Империя предков - читать онлайн

Введение.

В далёко дальних просторах вольных, в самой дико глубинной бездне сумрачно неведомой Азии во второй половине двенадцатого века, что есть времена столетий мрачного Средневековья, становилось неспокойно. В одной из центральных степных частей – с запада омываемой довольно таки широкой рекой Селенга, несущей ровно размеренные воды свои на север до лесов Баргуджин-Тукум и там свернув на запад, впадающей в лоно священного моря Байкал; с востока омываемой водами рек Онон и Керулен; с севера подпираемой теми же лесами Баргуджин-Тукум; с юга обдуваемая ветрами каменисто песчаной пустыни Гоби становились всё необузданнее, порывистее воинственные племена, говорящие на одном языке. Пассионарность, огонь пассионарности, как явление интересное, неординарное, необыкновенноевозникал, рождался в душах степных кочевников этих на данный момент чрезмерно воинственных племён. Но ведь было такое когда-то…

Примерно за восемьсот лет до описываемых событий из этих же степей Центральной Азии, от берегов Селенги в третьем, четвёртом веках нашей эры поднималисьвоинственные племена хуннуд –люди, тогда и ныне в переводе с монгольского, бурятского, калмыцкого, как называли себя сами, что на разных языках произносилось со схожим звучанием и транскрипцией: hunnen, сюнну, гунны…, что поднялись и пошли далеко на запад в сторону предзакатного солнца, переворошив там вековые устои, свершив такое Великое переселение народов, что старались укрыться народы западной стороны от неведомых воинов из Азии. И были тогда у них достойные вожди, и выделился тогда один выдающийся лидер – тот самый Аттила, что потряс самую великую державу – великую империю Рим. И увидели тогда, узнали тогда досель непобедимые римские легионы достойного противника в военном отношении и поразились.

Цикл в восемьсот лет определённый историком Львом Гумилёвым от одного пассионарного взрыва до последующего. И в этом двенадцатом веке по календарю григорианскому вожди, ханы достойные, посреди которых выделились Хабула-хан, Амбагай-хан, да и души других вождей уже подвергались огню энергии пассионарности. И прошла первая волна, будто предвестницей чего-то огромного, ошеломляющего, такого всесокрушительного цунами в мировой истории. И будто ждала земля этой части Центральной Азии какого-то ещё пока неведомого, пока таинственного лидера, вождя, хана в своей истории, что когда-то давно, давно и вздыбилась ураганным ветром сокрушительным на запад до самых, самых земель великой империи Рима.

В один из дней тех лет второй половины двенадцатого века в давящем пекле жаркого лета раскалённый зной простирался от горизонта к горизонту, там, где всегда смыкается иссиня лазурный купол с цветистыми холмами бескрайних степей. Зимой же другая противоположность, что всегда характерна бушующим холодным ветром, пургой снежною, что нещадно пронизывает до самых костей. Но, то в ночи и дни холодной зимы, а ныне, же, в самом зените знойного лета от жары попрячется в поисках тени всякая живность диких степей, и птицы не взлетят. И воздух вибрирует волнами, реющими волнами того же распалённого зноя, не щадящего, давящего. Но кого несёт в тишине истомлённой?

То спешит гонец Тогорил-хана – вождя племени кэрэитов к его анде, названному брату по имени Есуге-багатур, что ныне вождь племени тайчиут, ныне отважный воин из рода борджигин.

Скакун и всадник, как едино исторгающее пламя едино кровной сути, над расцветшими травами, цветами пёстро полевыми, посреди которых и отличится редкий улаалзай, цветок лилии, ясно багровым светом откровенности чисто первозданной. И вряд ли он предъявит аллюром в тишине пустынной степи чьему-либо восхищённому взору неистовый, но плавно парящий полёт изысканных граций в искрах трепетно волнующих мгновений. О, бескрайность степей Центральной Азии!

Неказистый, но жилистый конь малого роста не искромётностью копыт над стелющими травами, над пестротой цветов полевых подминает порывом упрямым травы за травами, приближая и приближая…

Уж сверкает синевой река Онон у урочища горы Делюн-Болдок, тихо течение его. И много юрт белеет, отливаясь волнами давящего зноя. И встречный всадник, кажется совсем ещё мальчонка, также переливается волнами, отражением распалённого зноя. Он приближается, он совсем близко.

Взбрыкивает вдруг нежданно конь под седлом гонца Тогорил-хана, едва удержишься, будто и чует запах змеи – неотвратимо противоположного существа под покровом Вечного Синего Неба. Но ни одна змея не ужалит в степи пропахшего конским потом. Но видит он, гонец, устремлённый взгляд этого мальчонки, который, может, чуть и выше тележной оси. Вглядывается гонец. И вот он на пути его…

О, Вечное Синее Небо! Лучше бы не делать этого никогда…

То есть ли отсвет от бездны ада? Он вглядывается в неё, он видит это, и потому дрожь ударит по телу заиндевевшему, и взбудоражит сердце, что и забьётся, затрепыхается беспокойно, подобно птице крохотной от взгляда орлиного, и оцепенеет позже, подобно мыши полевой от глаза змеи. Зелёный отсвет иного взора вонзит, пронизывает насквозь, будто и вывернет дух наизнанку.

То есть ли это сам зловещий блеск от лезвия истины таинственно непознанной, её сверкание страшное? Степь, земля уйдёт, уходит из-под ног, обдавая ознобом стылым в самом пекле тягуче давящего зноя. Уж лучше и убраться поскорее, унестись пролётным облаком от неведомой долины ада, каковой и есть застылый взгляд мальчонки.

Потому и постарается проскочить быстрее, но наберётся решимости, обернётся и спросит:

– Я вижу юрты Есуге-багатура, вождя племени тайчиут?

– Да, – кивает в ответ мальчонка.

– Чей же ты сын будешь?

– Есуге-багатура.

– Как звать тебя, досточтимый сын вождя племени тайчиут?

– Темучин.

***

Неумолимое течение реки-времени образует то широкую реку, то небольшой ручеёк лишь всегда в одном направлении, которое мы знаем, которое почувствуем от далёких берегов прошлого через миг настоящего к неизведанным берегам будущего. То течёт неспешно плавно, то понесётся бурливо, да так, что выбросятся пены вниз, далеко вниз по течению, где упрятаны повороты неведомо предстоящих событий.

Но что такое тысячелетие в этом течении неумолимости реки-времени? По шкале абсолютной ядерной геохронологии представится совсем малой величиной, где в обиходе миллионы, миллиарды лет. А что же тогда одна жизнь человеческая? Лишь капля в океане, лишь песчинка в пустыне.

Но необозримо великим выглядит оно в глазах вот этой одной жизни человеческой. Взгляни пристальным взглядом в туманные берега будущности, посмотри с высоты сегодняшнего дня ещё вверх, в заоблачные выси неопределённости, куда и не постигнет да никакой взгляд предсказаний. Что там за сумрачно таинственным поворотом тысячи лет будущности?

Но взгляни назад на повороты, изгибы прошлых лет, где есть всё, же, известность. Разумы множества и множества жизней да сохранили, уберегли в памяти яркие, неяркие блики мигов дней, лет, эпох прошедших. И не всегда спокойно было течение реки-времени, где порой было место и совсем бурливым волнам.

Тысячелетия за тысячелетием без всяких кипучих волн маленькое человечество жило, размножалось в едва тихом развитии, что дубинка да лежачий камень долго были единственным оружием того, кто и обрёл в этом вожделенном мире великое сокровище, каковое и есть разум. Но и позже лук и стрелы не спешили расставаться от того, кто и вознамерился на высший престол. Но многое, многое изменилось лишь в одном последнем прошедшем, ушедшем тысячелетии, что отстоит от дней нынешних. Но, всё же, лук и стрелы не спешили расставаться ещё до середины этого ушедшего тысячелетия, продолжая оставаться на ролях неизменных спутников. Но затем покатилось, понеслось со второй половины, да так, что в последнем столетии, в последних десятилетиях последнего ушедшего века взлетело, что и завихрилось в неистовой скорости на высоты, неимоверные высоты научного, технико-технологического могущества.

Вот тогда-то и решили на стыке второго и третьего тысячелетий по календарю григорианскому определить человека тысячелетия. Но разве приходило такое в голову на стыке первого и второго тысячелетия, на пороге 1000 года? Да, ни за что? Ибо тогда мир был разделён на множество пёстрых лоскутков-цивилизаций, ничего не знающих, не подозревающих друг о друге. И, конечно же, тогда и в помине не было такой научной дисциплины как мировая история, когда и довольствовались лишь фрагментами, лишь историей отдельно взятых народов, отдельно взятых империй.

Что ж, окинем беглым взглядом начало и конец последнего ушедшего тысячелетия, чтобы понять и оценить.

В начале его те же лук и стрелы, что несёт с собой человек с незапамятных времён, укрытых не одним тысячелетием. И полный мрак в Европе, что касательно в отношении наук, что даже и не возгорится искра. Полное отступление от света античности. Да и гуманность скромно стоит, притулилась на обочине истории, что никто и не призовёт её. Вот такая картина, вот такое средневековье.

Население человечества составляло на том стыке тысячелетий примерно 400 миллионов человек.

Азия, именно Азия на этом стыке тысячелетий оказывается впереди в отношении технико-технологического развития, ибо здесь, в Китае, на том самом отрезке хронологии изобретают порох.

И всё же из Европы, именно из Европы на том, же, стыке тысячелетий, а примерно около 1000 года сын викинга Эрика Рыжего Лейф Эриксон, сам ничуть не ведая того, за пять столетий до Христофора Колумба открывает Северную Америку, называя открытые земли Хеллюланд, Маркланд и Винланд.

В начале тысячелетия наступает кровавая эпоха противостояния христианского и мусульманского миров. Начало положено первым крестовым походом в 1095 году.

Говоря о начале тысячелетия не нужно упустить одно знаменательное событие. И в связи с этим можно сказать, что астрономия была и быть должна одним из важнейших наук у всех народов во все времена, а ныне и всего человечества в виду неизбежно случившейся глобализации, источник к которому проложил один человек из бездны Азии ещё задолго до этого достижения.

Тем знаменательным событием явились свидетельства взрыва сверхновой в глубинах Галактики, в регионе Крабовидной Туманности, записанные китайскими, японскими и арабскими астрономами в 1054 году. Китайский летописец Мин-Гуань-Линь оставил такую запись, датированной 4 июля 1054 года: «В первый год периода Чин-хо, в пятую луну, в пятый день Чи-Чу появилась звезда-гостья к юго-востоку от звезды Тиен-Куан и исчезла более чем через год». К той же эпохе относится и такая запись: «Она была видна днём, как Венера, лучи света исходили из неё во все стороны, и цвет её был красновато-белый. Так была видна она 23 дня». Таким образом и был зафиксирован этот небесный феномен, дошедший до наблюдателя на самой предельно высокой скорости материального вещества, любых физических воздействий приблизительно в 300000 километров в секунду, каковым и является свет, за 6500 лет от места своего рождения. В истинном времени взрыва той сверхновой в этом мире наблюдателей ещё и не были построены те самые великие пирамиды Египта. Говоря же о скорости света, в разговорной речи можно не брать в расчёт минус201 километр 542 метра. Но что скорости, равно и взрыву сверхновой до этого разума в отдельно взятом пространстве.

Чтобы понять последнее тысячелетие вполне уместно охватить его и с другого конца, каковым и является 20 век по григорианскому календарю, его последний век, в котором родилось большинство взрослого населения ныне живущего человечества на заре третьего тысячелетия. Но особенно вторая половина века, где и взыгрался непостижимо неистовый интеллект разума.

Концовка тысячелетия охарактеризовалась двумя мощными волнами в течении мировой истории, каковыми и явились две мировые войны. Вот где выливалась сполна грязь человеческой души. Но и всплеск благородства тоже.

16 июля 1945 года США испытывают перовое ядерное взрывное устройство «Garget». И начинается новая эра, когда разум сам поставил себя на грань возможного самоуничтожения.

12 апреля 1961 года Юрий Гагарин первым из множества взглянул на родной мир, на планету со стороны. Человек ступил на территорию космоса. И начинается новая эра, когда человек может и возгордиться тем, что дано начало выхода в Мир, в котором его родной мир так крохотен, подобно песчинке в огромной пустыне, как капля в океане.

21 июля 1969 года ступив на Луну Нейл Армстронг, первый человек из будущего множества, с волнением произносит заранее выученную, но впоследствии вошедшие в историю слова: «Один небольшой шаг человека – огромный скачок для человечества».

Комета Шумейкеров-Леви была необычной, и вошла навсегда в историю благодаря необычайному для глаз наблюдателей случаю. Сила притяжения Юпитера – самой гигантской планеты Солнечной системы захватила эту комету на вытянутую орбиту и разорвала её на 20 с лишним кусков. В конце июля 1994 года все фрагменты врезались в Юпитер, произведя фантастические эффекты в его атмосфере. Впервые астрономам удалось быть свидетелями столкновения кометы с планетой. Но напрашивается невольно вопрос: «Сколько же раз Юпитер принимая удар на себя, спас разум на уникальной планете, что так редкостно удачно вписалась в вожделенную зону Златовласки?» И стоит преклонить голову в знак благодарности.

Но есть ли дело космосу до жизни и страстей человеческих?

А жизнь на уникальной планете идёт своим чередом, вздымая пар самых, что ни на есть, разнообразных страстей да устремлений.

И стало как бы правилом, определять разуму лучшего из лучших в какой-то области или же за этап, отрезок времени прошедший. Вот так и с титулом человека тысячелетия.

