Одним из главных философских течений, считающих человеческое поведение строго целесообразным самой действительности, был марксизм. Его идея материалистического детерминизма (определяющего влияния материальных условий) на социальную жизнь людей была краеугольным камнем всей философии. И конечно же, с идеей этой всё оказалось не так гладко…
Над написанием этой книги я задумался, когда ещё работал над предыдущей – "Миф моногамии, семьи и мужчины: как рождалось мужское господство" (2020). Так как книга была посвящена загадке рождения брака в нашем доисторическом прошлом, обойти вниманием взгляды Маркса и Энгельса на эти вопросы было невозможно, ведь именно их подход доминировал в советской науке большую часть XX века: уже после развала СССР учёные (самых разных отраслей знания) смогли открыто говорить о диктате марксистской идеологии, работать в рамках которой они были вынуждены долгие десятилетия. Тезисы, высказанные Марксом и доработанные Энгельсом в "Происхождении семьи, частной собственности и государства" стали непререкаемой догмой для всей советской антропологии (этнографии), и каждый учёный вынужден был соотносить все свои находки и предположения с мыслями классиков марксизма по этому поводу, и если что-то противоречило мыслям, высказанным почти сто лет назад, значит, этот подход заранее считался ошибочным (Алаев, 2016, с. 12) – работы таких авторов просто не публиковали, а сам он рисковал поплатиться научной карьерой.
При работе над "Мифом моногамии" трудно было не обратить внимание, что брак и мужское господство возникли совсем не по схеме Маркса-Энгельса (из-за перехода человека к земледелию и скотоводству около 10 тысяч лет назад, в результате чего якобы и родилась частная собственность и сам брак а вместе с ним и мужское господство), а гораздо раньше, в непроглядной древности, ведь данные современной антропологии однозначно показывают, что брак и мужское господство существуют по всему миру даже у племён охотников-собирателей, которым земледелие или скотоводство неизвестны, как неизвестна и частная собственность. Значит, моногамный брак возник совсем не так, как твердил марксизм.
Но только ли в этом марксизм ошибался? Упоминания о том, что научные данные не укладываются в марксистские догмы, проскакивали не только у антропологов, но и у историков, которые также объявляли, что и государства, вероятно, возникли совсем не по схеме Маркса-Энгельса да и к тому же существенно раньше. Понять огрехи марксизма можно, достаточно лишь учесть, что гипотезам его классиков уже более ста лет, и за это время ни антропология, ни история не стояли на месте, а обнаружили множество новых фактов, Марксу и Энгельсу просто неизвестных. Так и вышло, что десятилетия спустя на территории СССР недостаточное знание "отцов-основателей" вылилось в жёсткие идеологические догмы, существенно тормозившие развитие самых разных наук, в особенности общественных.
Важно же то, что и по сей день сторонников марксизма очень и очень много. И разделяют они не только взгляды Маркса и Энгельса на то, каким должно быть будущее человечества, но и взгляды на прошлое, которые в свете новых данных наукой давно уже пересмотрены. Современные марксисты собираются в кружки, где сообща читают базовые труды своих кумиров, а затем с серьёзными лицами обсуждают прочитанное, искренне веря, что стоят на самом передовом крае науки. Я бывал на таких чтениях, и знаю эту кухню изнутри. Это действительно очень странное ощущение, будто побывал в какой-то религиозной общине: когда в начале XXI века группа людей на полном серьёзе обсуждает труды более чем вековой давности, даже не допуская, что с момента их публикации накопилось много новых данных, в корне опрокидывающих так дорогие им взгляды. В возникающих спорах адепты марксизма, как аксиомы, твердят заученные цитаты из "Капитала" и "Происхождения семьи, частной собственности и государства", совсем при этом не ведая, что всё это во всех смыслах уже "прошлый век". Это очень напоминает любителей спорить с теорией эволюции, ссылающихся на древние труды Дарвина и утверждающих, что "переходное звено ещё не найдено" [уточню: с тех пор, как Дарвин указал на этот нюанс, "переходных звеньев" между современным человеком и его предками было найдено исчерпывающее множество]. Никто не посчитает адекватным цитировать Аристотеля, но вот цитаты Маркса с Энгельсом по-прежнему удивительным образом содержат налёт некой интеллектуальности.
