Дворец герцогов Рейхштадтских находился уже в поле нашего зрения, когда Генрих осторожно спросил меня, каким образом я собираюсь попасть ко двору.
– Не так это просто, госпожа, – ненавязчиво заметил он.
Я согласно кивнула и, порывшись в седельной сумке, помахала перед его носом солидным свитком.
– Спасибо, что напомнили, любезнейший. Вот наши «рекомендательные письма» от самой русской императрицы.
Ясное дело, я немного преувеличивала. Я и понятия не имела, кем на самом деле подписаны наши бумаги – в моей конторе это вообще невозможно было знать наверняка. Но одно я знала точно: грамоты исполнены безукоризненно – не подкопаешься. И если по предъявлении документов нас не примут как самых дорогих гостей – значит, нет на свете справедливости.
Генрих же в ответ уважительно кивнул, и сказал, что с бумагами от самой русской императрицы нас, может быть, даже накормят. Поистине, не было на него управы. Пришлось мне снова с умным видом промолчать.
Нас сразу же принял управляющий двора его светлости герцога Рейхштадтского. Я внутренне подобралась, приготовившись к длинной церемонии ознакомления с верительными грамотами, но была немедленно разочарована: просмотрев документы, управляющий – грузный старик с физиономией страстного любителя пива – сообщил мне, что русских путешественников примут как самых дорогих гостей… И с непонятным выражением уставился на Генриха, стоящего за моей спиной. Пауза затянулась на добрых пару минут, в продолжение которых я совершенно не представляла, куда себя деть. Дипломатические таланты никогда не были моей сильной стороной: мне очень хотелось спросить, чем обусловлено такое пристальное внимание к скромной персоне моего наемника.
Наконец, я не выдержала, и задала так интересующий меня вопрос. Старик-придворный как-то неопределенно погримасничал, еще раз вгляделся в Генриха, развел руками, и… принес свои извинения. Дескать, мой спутник показался ему знакомым, уж простите старика, обознался, и все в таком же духе. Я ответила, что охотно принимаю его извинения, и на этом инцидент был исчерпан.
Нас препроводили в предназначенные нам покои. В Генрихе снова проснулся махровый бодигард, он вдумчиво осмотрел мои апартаменты, поворчал насчет того, что они слишком просторные, и слишком далеко от его комнат, и лишь затем удалился отдыхать перед вечерней аудиенцией при дворе герцога.
Пока десяток горничных колдовал над моей внешностью, я могла свободно предаваться размышлениям. До сих пор все складывалось удачно, и это меня тревожило. Профессиональная паранойя здесь была абсолютно ни при чем: просто слишком гладкое развитие событий не могло длиться вечно. Уж коли мне так повезло со спутниками и с некоторыми обстоятельствами, вполне могло не заладиться что-нибудь другое. Мир выглядит таким устойчивым лишь потому, что все находится в равновесии. Если в одном месте чего-то слишком много, то в другом месте этого может недоставать. Возражать против устройства мира глупо: достаточно иметь в виду его основные законы…
– Если гладко все вначале —
Не спеши на пироги,
Ибо ждут тебя печали
И стервозные враги, —
пробормотала я себе под нос, не забывая благосклонно улыбаться строящему мне прическу куаферу.
Хотя мне казалось, что до вечера еще уйма времени, именно к назначенному часу – ни минутой раньше – я была во всеоружии.
* * *
Никак не менее тысячи раз я встречала в книгах и кино сцену, где героиня спускается по лестнице в роскошном наряде, выглядит, понятно, великолепно, а снизу на нее смотрит ее верный рыцарь, и в глазах его – восхищение и любовь… Жаль, но не было во дворце никакой подходящей лестницы, я просто миновала анфиладу небольших гостиных, и передо мною распахнулись двери в главную залу, и обо мне доложили – весьма торжественно.
У самых дверей меня уже ожидала моя «гвардия», и я в самом деле заработала целый букет восхищенных мужских взглядов… От всех, но не от Генриха. Он осмотрел меня с удовлетворением папаши, дочка которого не окончательно опозорилась при первом выходе в свет. Даже кивнул пару раз, закрепляя в моем сознании свою реакцию.
Я на время потеряла дар речи от такого несусветного нахальства и едва смогла удержать на лице гримаску праздничного оживления. В качестве ответного хода я тоже окинула взглядом Генриха, примериваясь, к чему бы придраться… Сперва у меня появилось ощущение, что он даже не переоделся.
Но, приглядевшись, я поняла, что он все же сменил дорожную одежду на черный атласный костюм с серебристым жилетом и белоснежной рубашкой. Следовало признать, что выглядел он вполне элегантно. Более того, его костюм гармонировал с моим, а это уже был просто высший пилотаж. Прочие мои спутники, проникшись важностью церемонии, не только переоделись в чистое платье, но даже причесались, что само по себе требовало поощрения.
Я отвернулась от своих спутников и принялась осматривать зал, когда Генрих встал вполоборота… и по глазам мне внезапно хлестнул голубовато-стальной блеск. Я отчаянно заморгала, пытаясь сообразить, что такого блестящего мог напялить на себя мой наемник. Обычно он не носил никаких драгоценностей, этих побрякушек, которыми в галантный век не пренебрегали и мужчины. Ни перстня, ни цепи, ни даже нательного креста на нем я никогда не видела.