В 90-х годах 20 века по инициативе ЮНЕСКО определили человека уходящего тысячелетия. Им стал безграмотный степняк, но гений, повернувший ход мировой истории, давший толчок к образованию нынешнего состояния всемирного человеческого общества, под которым подразумевается глобализация. И потому на данном отрезке реки-времени, несмотря на множественность и пестроту государственных образований, взглядов и философий, на арене Великого Пространства человечество предстаёт единой мировой цивилизацией, что и есть восхождение разума по лестнице, ведущей вверх.

Монгольский мир монгольских народов, как фрагмент мировой цивилизации, об этом не просил, за своего великого предка монгольский мир не настаивал. Но факт, есть факт.

Наречён обладатель данного незаурядного титула, имя его – Чингисхан.

***

Во времена довольно таки светлых страниц античности стоит особо отметить значение мысли древнеримского политического деятеля, оратора Марка Туллия Цицерона о гуманизме, основой которого явилось признание ценности человека как личности. Мысль высокой мудрости могла проявиться в античной цивилизации Древнего Рима, во многом впитавшей в себя от мудрости Великой Греции – Эллады. Проявилась, но не завладела умами всех.

Падение великого города Рима, равно западной Римской империи ознаменовало собой наступление мрака мрачного Средневековья на протяжении десяти веков, такое вот похолодание интеллектуального климата античности. Мировая культура, наука сиротливыми падчерицами надолго скромным образом притулились на обочине пути Истории, а гуманизм даже и не смел, ступить на обочину его.

В эпоху конца мрачного Средневековья, когда в той же Европе, но особенно в княжествах разрозненной земли Священной Римской империи германской нации с 5 декабря 1484 года по календарю григорианскому уже на заре эпохи Возрождения будут сжигаться на кострах инквизиции женщины, обвинённые в колдовстве, прозванные ведьмами, по указу папы Римского Иннокентия Восьмого. И это один пример из ряда многих, множества, что есть в арсенале мировой истории. Но ведь и пополнится. О, пороки жестокости природы человеческой! И это даже несмотря на восхождение разума…

Восхождение разума по лестнице, ведущей вверх на данном и последующем течении Реки Времени третьего тысячелетия в неведомые выси, повороты, извороты будущности.Но будет ли тогда воззрение таинственно будущей эпохи определять человека данного тысячелетия на последующем стыке? Но вряд ли какие-либо полководцы, да и политики продвинутся в ряды возможных претендентов. Скорее, и будут представители технократии.

Конструктор наноаппликатора, созидающего вечное изобилие? Автор термоядерного синтеза, когда и подчинится вечная энергия? Высокотемпературная сверхпроводимость, когда подчинится энергия гравитации? Или же конструктор варп-двигателя, такого двигателя по теории физика Алькубьере, что преодолимы станут и межзвёздные, и межгалактические расстояния вплоть до территорий сияний квазаров на окраинах Вселенной?

Возможно, разуму, достигающему таких высот, покажутся мелкими дела и суета ушедших тысячелетий. Как знать…

Продолжает и продолжает свой ход История, будто как мерное течение Реки Времени. И я верю, будет восхождение разума по лестнице, ведущей вверх на ступень цивилизации второго типа, когда и будет востребована энергия звёздной, в данном случае Солнечной системы. Да, я верю, что продолжится восхождение разума, ведущей вверх по лестнице уже на следующую ступень цивилизации третьего типа, когда и будет востребована энергия цивилизации третьего типа, когда и будет востребована энергия галактики, в данном случае Галактики Млечный Путь.

Не вижу, не чувствую сомнения в том, что будет преодолён барьер технологии управляемого термоядерного синтеза, как вечной энергии, черпаемой из среды вечного ли космоса, равно как и барьер высокотемпературной сверхпроводимости, что доступен будет иной род техники пока из территорий физики невозможного. Нет сомнения в том, что и будет создан наноаппликатор для созидания не оскудевающего вечного изобилия. И будет постижим потомками межзвёздный прямоточный двигатель Бассарда. И будет обойдён постулат общей теории относительности Эйнштейна, когда представится истиной конструкторское решение варп-двигателя, манящего «двигателя искривления», обгоняющего свет для поступательного освоения Галактики Млечный Путь. И устремится взгляд за горизонт великого события. И представятся истиной знания о возможности овладения волновой деформацией пространственного континуума, созидающего пузырь искривления, сродни волшебству, перемещая пространство в Пространстве локальным искажением пространства-времени, искажением самой «геометрии» Вселенной от иного сильного поля тяготения, раскрывая, открывая путь к миллионам, миллиардам галактик на расстоянии в миллионы, миллиарды световых лет. И хочется верить, что устремится взгляд, и будет такая сила познания, а то и сила преодоления горизонта величайшего события, за которым и предстанет Мультиверс – величественная концепция разума.

И хочется верить, что в этой отдалённой таинственности таинственного будущего в поступательном пути истории уйдёт с его обочины и займёт по праву центральное место Гуманизм. Хочется верить…

Но о другом времени повествование, о другом, что осталось позади, и что представится всегда Историей.

Шёл восьмой век сумрачности мрачного Средневековья, отдалённых Востока и Запада, отсчитываемого от пятого века, от падения Западной Римской империи, когда и был прочно забыт свет античности, тот самый свет прошлого человечества, когда и свершилось это, взбудоражившее весь мир, развернувшее лихо колесо мировой истории, повернувшее её неспешный ход. Таинственным ли образом, из ничего ли объявилась, выросла, источающая грозную тень, размахнувшись широко, раздольно таинственная ли империя, по охвату территории своей взявшая пальму первенства в мировой истории. То была империя, начало которой положил Чингисхан. Тогда шёл тринадцатый век по григорианскому календарю.

Внук Чингисхана Хубилай-хан был правителем империи на одной пятой части суши от всей Земли: до открытия Америки Северной и Южной оставалось два с половиной столетия, до открытия Австралии более трёх веков, пустынной ледяной Антарктиды более шести веков. И учитывая то, что в Ойкумену цивилизаций человечества входила лишь северная Африка, тогда как подавляюще большая часть её оставалась землёй неизведанной, непознанной, то можно сказать, что Хубилай-хан был властелином большей части мира, чья невероятно огромная империя немного не дотянула до Западной Европы, которая, судя по хроникам, свидетельствам, документам тех времён, находилась в состоянии близком к панике. Да и Японию охватила нездоровая тревожность, что стоило уповать лишь на то, что эти монголы были далеко не мореходами, молясь, лелея надежду на спасительный плеск волн Тихого океана…

То была империя предков, как память отдалённым эхом голоса зовущего, незримым, но прочным мостом генетики…

То вставали кентавры больших просторов…

То писалась одна из самых интригующих страниц мировой истории…

1

«Монголы – это солдаты Антихриста, которые пришли собирать последний, самый ужасный урожай», – изречение великого Роджера Бэкона, английского философа и естествоиспытателя, монаха-францисканца, профессора богословия в Оксфорде. Годы жизни 1214 – 1292 по календарю григорианскому.

«История каждого народа начинается только тогда, когда глухие, таящиеся в глубинах душ народных стремления находят какого-нибудь гениального выразителя, крупную личность, героя из его среды. Только тогда «племя», «род» становятся народом, только тогда с памятью об этом герое пробуждается в умах народа сознание о своём единстве в пространстве и во времени; эта память делает историю. Таким героем монгольского народа был Чингис-хан: до его появления монгольского народа как единого целого, каковым узнала его всемирная история, не было. Были роды и племена: растительно свежа, буйственна и богата была их жизнь. Страсти были первобытны, не стеснены, ярки как цветы, покрывающие весною монгольскую степь. Личность не играла роли, жили все родовою жизнью. С момента появления Чингис-хана отдельные роды и племена монгольские, объединившись, стали народом историческим, а его герои пробудили у народов Азии и Европы, – у одних сочувственный, восхищённый отклик, у других – ужас и страдание, подобно тому, как клёкот орлиный заставляет волноваться мирный птичий двор», – российский историк Всеволод Иванов. «Мы. Харбин». 1926 г.

«Мы можем считать степных кочевников одним из самых значительных и зловещих сил в военной истории», – военный историк Джон Киган.

«Выдающийся учёный, академик Б.Я. Владимирцов сказал однажды: «Чингисхан был сыном своего времени, сыном своего народа, поэтому его надо рассматривать действующим в обстановке своего века и своей среды, а не переносить его в другие века и другие места земного шара». Прекрасные и правильные слова! Но давать такую оценку деятельности первого монгольского хана ещё до недавнего времени были готовы немногие.

Причины такого отношения, в общем-то, понятны. Воины Чингисхана прокатились губительной волной по Азии и половине Европы, всё, сметая на своём пути. «Они пришли, сломали, сожгли и убили» – такой образ монголо-татар и их предводителя надолго стал архетипом жестокости и варварства.

Почему же именно монголы стали «главными обидчиками» во времена, когда воевали все и повсюду? Потому что были сильнее и организованнее всех остальных, а возглавлял их выдающийся правитель.

Побеждённые никогда не любят победителей и с трудом признают их превосходство…» – российский историк Хорошевский А. Ю. в предисловии к книге – мировому бестселлеру профессора антропологии, историка Джеки Маклайна Уэзерфорда «Чингисхан и рождение современного мира».

***

Кони не фыркая, однако, довольные выскакивали из воды поскорее, и воины тут же спешившись, стаскивали со спин лошадей кожаные бурдюки, наполненные воздухом, что даже самый неопытный конь в таком деле, как переправа через реки, никак не сподобится пойти ко дну. И он также, как и его воины, освободил коня под ним от такой ноши, что не так тяжела, никак, тогда как три его заводных коня уж весело гарцевали рядом, стряхивая остатки капель. И с них он сам собственноручно снял воздушные бурдюки. Не так долга была переправа. Да, Ирпень, река Ирпень не так широка, как Днепр, не так раздольно полноводна. А сколько рек самых разных позади?

Давно нет в живых тех коней, его первых боевых коней, что, тогда, будучи совсем молодым он переплывал ох какую широко раздольную реку Хуанхэ, ту самую Жёлтую реку, что к югу от Великой китайской стены питает поля мирных крестьян, что долго кротко гнули спины на чжурчженей, которых раз за разом, однако с лёгкостью быстроты разбивали Джэбе, Мухали, Боорчу, Наян – ох шустро умелые полководцы их величайшего хана ханов, да и он сам также успешно приложил руку к такому делу.

Нет в живых и тех коней, с которыми он переправлялся через ту реку Амударья, одну из главных рек государства, империи Хорезм, что к востоку от моря Каспия, совсем на другой западной стороне от чжурчженьской империи Китай династии Цзинь. Да, не так долга жизнь лошадей, не так долга. А что, жизнь воина так ли длинна под градом стрел, да в сечи яростно жестокой? А вот он дожил таки до преклонных лет, давно зажиты раны, полученные в те годы, когда в молодости и начинал постигать мудрость командира тысячи. Да, сразу таковым его и определил сам Чингисхан в награду ли за самоотверженную преданность с детских, с юных лет, когда был он рядом с ним плечом к плечу и в дни тягот, и в дни успеха. Перед самым походом на Китай династии Цзинь ему-то Чингисхан и вверил под командование тумен.

Так размышлял уж ныне для молодых воинов да командиров уж шибко шустрый старик Субудэй-багатур, чьи первые кони когда-то попили воды той Жёлтой реки Хуанхэ, что отсюда так далеко на востоке этой ох нескончаемо обширной земли под покровом Вечного Синего Неба. Что ж, он покажет молодым, без устали, на скаку сменяя заводных коней, поскачет, поведёт своих воинов до самых Карпат, чтобы там спешиться на долгий отдых до весны. Но сначала подождёт Бато – правителя улуса Джучи, улуса своего отца, который уж не в старческом, зрелом возрасте покинул их, отправившись в долины Вечного Неба. Как-то мрачен, задумчив он, однако, такое у него после того разговора с Гуюком, с этим несносным сыном Угэдэй-хана, которого Бато отстранил от командования, отправив того домой аж до самого Каракорума – до столицы всей Монгольской империи, что ныне на берегу Орхона, возведённая дочерью Чингисхана Алангаа – принцессой, правительницей Тору дзасагчи гунджи.

Да, задумчив был Бато – правитель улуса Джучи, которого в Европе будут именовать Батыем, потрясшим Старый Свет, ещё как задумаешься. И всё после того разговора с Гуюком, что произошёл на том левом берегу широкого Днепра. Так и стояли они друг перед другом: молчали все, кони не шелохнутся, будто догадались, что сошлись лбами два внука Чингисхана. Понимали все от десятника, от сотника до командиров, нойонов тумена, что самим Угэдэй-ханом в походе на запад, на предзакатную сторону солнца поставлен верховенствующим командующим его племянник Бато, именно он на правах самого старшего внука великого деда. Да, великий хан не доверил такое высотой важное дело своему сыну Гуюку, которого более отличает высокомерная заносчивость, чем приспособленность разума к военному делу. И быть бы перепалке, да притом на глазах у всех, не вмешайся в такое тонкое ли дело двоюродных братьев ханских кровей сам старик Субудай-багатур, к которому ох как прислушивается сам Угэдэй-хан, равно как и остальные сыновья Чингисхана от его первой жены Борте, которым и были уделены каждому по улусу от обширно нарастающей Монгольской империи. И было решено послать гонцов аж до самой ставки великого хана в Хара-Хоруме. Пусть оттуда рассудит, а они тем временем, переправившись на правый берег Днепра, на том берегу дождутся его решающего слова.

И поскакали гонцы по дорогам от Днепра аж до самых глубин Азии, по дорогам, уж давно очищенным от всяких разбойников, на ходу сменяя и сменяя заводных коней, а в ямских уртонах, станциях, что основали недавно, каждого гонца будут поджидать свежие кони приготовленные ямщиками, горячая пища, ночлег, чтобы поутру, как побелеет рассвет на востоке, скакать что есть прыти, на ходу сменяя и сменяя заводных коней, и так до следующего уртона.