Но ошибки марксизма заключаются не только в неверной фактологии, ошибки эти куда более существенны и вкрадываются в самую сердцевину этой философии – в то, что было названо историческим материализмом: убеждённостью, что исторический процесс разворачивается по строго последовательной схеме, сменяя одну экономическую стадию (формацию) за другой. При этом постулировался знаменитый тезис, будто бытие определяет сознание – то есть условия жизни (среда, материальное, экономическое и технологическое развитие) определяют сознание человека (его понимание собственного места в мире, его моральные ценности, его эмоции и мышление как таковое). В другой формулировке эта связь была выражена в терминах базиса и надстройки, где реальные факторы бытия – это базис, а производное от него сознание человека, его сфера представлений – это надстройка. Эта однозначная и линейная связь, где бытие определяет сознание, позже так плотно вошла в философию марксизма, что многие её адепты и по сей день твердят, как аксиому, что сознание вторично, важно лишь бытие, и именно перемены в бытии ведут к переменам в сознании. Вот именно этот тезис ближе к концу XX века стал активнее всего подвергаться сомнению со стороны антропологов, историков и экономистов – у всех них накопилось большое количество данных, показывающих прямо противоположное: сознание (как осмысление действительности) способно влиять на само бытие, на производство и на экономику. И в части случаев выдвигается даже мысль о главенствующей роли сознания в жизни человека, а бытие же оказывается именно таким, каким оно было осмыслено (см. Васильев, 2011). Именно эти представления об односторонней связи между бытием и сознанием и можно назвать главной ошибкой марксизма.
Дефект марксистского подхода коренился в чрезмерной рационализации человеческого поведения. Человек, по этой логике, выглядел неким реактивным веществом, которое лишь реагирует на воздействия среды, причём реагирует всегда линейно и предсказуемо. Что-то в духе: льёт дождь – человек ищет укрытие, становится холодно – человек утепляется, и т.д. При этом отчасти такая схема действительно может работать, а отчасти – нет. Если люди считали бы дождь подарком богов, который те посылают с неба для их омоложения, стали бы они от него искать укрытие? Или же прямо под мириадами капель обнажёнными устраивали бы ритуальные танцы? Роль представлений в поведении людей можно иллюстрировать множеством примеров. Это может сделать каждый, достаточно лишь задуматься. Голодный европеец съедает корову и насыщается, голодный индус никогда так не сделает, ведь корова для него священна; голодный европеец съедает свинью, и снова у него всё отлично, голодный же мусульманин вторит поведению индуса, но только по обратной причине – свинья нечиста.
Критики марксизма замечают, что представления о человеческой сущности в нём можно описать так: "человек начинает мыслить понятиями выгоды в тот самый момент, как только появляется возможность этой самой выгоды. Достаточно появиться возможности частной собственности, и следом возникает частная собственность; если возникает возможность и выгодность эксплуатации человека человеком, то возникает и эксплуатация. Получается, в логическом смысле, что любая экономическая возможность почти равна реальности" (Крих, 2013). Если анализировать труды Маркса, частная собственность обладает собственной волей – она, словно паразит, будто бы внедряется в мозг человека, подчиняет его и определяет его поведение. Стоит только собственности однажды возникнуть, так человек отныне будет всячески её оберегать, биться за неё, а по возможности – и преумножать. Эта картина безумно странна… Ведь в то же самое время, когда одних людей собственность подчиняет, другие восстают против неё, находят в себе силы от неё отказаться. Как это возможно? Почему злой плантатор рьяно эксплуатирует рабов, стремясь увеличить свой капитал, а другой же может отказаться от своих поместий в пользу бедных? Одна эпоха, одна собственность, но такие разные реакции на неё… Может, всё дело в том, что разные здесь – люди? Тогда это уже вопрос психологии?
