыв его волной отвратительной вони, Марк не выдержал и рванул к выходу из столовой.

На улице стало немного легче. Свежий морозный воздух, смешанный с запахом еловых веток, понемногу вытеснял из легких сладковатую вонь разложения.

После разговора с Ритой он входил в дом с опаской, однако призрак уже ушел. В воздухе витал лишь остаток его вони, но и она быстро рассеивалась, заглушаемая ароматом свежей ели, запеченного мяса, овощей, фруктов и бенгальских огней, как и должен пахнуть дом перед Рождеством. Марку удалось остаток вечера провести нормально. Свою молчаливость он объяснял головной болью, а до истинных причин никто не допытывался. Только один раз он тихо спросил у отца, не умирал ли недавно кто-нибудь поблизости необычной смертью. Тот смерил его странным взглядом, однако ответил, что ничего такого не случалось, не став развивать тему дальше. Гретхен тоже вела себя как обычно, бегала и играла с дочкой Франца, не прислушиваясь и не приглядываясь ни к чему необычному.

Ночью, когда весь дом погрузился в сон, а он так и лежал, уставившись в темный потолок, Марк понял, что уснуть не сможет. Прихватив рюкзак, в котором лежали альбом, несколько простых карандашей, кистей и коробка с красками, он забрался на чердак, чтобы набросать портрет призрака, пока тот еще не стерся из памяти. Рита могла утверждать, что портреты у него получаются так же хорошо, как и пейзажи, но она не так много понимала в живописи. Сам Марк знал, что портретист из него аховый. Лица людей быстро стирались из его памяти, путались и изменялись, как бы он ни старался запомнить их. Он мог разглядывать лицо человека несколько минут, но уже через полчаса нарисовать его совсем не так.

Марк сам не понимал, зачем ему понадобилось рисовать призрак, но что-то внутри него шептало, что лучше это сделать. По опыту он знал, что если уж призрак явился, то не отцепится, пока он не выполнит его волю. Что это может быть за воля, Марк представлял плохо. Призрак ничего не просил, ничего не хотел. Бормотал что-то невнятное, неслышное. Чем больше он думал об этом, тем сильнее ему казалось, что тот вообще не понимал, куда попал, и не имел никакой конкретной цели. Может быть, он умер совсем недавно и пока не осознал этого? Людям, умирающим внезапно, часто нужно время чтобы понять, что произошло. А судя по отрубленной голове, его смерть вполне могла оказаться быстрой и неожиданной. Прям Берлиоз.

Марк так увлекся рисованием, что не услышал, ни как скрипнула, открываясь, дверь на чердак, ни как она хлопнула, закрываясь. Вздрогнул и поднял голову только тогда, когда услышал голос брата:

– Не помешаю?

Марк поспешно захлопнул альбом, в котором уже успел сделать несколько набросков карандашом, каждый из которых казался ему непохожим на лицо, увиденное за ужином.

– Как ты узнал, что я здесь?

Франц усмехнулся и протянул ему его же трость.

– Ты оставил ее возле лестницы на чердак. Догадаться, где ты, было несложно. В детстве ты почти все время здесь проводил.

Марк неожиданно для самого себя улыбнулся в ответ и взял протянутую трость.

– Рита заставила ходить на лечебную физкультуру, поэтому теперь я иногда забываю ее где-нибудь.

– Рита определенно хорошо на тебя влияет. – Франц подошел к нему и сел во второе кресло, оглядываясь вокруг. – Хотя четыре года назад я был уверен, что у вас ничего не выйдет.

Марк покосился на него.

– Вот спасибо.

– Прости, но ты был тот еще мудак, – пожав плечами, заявил Франц.

– С чего ты взял, что сейчас что-то изменилось?

– Иначе она давно ушла бы от тебя. И уж точно не стала бы рожать от тебя ребенка. Тебя, знаешь ли, очень сложно было выносить больше получаса.

– Именно поэтому ты запретил звать меня на прощальный ужин перед вашим отъездом?

Марк сказал это и тут же пожалел. Не следовало этого делать. Он прекрасно понимал, почему его не позвали, и был абсолютно согласен с характеристикой Франца. Он был тот еще мудак. Просто тогда ему было так легче. Проще. И не было никого, ради кого хотелось бы все изменить. Пожалуй, Франц прав, Рита действительно хорошо на него влияет. Даже если теперь иногда приходится поступаться своим мнением, искать компромиссы и делать так, как хочет она.

– Да, – честно признался Франц. – Я не хотел, чтобы ты его испортил. Вы с Ириной обязательно поругались бы.

– Мы и так поругались, – хмыкнул Марк, в очередной раз не сдержавшись. А ведь за ужином выпил всего бокал вина.

Франц, к его сожалению, оговорку заметил. Он немного помолчал, разглядывая в полутьме чердака, освещенного лишь фонарем на столе, профиль младшего брата, а затем понимающе хмыкнул.

– Она приходила к тебе. Как я сразу не догадался?

– Между нами тогда ничего не было, если ты переживаешь, – заверил его Марк. – Между нами вообще ничего не было с того самого дня, как я попал в аварию.

Франц снова задумался на несколько долгих секунд, теперь рассматривая что-то в темном углу, куда не дотягивался свет фонаря.

– Иногда я чувствую себя идиотом из-за того, что простил ее, – вдруг признался он.

Марк удивленно посмотрел на него. Его всегда удивляло, что Франц простил своей жене трехлетний роман с младшим братом у него под носом. Сначала он злился на него, думал, что если бы он ее не простил, Белль вернулась бы к нему. Потом злость прошла. Но недоумение все равно осталось. При этом ему всегда казалось, что Франц не жалеет о своем решении.