Прошло двадцать пять восходов луны и солнца, как прибыли гонцы с вестью от великого хана. И читали приказное письмо от Угудэй-хана, что писано было твёрдой рукой ханского писца эдакой вязью сверху вниз по всей изящной правильности уйгурского письма, в которых так и выразились крепостью слова монгольским языком, что так и выразили гнев Угэдэй-хана к своему несносному сыну. И чтобы он далее не мешался, не путался меж конских копыт, да призвал сына немедля явиться к нему в ставку в Хара-Хоруме. Тогда вроде отлегло от сердца Бато, но тревожность осталась.

И всё же весело поскакал он, ибо некому уж теперь мешаться, путаться под ногами, а когда уж стремглав и перемахнул Ирпень, на том берегу дав указание Субудэй-багатуру да Байдару – командиру тумена, то стоило немного перевести дух, да оглянуться вокруг.

Леса, поля равнинные, кое-где вспаханные, и взгляд его устремлённый уж будто упёрся в Карпатские горы, на перевал, куда он загодя послал в неведомые страны своих разведчиков шустро глазастых с отменной памятью, так порядка двух десятков вездесущих юртаджи.

Заметил посреди них и одного такого молодого юртаджи, и он, оказывается, ох какого высокого рода, ему даже родственником приходится. А как же, сын племянницы самого Исунке-багатура такого крепко сложенного статью богатырской, которому на всём белом свете, может, и не сыскалось равных выносливостью. И он, Исунке-багатур, к тому же доводился племянником самому Чингисхану, ибо и был сыном Хасара – его младшего брата. Что же говорить об отце этого юного юртаджи, то слышал, что родом он из лесного края Баргуджин-Тукум, из племени хори. У порывисто неутомимого темника Джэбе воевал отец этого разведчика, когда его тумен через пустыни Алашань да Гоби взял, да обогнул тогда Великую китайскую стену, тем самым подготовив его великому деду Чингисхану переход через неё. То были славные времена…

И далее раздумья, но уже о будущем, что всегда и заманчиво, и сумрачно таинственно. А что же его ожидает весной за перевалом Карпатских гор?

Взгляд пристально упёрся на запад дугой более к югу. Там венгерские равнины, как доложили ему юртаджи, где у короля Белу укрылся половецкий хан Котян со своими сорока тысячью воинами половецких степей. Что ж, он догонит, достанет этого убегающего хана и его воинов у долин Дуная, у реки, про которую он уже знает от посланийразведчиков-юртаджи, но ведь доведётся увидеть…

Взглядом повёл немного вправо. Там земли Польши. Туда он пошлёт младшего двоюродного брата Байдара – как и он, внука Чингисхана, сына дяди Чагатая, третьего сына великого деда от жены, его бабушки Борте. Талантлив он, очень талантлив в военном деле, чего никак не скажешь о другом двоюродном брате именем Гуюк, но разногласие с ним уже началось. Ну что ж, а пока пусть насытятся кони за зиму, что не так крепка, сурова как там у родных берегов Онона, Керулена, Орхона, Селенги…

Да, какой же всполох судьбы ожидает его от неведомых изворотов будущего за тем перевалом заснежено Карпатских гор? Что ж, он терпелив, он подождёт до весны…

***

«Я не был так счастлив, как Чингисхан», – Наполеон, император Франции.

«…величайший военный гений и вождь в истории, в сравнении с которым Александр Македонский и Цезарь кажутся незначительными», – Джавахарлал Неру, первый премьер-министр Индии, один из самых видных политических деятелей мира в XX веке. «Взгляд на всемирную историю». Лондон. 1948 г.

«Небо не поднесло Чингисхану высокую судьбу, – он сам выковал её для себя. Когда он родился, никому бы в голову не пришло, что у него когда-нибудь будет столько коней, чтобы можно было сделать Духовное Знамя, и уж точно никто бы не поверил, что он пронесёт егопо всему известному миру. Мальчик, который потом стал Чингисханом, вырос в жестоком мире межплеменных войн, он рано узнал, что такое убийство, предательство и рабство. Сыну в семье изгнанников, брошенных на медленную смерть в степи, за первые годы жизни ему встретилась едва ли сотня-другая человек. Суровая жизнь рано обучила его самым сильным человеческим устремлениям в этом мире: страсти, гордыне и жестокости», – профессор антропологии Джек Макайвер Уэзерфорд «Чингисхан и рождение современного мира».

«Неожиданно для европейцев и китайцев, по обе стороны Евразии, монголы буквально выскочили из темноты, ведомые своим лидером. …То, что они смогли вырваться из родных степей, стало заслугой их лидера, одного из самых удивительных личностей в мировой истории. Когда-то историки спорили,какая сила стоит за необратимыми изменениями в мировой цивилизации: социальные условия, климатические изменения или личности. …Некоторые, подобно английскому философу XIX века Томасу Карлайлу, считали, что «история человечества – это история великих людей», для них Чингисхан был основным примером», – британский историк Джон Мэн «Секреты лидерства Чингисхана».

«Следующими после хешигтенов выстроились члены монгольского правительства. …

После рукопожатия с членами монгольского правительства Владимир Путин поднялся по высокой широкой мраморной лестнице к статуе Чингисхана. Издалека это смотрелось действительно как поклонение сидящему на троне «Потрясателю Вселенной». Не хватало только двух очистительных костров по бокам. Известно, что во времена Монгольской империи через очистительный огонь проводили не только гостей, но и их подарки», – российский журналист Андрей Ян. Газета «Информ-Полис». Республика Бурятия. Сентябрь. 2014 г. (О чём мог подумать тогда один из великих людей современности, один из великих людей двадцать первого века, в раздумье, стоя перед памятником человеку тысячелетия?)

***

Холодная вода небольшой речушки впадающей в Онон сковала, будто давила льдом, резала холодом, что обдавалось тихой дрожью, но сильнее пробивалась дрожь от страха, от страха быть пойманным, а значит или, же, быть убитым, как дикое животное на заклание, или, же, снова быть обращённым в рабство. При мысли о рабстве деревянная колодка, что была накрепко надета на шею, да скреплена китайским замком, ещё более стиснула горло, вокруг шеи, как бы в напоминание о том, что ты и есть раб, беглый раб.

Ещё днём он с тяжёлой деревянной кангой, колодкой на шее прислуживал гостям дальнего родственника Таргутай-Кирилтуха, подавая им молочный архи в честь удачной охоты. Ох, насмешливы были взгляды гостей, ибо знали все, чей сын прислуживает им. Видел ли тогда его отец, умерший от коварной отравы, с густой вышины Вечного Синего Неба, видит ли сейчас, что происходит с его семьёй после того, как он покинул их в этом бренном мире.

Далеко после полудня, когда многие уж захмелели на пиру от крепкого молочного архи, когда не было необходимости в его прислуживании гостям, отвели его в одну неказистую юрту на окраине, мол, подальше от глаз долой, и так уже насмехались, посмеялись все, как следует. Приставили к нему одного юнца постеречь зорко. Хоть и деревянная колодка у него на шее, а кто ж его знает, ведь знают, прознали все, чей сын. И правильно сделано со стороны Таргутай-Кирилтуха, предосторожность никому никогда не была помехой.

В один момент, когда юноша тщедушный видом зазевался было, утеряв бдительность, он с разворота ударил того деревянной колодкой по голове, да так, что тот оглушенный временно впал в беспамятство, привалившись у очага, ибо силён был удар. Переступив через него, он рванулся к выходу, но не выскочил сразу, а задёрнув войлок, служащей дверью, огляделся кругом. Рядом нет никого. Да, окраинная юрта ныне оказалась преимуществом. И потому побежал в степь незамеченный никем, понимая, что так ненадолго, ибо заметят пропажу имущества, каковым и является раб, да и нерасторопный стражник очухается, и поднимет тревогу.

Он бежал едва ль пригибаемый тяжестью деревянной колодки на шее, бежал прерывисто тяжело, ибо колодка не давала простор горлу набрать свежего степного воздуха, бежал и успевал судорожно рыскать глазами хоть какого-либо убежища в ровной степи. Сколько бежал, сколь времени прошло, но увидел обрывистый берег небольшой речушки, поросший небольшим кустарником. Ринулся туда, дабы отдышаться там.

Уже свечерело, наступали сумерки, ещё время и сгущались сумерки. Это могло обрадовать его тем, что темнота ночи послужит ему в союзники. Но вдруг такое блаженство тишины нарушили тихие звуки, которых он опасался более всего. Прислушался обострённым слухом. Звуки повторились. Так и должно было случиться. Как тихо монотонная дробь, барабанная дробь цокотом копыт, что нарастала, приближаясь. Ржание коней внесло в эту зловеще очарованную музыку её истинность в страшной сути. То был бег погони, его неистовость.

Они приблизились к самому отрывистому берегу. Повсюду уже хмельные голоса, крики зычные: «Он не мог далеко убежать! Берег обрывист – вот это самое место укрыться! Факелы сюда! Осветите!»

Холодная вода давила будто льдом, резала холодом, обдаваясь дрожью судорожной, голоса наверху, то стихали, то крепчали в хмельной тональности. И вроде стихло, вроде стали удаляться, не найдя его посреди кустарников обрывистого берега. Но он побудет в стылой воде, не выйдет сразу, терпеть и терпеть. И думай, думай не о спасении от погони, думай о другом, что было так дорого тебе, вспоминай светлость детства, что оборвалась…

Одинокая неказистая юрта, кое-где оборван войлок, едва ль спасёт от дождя, подгибающийся в пургу в долгую зимнюю ночь, дуновение изо-всех сил на сухой аргал, дабы уберечь тепло, которого едва ль хватает. И всё ж их много для такой юрты, братья, младшая сестра – сыновья, дочь матери Оэлун – вдовы Есуге-багатура, что был при жизни вождём племени тайчиут. И бесконечная борьба против голода за выживание. Пригнуться бы, прижаться комочком, но ни дня не даёт покоя мать Оэлун, борясь и борясь, более не за себя, за них, за детей, рождённых от вождя племени тайчиут. И потому всегда и всегда повторяет одно и то же: «Вы дети вашего отца, вы дети самого Есуге-багатура – вождя племени. Вы потомки великих ханов по отцовской линии. В вас течёт кровь Кабул-хана, в вас течёт кровь Амбагай-хана. Его распяли в Китае, распяли чжурчжени, так говорили старики, так говорил ваш отец. Дети мои, сыновья мои – вы должны подняться, вы подниметесь, и вы подхватите бунчужное знамя отца. Мы голодаем сегодня, завтра может, будет полегче, но пройдут дни, пройдут холодные зимы, пройдут знойные лета, и наступит время, когда будем все мы сыты. Я не могу своих детей оделить красивой одеждой. Да что одежда, когда мы днями рыщем в поисках пищи, что укрывается в сусличьих норах, каковыми могут довольствоваться самые обездоленные, нищие в степи, ибо боимся мы, что заметят нас не дикие звери, что уж отныне для нас намного лучше людей, а именно люди. Но живу, надеюсь, что вы – сыновья своего отца Есуге-багатура когда-нибудь воспрянете и поднимете его бунчужное знамя», – говорила всегда так, будто кричит ли, аль шепчет молитву, взывая к Вечному Синему Небу.

Да и ныне говорит, и смотрит прежде на него, на своего, на их с отцом первенца, и будто видит в глазах её сияние огня надежды, что возложила она на него, самого старшего из детей вождя племени тайчиут и её. И потому ль старается изо всех женских сил выдержать жестокий удар судьбы, что так обрушился нежданно, неожиданно. Да, подобно тростинке, что выворачивается от напорного ветра.

Говорила так, надеждой его осеняя, и брала в руки его ладонь правой руки, распрямляла и говорила:

– Когда ты родился, рядом женщины вскрикнули. Затем вошёл твой отец, и он также был как-то изумлён. Когда тебе разжали кулачок,у тебя на ладони был спёкшийся сгусток крови. И думаю всегда, неужто какой-то знак от Вечного Синего Неба…

– Я знаю, мне говорил отец… – и также присматривался к чистой ладони, стараясь увидеть ли, вообразить сгусток спёкшейся крови.

Мать, о мать! Она не знает, не видит, как на первенца её надета деревянная колодка, что он в эти знойные дни не мог самостоятельно даже воды испить, муху с лица согнать. Она не видела его в эти дни, сына своего, первенца своего, обращённого в рабство. Нет, при встрече, а будет ли встреча, не скажет, ни разу не обмолвится словом, что был в рабстве, и на последнего раба не наденут кангу – деревянную колодку, а на его шею воздели за то, что не упал, не пригнулся. Да, его пытались, как следует, пригнуть к земле и за то, что от его взгляда и конь взбрыкнет судорогой, и змея свернёт, уползёт. И как-то слышал однажды опять же разговор про его сгусток спёкшейся крови на ладони.

Тело его совсем уж окоченело в холодной воде, но потерпеть, выждать. Уж какая светлость детства. Никак не сцепить памятью. Но…, будто озарение некое, и память выставила ясно отчётливо тот день…

С самых малых лет сполна счастливое детство, что и может выпасть мальчику степей, ибо рождён он сыном, первенцем вождя племени тайчиут рода борджигин, самого Есуге-багатура. Какого ещё счастья пожелать, когда оно само по себе подарено тебе с рождения повелением Вечного Синего Неба. Озарением память выдаёт напоенный безмерной радостью и полным счастьем тот самый день, что держал он в себе, в своём сердце, ныне боясь вспоминать, вынуть из кладовой памяти.

Вдвоём, отец и сын, вышли в открытую степь, что была тогда всегда приветлива к нему. Багряно-красное зарево заката было красиво, что, казалось, от лучей огромно красного шара и травы озарились в красный цвет.