Не проще ли предположить, что человеку исходно присуще стремление выделиться на фоне других, да выделиться в самом лучшем, престижном свете, а потому возможность накопления частной собственности оказывается закономерным развитием этого стремления, так как хорошо способствует умножению престижа? Это самое очевидное и простое предположение. Но по понятным причинам оно не может нравиться тем, кто желает верить в материалистический детерминизм. Марксисты неосознанно просто отказали человеку в воле и в психологии и перенесли эти свойства на собственность – чтобы создать иллюзию односторонней зависимости. Мол, решает не человек, а сложные материально-экономические механизмы в его лице – вот главная цель этой веры.
В 1920-е в США был очень популярен бихевиоризм – направление в психологии, пытавшееся объяснить всё поведение человека исключительно схемой "стимул-реакция", при этом специфика осмысления человеком конкретного стимула совсем не принималась в расчёт: стимул как бы сам по себе уже определял реакцию человека. Такой подход совершенно справедливо критиковали за то, что он, по сути, просто выкидывал сложную психику человека, ту самую его способность собственной интерпретации любого явления, и сводил всё его поведение к однотипным реакциям, которые от самого человека никак не зависели. Понятно, почему бихевиоризм со временем претерпел множество трансформаций, усложнений исходной гипотезы, пока не пришёл к постепенному возвращению психики человека как способности интерпретировать бытие, что в финале фактически привело к большому забвению бихевиоризма. Так вот марксизм выступил в роли, аналогичной бихевиоризму, – выкинул сложную психику человека, сведя всё его поведение к схеме "стимул-реакция". То есть "надстройки" будто и вовсе нет при таком подходе, это лишь приличия ради упоминаемая призрачная конструкция. При этом разум человека как бы абсолютизируется, поскольку всякая реакция человека оказывается по умолчанию адекватной воздействию: если ты голоден, то ешь всё, что сгодится. Но кто определяет, что именно сгодится? Пример священных индуистских коров и нечистых мусульманских свиней показывает, что сфера представлений способна сильно влиять на поведение человека.
В марксизме роль человеческого сознания ("надстройки") всегда сильно умалялась: развитием человечества всегда движут сугубо экономика, производство и прочие "объективные условия". Но критиками очень ловко подмечено, что сам же марксизм на примере СССР доказал обратное: выступая доминирующей государственной идеологией, он подчинил себе и всю экономику, и морально-этическую сферы общества. "Сам марксизм как именно надстройка сыграл в трагической истории человечества ХХ в. свою страшную роль как раз потому, что первоосновой на деле являются не материально-технические и финансово-экономические реалии. Дорогу в жизнь для этих столь любимых и так очевидно предпочитаемых марксизмом реалий открывают идеи" (Васильев, 2011, с. 12). В этом же ключе высказывался и нобелевский лауреат по экономике Фридрих фон Хайек, досконально изучивший зарождение тоталитарных обществ: он писал, что общества идут в каком-то направлении, "потому что такова воля большинства, таковы преобладающие настроения. Но объективных факторов, делающих движение к социализму неизбежным, не было и нет" (Хайек, с. 34). Как было сказано выше, марксизм сильно тормозил и развитие наук в СССР (и речь не только о печально известной генетике, но и об истории, и этнографии) – так что идеи действительно определяют реальные практики.
На самом деле в какой-то момент Маркс столкнулся с дилеммой, где от человеческой психологии было не уйти, но он всё же попробовал это сделать. И он предпринял ловкий (не очень) манёвр.
Почему одни люди эксплуатируют других? Почему одни люди стремятся господствовать над другими? Почему люди так усердно подчёркивают свой высокий статус и стыдятся низкого? И самое главное: почему человечество в итоге обросло всеми этими сложными культурными механизмами и материально-техническими средствами, характерными для цивилизации?
Проще говоря, почему сытый и согретый волк ни к чему больше не стремится, а человек стремится? Почему человеку нужно что-то большее, чем просто удовлетворение физиологических потребностей? Значит, есть в человеке что-то такое, чего нет у других животных. И дело здесь совсем не в разуме, так как для создания чего-то нового нужен не только он один, но сперва нужно желание. То есть это уже вопрос мотивационной сферы. Отсылка к мотивационной сфере, когда физиологические потребности уже удовлетворены, – неудобный момент для гипотезы, настаивающей на главенстве материальных условий и "объективных потребностей".
Тогда Маркс и делает манёвр. В "Немецкой идеологии" он пишет: "…сама удовлетворённая первая потребность, действие удовлетворения и уже приобретённое орудие удовлетворения ведут к новым потребностям, и это порождение новых потребностей является первым историческим актом". Так возникает конструкт, позже вошедший в марксизм под названием Закона возвышения (возрастания) потребностей. Именно так – "закон". В действительности же за этим термином кроется попытка убежать от психологии, которая неожиданно выглянула из чулана. Марксу даже не понадобилось доказывать и пояснять, почему одна удовлетворённая потребность непременно порождает новую (чего не происходит у прочих животных) – он просто заявил, что это так, и не будем вдаваться в подробности и искать объяснений этому процессу. Главное тут то, что термин "закон" именно вуалирует психологию, пытается спрятать личностное начало в человеке. Это не зависит от человека, это – "закон". Особенно курьёзно, как более поздние последователи марксизма добавили к "закону возрастания потребностей" термин "экономический", тем самым, возможно, непреднамеренно пытаясь ещё больше дистанцировать потребности от психологии.
С "законом возрастания потребностей" много проблем. Во-первых, он напрочь игнорирует явление обломовщины – то есть людей, которые ничем в жизни не интересуются, а поев и поспав, никаких новых потребностей в себе не обнаруживают. Отрицать существование таких людей было бы странно. Во-вторых, есть даже целые "обломовские" культуры – они существуют уже десятки тысяч лет, но никаких принципиально новых потребностей не породили, отчего и продолжают оставаться на том самом уровне развития, что тысячелетия назад (в антропологии такие культуры получили название "холодных" – то есть как бы застывших, в противовес "горячим культурам" – создавших сложные цивилизации). Когда представителей таких "холодных" культур пытаются вовлечь в новую для них деятельность, они, как правило, старательно уклоняются от этого, предпочитая вернуться к привычному укладу. Таким образом, оказывается, что "закон возрастания потребностей" не такой и закон, и работает не со всеми, а только с некоторыми – как с индивидами, так и с культурами. Но марксизм ничего из этого не смущало: нужно было показать главенствующую роль среды и "объективных факторов" в развитии человечества, а психологию (и сферу представлений как её часть), следовательно, нужно было либо поставить в подчинённое положение, либо вовсе проигнорировать.
В заключении книги будет предложено простое и самое очевидное объяснения феномена "возвышения потребностей" – правда, очевидное не для Маркса, и даже откровенно ему бы не понравившееся, поскольку делает всё его учение ненужным нагромождением тезисов.
Именно тот факт, что философия марксизма опиралась на некоторые никак не доказанные догмы, а просто принимавшиеся на веру, позволил многим исследователям считать марксизм религией (Годелье, с. 92-99; Харари, с. 278). То есть системой представлений, определявших реальную практику людей. Знаменитый экономист Мейнард Кейнс справедливо задавался вопросом о догматизме марксистов: "Как мне принять теорию, которую необходимо принимать как Библию – вне и выше всякой критики, – но которая похожа на устаревший учебник по экономике, не просто научно неправильный, но читаемый без всякого интереса и к современному миру неприменимый?" (Кейнс, с. 58).