Я люблю детей, но Богом клянусь: к такому жизнь меня не готовила.
Я сидел в просторной гостиной дома семьи Инжеватовых и ждал подопечную. Её папа, Александр, – сотрудник МИДа. Мама, Александра, – менеджер среднего звена в крупной госкорпорации. Они сразу мне понравились: мягкие, вежливые, простые, но без фамильярности. И, главное: я уловил тёплые колебания воздуха между ними.
Так я вижу любовь: что-то вроде марева над раскалённым асфальтом, без цвета и запаха, но зримо искажающее видимый спектр. Это для вас, людей, любовь – абстракция. Для меня – измеримое излучение. Но даже если б я был таким же слепым, как вы, я б не мог не услышать бесконечную нежность в их голосах, когда они обращаются друг к другу: он к ней – Шурочка, она к нему – Сашечка. Немного старомодно, на мой взгляд, но так мило. При моей обострённой эмпатии о лучшем и мечтать не стоило. Я так думал, пока не увидел их дочь.
Потянуло затхлым холодом, в дверном проёме появились тёмные, едва заметные, прозрачные амёбы, они роем окружали очаровательную девочку лет трёх. Маленького белокурого ангела с бледной кожей и глубокими тенями под глазами. Сутулясь и шаркая ногами, малышка вышла на середину комнаты и зевнула. Шурочка озабоченно посмотрела на дочь.
– Солнышко, гляди, кто к нам пришёл. – сказала мама, пряча тревогу за показной весёлостью.
Девочка повернулась и увидела меня. Её глаза расширились от удивления.
– Это – Леонид, детка. Он будет охранять твой сон.
Малышка подбежала ко мне, и амёбы обеспокоенно заметались вокруг её головы.
– Он – Лео! – сказала она, обхватив меня. – А я – Лия, – прошептала она мне в ухо.
Я не возражал, Лео – красивое имя. Главное – контакт. Но до того, как Лия уткнулась лбом в мою грудь, я успел заметить серый муар на белках её глаз. Лию что-то мучает, не даёт ей спать. И эти амёбы меня беспокоили. Ни о чём подобном я никогда не слышал. Они не жглись, не жалили, только хаотично вились над ней. На пробу я втянул одну из них в себя – и ничего не почувствовал. Что они, зачем они? Я этого понять не мог.
Так начался первый день моей службы. Чем она закончится, я тогда не догадывался.
***
Вечером Шурочка прочитала дочке сказку и, уходя, потянулась к ночнику.
– Мамочка, пожалуйста, не выключай свет! – взмолилась Лия.
Шурочка погладила её бледную щёчку.
– Милая, – сказала она ласково, – ты и так плохо спишь.
– Нет, мама, в темноте я совсем не засну! – Мама застыла в нерешительности. – Ну пожалуйста!
Устало вздохнув, Шурочка посмотрела на меня. А что я мог ей сказать, если сам ничего не понимал?
Она оставила свет и вышла, аккуратно прикрыв дверь. Амёбы над головой девочки замедлили движение и опустились ниже. Лия зевнула, и пара призрачных тварей влетели ей в рот.
– Спокойной ночи, Лео, – сказала она.
– Спокойной ночи, Лия, – ответил я, – и сладких снов.
Девочка закрыла глаза, и вскоре дыхание выровнялось. Странные существа продолжали свой медленный танец. Лия повернулась на бок и сунула кулачок под щёку. Движение амёб ускорилось, они закружились крохотным смерчем и в мгновение ока исчезли в ухе. Какое-то время ничего не происходило: девочка заснула. Она дышала ровно, и я почти успокоился, но вдруг задрожали ресницы, под закрытыми веками забегали глаза. Морозное облачко, поблескивающее ледяными кристалликами, вырвалось из приоткрытого рта вместе с дыханием. Я знал, что это: ужас. Смертельный, парализующий ужас.
Я подался к ней, ухватил его краешек и потянул. Осторожно, как тянут ветхую, расползающуюся в руках ткань. Горло опалило страхом, я чувствовал, как прилипает к нему язык, как ледяное крошево забивает лёгкие. Время шло, а он не кончался, и тогда я решился. Я отключился от всего окружающего, заставил себя забыть о неприятных ощущениях в пылающих ледяным огнём лёгких. Я рванулся к ней, слился в единое целое, но вместо ясности почувствовал, как проваливаюсь в зыбучие пески.