– Завтра мы поедем с тобой в земли племени унгират. Так мы с твоей матерью решили. Я часто с ней советуюсь.

– Зачем?

– Искать тебе невесту в этом племени.

Казалось, не будет предела расширенным глазам его от удивления неожиданного, но понимал он, понимал в свои девять лет.

– А где она, эта земля племени унгират? – спросил он первым делом тогда.

– Там, – показал отец рукой туда, где и могла найтись для него невеста.

– А что тогда там? – показывал он в свою очередь на закат, на уходящий диск.

– Там земли найманов, кэрэитов.

– А там? – указал он на север.

– Баргуджин-Тукум.

– А там? – рука непроизвольно указала не строго на восток, а на юго-восток.

– Там земля наших врагов, земля империи Цзинь. Них говорили тогда, что они казнили нашего предка Амбагай-хана, приколотив руки к деревянному ослу.

– Про них.

– Мы должны им отомстить по закону степей. Так положено. Все так говорят, что месть превыше всего.

– Знаешь, сынок. Мы не достаточно набрали сил, чтобы отомстить за предка. Империя Алтан-хана, империя Цзинь – могущественная империя, и смотрит свысока на племена степей, считая нас просто горстью песка перед огромным морем.

– Это так и есть?

– Так и есть. Но не в этом ещё наша беда.

– В чём?

– Междоусобная вражда племён, говорящих на языке степи. Вот эта разобщённость.

– Всегда так было?

– Доводилось слышать мне от стариков – были славные времена.

– Одной ордой поднимались с наших степей бесстрашные воины. И пошли они на запад в земли предзакатного солнца…

– Туда, где кэрэиты и найманы?

– Дальше, намного дальше, к последнему морю.

– Не знаю. Но говорят, что многие народы потревожили тогда, что поднялись они на великое переселение.

– И кто они были?

– Они называли себя хунн, хуннуд.

– Человек? Люди? Так мы же все люди. Тайчиуты, и эти кэрэиты, найманы, и эти унгират, куда мы собираемся.

– Ну вот, они так себя называли. Хочу я верить, что проснётся степь наша когда-нибудь, как в те славные времена, и встрепенётся на зависть тем, кто смотрит на нас, задираясь с орлиной высоты. И увидит Вечное Синее Небо настоящего орла. Смогу ли я на такое или нет, но есть у меня надежда на тебя.

– Почему я?

– Ты родился, когда я победил воинственное племя татар. И был среди них сильный воин. Я взял его в плен. И я назвал тебя, нашего первенца его именем Темучин, ибо от имени сильного воина и сила его, и слава его переходит к тому, кто понесёт его имя. Но не только имя вселяет в меня надежду.

– А что ещё?

– Когда ты родился, я увидел, все увидели в твоей ладони сгусток крови, твёрдый, как камень. Сколько рождается в степи, но такого никогда не было, никогда. И знаешь что это?

– Что?

– Знак Вечного Синего Неба.

В тот год, спустя совсем немного времени, отца не стало. И наступило лихолетье.

Тело его, привыкшее к холодам, как и к знойной жаре, коченело в холодной воде в ожидании, когда удалятся от этого места преследователи, подобные неотступным волкам за обречённой добычей удалятся, как можно, дальше от этого места. Пока слышны их голоса чуть в отдалении.

И вдруг будто и заиндевевшей кожей, и сердцем пылкого ли юноши, что как-то утих погружённым в холодную воду, и разумом ли, пытающимся удержать то светлое мгновение детства, но почувствовал на себе что-то такое. Да, этого он сейчас в пике заострённого мига своей пока совсем юной жизни, когда и жизнь, и свобода пока порывом беглеца висит на тонком волоске. То был взгляд, зорко пронизывающий внимательный взгляд. Вот она – сила Зла! Но, неужто, совсем от него, от его семьи отвернулось Вечное Синее Небо?!

Над обрывом берега речушки, впадающей в Онон, в темени густых сумерек стоял человек, заметивший беглеца, так и выразились глаза остротой пристальности…

2

«Возможно ли, что мы переживаем «сумерки Западного мира», наступление которых возвестил немецкий философ Освальд Шпенглер?

Может ли статься, что Европа будет низведена к роли небольшого мыса огромного Азиатского материка, как вопрошал себя недавно французский поэт Поль Валери?

Нам скажут, что это химера. Однако я сейчас скажу, что уже был такой момент, когда Запад был покорён политическим и военным гением, о существовании которого он и не подозревал», – французский военный историк, подполковник Рэнк. «Паназиатизм в XIII веке при Чингисхане и его полководцах».

«Семьсот лет тому назад один человек завоевал почти весь известный мир.

…Он исполнил человечество ужасом, продолжавшимся в течение многих поколений.

…Чингис-хан был завоевателем более крупного масштаба, чем все известные деятели на европейской арене. Его нельзя мерить общим аршином. Переходы его армии измеряются не вёрстами, а градусами широты и долготы.

…такое нагромождение ошеломляющих событий могло быть уделом рук только сверхъестественного существа.

…казалось, что доподлинно наступил конец света.

…страшные монгольские владыки после смерти Чингис-хана пронеслись над Западной Европой.

…В церквах пели молебны об избавлении от ярости монголов. Кочевник, круг занятий которого исчерпывался охотой и пастьбой скота, сокрушил могущество трёх империй,

…никогда не видавший городской жизни и незнакомый с письменами, составил кодекс законов для пятидесяти народов», – немецкий востоковед, профессор Гейдельбергского и Гёттингенского университетов Краузе Фридрих Эрнст Август.«Cingis Han. Die Geschichte seines Lebens nach den chinesischen Reichsannalen – Чингис-хан.История его жизни по китайским государственным летописям». Гейдельберг 1922 г.

«От начала мира варвары никогда не были столько сильны, как ныне монголы. Уничтожают царства подобно как былинку исторгают! До толикой степени возвысилось могущество их», – русский путешественник, учёный, востоковед, китаевед (впервые в мировой синологии указавший важность китайских источников для изучения всемирной истории), трёхкратный обладатель полной Демидовской премии (1835, 1839 и 1849 годов) и одной половинной (1841), член-корреспондент Императорской Санкт-Петербургской академии наук Иакинф (Бичурин Никита Сергеевич). Годы жизни 29 августа 1777 – 11 мая 1853 по календарю григорианскому. «История первых четырёх ханов из дома Чингисова». Санкт-Петербург. 1829 г.

«За двадцать пять лет армия монголов покорила больше царств и народов, чем Римская империя за четыре столетия. Чингисхан со своими сыновьями и внуками подчинили себе самые густонаселённые страны тринадцатого века.

Чингисхан более чем вдвое превосходит любого другого завоевателя в истории. Кони монгольских воинов пили из каждой реки и озера от побережья Тихого океана до Средиземного моря», – профессор антропологии Джек Макайвер Уэзерфорд «Чингисхан и рождение современного мира».

***

Ядвига Силезская, урождённая Гедвига Диссен Меранская – баварская графиня Андекской династии, ныне княгиня Силезии молча, в тревожных раздумьях прохаживалась по огромному залу рыцарского замка, что явственно отличалась от всех остальных замков Лигницы своими размерами, основательной монументальностью, этакой прочностью, что выражалось массивностью стен, в которых ступенчатые порталы да узкие проёмы окон едва давали пробиваться просторному свету. Было, отчего встревожиться да надолго.

Силезия, как и вся Польша, да и соседствующие земли Священной Римской империи германской нации, равно как и её родная Бавария, не знавала таких уж больших войн. В давно давние времена романтичной античности на эти земли никогда не ступали ноги солдат римских легионов, что, прежде чем вымостить удобные римские дороги, овеянные вечностью, проходили через новые для великой империи земли всегда с огнём да мечом. Однако, воинственность да самоотверженность германских племён, этих диких варваров не позволила просвещённым римлянам продвинуться в земли, прилежащие к востоку от земли тех же воинственных варваров, каковыми были галлы – предки ныне ох как поднявшейся, взлетевшей, расцветшей империи франков.

Да, в землях Силезии, как равно и по всей Европе, то и дело вспыхивали такие, мелкие междоусобные войны, в которых оттачивались боевая выучка, военное мастерство рыцарей, и, конечно же, высокая аристократичность рыцарского духа. Но, то мелкие войны, никак не сподобленные сокрушительному смерчу. Но что, же, творится ныне? Неужто сбываются самые мрачные предсказания иных оракулов о неизбежном пришествии антихриста, что, явившись из ада,взял, да направил на земли старой доброй Европы своих кровожадно алчных воинов из бездны неведомой Азии.

Такого нашествия Польша никогда не знала, не испытывала. Сравнимо ли было это с нашествием орд саранчи иль с бушеванием неукротимосметающего урагана. Всё было непривычно, незнакомо населению, видевшему, знающему рыцарский строй, тактику. Конница пришельцев с Азии сновала везде и повсюду, да так, что будто известны ей все потайные тропы. Да, тактика этого воинства была нова, незнакома напоминанием орлиного ли полёта, его стремительности нападения на какую-либо живность, зазевавшуюся в поле, как взметнувшим камнем полёта до самой, самой земли, ибо также стремительно быстра, легка, летуча была эта конница азиатов – монгольская конница. И впору было заговорить о пришествии воинов Антихриста, о наступлении конца света. Ибо города-крепости, крепостные замки брались, захватывались легко руками побеждённого населения, сзади понукаемого вот этими воинами сатаны. Такого ещё с расцвета и упадка Римской империи никогда не видывали в Европе. Сумрак надвигался над белым светом. Доводом к такому рассуждению, приближённом к панике, послужило взятие и сожжение сильно крепкого города-крепости Кракова. Но знать бы им и одну деталь, что такие слухи о конце света усиленно питались некими источниками, к каковым причислялись монгольские разведчики-юртаджи со знанием языков, да обычаев местного населения, с успехом применявшие такой приём в землях азиатской империи Хорезм ещё за двадцать лет до этих мрачных событий, что нависали, сгущались чёрной тучей до самой Западной Европы.

Некогда баварская графиня, отныне же княгиня Ядвига Силесзкая волновалась помимо раздумий о конце света думала в эти дни более всего о своём сыне, князе Генрихе Втором Благочестивом, ушедшем за подмогой в германские земли к рыцарству Тевтонского ордена. Мать многих своих детей, рождённых от высокородного князя Генриха Первого Бородатого, что к счастью ли его, не дожил до сумрачных дней, овеянных печатями беспросветной тоски да печали в волновалась за этого сына, гордости её, сполна унаследовавшему высокий титул отца.

Тем временем сын её – князь Генрих Благочестивый, как можно быстро спешно, пробирался по неказистым дорогам (далеко не мощённые дороги Римской империи) посреди девственно густых лесов германской земли.Он заранее отправил гонцов в земли франков к самому Арману де Перигору – великому магистру рыцарского ордена тамплиеров. Эти некогда самые воинственные рыцари, после того как 4 июля 1187 года от Рождества Христова потерпели поражение на Святой земле от Саладина, как уважительно до сих пор отзываются в Европе об этом султане Египта, Сирии и других арабских земель – талантливом полководце сарацинов. Да, было так, что с Саладином за его отвагу и благородство был дружен сам король Англии Ричард Львиное Сердце. После того пораженияи занялись тамплиеры успешно торговлей да более финансовыми услугами, таким ремеслом ростовщичества, что повелось ещё с тех античных времён в самой Великой Греции – Элладе, колыбели высоких культур и такой же ступени философии. Отправляя гонцов к Великому Магистру ордена тамплиеров он, прежде всего, уповал на истинный дух рыцарского братства перед угрозой неведомых воинов, однако ль, и воинов самого Антихриста, но и, между делом, не преминул намекнуть о кое-какой денежной составляющей в качестве вознаграждения. Сам же собственной персоной да отправился в германские земли братства рыцарей ордена Тевтонского.

Ему несомненно нужна была поддержка, непосредственно идущая из города Эшенбах земли Бавария – родины его матери ныне, как пятьдесят четыре года, польской княгини Ядвиги Силезской, тогда уж непременно поднимутся и все до единого тевтонские рыцари, обосновавшиеся в землях Польши на правом берегу Вислы.

Далеко на юге едва приметно очертились заснеженные пики альпийских гор. Вовсю зазеленело в начале марта в речных долинах, равнины и леса преобразились от совсем короткой зимней спячки, вовсю набухали синим окрасом первые подснежники, дабу далее уступить всей многообразной пестроте цветов да трав этой изумительной земли, которую он узнавал, ибо когда-то в далёкой юности пришлось ему навестить, побывать на родине предков по материнской линии. То была, начиналась земля Баварии…

***

«И вдруг всё изменилось в тридцатых годах XII в. У монголов появились и богатыри, и руководители куреней, и талантливый вождь – Хабул-хан. Сначала активных людей было мало, но число их росло, и к концу века Монголия превратилась в котёл, кипящий страстями.

И как только пассионарность возросла до оптимума, монгольские женщины перестали пополнять гаремы чжурчженьских вельмож и китайских богатеев, а монгольские мальчики – гнуть спину на рисовых плантациях Шаньдуна и Хэнани. Появилась позитивная сила, спасшая этнос монголов от гибели. Так начался новый пассионарный взрыв, новый зигзаг истории в Великой степи», – советский и россйиский учёный, археолог, географ, историк. писатель Гумилёв Лев Николаевич(дворянского происхождения, сын поэтов Анны Ахматовой и Николая Гумилёва). «Тысячелетие вокруг Каспия».

«Монголы сами четко отделяли себя от тюрков и татар. Они возводят свою генеалогию к гуннам, которые основали первую большую степную империю в третьем веке. «Хун» – монгольское слово, обозначающее человека, а своих предков они зовут «хун-ну» – народ солнца. В IV–V вв. гунны вышли из монгольских степей и покорили множество стран от Индии до Рима, но не смогли сохранить связи между разными кланами и были быстро ассимилированы завоеванными народами», – профессор антропологии Джеки Уэзерфорд «Чингисхан и рождение современного мира».