Я было решила, что он надел какой-то орден, Но, присмотревшись, поняла, что на груди Генриха красуется обыкновенный золотой аграф. Обыкновенный да не совсем. В его центре красовался сапфир неприличной величины и поистине редкостного оттенка. Камень распространял ледяное сияние такой силы, что мне захотелось до него дотронуться. Я на мгновение прикрыла глаза, позволив себе погрузиться в придуманную ситуацию: я подхожу к нему вплотную, дотрагиваюсь до камня, и…
Остановило меня только одно: я никогда еще настолько не приближалась к Генриху… Возможно, незримая граница, которую он с такой старательностью устанавливал между нами, была гораздо прочнее, чем мне казалось. До сих пор она удерживала даже меня – дитя легкомысленных и здорово упрощенных времен.
Я тряхнула головой и попеняла себе за несвоевременные рассуждения. Такова уж была моя уникальная способность: в торжественные моменты мне вечно лезли в голову разные не подходящие случаю мысли. Однако сдержать свой язык я все-таки не смогла.
– Где вы позаимствовали ваше сокровище? – шепотом поинтересовалась я у Генриха.
– Фамильная драгоценность, – невозмутимо отозвался он, постучав по аграфу пальцем, – И я очень не люблю шуток на эту тему.
Самое любопытное, что он, по-моему, в самом деле немного обиделся. Я недоуменно пожала плечами и приготовилась отстаивать право на обсуждение любых интересных мне предметов. Но мне помешали: толпа придворных зашелестела громче и стала выстраиваться по обе стороны от двери (нас при этом оттеснили вглубь залы, однако возражать я не решилась).
Когда двери парадной залы распахнулись, и мажордом доложил о прибытии герцога, я на время позабыла обо всем на свете. Что ни говори, а все-таки нечасто мне доводилось знакомиться с правящими особами. И герцог Рейхштадтский меня не разочаровал. Подлинное величие сквозило в каждом его движении. Такого не добьешься никаким воспитанием – как правило, это просто результат генетического отбора. Многие поколения царствующих предков, хочешь не хочешь, дают себя знать.
В нем было именно то, чего так не хватало моему самозванному сиятельству: аристократизм и равнодушие к богатству, величие и простота… Мне явно следовало понаблюдать за ним и попользоваться теми из черт его характера, что подошли бы для моего образа, до сих пор слегка незавершенного.
Величие местного правителя так меня впечатлило, что мой реверанс вышел по-настоящему почтительным. В ответ я получила несколько стандартных фраз, царственный кивок и обещание побеседовать со мною «позднее». Предположив, что «позднее» не означает «сегодня», я отправилась веселиться.
Глазея по сторонам, я упустила момент, когда на плечо стоящего рядом Генриха с размаху опустился увесистый сложенный веер. Честное слово, он походил на опахало какого-нибудь восточного владыки. За те доли секунды, что я завороженно созерцала этот чудный раритет, Генрих мгновенно развернулся, и оказался лицом к лицу с сухонькой, но необычайно живой старушкой. Старушка отступила на шаг и пренасмешливо поцокала языком.
– Какая короткая память у наших соотечественников, не так ли, малыш?
От неожиданности я громко прыснула – никогда не встречала ничего забавнее внушительного мужчины очень средних лет, которого с такой уверенностью величают «малышом». Отчего-то мне представилось, что Генриху и в детстве не слишком часто перепадали подобные ласковости.
Старушенция меж тем не унималась и, не дождавшись ответа, обратилась к моей скромной особе:
– Надобно признать, на сей раз ты выбрал лучше, – оглядев меня, она лукаво подмигнула Генриху, – Должно быть, просто потому, что намного дольше выбирал?
– О чем вы, любезная госпожа? – Генриху плохо удалась нотка безразличия, и старушка тут же это заметила.
– Вечно вы, мужчины, делаете вид, что ничего не поняли, когда вам нечего сказать… У женщин для подобных целей имеются реверансы – по крайней мере, нечто более изящное, чем ваши растерянные физиономии, – отрезал «божий одуванчик» тоном юной кокетки.
Моя улыбка сделалась неприлично широкой.
– Когда тебе нечего сказать, делай реверансы: это экономит время, – все цитаты я выбалтывала исключительно по-русски, пользуясь своей репутацией «сумасшедшей иностранки». На сей раз, однако, шутка оказалась не для одной меня.
Старушенция величаво кивнула:
– Вот именно, вы знакомы с правилами хорошего тона, моя дорогая, – и увидев выражение крайнего изумления на моем лице, снизошла до объяснений: – Не удивляйтесь, что я поняла вас – у меня было… (она слегка задумалась) несколько русских любовников. Я научилась понимать их… иногда, когда они не были слишком пьяны. Единственное, чего мне никогда не понять, так это вашей тарабарщины, как это?.. «По матушке»?
Это было последней каплей в чаше моего терпения. Я так расхохоталась, что стоящие поблизости придворные принялись рассматривать нашу группку с искренним интересом. К сожалению, они не могли оценить по достоинству комизм ситуации, в которую я угодила. Подумать только, вот оно, мое везение: впервые в жизни попасть в высшие придворные круги, и веселиться так, как мне редко удавалось и в компании очень близких друзей.