– Ты поступил правильно. Она была молодая и глупая, а я со своей стороны сделал все, чтобы склонить ее к этому.

Франц снова усмехнулся, но на этот раз улыбка получилась довольно кривой.

– Я тоже так всегда считал, – снова признался он, и Марку показалось, что он спит. Не может брат, который, как он всегда думал, ненавидел его всей душой, пойти вдруг на такие откровения. Что с ним случилось за четыре года? – Сразу обвинил тебя во всем. Ты практически с самого детства казался мне ненормальным. В какой-то степени я, наверное, тебя презирал. За то, что ты не такой, как я. Как все мы. Мне казалось, что любой должен быть благодарен нашим родителям за то, что они дали нам. Стараться соответствовать, получить хорошее образование, устроиться на приличную работу. А ты был бунтарем с этими своими картинами, художественными школами, выставками, фамилиями. И когда я узнал, что моя жена спала с тобой три года, я – уж извини, но буду говорить правду – искренне хотел, чтобы ты так и не очнулся после аварии. Да, теперь мне стыдно, что я желал тебе смерти, но так и было. Но ты выжил и стал еще более странным. Призраки, магические салоны, медиумы, колдуньи. Если искусство я хоть как-то мог понять, то это…

Марк вдруг наклонился и вытащил из-за кресла бутылку вина, которую прихватил с собой, поднимаясь на чердак.

– Будешь? – поинтересовался он у брата. – Только у меня один бокал.

Тот кивнул.

– И без бокала сойдет.

Марк налил себе немного вина и протянул ему бутылку.

– Не могу отрицать, что я делал все, чтобы ты меня презирал, – в свою очередь признался он, сделав глоток. – И до аварии, и особенно – после. Но что-то мне подсказывает, что ты завел этот разговор среди ночи не просто так.

Франц посмотрел на него со странной кривой ухмылкой. Марк одновременно узнавал и не узнавал его. Никогда еще они не вели таких откровенных бесед. Франц был старше него на пять лет, совсем другого склада ума, и близости между братьями не было даже в детстве.

– Ты прав. Просто хотел извиниться. Мне кажется, даже наши родители уже поняли, что нужно было научиться принимать тебя таким, какой ты есть, не ломать, не пытаться подстроить под свои желания. Я теперь тоже это понял.

Марк удивленно приподнял брови.

– Мне, конечно, лестно, но с чего вдруг?

Прежде, чем ответить, Франц приложился к горлышку бутылки, затем поставил ее на пол и полез в карман джинсов. Он вытащил оттуда довольно мятый, сложенный вчетверо альбомный лист и протянул Марку. Тот взял нерешительно, даже не предполагая, чего ожидать.

Внутри оказался портрет девочки, сидящей в центре огромного цветка, как маленькая Дюймовочка. Марк без труда узнал Сабину и не мог не признать, что неизвестный художник очень постарался. Конечно, не без огрехов, которые обычно устраняют в художественной школе, но тем не менее очень и очень талантливо. Возможно, он сам нарисовал бы девочку не намного лучше.

– У автора большой потенциал, – хмыкнул Марк, разглядывая рисунок, сделанный цветными карандашами, а затем посмотрел на брата. – Кто он?

– Алекс.

Брови взлетели вверх так быстро, что он едва успел остановить их.

– В самом деле?

Франц кивнул.

– Удивительно, да? Я всегда презирал тебя за это, и вот мой сын оказался таким же, как ты. Ненавидит математику, абсолютно не понимает физику, не в состоянии растянуть карманные деньги на неделю, но рисует как Леонардо.

Марк снова уставился на рисунок, чувствуя при этом внимательный взгляд Франца на себе. Он вдруг понял одновременно две вещи: Франц знает, что Алекс его сын, и знает, что Марк тоже это знает. Убедившись в том, что лицо его не выдаст, Марк протянул рисунок обратно.

– Отдай его в художественную школу, – спокойной посоветовал он. – У твоего сына определенно есть талант. Может что-то получиться. Если же нет, по крайней мере, он будет знать, что ты его поддержал. Поверь, для него это важно.

Франц сложил рисунок обратно и положил в карман.

– Спасибо, – сказал он, и Марку внезапно показалось, что благодарил он вовсе не за совет.

Наверное, стоило на этом закрыть тему, но Марк не удержался. Иногда его посещало навязчивое желание договорить до конца, даже если это могло все испортить.

– Хочу, чтобы ты знал. Я когда-то уже обещал это Рите. Ты – второй человек, кому могу пообещать то же самое.

Франц внимательно посмотрел на него, и Марк продолжил:

– От меня Алекс никогда ничего не узнает. И мне… – Марк вдруг понял, что ему мешало с легкой душой пойти на сегодняшний вечер, какое чувство грызло с того самого момента, как Рита заикнулась о нем. – Мне стыдно за то, что я спал с твоей женой, – все же признался он, хотя когда-то говорил Рите, что не жалеет об этом.

Франц смотрел на него очень долго, словно рассматривал и запоминал каждую черту лица, как любил это делать сам Марк, а затем кивнул, поднялся на ноги и протянул ему бутылку с остатками вина. Уже у самой двери вниз он снова обернулся.

– Марк… Я рад, что твоей жене пришло в голову собрать нас вместе.

– Я знал, на ком жениться, – с кривой усмешкой хмыкнул тот.

Загрузка...