***

Дым от затухающего костра в степи в безветренной ночной тишине протянулся прямо ввысь в черноту звёздного неба, что обернётся днём вечной синевой. Долгий разговор, кажется, уже подходил к концу. Старый вождь племени унгират Дэй-сэцен лишь поворошил головешками, отчего они на время озарились яркими огнями и не более того.

– Сорок два года назад уехал обратно домой мой сват, оставляя у меня своего девятилетнего первенца Темучина, сосватав его за мою несравненно любимую дочь Борте. Кто бы мог подумать, что его дорога домой и есть его последний путь. А ведь дорога лежала через земли племени татар, его злейших врагов. И как ни старался проскользнуть незаметно, но встретил он тогда нескольких из этого племени, задумавших обед в степи. Конечно, как и положено, по обычаям степей, спешиться ему с коня, да отобедать с ними. Но кто бы мог подумать, что может быть такое вероломство. Отобедал с ними и поскакал дальше своей дорогой всадник совсем мирных устремлений, что были у бесстрашного воина в те дни. И занемог на коне. Так и добрался до своей земли, до порога родной юрты на пороге смерти. Но успел сообщить про такое коварное злодеяние. Не погиб он от стрелы или сабли, а умер отравленный врагами. Конечно, и тебе придётся ехать через эти земли, но ты не встретишь там никаких врагов, никаких воинов. Совсем другие времена теперь. Единая властная рука простирается над степями, прекращая всякие племенные междоусобные войны. Сам знаешь – заслуга моего несравненного зятя в этом великом деле всех степей. Там на истоке реки Онон состоится необычный по величию Курултай. Там собираются вожди и знать степных племён. Там будут все командиры его нового войска, которого по мощи и непобедимости и не видела никогда необозримая степь. Будь там представителем унгират. И если надо, послужи великому хану то ли верным воином, то ли ещё кем-то на любой должности, – говорил тихо старый вождь унгират своему племяннику Жаргалтэ, двоюродному брату его дочери Борте, пока уж единственной жене будущего хана всех степей, (когда это было видано) освещаемый огнём ночного костра.

– Я, как можно, с достоинством пронесу эту великую честь, оказанную мне, – говорил с нескрываемым волнением совсем уж молодой человек, что и не приходилось сомневаться, с какой трепетно дрожащей ответственностью пронесёт он эту весьма почётную миссию, вот так и свалившуюся на его молодые плечи.

На следующий день, после того как старый вождь Дэй-сэцен, огласил перед всеми вот такое решение, он отправился вместе с двумя нукерами в те края истока Онона, где и состоится Курултай, небывалый курултай для всех степей. Потому и распирала неимоверно гордость от этого.

Полдня верховой езды и они достигли земли племени татар, что в данные времена едва принадлежала этому племени в виду их полного поражения. Поэтому опасений не было никаких, да и племя унгиратов не враждовало с ними, как некогда Есугей, отец Темучина, а позже и сам Темучин. Да и перевелись нынче вольные всадники «длинной воли», шатавшиеся по степи, где попало и как попало. Все нынче под властной рукой одного человека, которого и возведут на курултае единым ханом всех степных и лесных племён. Когда такое было?

Потому и не выразил он никакого беспокойства, когда вдалеке, из-за округлой горы навстречу показались всадники, которых насчитал зорким взглядом порядка десяти человек. Приглядевшись внимательно, он не мог не заметить среди них одного странного всадника, который скакал не сам по себе. И заключалась вот эта странность в том, что у этого всадника была повязка на глазах, а руки связаны за спиной. Пока догадки выстраивались в какой-нибудь порядок, всадники были уже рядом, совсем рядом.

– Сайн-байна, – приветствовал его тот, кто выдвинулся вперёд всех. – Куда путь держите?

То был дородный мужчина в самом расцвете сил. И видать, главенствовал он среди них, потому как остальные и не спешили открывать рты и кланяться в должном приветствии по негласным обычаям степных просторов.

– Сайн-байна, добрые люди. Я и мои нукеры спешим на Курултай, что состоится у истока реки Онон. А вы куда путь держите, добрые люди, – в ответ приветствовал и он, успев заметить, что при словах Курултай, пробежала по лицам их слегка тревожная рябь.

– Какие там добрые люди. Жалкие конокрады. Вон позади мои лошади, – за всех ответил вот этот всадник с повязкой на глазах, в голосе которого так и просквозила сама дерзость.

И вправду из-за лысеющей горы показались лошади и два погонщика вслед за ними. Удар кнутом по спине этому связанному всаднику стало ещё одним подтверждением тому, что происходило когда-то повсеместно по степным просторам, но было пресечено недавно, кажется, под корень самим Темучином. Но неужели остался кто-то, кто пренебрёг таким правилом великого воина, слава о непобедимости которого всесильным ветром разносится по всем степным просторам. И это стоит удивления.

– Убить их, и нет свидетелей, – выкрикнул какой-то удалец из-за спин передовых всадников, что он и не высмотрел его лица.

– Убить всегда успеем. На трёх рабов больше, больше выгоды, – тут же выкрикнул тот самый передовой, что и вправду явился таким главенствующим среди этих степных шакалов.

Вмиг были накинуты на них арканы, а затем и связаны их руки позади спины. Двоим его нукерам были уже повязаны глаза. Несмотря на все его уговоры, объяснения и проклятия, собирались было повязать и ему глаза, но замешкались немного в поисках повязки, которого и не оказалось под рукой.

– Да, ладно, – усмехаясь, говорил предводитель, – и так у него руки связаны. Никуда не денется. Что ж воздадим почёт этому племяннику самого вождя унгиратов. Видишь, как уважаем твоё знатное происхождение.

Дружный смех негодяев прокатился громко по пустынной степи, где и не найдётся ни одного свидетеля этого события, сравнимого со всякой гнусностью.

Изменился их маршрут совсем не в сторону Онона. Неизвестные края замаячили унылой перспективой. И пошли долгие утомительные часы неволи, в которой впервые оказался Жаргалтэ, совсем недавно пребывавшим вполне счастливым человеком. Ох, как переменчива судьба!

Справа, далеко на западе красным заревом поклонился на закат огромный шар, предвосхищая в скором времени сумерки, предвестников чёрной ночи. Захватившие в рабство спешили, не сделав ни одного перевала, в сторону, что была далеко слева от заката, на юго-восток. «В Цзиньскую империю. Где-то на границе продадут их чжурчженям, и всё тогда, пропал песчинкой в океане великой империи. А как был счастлив утром одним только тем, что едет от унгиратов на этот необычный курултай. А сейчас совсем как барашек беспомощный», – мысли тоски совсем заволокли несчастную голову. «Нет, всё же, не буду я барашком на заклание. Чтобы тянуть тяжёлый воз раба? Да ни за что. Как только при продаже развяжут руки, возьму всё, что попадётся под руки и буду биться насмерть. Так намного лучше. Скорей героем попаду в просторы Вечного Синего Неба, чем жалким рабом», – потеснили совсем уж пропащие думы мысли от истинных глубин благородного духа.

И жизнь показалась ему намного веселее от сознания того, что предстанет он там, где всегда ждут, в самом, что ни на есть, должном виде. Ох, и покажет он всем на самом конце своего пути под Вечным небом.

Огромный шар уже исчез за горизонт, и сумерки приготовились потеснить остатки света, когда на вершине невысокого лысого холма показался одинокий всадник. Почему один? А он, заметив их, приостановил коня, дабы подождать их. Ещё один будущий раб.

– Предупредишь его, убью твоих нукеров, – будто предвосхищая нежелательный оборот, предупредил его предводитель вольных всадников, уподобленных ветрам степным.

Время неспешно сокращало расстояние между ними и этим одиноким всадником. Остановились тогда, когда кони вольных всадников в два прыжка достанут того, кто и повстречался им навстречу на этом гребне света и нарастающих сумерек.

– Все едут на курултай, а вы куда собрались негодники. Как вижу, повели кого-то продавать в земли наших извечных врагов? – без никакого приветствия, с весьма грозным оттенком, говорил первым этот таинственно одинокий всадник в степи, что немного опешили вольные всадники.

– Кто ж ты такой, оседлавший коня дерзости? Хочешь составить им компанию? – отвечал в том же духе главенствующий, всё же, быстро пришедший в себя, указывая на связанных Жаргалтэ, двоих его нукеров, и этого незнакомого парня, захваченного немного раннее.

– Я – Джиргуадай. А вы кто такие, шатающиеся по тёмным делам? – дерзость и грозный тон продолжали нарастать от этого одинокого всадника.

– Какой там Джиргуадай? – будто удивлённо продолжал спрашивать главенствующий, видать не до конца оправившийся от этого потока, навеваемого одиноким всадником.

– Джиргуадай, скачи прочь. Перед тобой жалкие конокрады. Как только развяжутся мои руки, я непременно возьму с собой одного из них в просторы Вечного Неба! – прокричал этот парень в повязке на глазах, захваченный раннее Жаргалтэ и его нукеров.

Ох, и не один оказывается он в думах своих, и этот парень уж давно оседлал коня бесстрашия. Но вольные всадники не слишком стали напрягать внимание на него, тогда как взгляды их были устремлены на того, кто продолжал оставаться на свободе, ведя самый дерзкий образ поведения. И это стоило размышлений.

– Я знал, что вот это моё имя ничего не скажет вам, воздевшим пустые головы, хотя, кто-то из вас в скором времени и лишится его. Я – Джэбе! И это имя дал мне хан всех степных и лесных племён – Темучин, посланник Вечного Синего Неба.

Настоящий гром разразился в сумеречной степи, хотя и не было чёрных туч. Опешили, огорошенные внезапным страхом всадники, уподобленные вольным ветрам. Ну как не знать в степях героев всесильного хана всех степей, этого непобедимого воина от Вечного Синего Неба.

Наконец-то постарался прийти в себя этот главный, видя совсем плохую перспективу, от которой невольно и раззудилась шея, не желающая расстаться с отчаянной башкой, что и весь холод по мерзкому сердцу, и от спины до самых пят.

– Он один. Пустите стрелы в него, – выкрикнул он в диком отчаянии, что остальные будто и встрепенулись немного.

За первым громом последует и второй. Джэбе, слава которого также проносилась ветром по степи, поднял правую руку с открытой ладонью. И этого было достаточно – на вершине лысеющего холма вмиг образовались всадники, которых ни за что не сосчитать одним лишь взглядом. Какое там стрелять, так и онемели руки вольных конокрадов, и не больше того. Так всё, будто взмахом сабли, перевернулось в этом мире. Торжество души отразилось в глазах Жаргалтэ, равно как в усмешке этого неизвестного парня с повязкой на глазах.

Через мгновения за спиной Джэбе гарцевала лёгкая конница, что будто ветром образовалась в сумеречной степи.

– Этого казнить, – говорил Джэбе, указывая на главенствующего вольной шайки, (мгновенно аркан встрепенулся на шее после этого приказа и свалил того с седла) может, самой последней шайки конокрадов и всяких вольных устремлений, ибо наступала совсем другая эпоха, эпоха железной дисциплины совершенно нового государственного образования, где и не будет воли вольных устремлений, но великая эпоха. – Его парней собрать в одном месте. Их развязать. Кто такие?

Так закончилась маленькая эпопея последней банды вольных конокрадов степей. Так закончилась большая эпопея «длинной воли».

– Моё имя – Жаргалтэ. Являюсь племянником вождя унгиратов Дэй-Сэчена, двоюродным братом Бортэ, жены Тэмучина. Я и со мной два нукера направляемся на Курултай у истоков Онона.

– А ты кто, откуда и куда? – спрашивал Джэбе вот этого парня, видать, однако, дерзкого парня, что и с завязанными глазами успел предупредить его об опасности, которая истинно не могла ходить рядом с Джэбе в этой сумеречной степи, да разве что, стрела шальная от безрассудной руки могла угодить в него.

– Я из Баргуджин-Тукум. (Все удивлённо переглянулись при упоминании этого края) Из племени хори. Лошади мои оказались в степи. Я отправился за ними, – говорил весьма спокойно этот парень лесного племени.

– Далеко же ты оказался. Это твои лошади?

– Мои. Достались от отца и матери.

– Если достались, значит…

– Умерли.

И вновь поменялся маршрут, на этот раз в верном направлении. Ночью расположились там, где и остановились. Спали, прислонившись к тёплому брюху коней. А что ещё надо степняку?

С утра двинулись дальше. Жаргалтэ обернулся вокруг, дабы разглядеть вчерашних любителей вольницы. Но не увидел их. Растворились посреди лёгкой конницы Джэбе. Но этот парень из северных краёв скакал неподалёку. Хотел было поговорить с ним, но кони взяли ускоренный марш. Что ж, поговорит потом.

На исходе дня кони по приказу остановились.

– Вас зовёт Джэбе, – выразил такое требование подскакавший воин.

Командир тумена, выделившись, стоял впереди марша, в некотором отдалении, взором устремившись вперёд. И не шелохнулся, и конь под ним не шелохнулся, не повернулся, когда они затормозили резко за его спиной, что кони вздыбились слегка.

Молчание продолжалось. Да и Жаргалтэ с двумя нукерами, и этот парень из Баргуджин-Тукум не спешили выражать нетерпение перед освободителем. Наконец, он обернулся и заговорил, окинув взглядом:

– Тебя и твоих нукеров завтра представлю хану Темучину. Как встретишься с его женой Борте, твоей двоюродной сестрой – это не моё дело. Всё. Ступайте.

Все они обернулись и направились по своим местам. И этот из лесного племени тоже.

