Ледяной дождь с резким северным ветром докучал ему уже не на шутку. Невероятным образом проникая под горжет, дождь намочил верх стёганки под панцирем и холодил плечи и спину, вызывая озноб во всём теле. Отвык он от холода и походов. А тут ещё и нога, куда же без неё, уже начала ныть. Несильная, но тягучая и нудная боль стала донимать его потихоньку под этим проклятым ледяным ветром. Хотелось растереть колено, согреть и хоть как-то смягчить донимавшее его ощущение. Но как до колена добраться, если оно упрятано под великолепным наколенником?
Можно было бы попросить оруженосцев снять эту часть доспеха, но для этого ему придётся слезть с коня, а потом они долго и суетно будут снимать латы в темноте замёрзшими пальцами, ведь начинать нужно будет с наголенника. После ему не захочется опять садиться в седло, а захочется вернуться в шатёр, сесть в кресло, вытянуть ногу к жаровне, попросить Томаса согреть вина, пока Гюнтер собирает на стол какую-нибудь быструю еду. А потом, перекусив, захочется лечь в прогретые грелками перины. Да, ему бы этого… хотелось бы… хотелось бы… но нет… Нет, нельзя, весь этот день ему предстоит провести в седле, и лучше не позволять себе расслабляться. Даже в мыслях. А боль в ноге… Так сколько лет он её терпит? Потерпит и сегодня.
Рудольф Хенрик, возмужавший и заматеревший, с заметной щетиной на породистом лице, ныне близкий, неразлучный приятель Максимилиана Брюнхвальда, держит рядом с генералом лампу, которую дождь и ветер пытаются загасить. Но Хенрик прикрывает лампу от порывов ветра и дождя краем плаща, чтобы не угасла, чтобы идущие из деревни люди видели в темноте хоть какой-то знак на холме, где их ждали генерал и офицер.
– Чёртов холод, даже и не знал я, что в наших местах в ноябре бывает так холодно, – в который раз ругается полковник Игнасио Роха. – И что это за дождь? Это просто ледяная вода! У нас в горах зимой иной раз такой бывает. Но тут-то не горы…
– Так до Рождества уже меньше месяца, откуда же быть теплу, – замечает ему в ответ полковник Рене.
– Всё равно, чёрт бы побрал этот холод! – продолжает бурчать Роха. – Проклятые еретики, будь они, собаки, неладны! Ну кто воюет тогда, когда надо стоять на тёплых квартирах?! Безбожники! Что ещё о них сказать?!
Генерал поворачивается к нему и различает его в блеклом свете заливаемой водой лампы. Полковник кутается в промокший плащ, с его шляпы течёт вода. Игнасио не носит шлема, хотя Волков и напоминал ему про это, просил его носить. Но нет, не носит из глупого бахвальства, как и многие его мушкетёры. Старики, сержанты и корпоралы его полка носят только шляпы. С одной стороны, генерал не одобрял этакой беспечности, но с другой стороны, шляпы с заломанными кверху правыми краями полей стали символом полка, знаком мушкетёров Эшбахта. Которые в окрестных землях, и даже за их пределами стали в последние годы знамениты, а значит, и дȯроги. Сам герцог один раз не погнушался нанять две сотни дорогих мушкетёров во главе с их славным полковником для одного недолгого дела. Нанял их вместо арбалетчиков, всего половину от тех, что жили в землях барона, так как на всех у курфюрста Ребенрее не нашлось денег.
Мушкетёры из Эшбахта. Это название стало таким же известным в верховьях Марты, как и арбалетчики из Ламбрии, или пехота горцев, или жандармы короля. Волков был этому рад, он даже не запрещал людям, что жили на его земле, ходить в чужие походы под его вороном на флаге и называться именем его земли. Пусть зарабатывают, лишь бы драгоценные мушкеты не теряли. Пусть Роха, Вилли и другие офицеры, да и сами мушкетёры побалуют себя серебром. Главное, чтобы потом их жёны тратили добытые деньги в Эшбахте.
И пока что ни в одном деле солдаты не посрамили цветов его герба. Везде с гордостью и под барабаны они несли его знамя, даже когда дело было проиграно. А знаменосцев полка прапорщиков Франка и Клюгенау с другими офицерами кавалер Фолькоф фон Эшбахт, барон фон Рабенбург, приглашал к себе за стол на рождественский обед. И только под его знаменем мушкетёры Эшбахта соглашались воевать, даже если нанимавший их военачальник был известен и родовит. Об этом мушкетёры и в своём договоре по найму записали первым пунктом: их знамя – чёрный ворон на бело-голубом поле. И никакого другого. Спасибо за то Рохе и Вилли.
– Кто-то идёт! – прокричал Георг Август фон Флюген; молодой человек спустился с холма и выехал чуть ближе к домам – и первым увидал отряд, который шёл из деревни на север.
– Флюген! – кричит ему полковник Рене. – Спросите, кто идёт.
– Либо это Леманн, либо Циммер! – заметил кто-то из выезда.
– Циммер? – переспросил Рене, и все офицеры, стоявшие подле генерала, кажется, стали усмехаться.
– Это идёт капитан Леманн! – кричит фон Флюген.
– Циммер, – едко замечает майор Дорфус, ставший вторым человеком в штабе генерала, – как нетрудно было догадаться, осчастливит нас своим появлением в последнюю очередь.
Едва различимы в темноте и дожде колыхались ряды пик, под сотнями ног чавкала грязь размытой дождём дороги. Из-за домов наконец вылезла голова большой колонны солдат.
– Капитан Леманн, с ротмистрами Хольцем и Рудеманом и со ста семидесяти двумя солдатами, прибыл, генерал, – громко доложил капитан, подъехав к холму и остановившись у рогаток.
Волков был совсем не в том настроении, в котором опоздание капитана сошло бы тому с рук; генерал довольно едко произнёс:
– Мы признательны вам, капитан, за то, что вы наконец соизволили к нам присоединиться.
– Извините, господин генерал, – отвечал тот чуть сконфуженно, – у выхода из лагеря случилась суета, мои солдаты перемешались с солдатами других рот, их пришлось ждать у входа и строить во второй раз.
– Вы видели капитана Циммера? Где он, где его люди? – спросил у него майор Дорфус.
– Когда я выезжал из лагеря, он уже строил своих людей.
– А майор Пруфф?
– Он завяз с большими пушками на деревенской площади, там огромная лужа и грязь, я его обогнал.
– Я так и знал, – зло буркнул генерал, – это всё из-за…, – он не стал договаривать, нельзя же жаловаться своим людям на маршала, который не дал ему забрать раньше его же орудия.
– Сапёры уже вытаскивают его. Пруфф скоро будет, – сказал майор Дорфус.
Волков только взглянул на него раздражённо, и Дорфус, не дожидаясь едких высказываний от генерала, прокричал Леманну:
– Капитан, ведите людей по дороге, река будет слева, а справа увидите костры, идите на них, там полковник Брюнхвальд укажет вам ваше место в баталии!
– Да, господин майор, – ответил Леманн и ускакал к своим людям.
Оставалось дождаться только капитана Циммера с двумя сотнями его людей и майора Пруффа с его пушками. Опять ему приходится ждать. А ведь ни дождь, ни холод, ни боль в ноге не затихают.
Где-то у околицы деревни, там, где шумно шевелится, уходя по размокшей дороге, солдатская колонна, слышатся голоса, кто-то перекрикивается. А потом оттуда к холму, на свет ламп, приезжает молодой вестовой офицер. Один из сержантов, что стоят внизу, машет ему лампой: сюда, генерал тут. Объехав палисад, весь промокший молодой человек останавливает лошадь у подножия холма перед офицерами. На нём ни шлема, ни шапки, наверное, потерял впотьмах; он кланяется и кричит:
– Господин генерал, вам письмо от маршала!
Вестовой достаёт из-под кирасы бумагу и протягивает её фон Флюгену, а тот уже въезжает на холм и отдаёт письмо Волкову.
Хенрик подносит лампу к генералу поближе, а пока тот распечатывает конверт, майор Дорфус спрашивает у вестового, кричит ему:
– Маршал просил что-то передать на словах?
– Да, он сказал, что будет очень признателен, если генерал передаст две свои тяжёлые пушки ему в центр.
Волков даже перестал распечатывать конверт, он, как и все присутствующие офицеры, уставился на вестового. Капли дождя падали на бумагу, размывая чернила. А всё недоумение от этой просьбы озвучивает полковник Рене:
– Но как же так?! Вчера на совете было решено, что все наши пушки останутся у нас на левом фланге, диспозиция была утверждена всеми присутствовавшими генералами!
– У нас люди тащат орудия полночи под дождём, – добавил майор Дорфус с явным негодованием. – И теперь их тащить обратно?
Но все эти вопросы, всё это удивление и возмущение были адресованы не тому человеку, поэтому вестовой только и сказал:
– Господа, мне всего лишь велено передать генералу фон Рабенбургу пожелание маршала.
Волков ничего не сказал, просто развернул бумагу и начал читать. Прочитал быстро и ничего нового из неё не узнал, вся суть уже была высказана словами. Поэтому он ответил в официальной форме:
– Передайте маршалу цу Коппенхаузену, что две мои пушки будут незамедлительно направлены к нему в центр. Но также сообщите маршалу, что из-за дождя и плохой дороги они не прибудут быстро. Тем не менее, я уверен, что майор Пруфф сделает всё от него зависящее, чтобы поспеть на новую позицию до рассвета.
– Я всё передам маршалу, – заверил вестовой и тут же ускакал в темноту, в дождь.
Ну и, конечно же, Волков был вынужден выслушивать брюзжание своих офицеров, среди которых больше иных высказывал своё недовольство полковник Роха:
– Мало того, что он забрал у меня шестьдесят мушкетёров и сто аркебузиров, так он ещё и главные пушки у нас отбирает!
Генерал же ничего не отвечал своим офицерам, он только вздохнул. Конечно, он не собирался отдавать свои пушки в центр, но на конфликт с маршалом ему идти не хотелось. Волков решил, что всё утрясётся само собой. Он чуть повернулся к Рене и спросил его, обращаясь в простой форме, по-родственному:
– Рене, друг мой, напомните, как называется эта деревня?
– Гернсхайм, господин барон, – так же не по форме отвечал ему полковник Рене.
– Кажется, здесь есть колокольня?
– Да, у них здесь есть неплохая кирха с колокольней, а почему вы интересуетесь, господин барон?
– Просто я хочу знать, сколько времени осталось до рассвета. Думаю, мы услышим колокол, зовущий к заутренней молитве.
– Полагаю, что услышим, а до рассвета осталось ещё часа полтора, – заметил майор Дорфус.
– Вот и прекрасно, – отозвался генерал, – а это, – он стал вглядываться в дорогу, что шла между домами, – никак капитан Циммер там показался?
Один из молодых господ из выезда генерала съехал с холма к дороге и крикнул:
– Флюген! Там, кажется, кто-то идёт?
И тот тут же прокричал в ответ:
– Да, идёт колонна!
– Будем надеяться, что это Циммер, – произнёс Рене.
– Ну наконец-то, – бурчал Роха.
– У вас острый глаз, господин генерал, – заметил Дорфус.
Да, глаза его ещё не подводили. Он здесь, на холме, был единственным, кто разглядел в темноте приближающихся солдат. Прошло совсем немного времени, прежде чем генерал и офицеры увидели человека, бегущего к холму от колонны. Волков даже не сразу понял, кто это к нему бежит, лишь когда тот подбежал, всё стало ясно.
– Капитан Циммер прибыл, господин генерал!
– Капитан Циммер, вы прибыли один? – едко поинтересовался у него майор Дорфус. – С вами есть какие-нибудь люди?
– Ах да, простите, – поправился капитан, – со мною ротмистры Пильнье и Бродкуммер и сто шестьдесят семь солдат и сержантов.
– Где ваша лошадь, капитан? – вдруг поинтересовался у него генерал.
– Лошадь? – растерянно переспросил Циммер.
– Да, где ваша лошадь? – продолжал Волков. – Днём, в поле, когда мы с маршалом осматривали местность, вы, если я не ошибаюсь, были на лошади. Почему же вы сейчас без неё?
– Мой денщик…, – начал капитан и замолчал.
– Что ваш денщик? Украл вашу лошадь? Съел её? Потерял? – продолжал генерал задавать вопросы. Казалось бы, вопросы были смешные, как и сама ситуация, но тон командира был таков, что даже нагловатый полковник Роха, и тот был абсолютно серьезен.
А бедный капитан пыхтел и заикался:
– Мой денщик… В лагере такая сутолока, суета… Мой денщик пошёл седлать коня, но не нашёл седла…
– Что? Не нашёл седла? – удивился Волков.
Тут уж Роха не сдержался и начал смеяться, а за ним и другие офицеры стали тихонько посмеиваться.
– Да… Он не нашёл седла… Говорит, что оставил его возле палатки, а когда пришло время седлать коня, его там не было. А солдат нужно уже было строить… Вот я и пошёл без лошади, а ему сказал искать седло… А как найдёт, ехать ко мне.
Офицеры, и особенно молодые господа из выезда генерала смеялись над болваном уже в открытую. А вот генералу было не смешно.
«Несуразный человек». Волков смотрел на этого молодого офицера и повторял про себя эти слова. Даже вид его был несуразен. Даже шлем… Он ему, кажется, мал. Шлем так нелепо, чуть криво сидел на голове капитана, из-за чего Циммер выглядел скорее комично, чем основательно.
«Ну какой из него офицер; над ним, скорее всего, за спиною потешаются его же собственные нижние чины».
***
Верные люди в Фёренбурге сообщали курфюрсту ещё летом, что местные общины еретиков грозятся открыть городские ворота, если прославленный маршал еретиков ван дер Пильс придёт к городу. А ван дер Пильс и вправду стоял на реке Марте, у местечка Санкт-Гоар, лагерем, в котором было не менее семи тысяч человек пехоты. Он собирал провизию и зачем-то лодки. Просто так такое не делают. Особенно герцога и его людей волновали лодки. К чему ему они? Было ясно, что он что-то замышляет. Но время шло, а ван дер Пильс не двигался с места. А вот общины безбожников в Фёренбурге вооружались – и обнаглели настолько, что стали ходить по городу вооружёнными отрядами и даже подходить с оружием к храмам и грозить отцам Истинной Церкви, требуя от них какого-то сатанинского покаяния. Идти в город и перерезать нечестивых герцог всё никак не решался, город был в своём праве и не был в сеньорате герцога, поэтому Его Высочеству приходилось проявлять щепетильность, чтобы не поссориться с городским советом. И не подбить город на прямое противодействие и отказ выплачивать так нужные герцогу сборы за дороги, торговые пошлины, пристани, рынки и за прочее.
И поэтому герцогу приходилось содержать на севере своей земли немалые силы и, плача вместе со своим казначеем над расходами, платить добрым людям немалые деньги.
А время шло, миновало лето, а за ним ушел и сентябрь. Ван дер Пильс так из лагеря и не вышел, а в начале октября купчишки ушлые сообщили герцогу, что проклятый маршал безбожников, оставив в лагере своего заместителя, отбыл на север с малой свитой. Стало ясно, что в этом году кампании не будет. Курфюрст перекрестился, облегчённо вздохнул и распустил нанятых солдат, а своих солдат и вассалов отправил на квартиры и по домам. А сам предался размеренной жизни без волнений. А уже в начале ноября ему донесли, что проклятый безбожник ван дер Пильс вернулся в лагерь и привёл с собой ещё около тысячи человек, набранных на севере. Говорят, что это были аркебузиры. И много кавалерии. А что было ещё хуже, так это то, что через пару дней к Санкт-Гоару подошли три небольшие галеры. И видевший их купец божился, что у тех на носах видны пушки. Вот тут-то всё окончательно прояснилось. Ван дер Пильс вовсе не отказывался от похода на земли герцога, просто для этой цели он набрал лодок, барж и галер. Это чтобы не тащить по осенним, раскисшим от непрерывных дождей дорогам большой обоз десятитысячного войска. Теперь он всё, что ему нужно, повезёт по реке. По славной реке Марте, а из неё войдёт в реку Эрзе и поднимется до самого Фёренбурга, и при этом ему не придётся биться насмерть за мосты и переправы, чтобы подойти к Фёренбургу. Зачем ему эти мосты, зачем переправы, если у него столько лодок, барж и галер? Только тут герцог и его двор поняли, какая опасная ситуация складывается вокруг столь важного и в военном, и в финансовом отношении города. Герцог был вынужден срочно занимать деньги на новое войско. А срочно – значит дорого, но у него не было выбора. Фёренбург стоил дороже.