– Эй, парень! А тебя я не отпускал. Остановись! – обратился он к этому парню из Баргуджин-Тукум.

Жаргалтэ, да и нукеры его, чуть притормозили ход скакунов, дабы любопытным слухом уловить слова прославленного воина.

– Как зовут тебя, парень? – спрашивал Джэбе.

– Баяр-Туяа.

– Тебя ждут дома?

– Не могу сказать точно.

– Ты предупредил меня об опасности, не боясь за свою жизнь. Я всегда помню добро, как и мой хан Темучин. Будешь воином моего тумена?

– Я почту за честь послужить моему освободителю! – в голосе юноши с севера так и прозвучали заливисто и радостно нотки некогда бравых парней «длинной воли».

Не зная почему, но обрадовался Жаргалтэ за этого парня. И нукеры тоже.

Перед сумерками показалась с округлого холма синева изгибающей ленты, что и может представлять собой река в степи. Это и есть Онон.

3

«Средневековые хроники склоняются к вере в сатанинскую силу, вселившуюся в монголов и нашедшую выход в Европе», – американский сценарист, писатель, историк Гарольд Лэмб. «Чингис-хан. Император всего человечества». Лондон. 1928 г.

«Впечатление, произведённое на Европу «татарами», как называли монголов её народы, было ужасно. Нашествие их было относимо к величайшим бедствиям, когда-либо постигавшим человеческий род. У MatieuParis есть трогательный рассказ о том, с какой чисто христианской покорностью некоторые из западных владык готовы были принять это наказание свыше. …В Париже, как и по всем городам Европы, служили молебны об отвращении страшной опасности. В 1245 г. папа Иннокентий IV собрал совещание в Лионе, где было решено послать монгольскому императору посольство во главе с 65-летним монахом Плано Карпини…» – калмыцкий общественный деятель, доктор Эренжен Хара-Даван.Годы жизни 1883 – 17 ноября 1941 по календарю григорианскому. «Чингис-хан. Как полководец и его наследие». Белград. 1926 г.

«Когда сей ужасный поток гнева Господня господствовал над нами, – королева Бланш (мать короля Франции) вскричала, слушая эти новости: «Король Людовик, сын мой, где вы?» Он подойдя, спросил: «Мать моя, что вам угодно?» Тогда она, испуская глубокие вздохи и разражаясь потоками слёз, сказала ему в рассуждении опасности сей как женщина, но с решительностью незаурядной дамы: «Что же делать, сын мой, при сем ужасном обстоятельстве, невыносимый шум от которого доносится до нас? Мы все, как и святая блаженная церковь, осуждены на общую погибель от сих татар!» На эти слова король ответил печально, но не без божественного вдохновения: «Небесное утешение поддерживает нас! Ибо, если эти татары, как они себя именуют, дойдут до нас, или мы пойдём за ними в те места, где они живут, то всё равно пойдём на небеса». Таким образом, он сказал: «Побьём ли мы их или сами будем побиты ими, мы всё равно пойдём к Богу, как верующие ли, как мученики». И замечательное слово это ободрило и воодушевило не только дворян Франции, но и простых горожан всех городов», – русский путешественник, специалист по географической истории Грум-Гржимайло Григорий Ефимович. (17 февраля 1860, Санкт-Петербург – 3 марта 1936. Ленинград. Похоронен на Литераторских мостках Волковского кладбища). «Западная Монголия и Урянхайский край». Ленинград. 1927 г.

«Не имея ни малейшего представления о том, где должны лежать пределы их господства, монголы не сомневались в том, что весь мир, в конце концов, признает их власть», – британский историк Джон Мэн «Секреты лидерства Чингисхана».

***

Он не застал Шестого Великого магистра Герхарда фон Мальберга, отбывшего в замок Монфор в Верхней Галилее – резиденции великих магистров Тевтонского ордена в палестинском направлении, что к северу от земли Израиля возвысился мощью крепостных стен. Ему доложили, что взял он с собой кое-какие архивы, но и без сокровищ ордена не обошлось. Ох, долог путь до Галилеи, до Ливана, до долины Иорданской.

В небольшом городке Вольфрамс-Эшенбах отвели Генриха Благочестивого в этакое неказистое трёхэтажное здание Германского Тевтонского ордена, уж далеко не величественный замок Монфор, да и замок Мариенбург, как и замок Кёнигсберг, что возведены будут орденом за неведомым изгибом будущего, что так упрятан от разума пытливого. Ох, как величественны будут эти первые замки стилем готики!Но какие могут быть думы о будущем, когда отныне в эти дни вступили ох мрачно тяжёлые времена, вот-вот промчится, уже мчится смерчем по Европе неведомое воинство, неся с собой кончину света, не это ли воинство направил сам Антихрист, возвестив о своём кровавом пришествии, напуская мрак идущего конца света.

За переговорным столом его встречали двое из благородных происхождений, обладатели многих доблестных качеств – то были барон Карл-Хайнц Прозорливый и рыцарь Конрад Доблестный. И если рыцарь более был отмечен печатью некоего угрюмого молчания, то барон, напротив, оказался говорлив, словоохотлив. Конечно же, принимающая сторона была хорошо осведомлена, кто прибыл, кто перед ним восседает за весьма массивным дубовым столом. А как же, мать польского князя сама из этих благоприятных долин земли Баварии – славная дочь Андекской династии, что являлась родственницей многим правящим семьям в Европе: в Чехии, в Моравии, в Богемии и особенно во Франции, что делало её сына – князя Генриха Благочестивого в глазах остальных такой же весьма влиятельной фигурой. Да и отец его именем Генрих Первый Бородатый – князь великопольский также пользовался в Европе славной репутацией.

– Знаком искренности уважения просим Вас, князь всегда высокой благой чести, отведать, разделить с нами скромную трапезу, – говорил учтиво словоохотливый барон, тогда как угрюмый ли рыцарь продолжал хранить молчание, что, однако, украшало его как, именно, германского воина высокой доблести, как знавал про это польский князь.

Тем временем на широкий дубовый стол обслуга подавала хлеб из пшеницы, нежное телячье мясо, на огне вертелом закопчённого поросёнка, да и мясо птицы, всё приправленное специями из восточных стран, в жарком виде. Да, такая обильная еда поднеслась, весьма кстати, после такого спешного перехода из Силезии в баварские земли ради одной цели, каковой явилась просьба за подмогой. И вино подалось в больших кубках, что глотнув, польский князь тут же оценил высоко: «О, славно благородное вино из Бургундии…»

За столом, в котором во время, однако, обильной трапезы, едва ль разбавленной редким разговором, не преминул спросить более говорливый, несмотря на это обозначенный эдакой мудрой прозорливостью об истинной цели такого уж редкого визита, вопросом, в котором более проявилось нетерпеливое любопытство, нежели скромность означенного этикета. Польский князь, не откладывая в долгий ящик, отвечал, призвав не красноречие, скорей, пылкость сердца сложившимся трагическим обстоятельством, что касательно не только земли польской, силезской, но и всей Европы:

– Никогда наш благородный мир не видывал такой войны, опустошительной войны, будто пришествие конца света, более не скажешь о том, что сотворилось в восточных границах.

– И как понимаю, тебе нужна подмога, – вставил слово дотоле молчавший рыцарь Конрад Бесстрашный.

– Да, мне нужна помощь всей Европы, если так могу выразиться, ибо перед всеми нами общий враг, неведомый враг.

– Так уж неведом, хотя, Вы – князь высокой благой чести, отчасти правы, что можем сказать об этом враге, но заговорили будто, мол, они и есть воинство Антихриста, сошедшего с небес для ниспослания всем нам конца света, – опять говорил барон, слова его будто покрыты вуалью тревожности.

– Я спешно направлялся к вам в земли баварские, но в один миг показалось мне, что висит на моём плече чей-то остро внимающий взгляд, что словно ужалил меня, будто чья-то пара зорких глаз проследила весь путь…

– Свита прочувствовала это? – барон также оставался тем же тревожным, ибо прослышан был о некоем качестве этого польского князя этаким оракулом улавливать, предчувствовать некую неведомость, даже возможно, исходящую из будущего, говорили, что у него для этого на его теле даже какая-то печать свыше.

– Я спросил у своих слуг про это, нет, им неведом был чей-то следящий взгляд, но на мне так и продолжает висеть этот заострённый взгляд от неизвестного обладателя. И скажу ещё одно, у меня такое чувство, даже знаю я, может каким-то наитием, но ведаю, что они знают всё про нас, но мы так и остаёмся в неведомости, кто, же, перед нами. Неужто, они и есть дьяволы из преисподней?

Тягостное молчание воцарилось за столом. Да, не каждый день подумаешь, рассуждаешь о пришествии Антихриста, о неизбежности конца света. Через какое-то время и вымолвил слово, однако, с твёрдостью голоса изрёк всегда ль молчаливый рыцарь Конрад Доблестный слова, что и выразили торжественную решимость, что ранее было редко слышимо от него:

– Мы – рыцари доблестного ордена Тевтонского последуем, строем единым встанем на защиту земли польской и не только, кто бы, не стоял против нас, да последуют за нами рыцари Европы. Да вдохновит нас отныне общее знамя за наше право жизни, свободы под солнцем.

***

«Компетентный учёный не преминет поразиться «зловещей личности Чингисхана, в конечном счёте мы могли бы объяснить не более, чем гениальность Шекспира». …человек, поднявший монголов от уровня никому неизвестного племени до властителей мира. Мы не можем оценивать его по меркам современной цивилизации. Мы должны рассматривать его согласно воззрениям сурового мира степей, населённого охотниками, кочевниками, скачущими на лошадях и использующими как средство транспорта оленей.

Темучин научился избегать засад и прорываться сквозь цепи воинов, устраивающих на него облавы. За ним охотились, и с каждым разом он становился хитрее. Очевидно, что второй раз он пойман не был», – американский сценарист, писатель, историк Гарольд Лэмб. «Чингис-хан. Император человечества». Лондон. 1928 г.

«Охотники его, тронутые таковым гостеприимством, говорили между собою: «Тайчиут хотя в родстве с нами, но часто отбивает у нас телят с лошадьми и отнимает съестные запасы, он не имеет качеств, свойственных владетелю. Темуджин, напротив, подлинно обладает качествами, свойственными владетелю». …

В это время слава подвигов Чингисхановых день ото дня возрастала, между тем, как колено Тайчиут страдало от несправедливости своего владетеля. Оно восхищалось, видя, что Чингисхан был милостив, человеколюбив и временами дарил своих людей шубами и лошадьми», – русский путешественник, учёный, востоковед, китаевед (впервые в мировой синологии указавший важность китайских источников для изучения всемирной истории), трёхкратный обладатель полной Демидовской премии (1835, 1839 и 1849 годов) и одной половинной (1841), член-корреспондент Императорской Санкт-Петербургской академии наук Иакинф (Бичурин Никита Яковлевич). Годы жизни 29 августа 1777 – 11 мая 1853 по календарю григорианскому. «История первых четырёх ханов из дома Чингисова». Санкт-Петербург. 1829 г.

«…слово Чингис считают равнозначным понятию «непреклонный», которое, правда, близко подходит к характеру Темучина, но всегда представляется односторонним, так как заключает в себе идею твёрдости только воли, не касаясь ума и физической стороны человека. Если примем во внимание, что среди монгольской аристократии того времени существовали титулы: «багатур» (для физически сильных, храбрых), сэцен (для мудрых), то имя Чингис, данное Темучину, вполне соответствует своему всестороннему значению. Темучин помимо своих выдающихся физических качеств, был одарён редким умом, твёрдой волей, военным и организаторским талантами, красноречием, совокупность всех этих качеств в одном человеке можно определить словом чингис», – калмыцкий общественный деятель, доктор Эренжен-Хара-Даван. «Чингис-хан. Как полководец и его наследие». Белград. 1926 г.

***

Над обрывом берега речушки, впадающей в Онон, в темени густых сумерек стоял человек, заметивший деревянную колодку над водой, заодно и голову беглеца, так и выразились глаза остротой пристальности…

Тело его коченело в холодной воде, намокшая деревянная колодка совсем стеснила шею, горло. Пристальный взгляд человека в темени густых сумерек продолжал разглядывать его беспомощного, как вдруг близко раздался голос, обращённый к этому человеку:

– Ты нашёл его?

– Нет, никого здесь нет, – ответил твёрдо уверенно этот человек, что над обрывом берега речушки, впадающего в Онон.

Шаги спросившего удалялись, как и отдалились голоса остальных преследователей. Когда утихло, говорил этот человек голосом тихим, в котором выразились отчётливо тона, выражавшие уважение, именно уважение к нему:

– Вот почему тебя так боятся, а ведь ты вроде юно зелёный отрок всего лишь.

Но что ответить ему на слова похвалы ли, участия ли, после смерти отца он только от матери Оэлун слышит слова одобрения, но более слова наставлений. А тем временем человек на берегу продолжал говорить всё тем же тихим тоном голоса:

– Ты можешь выйти из воды, ушли все, но пока не высовывайся, подожди немного, а затем иди к урочищу с восточной стороны горы Бурхан-Халдун. Там стоит одна юрта, там живу я с семьёй. Приди туда отогрейся.

Тогда он, выждав время, направился к той юрте, куда указал этот человек, увидевший, заметивший его, стоя над обрывом берега в темени сгустивших сумерек, но не выдавший его. Потому он, к тому времени никому не доверявший, решил доверить свою судьбу этому человеку, продрогшим придя к нему в юрту за убежищем, чтобы отсохнуть, отогреться. Звали этого человека Сорган-Шира. Сыновья его именами Чимбай да Чилаун тут же, не имея ключа к замку колодки, сожгли его на огне, приговаривая, мол никогда им, мол доводилось в своей юной жизни видеть рабов, но никогда не видели раба в колодке, но ничего, они помогут ему, что более он никогда не испытает такой доли.

На следующий день прискакали те самые преследователи, однако, заподозрили неладное, ибо стали обыскивать и юрту, несмотря на уговоры хозяина, и все прилегающие участки вокруг. Тогда его, увидев издали всадников, заблаговременно спрятали в повозке с шерстью, а рядом находилась дочь хозяина именем Хадан, будто за делом перебирая шерсть.

И будто снова оказался, как в той воде речушки, впадающей в Онон. Также затаив дыхание, лежал он, весь недвижим, под гнётом больших охапок шерсти, боясь чихнуть ненароком. Не холодно стылая вода, удушливая жара нависала над ним. И как в той речной заводи он слышал голоса вблизи, шаги преследователей. Но не стесняла на этот раз деревянная колодка. И молил он про себя Вечное Синее Небо о спасении, не видя синевы Неба, но представив ясно его вышину, иссиня синюю глубину выси, молил о спасении, успевший хоть ненадолго, но успевший вдохнуть глотка именно свободы. Ибо знал, представил отчётливо, что будет пойман, и всё, конец его думам, его мечтам, равно как и жизни. И послышались шаги приближающиеся к повозке, на дне которой под шерстью и притаился он, опасаясь шелохнуться хоть одним пальцем.

– Придётся твою шерсть переворошить, – совсем вблизи рядом он услышал голос одного из подошедших.

– Что ж, ворошите, – услышал он звонко твёрдый голос девчонки, дочери Сорган-Шира, – да вот кто ж так долго усидит в шерсти не дыша, это ж точно, как вечно окунуться в воду, камнем сгинуть на дне…

– Да, кто же усидит, и я бы не усидел, – то раздался голос другого из подошедших.

Удалялись шаги подошедших, а затем и вовсе услышал цокот копыт коней ускакавших.

«Сорган-Шира, который спас жизнь новому императору, когда тот был в тайчиутском плену, стал ханским советником вместе со своими сыновьями», – британский историк Джон Мэн. «Секреты лидерства Чингисхана».

Память переворошит многое из прошлого сплошь из страданий перенесённых, сплошь из битв, из сечи яростных, в которых бывал он ранен, сплошь из обманов и предательств, но и надежд, мечты неугасимой покончить, навсегда покончить с враждой по степи меж племенами, говорящими на одном языке. Но память перед этим торжественным днём, что наступит завтра, взяла да выцепила именно те мгновения из его жизни, когда он был на всего на волосок от смерти. Что ж, может и стоит вспомнить такие мгновения бедствия, которых у него, однако, было очень много до этого дня, невиданного, неслыханного дня для всей степи. Да от лесов Баргуджин-Тукум на севере до пустынь Гоби на юге, от Селенги, несущей спокойные воды в само священное море Байкал на западе до Онона, до святой горы Бурхан-Халдун на востоке такого не было никогда. Да, такого не видывали и его славные предки Кабул-хан да Амбагай-хан, такое не случалось, не свершалось никогда под высоким куполом Вечного Синего Неба.

Завтра он наградит девяносто пять человек за помощь, оказанную ему когда-то, за верность ему, пронесшую в лихие годы подъёма от низины угнетения, ежедневных страхов за семью, когда многодневно и прятались по степи, будто загнанные звери. И потому среди них он в первую очередь наградит Сорган-Шира, назначив его командиром тысячи, и сыновья его будут возведены в нойоны, и дочь его Хадан он отблагодарит, воздав за то участие в его судьбе, ибо будет у неё особенное покровительство от него. Уговаривал он её стать одной из его жён, как отказалась она. И не смог, не стал перечить её воле, какой уж там укор иль неповиновение ему, ныне всевластному по всей степи, нет, и ещё раз нет, ибо её воля, тогда спасшей его свободу, его жизнь для него превыше всего. И потому и будет у неё особое положение, в котором она никогда более не испытает какого-либо недостатка. Так будет решено завтра. С такими думами он выходил из юрты, вдохнуть воздух степной ночи.

«Его революция развалила существовавшую систему племён и кланов и вознаградила людей, невзирая на статус в племенной иерархии, а за оказанные услуги. Многие стали его нойонами, товарищами, близкими соратниками, они жили одной жизнью, служили, защищали, советовали ему, но всегда на одну ступень ниже», – британский историк Джон Мэн. «Секреты лидерства Чингисхана».

Раскинулись широко в ночи кошемные кибитки и юрты от всех степей. Разгорелись по степи ночные костры, числом сравнимые с мерцающими звёздами в чёрную безоблачную ночь. У одного костра, у другого костра слышен смех и долгие рассказы о боевых походах плечом к плечу рядом с тем, ради кого и собрались со всех степей. Завтра с утра Великий Курултай.

Он начинал не то, что с нуля, он начинал с глубокой пропасти, ощутив на себе все тяготы раба, ощутив сполна сужающие тиски деревянной колодки на шее, которая надевалась далеко не на всех рабов. И это была грязная гнусность в степи. Ни поесть, ни попить самостоятельно, даже муху не согнать с лица. Вот так начинал он, будущий сотрясатель вселенной, может, и зачинатель единой планетарной цивилизации, в отдалённом будущем человек тысячелетия, о звании которого не могли и подумать, предположить его потомки. И это единственный пример в истории.

С самого рождения Александр Македонский был предназначен в цари династии Аргеадов. Значило не то, что многое, значило всё родиться сыном македонского царя Филиппа Второго и матери Олимпиады, урождённой дочери эпирского царя земли-прародины греческих племён. От отца достались ему царство в пору расцвета, боеспособная армия и план похода на Персию.

Ганнибал Барка, этот выдающийся «дар Бала» в переводе с финикийского, родился в семье карфагенского полководца Гамилькара Барка. И потому его славная карьера началась сразу с командующего карфагенской конницей в Иберии.

Юлий Цезарь происходил из знатного патрицианского рода. Отец – претор римской республики, затем стал проконсулом Азии. Мать происходила из знатного плебейского рода Аврелиев. Сестра его отца, Юлия, была замужем за Гаем Марием, фактически единоличным правителем Рима, а первая жена Цезаря, Корнелия, быда дочерью Цинны, преемника Мария. Семейные связи молодого Цезаря определили его положение в политическом мире, куда он вступил с триумфом с весьма высокой платформы.

Он же, сам вырвавшись из рабства, вытащив самого себя из пропасти, начинал карьеру с одной уздечки для коня, да с собственной головой на плечах, что и явилась вместилищем мудрости от вершин гениальности. И потому увеличивается уважение, когда знаешь, что ни у одного из великих мира сего не было в друзьях и военачальниках столько выходцев из простого люда, как у этого человека, которого именуют тогда на Великом Курултае Чингисханом.

И вот наступило утро. Красным огненным шаром озарило солнце едва зеленеющие травы, что поспешили взамен блекло-жёлтым травам прошедшего года, чтобы догнать со временем и обогнать во всю расцветших подснежников, чей век, к сожалению короток. Но будут другие цветы, что превратят степь в ярко-пёстрый ковёр, что и возрадуется взор.

Гул нарастал в проснувшейся степи. То выстраивалась знать от всех степных племён, тогда как командиры и кешиктены давно стояли наизготовку к предстоящему событию, которого и не знали никогда необъятные степи. И стихло, предваряясь в тишину торжественную, когда и вышел из юрты он, ради кого и собрана степь.

Высоко над головами поднимают кешиктены незатейливый ковёр, сотканный из множества войлоков, на котором богатырской статью во весь рост возвышается он – многолетний «собиратель степи». И понесли его на возвышение под барабанные мерные дроби, под литавры, труб чарующие звуки. Когда такое было?

Медленно, торжественно, будто мимо берегов у плавного течения большой реки, проносят его мимо лиц от знати по обе стороны длинного ряда, многих из которых он знает, многих из которых он узнает. В них представлены степные племена, в них он видит тайчиут, унгират, найман, сульдуз, джаджират, онгут, олхонут, ойрот, кэрэит, икерэс, курылас, дорбэн, хатакин, чонос, уйгур, дорбэн, джалаир, урянхай…

Здесь его друзья: вчерашний пастух Боорчу, помогший ему в тяжёлые часы лихолетий; сын кузнеца Джэлме, спасший его от наступающей смерти; его спаситель Сорган-Шира и его сыновья Чимбай и Чилаун, и его дочь Хидаун, также его спасительница. Здесь его славные командиры Субудай – младший брат Джэлме, меткий мэргэн Джэбе, однажды удививший и обрадовавший. Рядом с ним кто-то из лесного племени, неужто из земли Баргуджин-Тукум, из племени хори. И это тоже хороший знак для торжества. В глазах юноши восхищение. Он запомнит. Здесь его кешиктены и те воины, превозносящие боевые заслуги прошлых лет, но и готовые на взлёт, что в будущем могут и затмить прошедшие эпохи. Здесь и его братья, и его сыновья, и сама мать сыновей – наречённая жена Борте, наконец, здесь его мать Оэлун – его вдохновительница на это невиданное возвышение, на эту победу над тогда над всей семьёй нависшим роком тяжёло злой судьбы. Она, мать, и удостоена, как никто по большей части, этого торжества в несравнимой мере. И потому на самом почётном месте мать Оэлун, не терявшая ни разу надежду в самую горестную пору тяжёлых лихолетий, что и было главным для семьи, оставшейся без отца. О, справедливость воздаяния Вечного Синего Неба за все лишения, терпения и преодоления! Прими же благодарность от верных сыновей и дочерей своих!

Вассалы, подвластные люди и даже родственники отложились, перекочевали от вдовы вождя. Вместе со старшим сыном Темучином поскакала она за всеми теми, что недавно проживали в полной безопасности под сильной рукой тогда ещё живого Есуге – предводителя племени тайчиут рода борджигин.

– Как можете бросить вы семью своего вождя после всего того, что сделал он для вас? – справедливый укор её не смог остановить тех, кто, по сути, и предавал своего вождя, пусть даже и отбывшего в просторы вечных небес, обрекая тем самым семью его на лихолетье посреди враждебных степей.

– Даже самые глубокие колодцы высыхают, самые твёрдые камни рассыпаются. Почему мы должны оставаться верными тебе? Не дело нам идти под знаменем женщины, пусть и вдовы вождя племени, а что до сыновей, и этого старшего, то не доросли они указывать нам, – вот таковым и был ответ вождей родов на её укор.

Оседала пыль от копыт ускакавших коней бросивших их на произвол жестокой судьбы, когда он и заметил в первый раз слёзы матери.

Не обошлось лишь одной бедой морального характера. Почти весь скот был угнан вот этими, вставшими на весьма позорный путь. И началась тогда охота на сурков, барсуков и прочих живностей степи. В ход пошли коренья трав, что считалось в степи самым краем пропасти, признаком бедности безысходной. То была жизнь самой беззащитной семьи во всех просторах дикой степи. Но ладно бы так, но были и вероломства, от которых памятью и не уйти.

Убожество и пропитание на запас не подорвало душевных сил матери.

«Вы пока как маленькие щенята. Но помните всегда – вы потомки славного Кабул-хана, его сына всем известного сына Кабул-хана, которому ваш отец Есуге-багатур, вождь племени тайчиут, доводился племянником» – не раз обращалась она к его младшим братьям.

– Все эти наши бедствия – временное наше положение. Ты поднимешь знамя отца и поведёшь за собой многих багатуров степей. Я верю. Да воздаст Вечное Синее Небо за всё по справедливости, – обращалась она уже к нему, подрастающему первенцу.

Второй раз он увидел слёзы матери, когда неизвестные конокрады угнали восемь лошадей-аргамаков, что взрастили бережно, что составляли в ту пору настоящее богатство.

– Я верну их, – сказал он тогда твёрдо и вскочил решительно на единственного коня.

– Ты один в опасной степи, – только и вымолвила мать.

Поскакал он быстро за округлую сопку и скрылся из виду. Но что-то заставило остановиться его. То был горький комок, застрявший в горле, и впервые слёзы, что явились самой большой неожиданностью. И повернул коня обратно. Мать всё продолжала стоять на том же месте, провожая тем же взглядом сквозь слёзы. Он остановил коня в нескольких шагах от неё.

– Мать, будет время, и я подарю тебе десять тысяч юрт, – почти крик вырвался из раненой юной души, над которой в миг тот всколыхнулось всё же не отчаяние, а огонь надежды неугасимой.

Мать Оэлун лишь кивнула сквозь слёзы. Она увидела в подрастающем сыне мужчину – опору семьи.

Развернул резко коня и скрылся за сопкой. Не знал он тогда, что он не только вернёт лошадей, но найдёт бесценное сокровище – друга на всю жизнь.

Взгляд тут же в воодушевлённой толпе посреди передовых военачальников нашёл Богурчи.

Высоко над головами несут кешиктены незатейливый ковёр, сотканный из множества войлоков, на котором богатырской статью во весь рост возвышается он – многолетний «собиратель степи».

Вот и возвышение, на котором водружено девятихвостое, почётного цвета белокошное бунчужное знамя на древке о девяти ногах. Взлетевший кречет изображён на знамени.

Вот и возвышение, на которое он восходит под барабанные мерные дроби, под литавры, труб чарующие звуки. Когда такое было?

Разом прекратилась музыка, стихла степь, как и все те, что добирались в этот год тигра на исток Онона со всех просторов степных племён: из Керулена, из Уды и Селенги, из долин Байкала, из Хубсугула, из южного Гоби, из Саян и Алтая, из самого Онона…

Торжественно открывает эту церемонию в ореоле магического великолепия возвышенный его повелением шаман Кэкчу-Тэб-Тенгри, сын Мунлика:

– Волей Мунке-Куке-Тэнгри, волей Вечного Синего Неба даруется тебе ханство лица земного. Теперь, когда побеждены твоей десницей владыки этих земель, называемые каждый Гур-ханом, и их земли достались тебе, то будет имя тебе по велению Вечного Синего Неба, что сомкнулось с желанием всех твоих сподвижников, то пусть будет тебе имя – Чингис. Ты стал владыкой владык и повелевает Мунке-Куке-Тэнгри, чтобы звание твоё было Чингисхан. И достанутся тебе сила и могущество высшие, и будешь принадлежать к держателям мира всего.

В этом бурливом океане жизни на самый гребень великой волны вынесло его, из всех обладающего рассудительностью, именно рассудительностью и далёким взглядом.

Его отец высокий ростом да телом крепкой стати носил титул «багатур», его ныне здравствующий тесть именем Дэй носит титул «сэчен», что вполне соответствует его мудрости. У него ж и сила природная, и стать богатырская, и ясно мудрое рассуждение, и терпеливость, и воля непреклонная. В этот весенний день года 1206-го, в год тигра по календарю восточному его на Великом Курултае объединённого народа нарекут именем, титулом Чингисхан. Никогда ни до него, ни после него никто не носил такого титула, каковым он и вошёл в мировую историю.

Он не узнает, что через семь, восемь столетий в монгольских, бурятских, калмыцких семьях, не вдаваясь особенно в сути и значения этого слова чингис, будут называть сыновей именем Чингис в его честь, именно его, великого предка монгольского народов. Но будет это в отдалённо отдалённом будущем, куда и взор не посмеет устремиться. А сейчас идёт курултай, Великий Курултай. Представители племён ждут его слова.

Он скажет эти слова в этой застывшей тишине. О них он думал столько дней, столько лет, которые взросли когда-то в тайниках души, и которые пронёс он в сердце нетленной надеждой и непоколебимой верой до этого самого дня.

Он называл себя и всех примкнувших к нему людей из разных племён целым народом, новоявленным народом «биде», что являлось лишь местоимением степного языка степных и лесных племён, включая и все его наречия, что переводится на все остальные языки местоимением – «мы». Его воины, десятники, сотники, тысячники, командиры туменов, его кешиктены, его четыре «пса», его друг Боорчу, его братья и сестра, его мать Оэлун, его семья, созданная им и наречённой женой Борте, равно как и все семьи к нему примкнувших, назывались народом «биде», новоявленным народом «мы». Но разве можно вечно называться местоимением степного языка?

– «Монгол» – долина Вселенной, «монгол» – вселенская долина. Этот народ биде, который несмотря на все страдания и опасности, которым я подвергался, с храбростью, упорством и приверженностью примкнул ко мне, который, с равнодушием перенося радость и горе, умножал мои силы, я хочу, чтобы этот, подобный благородному горному хрусталю народ «биде», который во всякой опасности оказывал мне глубочайшую верность, вплоть до достижения цели моих стремлений, – носил имя «монгол». Да покроется имя его ореолом благородства и седой славы от непреклонной воли Вечного Синего Неба.

И услышали все, и возгорелись души воинов, командиров, представленной знати от множественных племён степного языка, от этих слов, от этого утверждения, что и явилось приказом на все времена. Отныне все они одной крови, отныне они носители высокого звания степей. Монгол!!!

Такого Курултая, определяющего жизнь степей на времена, меняющего круто установленную судьбу, как будто дар непререкаемый от Вечного Синего Неба, одним лишь человеком, не было никогда, не вспомнят старики. Затаив дыхание, слушали посланцы всех племён, что и ветер весенний давно угомонился, и солнце, казалось, замедлило свой ход, дабы не упустить каждое слово, что говорил вдохновенно этот великий воин богатырской стати, носитель кладези высокой мудрости, носитель высокого мастерства ораторского искусства. «Что за «Джасак» вознёсся над степями?» – могло подумать не только вездесущее светило, но и застывшее небо, это Вечное Синее Небо, что не нахмурилось нисколько, устремив один лишь ясный взор. То был свод небывалых для степей законов, которые вынашивал годами, на которых отложились печатями лишения и тяготы, вероломства и крушения надежд, искренности и благородства, стойкости и вдохновенных подъёмов, и взглядов, устремлённых в будущее, вынашивал сердцем и разумом этот человек, которому и пришлось испытать такого, что и не дано многим сразу.

Через сорок лет после пылко изречённых слов во имя утверждения «Джасака» от огненного сердца в тот волнительно важный миг, что определил дальнейшую судьбу степей, да и мира всего, напишет итальянский францисканец Джованни Плано Карпини – первый европеец, посетивший Монгольскую империю: «Между ними (монголами) не было ссор, драк и убийств; друг к другу они относились дружески и потому тяжбы между ними заводились редко; жёны их были целомудренны; грабежи и воровство среди них неизвестны».

И возглас восхищения вознесётся ввысь, что и заставит улыбнуться вездесущее светило и больше озариться ясным взором нависшее над всеми величественное небо, это Вечное Синее Небо. Ведь на небывалом, необыкновенном, но Великом Курултае сплошь и есть люди благородных сердец, потому, как и позиция того, ради кого этот Курултай, и устремлена именно на такое качество. Потому они и здесь. Но как много их? То будет это исполнение обещания – 10 тысяч юрт матери Оэлун, когда и возрадуются искренне благородные сердца во имя торжества сыновней благодарности. О, Вечное Небо!

Вмиг память матери возвратила тот день, когда старший сын, совсем ещё подросток, развернув коня, скроется за округлой сопкой, дабы вернуть тех лошадей-аргамаков, что он и сделал, по пути обретя сокровище ценное – друга. Потом друзей будет во множестве, потому как помимо жестокого нрава, что было обычной нормой жестоких степей той эпохи, в нём было вот это удивительное качество, ввергающее в веру и преданность, что и пошли за ним под его знаменем люди разных сословий и характеров, но, прежде всего, вот эти удалые парни «длинной воли», что и отказались впоследствии, опять же в силу непреклонной веры в него и преданности от привычной вольной стези, войдя уверенно на территорию самой твёрдой дисциплины, неповторимой во все времена. И навернулись невольно слёзы.

Будут подарки, будут награды на первом Курултае новоявленного народа, что вздыбился воодушевлёнными страстями пылких сердец, что положит начало новому первому государству степей.

Великий Курултай, проходящий в год тигра по восточному календарю, в году 1206 по календарю григорианскому будет началом Монгольского государства, что ведётся и поныне. Он решил построить государство согласно своим жизненным воззрениям и мечтаниям, которые и пронёс с далёкого детства, познав все горькости, лихости жизни, начатые с великого горя, каковым и явилась потеря в девятилетнем возрасте своего отца. Как первенцу, все боли по большей части достались ему и матери Оэлун, самой несчастной женщины в ту пору, но духом стойкой непоколебимо. Скорее, создание государства по его усмотрению и жизненному воззрению и было осуществлением его мечты, пронесённой через всю жизнь.

Остальной мир не знает, не подозревает, что здесь, у истока Онона, зарождается коренной поворот его судьбы. Свидетель – Вечное Синее Небо. И покровитель.

Бурлящий котёл степей над пассионарным огнём кипел, и пар исходил от него, чтобы выплеснуться…

И встанут наизготовку кентавры больших просторов! И напишется одна из самых интригующих страниц мировой истории!

4

«Следует обратить внимание на то широкое применение, которое получала у монголов в области военного дела тайная разведка, посредством которой задолго до открытия враждебных действий изучаются до мельчайших подробностей местность и средства будущего театра войны, вооружение, тактика, настроение неприятельской армии и так далее. Эта предварительная разведка вероятных противников, которая в Европе стала систематически применяться лишь в новейшие исторические времена в связи с учреждением в армиях специального корпуса генерального штаба, Чингис-ханом была поставлена на необычайную высоту…

В результате такой постановки разведывательной службы, например, в войну против государства Цзинь монгольские вожди нередко проявляли лучшие знания местных географических условий, чем их противники, действовавшие в своей собственной стране. Такая осведомлённость являлась для монголов крупным шансом на успех. Точно так же во время среднеевропейского похода Батыя монголы изумляли поляков, немцев и венгров своим знакомством с европейскими условиями, в то время как в европейских войсках о монголах не имели почти никакого представления», – калмыцкий общественный деятель, доктор Эренжен Хара-Даван. «Чингис-хан. Как полководец и его наследие». Белград. 1926 г.

***

Строй монгольской конницы в шеренгу, будто стеной единой не шелохнувшись, выстроилась тысяча взором вперёд на запад, где возвысились горы Карпаты. Сам Бато – главнокомандующий всем войском в предстоящем западном походе вплоть до берегов последнего моря осматривал тумен Байдара, что ранней весной устремится до земель Польши. Молчалив был правитель улуса Джучи, изучающим пронзительным взглядом осматривал он тумен Байдара, с которым ему доведётся расстаться весной, отправив в Польшу, ибо самому предстоит совершить быстрый марш-бросок до равнин Венгрии вместе с туменом Субудай-багатура. За ним, но не свитой, на низкорослых конях, что так неприхотливо выносливы, следовали недавно прибывшие разведичики-юртаджи, которых главнокомандующий отправит на запад в земли предзакатного солнца, не дожидаясь весны.

Один из разведчиков, что был молод, показался Элбэгу – старому разведчику-юртаджи, что находился рядом с самим Бандаром, как-то знаком, будто видел когда-то. О, неужто, сын его друга Баяр-Туяа, того самого парня из берегов Уды земли Баргуджин-Тукум, того самого парня из племени хори! Однако, они будут приданы ему под его командование. Что ж, тогда он у него спросит…

То было тогда глубокой осенью перед наступающей зимой, когда главнокомандующий Бато дал команду темникам да тысячникам на долгий, долгий привал до весны, дабы откормить как следует боевых коней, которым предстоят весной одни лишь многодневные марш-броски да наскоки со стремительностью жалящих пчёл. Ныне же по ранней весне Элбэг, взяв с собой ещё троих юртаджи, посреди которых был тот самый молодой юртаджи – точно, как и есть, оказавшийся сыном его друга Баяр-Туяа из племени хори земли Баргуджин-Тукум. Талантлив парень оказался, ничего не скажешь, хотя, все талантливы. В разведку именно таких берут. Сам великий Чингисхан говаривал, что целому тумену равна голова одного юртаджи.

Издревле монгольские племена занимались облавной охотой. И всегда вперёд высылались юртаджи, чтобы выследить каждого ли зверя. Но то умение применялось для нужд облавной охоты, но не в военном деле, когда племена всегда сходились стеной на стену в жестокой сече. Ох, как прямы были тогда воины степей, какая уж там изворотливость, гибкость, хитрость разума. Но так было до поры, до времени, пока Темучин – будущий Чингисхан не стал применять по степи это умение юртаджи, возведя до виртуозного мастерства, будто какой-то ювелир столь высоко искусно ограняет сей драгоценный камень. Да, всё перевернулось, переменилось в степи. И нет более дикой разгульности необузданный племён, как нет и войн межплеменных, когда и есть единый народ – монголы.

Да, дремучи леса Баварии, что и есть раздолье для юртаджи. Мирным обывателям, крестьянам невдомёк, по весне иногда собираясь в лес, что помимо разного зверья отныне повелись и иные звери, каковых и не узреть. Ибо наделены они разумом ловко и упрятаться в чаще непроходимой, и убежать скользящим бегом, и следы замести, что едва ль один прозрачный воздух свидетель. И подмечают всё, что творится в округе.

Было подмечено, как выходил со свитой из баварского городка польский князь Генрих Благочестивый, а спустя день оттуда едва ли строем был замечен довольно таки солидный числом отряд немецких рыцарей Тевтонского ордена, вбирающего, набравшего могущественность в Европе. И подсчитаны были они числом от неведомых взглядов, упрятанных в зарослях вдоль дорог, и понятен был им смысл похода, передвижения, и тихо говорил Элбэг своим юртаджи: «Я скажу Байдару, когда вызвать их на битву, и где, в какой долине…»

***

«Его люди были в состоянии «опьянения тропой войны», по словам Джона Кигана. Они были героями войны, уважали друг друга и наслаждались своим общим презрением к остальному миру, деля нехитрый комфорт походов и соревнуясь в выносливости. Это было больше, чем армия: это была целая нация, которую сначала заставили, затем уговорили принять общее видение. …В то время и во многие последующие времена люди чутко воспринимали слова своих лидеров. Они были, как куски железа, спаянные воедино магнетизмом Чингисхана. Каждый нёс ответственность за выполнение своей части сделки со своим лидером, все соглашались с необходимостью самодисциплины и общей жёсткой дисциплины, применяемой по всей иерархии. Гоулмэн оценивает это так: «Когда основные ценности и нормы становятся понятными людям, лидеру даже не нужно физически присутствовать в команде, чтобы эффективно управлять».

Это была страна мирных кочевников, которые могли в один миг стать воинами: настроенными и подготовленными к старту и ожидающими взрыва, как гунны 800 лет назад, ни в коей степени непоколебимые в вопросах морали по отношению к другим народам. Но монголы имели то, чего у гуннов не было: идеологию», – британский историк Джон Мэн «Секреты лидерства Чингисхана».

***

Для него начиналась совсем новая жизнь, к которой он не был привычен никогда. Но, всё же, по сути это лучше любого рабства, на которое он обрёкся в течение нескольких суток, когда лишь по ночам развязывали ему глаза. И могла эта участь тяжёлым ярмом повиснуть на весь остаток жизни, и так ничем не примечательной, если бы не это удивительное спасение. Для него начиналась жизнь воина.

На следующее утро после освобождения его, когда огненно красный шар лишь вздымался над дальним горизонтом, освободитель, этот Джиргуадай, но все его зовут другим именем – Джэбе, (вечная благодарность ему от парня с берегов Уды) подскакал к нему, что вызвалось удивлением окружающих, и не то, что приказал, но сказал: