– Егор, перевернись, а то сгоришь.
– Отвлекись ты от своего Кинга, я же говорю тебе, что сгоришь, солнце печет так, что дым от кожи идет, – снова услышал Егор голос друга. Понял, что затекли руки, на которые он опирался. Почувствовал, что горит кожа спины, – полуденное испанское солнце наверняка оставит след на спине. Услышал шум ветра и накатывающихся на берег морских волн. И наконец-то вынырнул из реальности, созданной американским писателем Стивеном Кингом.
И вернулся в действительность. Они с Владом на юге Испании на морском побережье. Егор закрыл книгу, не забыв вложить закладку (случайная бумажка – посадочный талон авиакомпании Трансаэро – вложенная в книгу в самолете), и перевернулся на спину.
– У тебя с этим Кингом совсем крышу сорвало, – ухмыльнулся Влад, – уткнулся в книгу, забыв обо всем, в то время как здесь такие девчонки вокруг! Посмотри, вон там, справа, две симпатичные крошки в стрингах и без верха. У той, что ближе к нам, такая красивая грудь!
Влад восхищенно поцокал языком. За солнцезащитными очками не видно глаз, но Егор знал, что они горят. Озабоченным блеском юношеской жизнерадостности. Он посмотрел в указанном направлении. Две женщины в возрасте далеко за сорок лежали на лежаках, рыхлые животы поднимались холмами, а их груди бесформенными лепешками свисали в стороны.
– Да, нет, не эти, вон там, еще правее и дальше, на песке, – сказал Влад, словно поняв, что Егор смотрит не на тех представительниц прекрасного пола.
Правее и дальше сидели две девушки и оживленно о чем-то говорили. По мнению Егора, у обеих грудь очень даже ничего, хотя это ничего не значило. Просто две молодые девушки на пляже. Ничего необычного.
– Да, симпатичные девушки, – сказал он и снова открыл книгу.
Первый день на южном побережье Испании. Прилетев вчера поздним вечером, они с утра вышли на берег моря, где Егор продолжил читать новую книгу Стивена Кинга, которого обожал, а Влад наслаждался отдыхом на европейском пляже, где теплые морские волны набегают на песок, солнце неустанно светит, легкий ветерок приятно освежает, а женщины, загорающие топлесс, встречаются на каждом шагу.
Егор с Владом были настолько разные, что их дружба казалась удивительно нереальной. Влад – общительный, порывистый в движениях, широкоплечий светловолосый парень, уверенный в себе и реально смотрящий на мир. Егор – скромный русоволосый юноша, часто витающий в облаках и еще чаще живущий в реальности, созданной любимым писателем. Влад холерик, а Егор флегматик. Они сильно отличались, и, может, этой разницей дополняли друг друга. Их родители имели достаточно возможности, чтобы отмазать от армии, пристроить в университет, и отправлять раз в год за рубеж, чтобы отдохнуть от них.
– Жаль, что это не девчонки из самолета, – вздохнул Влад, – если бы это были они, то я бы к ним подошел.
– Мы встретились дважды, значит, будет и третий раз, – напоследок буркнул Егор и вновь погрузился в роман Стивена Кинга «Под куполом». Очередное произведение любимого автора, совсем недавно переведенное на русский язык.
И действительно – судьба, словно специально, сводила их. Сначала Домодедово: хаотично-шумный аэропорт, большой и непонятный после привычно-родного Шереметьева-2. Влад с Егором на мгновение ощутили себя муравьями в огромном муравейнике, где среди человеческого хаоса царила строгая упорядоченность движения. Определив её, они влились в правильную струю движения, которая привела их к нужной стойке. Зарегистрировавшись и сдав багаж, они пошли искать свои ворота, и вот тогда увидели их в первый раз.
– Смотри, – Влад толкнул Егора в бок, – какие девчонки классные.
И когда они отошли шагов на десять, Влад, напевая строку из песни Максимова, а Егор молча, обернулись, чтобы, как в песне, увидеть лица девушек. Поймав взгляды друг друга, все четверо улыбнулись.
Затем самолет: Боинг семьсот сорок семь на четыре с лишним сотни человек, чартерный пятичасовой перелет Москва – Малага, и только судьба могла сделать так, что их места оказались почти рядом.
Влад, улыбнувшись, помахал рукой девушкам, сидящим через проход. Те, в ответ засмеялись, и их совместное (пусть даже они еще пока не догадывались, насколько оно будет совместным) путешествие началось.
Первый час полета каждый занимался своим делом: Влад осваивал пульт дистанционного управления жидкокристаллического монитора во впереди стоящем кресле и, настроив на «Пиратов Карибского моря», стал смотреть старый фильм. Егор, любовно огладив со всех сторон новую книгу любимого автора, погрузился в чтение. Одна из девушек, надев очки, тоже стала читать какую-то книгу, а её рыжая подруга слушала музыку из МР3-плеера, откинувшись на спинку кресла.
– Что будешь пить? – спросил Влад Егора, который с трудом вынырнув из другой реальности, ответил:
– Сок. Апельсиновый. Два стакана.
– Два апельсиновых и томатный, пожалуйста, – сказал Влад стюардессе.
Они снова обменялись взглядами с девушками, когда пили напитки. Затем Влад периодически искоса смотрел на них, когда они ели. Влад с Егором – мясо, а девушки – рыбу.
После приема пищи они вернулись к прерванным занятиям до самого конца полета. Они так и не сказали друг другу ни слова, но это ничего не значило: Егор, который был стопроцентно уверен в том, что миры Стивена Кинга реальны так же, как видимые им в окно самолета облака, сразу подумал о том, что третья встреча будет обязательно. Они не знали друг друга, но это лишь вопрос времени. В жизни всегда есть место мистике, пусть даже это и называют стечением обстоятельств или случайным совпадением.
И еще – у него появилось, пока смутное и ничем не обоснованное подозрение, что это путешествие он не забудет никогда.
После приземления туристические автобусы развезли толпу русских туристов по отелям Коста Дель Соль, казалось бы, навсегда разлучив их. Но судьба не терпит суеты: как иногда говорил Егор, глядя на заходящее солнце – будет день, будет песня.
– Егор, пошли, уже без пятнадцати два, сейчас в отель гид придет.
Влад встал с лежащего на песке полотенца и стал собираться. Егор неохотно закрыл книгу и последовал примеру друга. Они еще дома договорились, что съездят только на одну экскурсию (может, конечно, это и интересно, испанские храмы и замки, но согласись, Егор, задолбала уже эта Европа с их средневековыми памятниками, замками в стиле мудехар, готическими храмами и сооружениями с элементами платереско), и представитель туристической компании, встреча с которым намечалась, обеспечит им это путешествие.
Гид туристической компании Светлана, невзрачная женщина в очках, выглядящая, как учительница старших классов, долго убеждала их в необходимости взять экскурсии в Гранаду, Севилью и Ронду.
– Без посещения этих городов вы не поймете душу Андалусии! – восклицала она с надрывом в голосе. – Не съездить в эти места, значит, потерять нечто настолько важное, что вы потом всю жизнь будете жалеть об этом! Это те места, где вы увидите настоящую Испанию, совершенно свободную от туристического лоска!
– Давай в Ронду поедем, – сказал Егор, разглядывая фотографии в рекламном проспекте, – город на скале, мост через ущелье, это лучше, чем средневековые арабские постройки.
– Но не посетить Альгамбру в Гранаде – это же…, – Светлана за стеклами очков округлила глаза, пытаясь найти слова для сравнения и убеждения непонятливых и глупых туристов.
– Все, мы уже решили, – отмахнулся Влад, – едем в Ронду. Сколько и когда?
Светлана, чуть надув губы, деловито поискала что-то в своих бумагах, словно не знала, сколько стоит поездка и по каким дням она проводится.
– Можно завтра и стоит это будет вам по семьдесят пять евро с человека.
Влад расплатился, взял ваучер на двоих. Светлана быстро попрощалась, и они разошлись.
Оставшуюся часть дня они провели на пляже в тени навеса. Влад, зная, что Егор, пока не дочитает новую книгу Кинга, ничем другим не сможет заниматься, созерцал пляжную действительность. Скоро однообразие и монотонный шум волн заставили его задремать.
Вечером – солнце уже почти не грело, косыми лучами скользя по телам на пляже – Егор закрыл прочитанную книгу и сказал:
– Очень жаль, но эта вещь Стивена Кинга меня слегка разочаровала.
– Ну, и славненько, – обрадовано очнулся от полудремы Влад, – значит, сейчас пойдем, что-нибудь поедим. А то я уже так проголодался, что легко съем слона.
– Я, конечно, понимаю, что нельзя все время шедевры писать, но, если уж нечего сказать, так и не пиши, – продолжал высказывать свои мысли Егор с какой-то детской обидой в голосе, словно боготворимый им Мастер отнял у него любимую игрушку.
– Слушай, Егор, может, уже пойдем, достал ты уже своим Кингом. Ну, написал не очень интересно, что теперь, не есть и не пить что ли?
– Пошли, – кивнул Егор, – жрать, действительно, хочется.
После плотного ужина и большого количества выпитого пива, они еще немного погуляли по набережной Фуенхиролы, разглядывая праздношатающийся народ, и пошли спать, – алкоголь и смена часовых поясов сделали свое дело.
Егор не удивился, а Влад обрадовался, когда утром они в автобусе увидели девушек. Пропустив друга к окну, Влад сел ближе к проходу, и, широко улыбнувшись, сказал:
– Привет, девчонки.
Девушки, увидев их, засмеялись, и – знакомство состоялось. Рыжая назвалась Машей, а девушка в очках – Сашей.
– Маша и Саша, – хохотнул Влад, – Саша и Маша, коротко и в рифму. Девчонки, вы не находите, что сама судьба свела нас?
– Может, судьба, а, может, случайность, – покачала головой Маша.
– Нет, – замахал руками Влад, – именно, судьба. Она не может трижды промахнуться. За такой короткий промежуток времени три раза попасть в цель могут только высшие силы, к коим и относится Судьба.
– Ерунда. Может. И не только три раза, – сказала Саша, – может и значительно больше.
Пока они знакомились, перекидываясь пустыми словами, автобус проехал через Марбелью. Гид – коротко стриженная блондинка средних лет, которая представилась Аленой – вывалила на равнодушно смотрящих в окна туристов стандартную информацию об Андалусии. Дорога медленно перешла на подъем, за окном потянулись предгорья со скудной растительностью или с ровными рядами оливковых деревьев, а затем начался серпантин: асфальт дорожного покрытия змеился по склонам невысоких Андалузских гор. Автобус повторял эти повороты, что не замедлило сказаться на пассажирах. Сначала девочка лет десяти, дочь семейной пары в первом ряду, неожиданно дернувшись всем телом в рвотных позывах, исторгла на мать завтрак, – колбаса, помидоры, хлеб.
Затем девушка, сидящая перед Егором, зажала рот, стараясь остановить рвущиеся наружу желудочные массы, и временно ей это удалось. И, словно цепная реакция, – еще несколько человек резко побледнели, в глазах пропал всякий интерес к экскурсии, кто-то стирал носовым платком пот со лба, кто-то пытался глубоко дышать.
Егор, тоже почувствовав накатывающуюся тошноту, стал смотреть в окно, старательно фиксируя взгляд на далеких горах. Иногда это помогало.
Влад, который всегда прекрасно себя чувствовал в таких ситуациях, небрежно махнув рукой, сказал девушкам:
– Это еще что, вот когда мы с Егором отдыхали на Мальте, то мы там взяли экскурсию на Сицилию: до острова плыть четыре часа на пароме, а в море шторм баллов, наверное, на шесть. Стюардессы не успевали разносить бумажные пакеты и влажные салфетки, рвота была почти у всех, кто был на пароме.
Саша, видимо представив шести балльный шторм в море, тоже побледнела и как-то неловко сглотнула. А Маша, улыбнувшись, парировала:
– А ты когда-нибудь летал на старых самолетах, типа кукурузников? Ощущал на себе воздушную болтанку в маленьком самолете? Там не почти все, а ВСЕ блюют все время полета.
– Да, прекратите же, наконец, – плачущим голосом сказала женщина, сидящая перед ними, – и так плохо, так вы еще масла в огонь подливаете.
– Извините, – пожав плечами и хитро улыбаясь, сказал Влад, – мы не хотели.
К всеобщему облегчению, дорога чуть выровнялась, а затем автобус въехал в тоннель. Хорошо освещенный и большой тоннель уходил несколько вправо, автобус перестало бросать из стороны в сторону, и народ облегченно вздохнул. Гид Алена, видимо тоже почувствовав себя лучше, стала что-то монотонно говорить о географии Испании.
– А ты что, летала на кукурузнике? – подозрительно спросил Влад Машу. – Эти самолеты, наверное, только в музеях остались.
– Друг моего отца, в прошлом летчик-испытатель, собирает старые самолеты. Ну, типа, хобби. Год назад он меня катал на самолете прошлого века.
– Ну, и как? – спросил Влад.
– Блевала, – коротко ответила Маша, и все засмеялись, даже женщина, сидящая впереди.
Егор посмотрел на часы, и сказал:
– Смотри-ка, какой длинный тоннель, десять минут уже едем.
– Трудолюбивые испанцы, забыв про сон и сиесту, аки кроты, вгрызались в толщу гор, чтобы облегчить жизнь водителям автобусов, которым приходится отмывать салоны автобусов от блевотины туристов, – сказал Влад. Маша засмеялась, а Саша, словно почувствовав беспокойство в словах Егора, посмотрела в окно.
Серые бетонные стены полукругом уходили вправо, два ряда ярко горящих ламп пролетали мимо, и автобус ехал, не снижая скорости. Еще через пятнадцать минут, когда заволновался даже Влад, водитель затормозил, и автобус медленно остановился.
– В чем дело? Что случилось? – люди в салоне автобуса взволнованно наблюдали, как водитель вышел, сделал несколько шагов вперед, затем подошел к стене и потрогал её рукой. Потом он вернулся к автобусу и удивленно почесал голову. Алена тоже вышла из автобуса и подошла к водителю. Люди вслушивались в разговор на испанском языке между водителем и гидом, пытаясь по мимике и тону разговора понять, что происходит, и, по мере того, как водитель все более недоуменно стал размахивать руками, волнение в салоне стало нарастать.
Алена, вернувшись в автобус, взяла в руки микрофон и сказала дрожащим голосом:
– Водитель говорит, что этот тоннель должен быть коротким, обычно он его за несколько минут проезжал. И, вообще, здесь нигде нет тоннелей длиной больше километра. Он ничего понять не может.
Некоторое время люди молчали, пытаясь осмыслить ситуацию, а затем, словно прорвало плотину, заговорили все.
– Черт знает, что такое. Заплатили кучу денег, а они завезли неизвестно куда, в подземелье какое-то.
– Ну, я у турагентства такие деньги отсужу, мало не покажется. Они у меня всё до копейки отдадут, и еще компенсацию заплатят.
– Может, водитель ошибается, может, ему показалось, что он долго едет? Или он не на ту дорогу свернул?
– Тоннель без конца. Такого не может быть, надо просто ехать вперед. У любого тоннеля всегда есть вход и выход.
– Может, трудолюбивые испанцы, чтобы приколоться, прорыли круговой тоннель, и устраивают аттракцион для туристов, – сказал Влад, пытаясь свести все к шутке, но в его голосе было больше паники, чем смеха.
– У меня клаустрофобия, я не могу долго находиться в замкнутом пространстве, – вдруг заголосила полная женщина, вскочив со своего кресла и метнувшись к выходу из автобуса.
Гид с большим трудом успокоила её, а водитель, вернувшись на свое место, поехал вперед.
Женщина с клаустрофобией продолжала что-то бормотать, впрочем, как и еще некоторые пассажиры, но большинство, замолчав, стали с надеждой смотреть вперед. Минут через десять в салоне автобуса наступила полная тишина. Ровный гул мотора и всё. Молчали все, – люди, словно загипнотизированные, заворожено смотрели на бегущие два ряда тоннельных ламп и уходящий вправо коридор тоннеля.
Еще через двадцать минут (Егор непроизвольно каждые десять минут смотрел на часы, словно, контролируя время, он цеплялся за ускользающую реальность) водитель снова затормозил, что-то сказал и задом поехал в обратную сторону.
– Водитель сказал, что он попытается вернуться назад, потому что не верит, что впереди есть выход, – перевела слова водителя гид.
– Если впереди нет выхода, то почему он должен быть сзади, – мрачно и достаточно громко сказал Егор, тем самым еще больше усугубив подавленное настроение в салоне автобуса, – вовсе не факт, что там, где мы въехали, будет выход.
Еще через полчаса напряженного ожидания и испаряющейся постепенно надежды, автобус остановился, и в гробовой тишине Егор сказал то, о чем уже давно думал:
– Это – другая реальность, а мы – лангольеры.
– Тьфу, на тебя, – сорвавшись, крикнул Влад, – и на твоего обкуренного наркомана и придурка Кинга. Нет никаких параллельных миров, нет никаких лангольеров, все это наркоманский бред обдолбанного писаки.
– Я не знаю, что это, но мне все очень не нравиться, – достаточно спокойно сказала Саша, после чего в салоне автобуса воцарилась тишина. Люди испуганно сидели в своих креслах, ощущая, как давят на них стены тоннеля.
Они ехали уже час. Все время вперед и уже без какой-либо надежды на то, что увидят свет в конце тоннеля. Водитель так решил, – будем ехать, пока горючее есть. Никто ничего не сказал на эти слова, озвученные гидом, и теперь они ехали по пустому тоннелю со средней скоростью шестьдесят километров в час.
Они уже пытались связаться с миром посредством мобильных телефонов, но попытки оказались безуспешны: связи ни у кого не было, словно они находились не в утыканной вышками цивилизованной Европе, а на другой планете, где нет и никогда не было сотовой связи. Егор, всегда подспудно верящий в реальность параллельных миров Стивена Кинга, а теперь еще и объяснив сам для себя создавшуюся ситуацию именно этими причинами, с опаской посмотрел на свой телефон. И даже обрадовался тому, что нет необходимости подносить телефон к уху.
Затем он просто смотрел перед собой и как бы в окно (только сейчас заметив, что на стекле написана стандартная фраза SALIDA EMERGENCIA). Наверное, однообразная картина за окном погрузила его в транс – во всяком случае, никак по-другому он не мог объяснить о, что ему приснилось-привиделось.
Я чувствую, что рядом кто-то есть. Поворачиваю голову. Седой сухопарый старик, держась за поручень, с трудом сохраняет равновесие. Длинные волосы на голове, прямая борода и ясный взор серых глаз. Автобус несется вперед на достаточно большой скорости, и никто в салоне не стоит. Кроме этого старика. Понимаю, что это не правильно. Я сижу, а старый человек стоит. Абсолютно ни в какие ворота не лезет. Я ведь понимаю, что так нельзя.
– Пожалуйста, садитесь. Я молодой, могу и постоять.
Встав, я показываю рукой на свое место.
– Нет, сынок, я постою, да и выхожу на следующей остановке.
– Куда? – с ухмылкой улыбаюсь я. – На тот свет что-ли?
– Ну, почему же, – пожимает плечами старик, – сейчас будет остановка по требованию, на которой я сойду с этого автобуса. Вот, нажму на эту кнопку, – старик показывает на красную кнопку, вмонтированную в перила, – автобус остановится, и я выйду.
– Видали, – говорю я, поворачиваясь к окружающим, – он сейчас выйдет.
Люди смеются. Женщина, которая панически боится ограниченного пространства, вертит пальцем у виска. Девушки хохочут так, что слезы из глаз. Мужчина в очках с улыбкой качает головой – дескать, бывают же дебилы.
– А что такое? – искренно удивляется старик.
– Хрен там ночевал, выйдешь ты отсюда, – говорю я, – разве что вперед ногами, да и то, только волоком. И не на той мифической остановке, о которой ты говоришь, а когда мы навсегда покинем эту реальность.
– Что ты мне тыкаешь, молокосос, – возмущается старик, словно слышит только то, что хочет услышать, – да я тебе в дедушки гожусь!
– А то и тыкаю, дед, что с твоим Альцгеймером только и путешествовать. Сидел бы дома, так нет, попер в другую страну. Может, это ты виноват в том, что мы здесь застряли.
Последнюю фразу я произношу задумчиво, словно уже догадался, в чем причина, но до конца не уверен. В салоне автобуса густеет воздух. Практически все смотрят на старика, – и в глазах подавляющего большинства внезапное понимание сменяется на твердую уверенность. Типичная ситуация – найти крайнего, свалить на кого-нибудь вину за происходящее. Ткнуть пальцем, указав на виновного.
– Да как ты смеешь! Ублюдок! Я таких, как ты, в годы войны без суда и следствия к стенке ставил! Самолично расстреливал.
Дед раздухарился, брызгая в меня слюной. Он протянул правую руку к моему горлу.
– Однако, господа, вы слышали, – с нотками благородного гнева говорю я, отмахиваясь от сухонькой ручонки, – этот долбанный чекист не воевал, а в тылу сидел и русских людей расстреливал. Без суда и следствия. А мы тут с ним цацкаемся.
– Действительно! – поддерживает меня одна из девушек. Та, что симпатичнее. Я добродушно улыбаюсь и слушаю. – Старик, какое ты имеешь право возмущаться. Тебя уже давно надо было убить. Ты ничем не лучше фашистов. Ты дожил до старости, хотя тебя надо было судить и расстрелять.
– Расстрелять! Убить! – хором прошелестело по салону автобуса.
– Давно надо было! – чуть громче, но так же многоголосо.
Старик, ошарашено оглядываясь, попятился. Спиной наткнувшись на преграду, повернулся. Интеллигентный мужчина, поправив очки, ударил его кулаком в лицо. Резко и неожиданно. Как в замедленной съемке, дед стал падать навзничь. Кровь из разбитых губ застыла мелкими каплями в вязком воздухе салона автобуса. Правая рука хаотично попыталась схватить поручень, но симпатичная девушка наотмашь ударила сотовым телефоном по сухим пальцам.
Старик упал.
– Получи, сволочь! – молодой парень с неприятной ухмылкой на лице, нанес удар ногой по лежащему в проходе телу.
Все, кто сидел близко, с удовольствием присоединились к расправе. Каждый норовил ударить посильнее, и все что-то кричали – и крики преобладали веселые.
Я, подтянувшись на поручнях, зависаю над телом старика и обрушиваюсь обеими ногами на его голову, с удовольствием чувствуя, как трещат кости под каблуками.
Вздрогнув, Егор вынырнул из сна-видения. Он помотал головой. Если и задремал, то не больше пары минут.
В салоне автобуса, по-прежнему, царило подавленное настроение, особенно после того, как Саша вслух высказала на первый взгляд абсолютно бредовую мысль:
– Может быть, наш автобус попал в автомобильную аварию, и все мы сейчас находимся в состоянии клинической смерти, в каком-нибудь реанимационном отделении испанской больницы, и когда мы увидим свет в конце тоннеля, то это будет означать, что мы находимся на пути в рай.
После некоторого молчания, когда все, кто услышал эти слова, обдумали их, посыпались вопросы:
– Откуда ты такое взяла? – спросил Влад.
– То есть, если мы увидим свет в конце тоннеля, то ничего хорошего от этого не будет? – задала уточняющий вопрос Маша. – Потому что не факт, что именно я попаду в рай.
– Этого не может быть, потому что я чувствую себя живой, – сказала женщина спереди, – вот, я ущипнула себя и мне больно.
– Я читала про это, – ответила на вопрос Влада Саша, проигнорировав все остальные.
– И книга называлась «Жизнь после смерти», – продолжил Егор фразу Саши.
– Да, – кивнула головой девушка.
– Саша, ты мне точно скажи, если я хочу жить, то, значит, мне не надо, чтобы мы увидели свет в конце тоннеля? – продолжала гонять свои мысли Маша, ничего не слыша вокруг и глядя перед собой безумным взглядом. – Я не хочу в рай. И я не хочу в ад. Мне и на Земле хорошо, на фига мне эти места. Я бы лучше к маме, домой.
– Маша, успокойся, – обняла её за плечи Саша, – это просто мысли вслух. Давай, я тебя ущипну, и если тебе будет больно, значит, ты тоже живая.
И не дожидаясь разрешения подруги, Саша ущипнула её. Маша взвизгнула, и в её глазах появился разум.
– Ты чего, больно же.
– Вот видишь, ты живая, – констатировала Саша.
Некоторое время они молчали, слушая разговоры остальных пассажиров автобуса.
Одна из женщин, сидящая на задних сидениях, громко высказывала прямо противоположное мнение:
– И даже думать не надо, – это преисподняя. Если внимательно присмотреться, то можно заметить, что дорога все время идет под уклон. То есть, мы по спирали едем все время вниз и в центр планеты. Может быть, это не самый быстрый путь в ад, но, с другой стороны, у нас есть время для подготовки к встрече с представителями Адовых глубин. Пора каждому из нас подумать о том, что ждет нас впереди. Осознать свою суть, чтобы, когда перед вами встанет выбор, сделать правильный шаг. Ибо грядущее приближается. И Ад – это единственное место для всего человечества, а рая вовсе нет, это всего лишь сладкая сказка для глупых людей, придуманная хитрыми церковниками, чтобы манипулировать людьми. И, представ перед Великим Яшуа, готов ли каждый из нас ответить на его вопросы. Готов ли принять милость Его, и, припав к стопам Его, согласится с Его решением.
Все, кто слушал её, стали всматриваться в окно, пытаясь убедиться в словах женщины, а она, почувствовав нарастающее внимание аудитории, продолжила:
– Не будет никакого света в конце тоннеля. Если мы доедем до конца этой трубы, ведущей в ад, то там будет темнота. Черная беспросветная темнота, которая поглотит нас, не оставив от нас ничего. Мы исчезнем в этой темноте, став призраками, которыми и населена эта тьма. Мы станем ничем. И только Великий Яшуа может вывести нас к свету, если на то будет Его желание.
– Но в аду должно быть светло из-за огня, на котором горят грешники, – попытался перебить женщину, сидящий рядом толстый мужчина.
– Это точка зрения церкви, – парировала женщина, – я, например, не совсем уверена в том, что она правильная. Мы, адепты пророка Яшуа, величайшего из пророков, который принес людям единственную истину во вселенной, имеем на этот счет свое мнение. И только мы знаем, как и что будет по ту сторону бытия.
После этих слов практически все, кто слушал эту женщину, отвернулись от неё, а толстый мужчина сказал:
– Полный бред.
Спереди мужчина в тонких изящных очках, сквозь которые можно было увидеть спокойный умный взгляд уверенного в себе человека, пытался сопоставить случившееся с ними с пропадающими в Бермудском треугольнике кораблями.
– Скорее всего, здесь в горах есть какая-то аномалия, магнитная или временная. Мы въехали в неё и исчезли для всего мира, так же, как исчезают самолеты, пролетающие над Бермудским треугольником, и корабли в море. Кстати, на Земле есть и другие места, подобные Бермудскому треугольнику, просто о них меньше говорят. Об этом пишут в газетах редко, но на самом деле, это происходит чаще, чем мы думаем.
– Нам то, что от этого? – резонно спросила Маша.
– Ну, корабли иногда находят, – пожал плечами мужчина.
– Да, иногда находят, – кивнула Саша, – но людей на них нет. Эти корабли называют Летучие Голландцы.
Мужчина в очках замолчал, Маша подавленно смотрела на Сашу, которая, задумчиво посмотрев на Егора, сказала:
– Так что, Егор, ты говорил по поводу другой реальности?
– Из-за ограниченности наших органов чувств, нам кажется, что мы живем в четырехмерном мире, – длина, ширина, высота и время. Но, если предположить, что есть еще другие измерения, то логичен и вывод – в многомерном мире будут другие реальности. Причем, их может быть бесконечное множество.
Егор в притихшем автобусе спокойно говорил о том, что уже принял, как истину.
– Я думаю, параллельные миры существуют, и, как люди могут туда попадать через пространственно-временные отверстия, так и наоборот, другие формы жизни могут попадать в нашу реальность. Взять тот же Бермудский треугольник, – наверняка, там граница между мирами тонкая, и пропадающие корабли просто переходят из одной реальности в другую, порой возвращаясь назад. Или снежный человек, или Лох-Несское чудовище, – эти существа живут в других реальностях, в других мирах, а к нам заглядывают случайно через дыры в пространстве. Если бы эти существа жили в нашем мире, я думаю, их бы давно поймали. На снежного человека мы бы ходили смотреть в зоопарк, а чучело Лох-Несского чудовища украшало бы Естественнонаучный музей Великобритании. То же самое и НЛО, – множество людей видят, масса свидетельств и целая наука уфология, а – воз и ныне там. Кроме мутных фотографий и свидетельств якобы очевидцев, ничего нет.
– Это ты сам придумал или прочитал у своего Кинга? – спросил Влад.
– Прочитал как-то статью с такой гипотезой какого-то ученого, не помню его фамилию, – ответил Егор, – а Стивен Кинг, теперь, после того, что случилось с нами, я уверен в этом, описывал то, что видел сам. Он был в реальности Роланда, так же, как и Роланд с Эдди действительно приходили к нему. Он просто написал то, что было, практически ничего не выдумывая.
– Кто такой этот Роланд? И Эдди? – спросила Маша, толкнув локтем Сашу.
– Неважно, – отмахнулась Саша, внимательно следя за словами Егора, – потом расскажу.
Задумчиво глядя перед собой, Егор говорил так, словно говорил сам с собой:
– Стивен Кинг, которого все считают мастером ужаса и мистики, еще больший реалист, чем я думал. Если бы он стал рассказывать всем, что может посещать параллельные миры, его бы точно изолировали бы от общества. А он просто стал описывать те места и события, где был и что видел, создавая художественные произведения для развлечения людей.
– И что? Если мы въехали в эту реальность в этом тоннеле, то почему мы из неё не выехали, когда ехали обратно? – спросила Саша, вернув Егора из рассуждений о любимом авторе.
– Не знаю, может, эти дыры сразу закрываются, или периодически смещаются в пространстве. Кстати, пока вы все боролись с тошнотой и рвотой на подъезде к тоннелю, я смотрел в окно и заметил, что минут десять или двадцать до тоннеля мимо нас не проехала ни одна машина. Я уж не говорю про сам тоннель, где, кроме нас, не было ни одного транспортного средства. Так что, вполне возможно, что мы въехали в другую реальность еще до тоннеля.
Егор вздохнул и добавил:
– Хотя, это всего лишь мои мысли. Я ни в чем не могу быть уверен.
В этот момент автобус остановился и, после короткой беседы с водителем, гид Алена взяла микрофон и плачущим голосом сказала:
– У нас кончился бензин.
В наступившей тишине адепт пророка Яшуа наивно спросила:
– И что же нам теперь делать?
Никто не ответил на её вопрос, а Саша, задумчиво глядя на Егора, сказала:
– Учитывая, что твоя теория мне кажется наиболее близкой к истине, как бы странно она не звучала, я бы тоже задала этот вопрос, но лично тебе. Что нам делать, Егор?
Егор, чувствуя на себе взгляды примерно тридцати испуганных человек, поежился, словно замерз, и сказал:
– Искать выход, потому что, если есть вход, то логично было бы предположить, что есть и выход. Во всяком случае, безвыходных ситуаций не бывает, нужно лишь терпение и уверенность в том, что выход есть.
– Логичный ты наш, – сумрачно глядя, сказал Влад, который все это время сидел молча и переводил глаза с одного говорившего на другого.
– И как ты предлагаешь это сделать? – спросила Саша.
Егор, краем сознания подумав, что Саша сейчас единственный здравомыслящий человек в их компании, и говорить надо только с ней, сказал:
– Надо идти дальше пешком. Лампы в тоннеле горят, значит, каким-то образом, в тоннель подается не только электроэнергия, но и, наверняка, вентиляция. Соответственно, должны быть вентиляционные ходы на поверхность. Ну, или что-то подобное им. Порой выходом может служить то, на что бы мы никогда не подумали.
Выйти из автобуса согласились немногие. А если быть точным, то только шестеро. Влад с Егором, Маша с Сашей, мужчина в очках и женщина с клаустрофобией. Большинство людей просто боялись выйти из автобуса, – пока они сидели на своих местах, им казалось, что они держатся за привычный для них мир. Выйти из автобуса для них значило бы то, что они согласились с нереальностью ситуации и с безумием последних часов. Им казалось, что гораздо безопаснее смотреть из окна автобуса на тоннель, уходящий вправо, на огни ламп, на не понятно чем угрожающий мир. К тому же, пусть кто-то другой решает эту странную проблему, а мы, для начала, спросим с того, кому мы заплатили за эту поездку.
Прохладный, чистый и неподвижный воздух в тоннеле. Шесть человек, стоящие рядом с автобусом, смотрели на людей, оставшихся на своих местах, словно закрывшаяся за ними дверь автобуса, навсегда отрезала их от мира живых. Некоторые из пассажиров еще смотрели на них в окна, но большинство уже решали ту задачу, которую считали в данный момент наиважнейшей. Они перекладывали всю ответственность за происходящие события на гида туристической компании и на испанского водителя, который завез их непонятно куда.
Егор посмотрел на своих спутников, подумав о том, что у них для долгого путешествия по этому тоннелю ничего нет: они с Владом на экскурсии ничего, кроме фотоаппарата и денег, никогда не брали. У девушек на двоих один маленький рюкзачок, в котором, наверняка, всякие бесполезные женские штучки. Высокий худощавый мужчина в изящных очках с умным взглядом имел только кофр с видеокамерой на плече. И только у женщины, кроме дамской сумочки, был пакет, из которого торчала пластиковая бутылка с водой.
– Ну, и что дальше? – спросил Влад, и все посмотрели на Егора.
– Вперед, – неуверенно ответил Егор.
– Что нам искать? – задала правильный вопрос Саша. – На что эти самые вентиляционные ходы похожи? Или что может быть выходом?
– Надеюсь, что это должна быть дверь.
– Ты думаешь, что если у Кинга миры разделяет дверь, то и здесь, то же самое? Дверь, висящая в воздухе? – снова спросила Саша, высказав своё знание произведений Кинга. Она пристально посмотрела на собеседника, – в голосе столько сомнения и скрытой иронии, что Егор сам засомневался в своих теоретических рассуждениях.
– Нет, – помотал он головой, – дверь должна быть в стене. Вход в рабочее помещение или щитовая. В любом тоннеле должны быть подобные места.
– Пойдемте, – сказала женщина с клаустрофобией, – а то мне все больше и больше кажется, что стены этого тоннеля сдвигаются, и скоро сомкнутся, раздавив нас.
Маша испуганно посмотрела на стены, и, не увидев никаких изменений, поддержала женщину:
– Да, давайте пойдем, а то у меня скоро тоже эта самая фобия случится.
Егор сделал первые шаги, остальные потянулись за ним, и, не оглядываясь, они ушли от автобуса, инстинктивно и привычно прижимаясь к правой стороне тоннеля. Егор на ходу протянул руку и прикоснулся к стене, – холодная шероховатая поверхность. Бетон серого цвета. То, что он и предполагал почувствовать рукой. Никакой мистики. Стена тоннеля, созданная руками человека.
– Раз уж мы вместе, – сказал мужчина в очках, – то я бы хотел представиться. Меня зовут Василий Иванович, но, учитывая ситуацию, можно просто Василий.
– А я, Аделаида Павловна, – сказала женщина резким тоном. – Ситуация мне тоже сильно не нравится, но это вовсе не повод для панибратства.
Пока Влад называл их имена, Егор вдруг подумал об автобусе и остановился. Обернувшись, посмотрел назад, – они отошли достаточно далеко, и из-за поворота автобуса уже не было видно.
– Мне кажется, что если мы вернемся обратно, то уже не найдем автобус, – сказал он, – я вдруг подумал, что этот тоннель может перемещаться не только в пространстве, но и во времени.
– Ты уж определись, – сказал Влад, – тебе кажется, или ты уверен? А то мы пошли за тобой, а ты, оказывается, ни в чем не уверен.
– Нет, назад мы не пойдем, – сказала Саша, – даже, если ты и прав, разве это что-то изменит? Где бы мы не находились, у нас сейчас только один путь – вперед.
Егор кивнул, подумав о том, что он рад присутствию Саши в их маленькой компании. Рад тому, что эта спокойная симпатичная девушка понимает его, прислушивается к его словам, и помогает ему. Он улыбнулся ей, впервые в своей жизни подумав, что девушка ему нравится.
Они снова пошли вперед.
– А я бы съел чего-нибудь, – сказал Влад через некоторое время, – завтрак у нас был в восемь, сейчас уже двенадцать, а что будет еще через пять-шесть часов.
Так как никто ничего ему не ответил, он продолжил развивать свои пессимистические мысли:
– И что мы будем делать, когда не найдем выхода из этого тоннеля? Здесь нет никакой еды. Здесь нет воды. Что будет, если нет никакой двери? Кстати, когда мы долго ехали по тоннелю, кто-нибудь видел хоть какую-нибудь дверь? Мне показалось, что ничего, кроме серых стен, не было.
– Прекрати, – остановила его Саша. – Мы будем решать проблемы по мере их поступления.
Влад замолчал, но вопросы повисли в воздухе, отравляя его. Каждый из их маленькой группы в пределах своей фантазии представил себе, что может случиться через шесть часов, через сутки. Лицо Маши, и без того бледное в свете редких фонарей, стало белым. Аделаида Павловна, еще больше насупившись, покрепче перехватила пакет в руке.
Без пищи, с минимумом воды, с угасающей по мере продвижения вперед надеждой, они в пустом тоннеле выглядели не просто беззащитно, а обречено беззащитно. Маленькая группа людей, обреченная на мучительную смерть под равнодушным светом ламп и нависающими сводами тоннеля. А идущий впереди парень, взгляд которого пристально осматривал стены тоннеля в призрачной надежде найти дверь, выглядел безумцем, ведущим поверивших в него людей к выдуманному им миражу.
На часах семнадцать ноль-ноль (время испанское, и Егор непроизвольно подумал, что в Москве в это время девятнадцать часов), когда они увидели впереди их первую в абсолютно пустом тоннеле находку. До этого они шли по асфальту, на котором отсутствовал даже мелкий мусор, а тут – метрах в двадцати что-то отдаленное напоминающее человеческое тело.
Егор, который шел впереди, и, увидев это первым, бросился бежать к артефакту. Настолько неожиданно и многообещающе это выглядело после ставшего привычным отсутствия чего-либо в тоннеле.
Настолько и разочаровало.
Мумифицированный труп. Высохшее тело женщины, лежащей на левом боку. Из одежды на теле трупа только почти истлевшие джинсы и кроссовки на ногах. В области лба большая вмятина, которая и послужила причиной смерти. Егор все это увидел, как только приблизился к телу. Все остальные, столпившись вокруг трупа, некоторое время молча смотрели на их первую в этом тоннеле находку.
– Что это? – спросила Маша хриплым голосом.
– Тело давно умершей женщины, – спокойно сказал Василий, и, помолчав, добавил, – точнее, убитой ударом по голове каким-то тяжелым предметом, может быть, молотком. А, может, обухом топора.
– Почему её тело не сгнило, а высохло? – спросила Саша, как всегда задав правильный вопрос.
Василий пожал плечами, а Егор попытался рассуждать:
– Может быть, здесь другой воздух. Нет гнилостных микробов, нет насекомых, всегда постоянная температура. Может, какие-то другие причины.
Он присел на колени рядом с трупом и, сморщившись, вытащил из заднего кармана джинсов паспорт, открыл его пожелтевшие страницы и с трудом прочитал:
– Элизабет Сандерсон, 1961 года рождения, родом из Америки, штат Огайо. Единственная виза в паспорте – французская, выдана в июне 1989 года. Вот и печать, что она прилетела в Париж двадцать первого июля тысяча девятьсот восемьдесят девятого года.
После недолгого молчания Егор сказал:
– Все значительно хуже, чем я думал. Этот европейский тоннель блуждает во времени и пространстве. Если мы и найдем выход, я не знаю, куда он нас выведет. Может, где-то в Европе, а, может, и нет.
– И еще вопрос, – снова спросила Саша, – тот, кто её убил, смог найти выход или его труп тоже где-то рядом?
Все дружно подняли головы и посмотрели вперед и вокруг. По-прежнему, хорошо освещенный привычно-пустынный тоннель, уходящий вправо.
– Я думаю, убийца нашел выход из тоннеля, – сказал Василий. Он присел рядом с Егором и показал ему на левую часть груди трупа, частично прикрытую правой рукой мертвой женщины. Точнее, на отсутствие левой молочной железы. Тело настолько высохшее, что Егор не сразу заметил резаную рану слева и отсутствие левого соска.
– Убийца убил женщину, чтобы утолить голод, – продолжил он, – если бы он остался в тоннеле, он бы объел её полностью.
Маленькая группа людей, переваривая полученную информацию, подавленно молчала, когда Влад, устало севший на асфальт, привалившись к стене тоннеля, сказал:
– Мне кажется, что я тоже высох, как этот труп. Не пора ли, Аделаида-как-Вас-там– по-батюшке, поделится водой, которую вы прижимаете к груди? Мы все устали и хотим пить, я уж не говорю про то, что кушать тоже все хотят.
Аделаида Павловна, отступив в сторону и оказавшись рядом с Василием, убрала пакет с бутылкой за спину и резко ответила:
– Воду не дам.
– Аделаида Павловна, водой придется поделиться, – спокойно сказал Василий, подняв голову и посмотрев снизу вверх на женщину, которая уже давно не упоминала о своей клаустрофобии.
– А что я буду пить, если отдам воду? – спросила Аделаида Павловна.
Василий встал и, резко выбросив правую руку вперед, схватил пальцами горло женщины. Он был выше её на две головы, и, сдавливая шею женщины одной рукой, внешне почти не напрягался, – казалось, хищник забавляется слабой жертвой. Егор видел, как его длинные пальцы легко обхватили шею, как побелела кожа под пальцами. Он увидел ужас в расширившихся глазах Аделаиды Павловны, которая даже не пыталась сопротивляться.
Василий вкрадчиво сказал, глядя сверху вниз в глаза жертвы:
– Аделаида Павловна, водой придется поделиться, потому что вы здесь не одна. А если вы добровольно не отдадите воду, я возьму её сам, и тогда вы не получите свою долю.
Когда у женщины стали закатываться глаза и из правой руки выпал пакет с водой, Василий её отпустил и, наклонившись, взял двухлитровую бутылку. Аделаида Павловна медленно и неловко повалилась на асфальт, судорожно и хрипло вдыхая воздух.
Егор, задумчиво глядя на спокойное лицо Василия, подумал о том, что этот человек не так прост, как кажется. Хорошо это или плохо, время покажет. Во всяком случае, сейчас он временно решил возникший конфликт. Жестоко, но быстро и решительно, без тени сомнения в своих действиях.
Маша смотрела на Василия с восхищением. Влад улыбался, явно прикалываясь над разыгравшейся перед его глазами сценой. Саша пристально смотрела на Василия, думая о том, что еще можно ожидать от этого человека.
И никто не подошел к лежащей на асфальте женщине.
«Если бы выборы потенциальной жертвы для обеда проходили сейчас, то большинством голосов была бы выбрана Аделаида Павловна», – подумал Егор.
Василий проконтролировал каждого, поднося бутылку с водой – не больше двух глотков, впереди еще неизвестно что, и нам надо экономить воду. К женщине, сидящей на асфальте, он подошел после всех:
– Аделаида Павловна, только два глотка, – сказал он, и, когда та, отпив, безропотно и как-то безучастно вернула бутылку, добавил, – вы должны понять, что сейчас не тот случай, когда надо думать только о своих интересах и желаниях. Чтобы выжить, мы должны держаться вместе.
Она ничего не ответила, и после того, как Василий закрыл бутылку, Егор сказал:
– Пойдемте дальше. Пока есть силы, надо искать выход.
Влад встал и, подойдя к Аделаиде Павловне и подав ей руку, помог подняться с асфальта. Егор оглядел заметно уставшую группу голодных людей, которые после найденного трупа явно потеряли надежду на благоприятный исход их путешествия. Всего одна находка и надежда стала таять.
Следующая находка в тоннеле не заставила себя ждать.
Минут через тридцать они наткнулись на брошенный мотоцикл. Теперь, увидев его издалека, они не торопились. Спокойно дойдя до лежащего на боку мертвого средства передвижения ярко-синего цвета, они осмотрели его. Никаких повреждений, чистые хромированные поверхности мотоцикла, по-прежнему, блестели в свете ламп. На баке в круге надпись «HARLEY-DAVIDSON». Кожаная поверхность сидений со спинками для водителя и пассажира выглядела, как новая. Багажник сзади открыт, и, заглянув туда, они обнаружили пустоту. Василий, кроме того, убедился в том, что бак мотоцикла пуст.
– Я так полагаю, мертвая женщина ехала сзади, – первой нарушила молчание Саша.
– Я тоже так думаю, – сказал Егор, – они въехали в этот тоннель, а выехать не смогли, так же, как и мы.
Все подумали о водителе, но никто ничего не сказал. И так понятно, что, или тот скоро обнаружится, или они найдут то место, через которое мотоциклист-каннибал покинул тоннель. Все надеялись на последнее, но, каждый из путешественников по-своему и молча.
Они пошли дальше. Егор впереди, за ним Василий, далее Влад с девушками, и замыкала процессию Аделаида Павловна, идущая метрах в пяти от основной группы.
– Если я правильно понимаю, они на мотоцикле заехали в тоннель в прошлом столетии, – сказала Маша, размышляя на ходу, – долго искали выход, потом мужик убил женщину, немного объел её и исчез.
– Почему сразу мужик? – встал на защиту мужского племени Влад. – Может, две лесбиянки путешествовали по Европе, одна из которых оказалась проворнее и сильнее.
– Сам-то веришь в это? – спросила Маша.
– Нет, – вымученно улыбнулся Влад.
В наступившей на мгновение тишине раздался злой голос Аделаиды Павловны:
– Как я понимаю этого мужика. Если бы у меня был молоток, я бы тоже забила насмерть всех вас. Одного за другим, и смеялась бы вашим крикам.
Никто ничего не ответил на этот выпад, и только Егор, не оборачиваясь, произнес риторическую фразу:
– Это тоннель виноват в том, что мы начинаем меняться. Усталость, голод, обезвоживание, утерянные надежды, – скоро мы начнем ненавидеть друг друга. И тогда, – спаси Господи, наши души.
Первым сдался Влад. Он просто сел на асфальт и сказал:
– Все. Я больше не могу. Я устал. Мы идем уже шесть часов, и, я так понимаю, можем так идти до бесконечности, и ничего не изменится.
Он отвалился на спину, вытянул ноги, закрыл глаза и закончил свою фразу:
– Сейчас надо отдохнуть, иначе мы никогда никуда не придем. Попить воды, полежать, подумать.
Маша, словно только этого и ждала, тоже повалилась на асфальт рядом с Владом.
– Ну, что ж, привал, – пожав плечами, сказал Егор, – рано или поздно это должно было произойти.
Он задумчиво смотрел на людей, которые расположились группами: Саша пристроилась к Маше. Василий, снова дав каждому по два глотка воды, лег в стороне от них, приспособив под голову кофр. Аделаида Павловна села метрах в десяти от всех, и, глядя исподлобья, стала деловито рыться в своей сумочке.
Егор, который пока не чувствовал усталости, тоже сел. Да, он был голоден и хотел пить, но гораздо сильнее он хотел найти выход из тоннеля. И не потому, что люди поверили в него и шли за ним. Его вело любопытство – если он прав и параллельные миры существуют, то он хотел увидеть их. Если фантастика стала реальностью, то ради этого стоит терпеть муки голода и жажды, ради этого можно идти вперед, не замечая усталости. Если этот тоннель – выход в параллельный мир, то он хотел быть первым, кто увидит его.
– Как вы думайте, нас кто-нибудь ищет? – спросила Саша.
Никто ничего не сказал, только Василий открыл глаза и приподнялся на локтях.
– Если мы исчезли для всего мира, то нас должны искать, – стала рассуждать Саша, – я, например, сегодня обещала позвонить маме. Если я не позвоню, она забеспокоится и начнет звонить сама. Не дозвонится и поднимет тревогу. А у неё больное сердце, ей нельзя волноваться.
Когда она начала говорить о маме, голос изменился: она еще не плакала, но слезы проступали в голосе. Глаза увлажнились.
Егор, слушая её, тоже подумал, что за всё это время ни разу не подумал о родителях. Точнее, о маме. Отец, который все время работал, редко обращал внимание на сына, полагая, что достаточно того, что он кормит всех. Поэтому Егор воспринимал его только, как источник денег. А мама всегда была верным другом, союзником и помощником. Хотя, почему – была?
– Экскурсия рассчитана до вечера, поэтому сегодня нас никто искать не будет, – начал высказывать свое мнение Василий, – завтра, я думаю, нас тоже никто искать не будет. Если твоя мама дозвонится до российского консульства в Испании, то её для начала успокоят, накормив общими словами и пустыми обещаниями. А вот туристическая компания может заволноваться, потому что им понадобится автобус для следующих экскурсий. Реально, только послезавтра начнутся поиски. Через неделю, когда власти распишутся в своем бессилии, нас объявят пропавшими без вести, и мы пополним ряды необъяснимо пропавших людей. А таковых на планете ежедневно тысячи.
– Это ведь ужасно, – сказала Маша и, наконец-то, заплакала.
– Да, и самое ужасное то, что ваши высохшие трупы никто никогда не найдет, – злорадно улыбаясь, сказала Аделаида Павловна.
Никто ничего не сказал на эти слова. Повисшее в тоннеле молчание и холодный свет ламп.
Егор, поняв, что не сможет сидеть и ждать, сказал:
– Вы пока отдыхайте, а я пройду немного вперед. Не могу сидеть, может, что найду. Я пройду полчаса, а потом вернусь, соответственно, меня не будет час. Ну, может, чуть больше.
– Угомонись, Егор, ты ничего не найдешь, – мрачно сказал Влад. – В лучшем случае, найдешь труп мотоциклиста и все. Мне кажется, что выход нет и мы останемся здесь навсегда.
Егор не повернул назад через полчаса, как обещал. Интуитивно он чувствовал, что должен найти что-то, поэтому, посмотрев на часы и мысленно отметив прошедшие тридцать минут, пошел дальше. И возблагодарил Бога, свою интуицию и упрямство, когда еще через полчаса увидел за следующим поворотом тело.
Высохший труп мотоциклиста, лежащий рядом с дверью.
Дверь Егор увидел не сразу – сначала тело, лежащее на животе, а когда он стал приближаться к нему, и дверь.
Широкая и невысокая дверь из толстого листового железа с мощными петлями, вмурованными в стену. И без какого-либо намека на дверную ручку. На ровной металлической поверхности нет ничего, кроме маленького круглого отверстия в области предполагаемого замка и множества незначительных вмятин. Рядом с дверью лежал молоток со сломанной рукоятью, которым эти вмятины и были оставлены.
Егор осмотрел труп – мужчина в кожаной куртке и джинсах. Длинные волосы на обтянутом кожей черепе. Серьга в ухе. Он, перевернув труп, осмотрел карманы и не нашел документы, зато обнаружил причину смерти: с левой стороны из груди торчала рукоятка перочинного ножа.
Еще пятнадцать минут Егор потратил на то, что осматривал дверь, заглядывал в маленькое отверстие, пытался нащупать пальцами щель по всему периметру двери. Убедившись, что дверь он так просто не откроет, Егор, глупо улыбнулся и сказал:
– Сезам, откройся.
Ничего не произошло. Егор вздохнул и, посмотрев на мертвое тело, сказал:
– Как я тебя понимаю, мужик.
Еще раз посмотрев на дверь, он пошел назад. Голод, жажда и усталость сегодняшнего дня сказывались, поэтому обратно он шел больше часа, вернувшись к месту, где он всех оставил, часа через три.
За это время многое изменилось.
Когда Егор, еле передвигая ноги и мечтая только об одном – вытянуть ноги и получить несколько глотков воды, дошел до своих товарищей, то нашел их сидящими общей группой недалеко от лежащей в странной позе Аделаиды Павловны. Ему хватило одного взгляда, чтобы все понять.
Женщина была мертва.
– Я защищался, – как бы оправдываясь, сказал Василий. На нем не было очков, поэтому он чуть прищуривался, когда смотрел на собеседника. – Она дождалась, пока я уснул, и попыталась задушить меня. Навалилась всем телом и сдавила шею. Мне ничего другого не оставалось, как скинуть её. Она ударилась головой о стену, и – все. Вот, очки мне сломала. – Василий, закончив говорить, показал на разбитые очки, лежащие на асфальте рядом с ним.
Егор, посмотрев на окровавленную стену и разбитое лицо Аделаиды Павловны, подумал о том, что женщина головой о стену ударилась минимум пять раз. Он перевел взгляд на своего друга, который кивнул, подтверждая слова Василия. Маша, замороженными глазами, тупо смотрела перед собой, а Саша отвела взгляд в сторону.
Егор сел, вытянув ноги и привалившись спиной к стене, и сказал:
– Дайте мне воды, в горле все пересохло.
И он не удивился, когда после минутного замешательства, Василий сказал, что вода у них кончилась.
«Как за эти двенадцать часов все стремительно изменилось, – подумал Егор, – утром я был доволен жизнью и уверен в своем друге. Днем, шагнув в другую реальность, я был преисполнен надежд на счастливый исход самого необычного путешествия в моей жизни, встретил девушку, которая мне понравилась, и – я был уверен в своем друге. Сейчас вечером я уже ни в чем не уверен – ни в своем друге, к которому с этого момента нельзя поворачиваться спиной, ни в девушке, которая боится за свою жизнь, и её можно понять, ни в счастливом исходе этого проклятого приключения. Я достаточно спокойно смотрю на чужую смерть, и постепенно привыкаю к тому, что и моя уже близка. Если мы не откроем дверь, то следующей будет Маша. И, если труп Аделаиды останется нетронутым, то об останках Маши я такого сказать не могу. И об этом я уже могу думать спокойно, как об обычном событии в этом тоннеле».
И, словно ничего не произошло, он сказал:
– Я нашел дверь.
В первую минуту никто не понял, что сказал Егор. Только Саша переспросила, будто не расслышала:
– Что ты нашел?
– Я нашел дверь, – повторил Егор, и добавил, – рядом с высохшим мотоциклистом. Он не смог её открыть, и убил себя.
Егор меланхолично смотрел на своих товарищей, которые моментально забыли об убитой женщине. Они даже не смотрели в её сторону, словно труп с обезображенным лицом перестал существовать. Быстро обдумав новую информацию, они практически сразу повеселели и стали проявлять определенную активность.
– Ты нашел дверь, через которую мы покинем этот проклятый тоннель! – громко и восторженно сказала Маша. Её лицо осветилось улыбкой – бессмысленное выражение лица исчезло, как по мановению волшебной палочки. Она бы пустилась в пляс, если бы в этот момент зазвучала музыка. Она бы бросилась к Егору и расцеловала его, но ограничилась тем, что послала ему воздушный поцелуй, сложив губы бантиком.
– Ты попытался её открыть? – задал свой вопрос Влад.
Саша в это раз промолчала, по-прежнему, глядя в сторону, а Василий, подобрав с асфальта свои сломанные очки, всем своим видом демонстрировал желание идти к двери прямо сейчас – сложил останки очков в передний карман кофра и закинул его на плечо. Он встал и отряхнул брюки от несуществующей пыли.
– Я боюсь, что мы тоже не сможем её открыть, – сказал Егор, думая о том, как он хочет пить. Когда он шел обратно, его грела мысль, что он получит хотя бы два глотка воды. Он волочил ноги и представлял, как пьет воду, и только это помогало ему делать следующий шаг.
Сейчас, лежа на спине, Егор представлял себя уже высохшим трупом, – еще, конечно, не обтянутый кожей скелет, но до этого состояния совсем близко. Еще прошло мало времени, чтобы умереть от жажды, но жизнь без воды сейчас казалась нестерпимой мукой. Он мечтал хотя бы смочить пересохшие потрескавшиеся губы.
Именно сейчас он понял, что отсутствие воды для него смертельно опасно.
– А ты не бойся, – сказал Василий, – была бы дверь, а отмычка всегда найдется. Вставай, веди нас к двери.
– Не могу, я очень устал и смертельно хочу пить. Вы идите, часа полтора по тоннелю, никуда из него не выходя, – сказал Егор, позволив себе пошутить, – и найдете дверь. А я немного отдохну и вас догоню. Как раз к тому моменту, как ты, Василий, откроешь дверь, я и подойду.
– Что, неужели все так плохо? – спросила Саша.
– Со мной или с дверью? – спросил Егор, бросив на девушку взгляд.
– Конечно, с дверью.
– Мне она показалась неприступной, – ответил Егор и закрыл глаза.
Спокойное равнодушие и умиротворение воцарилось в его сознании: теперь, когда он понял, что товарищей у него нет, и каждый думает только о своем собственном выживании, можно не волноваться. Воды нет, и не будет, надо смириться с этой мыслью и попытаться выжить, не смотря ни на что. Надо отдохнуть и набраться сил, потому что надеяться можно только на себя. Нет необходимости заботиться о ком-либо, ибо никто не позаботиться о нем. Не надо никуда идти, преодолевая смертельную усталость и жажду, пытаясь стать спасителем для тех, кто никогда не оценит этой жертвы.
Надо просто стать самим собой.
И для себя.
Егор слышал, как, шепотом обсудив его состояние, ушли его товарищи. Затихли шаги уходящих людей, и в наступившей тишине он стал думать.
О человеке, с которым общался около десяти лет и которого считал своим самым близким другом.
И который очень быстро сделал свой выбор.
О девушке, которая впервые в жизни понравилась ему, о своей наивности и растаявших мечтах.
И которая ушла вместе со всеми, хотя он был бы рад, если бы она осталась с ним.
Об интеллигентной внешности Василия и о несоответствующих этой внешности поступках. О человеке, который достаточно легко убивает. С холодным взглядом умных глаз.
Еще Егор думал о том, что он хочет жить.
Жить, чтобы увидеть то, что находится там, за дверью.
Жить, чтобы пройти путь и увидеть другую реальность.
Жить, чтобы вернуться домой к маме, которая ждет и любит его.
А потом он перестал думать.
Медленно поднимаю руки вверх, словно трудно преодолеть тяжесть земной поверхности. Просачиваюсь сквозь толщу к солнцу. К теплу. Даже не задумываясь, зачем. Наверное, это инстинкт. Так задумано природой. Тело – ствол, пока еще робко стремящийся к свету. Кости пластичны, изменяясь под действием тяжести бетона и камня. Мышцы – каркас, сохраняющий целостность. Кровь, как сок, течет по тканям, питая и насыщая силой. Выбора нет. Если не выбраться наверх, то жизнь прекратиться. А это совершенно немыслимая ситуация.
Поэтому – я танцую.
Танец цветка.
Время утратило смысл. Да и был ли когда-либо смысл в постоянном течении реки по имени Время? Неумолимое движение, понять которое нельзя. Принять, как данность, невозможно. Согласиться – да, можно, но так сильно хочется крикнуть, подняв голову вверх: Какого хрена!
Так и плыву по реке Время, стиснув губы, чтобы не закричать, сжав кулаки, чтобы наносить удары в пустоту, зажмурившись, чтобы не видеть лик Бога.
Кончики пальцев соединились. Где-то там, в другой реальности. Между небом и землей. Соприкоснулись горячими поверхностями, словно ожог, – так языки пламени облизывают руки, когда поднесешь их к огню. Боль, как радость. Пусть через вечность, но это произошло. Теперь медленно. Спешка здесь не нужна. Река по имени Время не терпит суеты – её воды темны и глубоки, бездонны и гипнотически заманчивы.
Делаю все так, как подсказывает сердце.
Ладонь к ладони.
И вверх.
Ощутить кожей тепло солнца. Это ли счастье!
Но – не тороплюсь. Еще медленнее, ибо уже попираю Пространство. Совершаю невозможное, ибо – я танцую.
Танец цветка.
В пространстве, где нет места растительной жизни. В царстве белковых субстанций робкий цветок обречен. Или, что значительно хуже, его появление сродни яркому лучу во мраке ночи – всякий житель этой тьмы стремится растоптать обжигающий свет. И во тьме невозможно спрятаться, потому что – здесь нет места для цветка.
Но вопреки всему, – я танцую.
Танец цветка.
Лицо поднято вверх и сжато между рук. Сейчас это одно целое – росток, устремленный к солнцу. Рот закрыт, ибо не хочу звуком привлечь что-либо. Или кого-либо. Тишина – мой союзник. Мой верный друг, который рядом всегда и везде. Даже река по имени Время приняла его благосклонно. Глаза пока закрыты, хотя даже сквозь веки чувствую, как во тьме сияет солнце. Чувствую, насколько силен теплый ветер в Пространстве. Невозможно, но – знаю, что там ждет чудо. Нереально, но – вижу, как робкий росток накрывает солнечный ветер, защищая от неминуемой смерти. Абсурдно, но – вот оно, рождение новой жизни там, где её не может быть. Смертельно, но – я танцую.
Танец цветка.
Крылья носа, как паруса – первый вдох. Сладость животворного воздуха обжигает легкие. Сгораю в пламени желания не делать выдох. И вспоминаю, что за выдохом возможен снова вдох. Смеюсь, выгоняя воздух из легких. Не могу сдержаться – верный друг отвернулся, чтобы не видеть созданий тьмы, подкрадывающихся на свет и звук. Снова столь же сладостный вдох. Открываю глаза.
И смех умирает, ибо – я танцую.
Танец цветка.
Солнца нет. Так же, как и отсутствуют создания тьмы. Река о имени Время застыла, скованная мраком. Пространство скорчилось в пароксизме агонии. Почва вокруг меня, как зловонное болото, в котором царствует гниение и тлен. И даже ветер несет мертвенный холод далеких безвоздушных миров. И следующий вдох объясняет – это сладость мертвечины.
Здесь нет ничего, но – я танцую.
Танец цветка.
Слабые ноги дрожат. Мышцы так давно не работали, что даже мысль о шаге заставляет вздрогнуть. Да и куда шагать? Вокруг трясина, бездонная топь. Балансируя на малюсеньком островке, встаю. Поднимаюсь во весь рост.
Чтобы посмотреть вдаль.
Снова, как и в былые времена, ощутить размах и ширь просторов. Чтобы понять, что просто изменилось Пространство, а место все тоже.
Чтобы понять – я танцую.
Танец цветка.
В Пространстве, где нет ничего и никого.
На волнах реки по имени Время, что закружилась на одном месте в водовороте.
В сером шершавом бетоне. И в нависающем потолке. В безумстве вечных ламп. Ограниченное стенами Пространство с застывшей рекой по имени Время. Практически мертвое тело с закрытыми глазами. До безумия живое тело с распахнутым сознанием, которое не способно сообщить о том, что – я танцую.
Танец цветка.
Абсолютная неподвижность. Жизнь только в биении сердца. И даже мой верный друг согласен с этим звуком. Тишина вновь повернулась лицом – и лик этот безобразен. И выкрикнув все, что думаю, разозлившись на этот мир с мерзким лицом, проклиная себя, делаю первый шаг. Даже зная, что некуда идти. Даже не сомневаясь, что ничего не выйдет.
Пусть маленький, но первый шаг.
Пусть ничтожный и бессмысленный, но – лишь бы что-то.
Пусть в никуда, но это лучше, чем знать, что ничего и никогда.
Нога проваливается в податливую почву. Какое неловкое танцевальное па! Надеюсь никто не заметит этой нелепости, ибо красота – это то единственное, что заставляет закричать во весь голос – я танцую.
Танец цветка.
Никто не слышит. Мысли отскакивают от бетонных стен. Потолок давит. Непослушные ноги дрожат, и следующее движение так не похоже на танец. Падаю лицом вниз. Серый асфальт летит навстречу. Настолько быстро, что не успеваю понять, как это вышло. Боль – внезапная и всепоглощающая – взрывается в сознании, разрушая так долго и терпеливо выстроенный танец.
Забываю, что – я танцую.
Танец цветка.
Растекаюсь по поверхности, занимая малейшие неровности своим телом. Аморфное и податливое – оно сейчас стремиться избавиться от боли. Изменяя форму, подстраиваюсь под пространство. И это тоже инстинкт. Если не сейчас, то и никогда. Вязкое и текучее – тело растекается по серой поверхности, формируя лужу. Пока бесформенную и бесцельную. Но – это пока. В луже есть информация. Это сознание и мысли. Это будущая жизнь.
Я снова танцую.
Танец цветка.
Где-то рядом река по имени Время. Вспоминаю, что в последний раз она была скована мраком. Разбудить реку по имени Время – вот цель, которая формирует тело. Руки вновь ищут друг друга, зная, что в соприкосновении жизнь. Лицо – утерянное в пространстве – нахожу там, где и не ожидал. Где-то за спиной. Но не удивляюсь. Знание того, что все изменилось, пришло так же естественно, как приходит сон – уставшее сознание просто выключает свет.
Перетекаю по поверхности к реке. Выбирая направление интуитивно. Это все, что у меня есть – интуиция и желание танцевать. Не смотря ни на что. Все, что у меня есть – сознание и желание жить.
Поэтому – я танцую.
Танец цветка.
Формирую из воды руки и поднимаю их вверх. Медленно, словно мне трудно преодолеть силу тяжести. Или сопротивление воздуха. Просачиваюсь сквозь густой вязкий воздух ограниченного стенами Пространства. Лицо снова между рук и рот открыт в крике. Не боюсь – просто кричу от боли и ненависти.
Почему никто не видит, что – я танцую.
Танец цветка.
Снова поднимаюсь на ноги. Трудно, тяжело, но другого пути нет. Снова первый шаг со стопудовой гирей на правой ноге. А левая, похоже, срослась с асфальтом. Так и стою: руки – ветви, тело – ствол, ноги – корни. А лицо – прекрасный цветок, красоту которого никто не видит. Или не замечает. Как эта девушка, которая прошла мимо. Настолько быстро, что когда закричал, было уже поздно. В сером Пространстве никого. Словно мое видение – бред умалишенного. Мой крик – бессмысленное сотрясение вселенной. А танец абсурден.
И, тем не менее, – я танцую.
Танец цветка.
Потому что именно здесь и сейчас я живу. В этом танце. В этом Пространстве на берегу мертвой реки по имени Время. Я не помню, что было и не знаю, что будет. Я просто живу Настоящим.
Я танцую.
Танец цветка.
Вечный танец жизни на берегу всегда живой реки по имени Время в Пространстве, где жизнь не заканчивается никогда.
В какой-то момент Егор почувствовал, как тело стало легким: он перестал ощущать его, и, – воспарив, увидел лежащего человека со стороны, точнее, сверху. Он очень сильно опечалился – со стороны тело выглядело, если еще не мертвым, то уже смертельно больным. Черты лица заострились, на губах трещины, тело в джинсах и футболке выглядело очень худым.
Он посмотрел в сторону Аделаиды Павловны. Полная женщина. Куча жировой и белковой массы. Засохшая кровь на разбитом лице.
Он увидел, как тело Егора медленно перемещается – сначала на бок, потом на руки и колени, и вперед, – к выживанию.
В пустом тоннеле под равнодушным немигающим светом ламп неподвижно лежали два тела. Одно – необратимо мертвое. Другое тело – усталое, изможденное, то ли думало о выживании, то ли грезило в полудреме.
Инстинкт самосохранения второго тела сделал правильный выбор.
Они сидели вокруг мотоциклиста. Егор, увидев это издалека, подумал, что у Василия ничего не получилось. Он не смог открыть дверь. Когда он дошел до них, Влад со злобой в голосе сказал:
– Ты на счет двери прикололся или как?
Они смотрели на него, ожидая ответа, а Егор смотрел на стену тоннеля.
Двери не было.
Молоток со сломанной рукоятью и высохший труп были.
А дверь отсутствовала.
Егор подошел к бетонной стене, пощупал обеими руками и сказал с неподдельным недоумением в голосе:
– Она была здесь. Железная дверь без ручки с маленьким отверстием в области замка. Я прекрасно помню, как осмотрел её со всех сторон.
– Знаешь, Егор, а я тебе не верю, – сказал Василий. Он встал и подошел к нему.
– Я вот думаю, зачем ты нас обрадовал, отправил вперед, а сам остался? – Василий говорил так, словно рассуждал, задавая вопросы, ответы на которые он уже знал. Или думал, что знает. – Мы ушли, а ты остался рядом с трупом. Может, стоит вернуться назад и посмотреть, как там труп Аделаиды Павловны? А, Егор, надо нам вернуться и посмотреть? – задал он вопрос, сделав акцент на последних словах.
– Вернись и посмотри, – ответил Егор, пожав плечами и глядя прямо в глаза собеседнику.
Через минуту, которая показалась вечностью, Василий отвел глаза и сказал:
– Так все-таки, дверь была или нет?
– Дверь была, и это самое хреновое – если дверь мигрирует в тоннеле, нам её не найти и не открыть. Или еще один вариант – дверь может найти только одиночка: мотоциклист, как и я, был один, когда нашел её.
– Опять предположения и домыслы, – сказал Влад, – в этом гребаном месте когда-нибудь будет какая-либо определенность?
Никто ему не ответил. В молчании они расположились на асфальте: кто лежал, как Егор и Влад, кто сидел, привалившись к стене, как девушки. И только Василий, который сначала сел, затем быстро встал и перед тем, как уйти, сказал:
– Пойду вперед, посмотрю, может Егор прав.
Ребята молча проводили его глазами, и, когда шаги стихли вдали, Саша спросила, обращаясь к Егору:
– Ты, действительно, не притронулся к телу Аделаиды?
– Почему тебя это волнует? – ответил вопросом на вопрос Егор.
– Меня это нисколько не волнует, – сказала Саша, – но, тем не менее, ответь на мой вопрос.
Егор переместил свое тело в сидячее положение, повернулся лицом к Саше и, задумчиво глядя на неё, сказал:
– Труп Аделаиды Павловны я не тронул, но что было бы, если бы я сделал это? Что ты бы сделала или подумала обо мне? Что изменилось бы вообще, если бы я откусил от неё кусок?
Не услышав ответа, он кивнул. Все так, как он и думал. Они все были бы рады, если бы он отведал мясо убитой женщины. Тогда бы они со спокойной совестью, – не мы первые это сделали, не мы это начали, – могли для себя решить проблему.
Проблему столкновения человеческой морали и голода, которую каждый для себя решает сам, потому что универсального решения нет, и не будет. Нравственные принципы или инстинкт самосохранения? Заложенный природой запрет или смертельный голод? Добро или зло, хотя стоит ли так ставить вопрос? Может, правильно – жизнь или смерть?
Извечная бессмысленная борьба, ибо победителя нет, и никогда не будет.
Егор проснулся и посмотрел на часы. Девять часов утра. Или вечера. Хотя это неважно – он утратил чувство времени, как ненужный атавизм. Гораздо важнее то, что во сне он сидел в воде и, погрузив лицо в её прохладу, утолял жажду. Пил и не мог напиться. Довольно фыркал, радовался и снова пил.
Пробуждение, как самое большое разочарование в его жизни: проснувшись с ощущением сухой корки во рту, он проклял ту реальность, в которую попал.
Влад спал, свернувшись, как эмбрион. Маша спала, привалившись на плечо Саши, которая сидела с закрытыми глазами. Может, спала, а, может, нет.
Он смотрел на девушку, пытаясь вспомнить те ощущения, которые у него возникли при первой встрече. Какое-то волнение, необычная радость и душевный подъем. Ничего этого уже не было, впрочем, и девушка уже другая. В той далекой жизни, спокойной и сытой, предопределенной на несколько дней вперед, она была жизнерадостна и привлекательна. Легкий поворот головы в аэропорту навстречу его взгляду – незабываемое событие в его жизни. И понял он это только сейчас.
Егор сидел, смотрел на Сашу и вспоминал те мелочи, из которых состоит жизнь. Обычная человеческая жизнь от рождения до смерти. Пустяшные происшествия, которые остаются в памяти навсегда. И поворотные события жизни, ложащиеся в основу провалов в памяти. Случайные встречи и судьбоносные решения. Еле заметные прикосновения счастья и ежедневная муть бытия.
– Что смотришь?
Егор стряхнул с себя оцепенение и увидел, что Саша смотрит на него.
– Да, так, вспоминал, – неопределенно ответил он.
– Вспоминал нашу первую встречу? – словно прочитав его мысли, спросила Саша. И, не дожидаясь ответа, продолжила:
– Я только что думала об этом. Там в аэропорту, когда я тебя увидела, мне показалось, что, если я не обернусь посмотреть на тебя, то не смогу избавится от ощущения утраты. Знаешь, как нестерпимый зуд – пока не почешешь зудящее место, не пройдет. И вот теперь я думаю, что надо было перетерпеть. Перетерпеть из последних сил. Если бы мы с Машей тогда не обернулись, ничего этого бы не было. Мы разошлись бы, как в море корабли, и прежняя жизнь шла бы своим чередом – от маленьких повседневных радостей к большим счастливым событиям, в которых ты бы отсутствовал.
Все время, пока она говорила, её лицо не менялось. Она равнодушно смотрела на Егора, словно на пустое место. Затем отвела взгляд в сторону.
– Если бы, да кабы, – сказал Егор, – человеческая жизнь не знает сослагательного наклонения.
– Я вот думаю, что ты во всем виноват, – продолжила говорить Саша, глядя перед собой, словно не слыша слов Егора, – это из-за тебя все случилось. Если бы тебя не было в автобусе, может, мы не въехали бы в этот проклятый тоннель. Или, уже оказавшись в нем, надо было сидеть в автобусе и не слушать твои бредни. Я ведь знала, что все, кто любит читать Стивена Кинга, Лафкравта и других подобных безумных писателей, – больные на голову люди, которые не могут реально оценивать обстановку. Они в любой ситуации увидят или смертельный ужас, или другой мир, или неминуемую смерть, хотя ничего подобного быть не может. Они увидят то, что хотят увидеть. Эти моральные уроды живут в своем больном сознании, и заражают все вокруг себя этим безумием.
Замолчав на минуту, она негромко, но со злостью в голосе, закончила:
– Я ненавижу тебя!
Влад, который все это время с закрытыми глазами слушал Сашу, не меняя положения тела, выпрямился и, потянувшись, сказал:
– Она права, Егор. Все проблемы из-за таких упертых придурков, как ты. Сколько себя помню, ты, как помешанный, гонялся за новой книгой Кинга, а, купив, выпадал из жизни, пока не дочитывал её до конца.
Егор слушал с непробиваемым выражением лица – удивляться тут не чему. Что-то подобное он и предполагал. Отвечать на тираду Саши, а тем более Влада, он и не собирался. Если они считают его уродом и придурком, который завел их в эту реальность, что ж, пусть так и будет.
Егор встал. Теперь, когда он знал их мнение, он не мог находиться рядом с ними. Он отвернулся от бывшего друга, собравшись уйти, и понял, – что-то изменилось. Что-то произошло, но что, он не сразу понял. Егор вздохнул, выдохнул и попытался расслабиться. Это у него получилось, и он сразу понял причину своего интуитивного беспокойства.
В серой бетонной стене появилась дверь.
Железная дверь с маленьким круглым отверстием на месте замочной скважины. Вмятины от молотка на поверхности.
Все так, как было, когда он пришел сюда один.
– Она снова здесь, – удивленно сказал Егор.
Влад вскочил и подбежал к двери. Саша, толкнув спящую Машу, разбудила её. И они обе тоже подошли ближе.
– Хорошо сделали, проклятые уроды, – пробормотал Влад ругательства в адрес непонятно кого, исследуя прямоугольную металлическую поверхность со всех сторон, – действительно, так просто её не откроешь. Хоть бы ручка какая-нибудь или крюк или хоть небольшая щель.
– У любой двери всегда есть замок и есть ключ, – мудро изрекла Саша.
– Жаль, что ключ не торчит из замочной скважины, – ухмыльнулся Егор, – тогда было бы все так просто.
– Надо просто понять, что является ключом для этой двери, – продолжила Саша, словно не слышала насмешки.
Влад осмотрел отверстие, затем заглянул в него правым глазом, после поднес к нему нос и вдохнул.
– Ну?
– Ничего не видно, и ничем не пахнет. Так, давайте посмотрим, чем можно попытаться открыть?
– А что это может быть? – наивно поинтересовалась Маша.
– Не знаю, – помотал головой Влад.
– У мотоциклиста из груди торчит перочинный нож, – сказал Егор, – можно попробовать им открыть дверь.
Влад подошел к трупу и вытащил нож. Грудная клетка мотоциклиста развалилась, словно нож только и держал её. Ржавое лезвие длиной около десяти сантиметров. Повертев в руках нож, Влад попытался извлечь утопленные в рукоятке дополнительные лезвия. Не вышло – ржавчина (или засохшая кровь) не позволили ему это сделать.
– Попробуй так, – сказала Саша.
Влад хмыкнул, словно сомневался в том, что у него что-то получится, и подошел к двери.
– Лезвие больше, чем отверстие, – сказал он, безуспешно пытаясь сунуть лезвие ножа в замочную скважину. Только острие чуть-чуть входило.
Егор, все это время стоящий рядом молча, внезапно подумал о том, что если кто и откроет дверь, то только он. Не важно, – вход или выход в другую реальность, – эта дверь, как камень на развилке дорог, как указатель, который определяет все дальнейшие события. Как поступишь, так и будет. Какой путь выберешь, так и сложится твоя судьба. Да, именно так.
И что самое важное, это дверь для него.
Это его выбор.
И его путь.
– Давай, я попробую открыть, – сказал Егор.
– Ага. Так и скажи, что я дебил недоделанный и руки у меня под хрен заточены, – зло пробормотал Влад, но, тем не менее, нож отдал.
– Нет, я так не думаю, просто мне кажется, что здесь в этом тоннеле именно эта дверь возникает только для меня, и, соответственно, только я и могу её открыть.
Егор подошел к металлическому прямоугольнику и поднес лезвие ножа к замочной скважине. Круглое отверстие медленно вытянулось вверх и вниз, став овалом, после чего нож легко вошел внутрь практически на всю длину лезвия.
Егор забыл, что надо вдохнуть. Так и стоял, затаив дыхание, дрожащей рукой держа нож в руке. Ничего не происходило, но он боялся пошевелиться, не зная, чего ждать дальше.
– Нехрена себе! – выдохнул Влад сзади.
– Что такое? Что случилось? – девушки из-за спины Влада не увидели изменений с замочной скважиной.
Егор вдохнул.
И решительно повернул лезвие по часовой стрелке. Всего на половину оборота, но этого хватило. Внутри что-то скрипнуло. Железная дверь вздрогнула. Егор потянул нож на себя и – дверь приоткрылась. Совсем не много, но вполне достаточно, чтобы понять – дверь больше не закрыта.
Егор задумчиво посмотрел на ржавый перочинный нож, который ни коим образом не походил на ключ, и сунул его в карман. Даже не подумав, зачем он это сделал. Затем взял за железный край и открыл дверь.
Темно. Свет из тоннеля освещал совсем немного с краю, а все остальное терялось во мраке непонятных размеров помещения.
– Эх, сейчас бы фонарь, – сказал Влад.
– Я думаю, он мне не понадобится, – сказал Егор и быстро шагнул внутрь, словно бросался в омут с головой.
– Ты рожден, чтобы красиво умереть.
– Да, Наставник.
– Ты готовился к этому дню долго. Сейчас выйдешь на Арену и сделаешь всё правильно.
– Да, Наставник.
Звук трубы. Протяжная песня, зовущая в бой. Я так часто слышу её, что мог бы не реагировать. Но невозможно привыкнуть к этому звуку. Мышцы напряглись. Мягкий обруч на голове впился в кожу. Дыхание замерло на вдохе. Руки непроизвольно потянулись к поясу.
– Пришел твой час. Сможешь красиво умереть – получишь право вернуться.
– Я вернусь, Наставник.
Руки крепко сжались на рукоятках мечей. Короткие, острые лезвия. Продолжение крепких и тренированных рук. Части моего сильного тела.
– У тебя получится. Ты сможешь. Я буду ждать тебя.
Я не отвечаю. Слова не могут выразить любовь. Слезы ослабляют. Прощание – удел неуверенных и слабых духом.
Впереди появилось светлое пятно. Знак во тьме. Это – мой путь к жизни. Так говорит Наставник. Наедине с собой я называю его отцом. Мне неведомо ничего о моем рождении. А так хочется иметь отца и мать. Так хочется быть человеком.
Слова отца горят в сознании. Выйти на Арену. Умереть так, чтобы разом взметнулись белые языки пламени. И родиться вновь.
Свободным, среди Равных.
Сильным, среди Могущественных.
Умным, среди Мудрых.
Зрячим, среди Всевидящих.
Стать одним из Них.
Почувствовать себя Человеком. Да, именно так. С большой буквы.
Сейчас я животное. Зверь, идущий на заклание. Жертвенная скотина.
Я делаю первое движение. Вытаскиваю мечи из ножен. Быстрым шагом иду вперед.
Арена встречает меня белым цветом и тишиной. Остановившись, я приветствую её ритуальным поклоном – взмахом обеих рук в стороны, лезвия направлены вперед, упав на колени, склонив голову к песку. И через мгновение Арена накрыла меня. Низким гулом ненависти, яростью звуков, пестрым безумием цветовых пятен. И еле заметным запахом страха.
Я склоняю голову ниже, словно придавлен. Остро ощущаю ненавистный обруч, сдавливающий голову. Режущая боль в затылке и распирающая во лбу. Черные скачущие пятна перед глазами.
И – внезапно чувствую острый запах, который перебивает все остальные ароматы Арены. Свежая кровь. Точно такая же кровь, как у меня, и только что пролита на этом песке. Я вдыхаю запах всей грудью, забыв обо всем. Я чувствую каждую мышцу в своем теле, я ощущаю сердце, которое бьется в груди, я делаю глубокий вдох, моментально забывая о боли в голове. И где-то глубоко в сознании рождается неведомая и сокрушающая сила, сминающая любые запреты и ограничения. Внезапная память, рвущаяся изнутри. Мощь в сознании, которая заставляет меня сделать неправильно.
Не так, как учил Наставник.
Я вскакиваю на ноги, подняв мечи над головой, и скрещиваю их, заслоняя яркое пятно солнца. Перечеркнув его крест – накрест. Я открываю рот и во всю мощь легких кричу песню, значение которой неведомо мне. Исторгаю изнутри встречную ярость, обрушиваю ненависть на врага, накрываю гневом пространство вокруг себя, ломаю свой страх, разрушаю проклятый мир Арены, где для меня есть только один путь.
Из памяти всплывают лица предков. Я не знаю их. И не уверен, что эти образы реальны. Но так ли это важно сейчас. Внезапно осознаю себя тем, кто я есть на самом деле.
Я пою песнь жизни.
И, взмахнув мечами, замираю в центре Арены.
Тишина вновь застывает вязким студнем.
Я жду врага. И они появляются – красные пятна справа и слева. Дерзкий и раздражающий цвет. Это единственный цвет, который я могу видеть достаточно четко. Именно он несет мне боль, заставляет меня нападать, забыв о выдержке. Цвет, сводящий меня с ума. Оскалившись, я вновь и вновь бросаюсь вперед. Разящие удары в пустоту. Красная ярость от осознания своего бессилия. Не удержав равновесие после очередного бесплодного удара, я падаю на колени.
И Арена взрывается – унизительные звуковые волны плещутся вокруг меня. Я словно повержен вниз, как в юности, когда Наставник одним движением бросал меня на песок. Лицом в грязь. Соленый привкус крови. Вязкая черная пелена, застилающая сознание.
Разочарование. И ярость.
Снова трубный глас.
Тяжело дыша, я встаю на ноги. Я должен успокоиться. Мне сейчас нужна выдержка. Возможность мыслить разумно. И биться с врагом, оставив силы на последний удар.
Если я смогу его сделать.
Движение справа. Медленное и тяжелое. Я знаю, что единственная возможность победить этого врага – опрокинуть его навзничь. Сильный, мощный, но неуклюжий и малоподвижный. Мечи в ножны. Ориентируясь на звук, с трудом заметив бесформенные очертания, бросаюсь в бой. Сжав зубы от напряжения, всем телом наваливаюсь на твердую поверхность. Запах металла. Скрежет механизма. Неподвижная тяжесть.
Я не чувствую боль. Пока. Противник наносит удары сверху, и теперь уже запах моей крови перебивает запах врага.
Злость, ярость и желание победить. Я забываю о том, что должен красиво умереть. В памяти стираются слова отца. Последнее усилие, разрывающее мышцы. И – враг повержен. Я запрыгиваю на лежащее металлическое тело и одним движением отламываю торчащий острый шип, мокрый от моей крови.
И только теперь понимаю, что не могу поднять руки. Левую – совсем, а правую руку – наполовину. Враг повредил мышцы плеч, пока я боролся с ним. Но я вовсе не хочу показывать свою слабость. Если Арена увидит это, то обидное поражение неминуемо, а о красивой смерти можно забыть сразу. Я сжимаю рукояти мечей, лежащих в ножнах, и поднимаю глаза к солнцу. Этот яркий, обжигающий свет заставляет ощущать себя зрячим. Хотя бы чуть-чуть. Так хочется увидеть мир, в котором я живу. Не редкие цветные пятна и неясные очертания, а все то, что я чувствую, слышу и обоняю. Так хочется увидеть красоту этого мира.
Арена погрузилась в тишину. Я чувствую, как она шевелится. Огромный организм, который хочет смерти. Щупальца ненависти, извиваясь, тянутся ко мне. Флюиды гнева и страха. Запах страшной и непонятной агрессии. Всполохи безумия.
И очень слабые нотки любви. Наверное, это Наставник. Я уверен, что он гордится мною.
Я вспоминаю его слова.
Нелегко осознавать себя скотиной. Унизительно знать, что никто не считает тебя человеком. Страшно ежедневно готовиться к смерти. Но всё оправдывает Арена. Выйдя на неё, ты можешь доказать, что ты Человек. Умри красиво – и стань одним из нас.
Я иду. Руки на поясе. Шаг твердый. Голова гордо поднята.
В третий раз поет труба.
Застыв на месте, я слушаю. Они подкрадываются ко мне. Незримый враг окружает. Время сейчас тоже противник. Возможно, худший из всех. У меня практически нет шансов. Я медленно слабею от потери крови, но это не повод для того, чтобы сдаться.
Резко упав, я перекатываюсь, и, упершись коленом в песок, широким взмахом снизу и в сторону наношу удар правым мечом. Острие рассекает препятствие. Совсем чуть-чуть, но и этого достаточно. Волна страха и крик боли. И кольцо разжимается.
Я улыбаюсь.
Хотя мне тоже хочется кричать от боли. Острый крюк вырвал из моей спины кусок мяса. И еще один впился в бедро. Враг имеет несравненно больше возможности убить меня. Но это ничего не значит. Я не дам противнику шанс лишить меня возможности наносить ответные удары.
Наставник не учил меня убивать. Но – это у меня в крови.
Я рожден таким.
Я – Человек.
Я снова вспоминаю о том, что должен красиво умереть. Наставник, сам того не ведая, обучая искусству умирать, научил меня держать мечи в руках. Чтобы красиво принять смерть, надо уметь ответить ударом на удар. Одно без другого невозможно – если ты обучен умирать, то никогда не допустишь скотской смерти. Ни для себя, ни для врага.
Я пытаюсь встать на ноги. И не могу.
Упершись правым мечом в песок, я напрягаю силы.
И – застываю в этой позе. Встать нет никаких сил. И равновесие я удерживаю с трудом.
Сейчас только слух может помочь. Арена, словно сочувствуя, тоже замерла. Хотя, конечно же, нет, – Арена застыла в ожидании моей унизительной смерти. И в этой неестественной тишине возникает слабый звук – трение песчинок друг о друга. Противник приближается. Я могу спокойно дождаться и красиво умереть. Именно для этого я здесь. Склонить голову и покорно дать убить себя. Я слышу в голове слова Наставника – короткий удар, резкая боль и всё. Ты выходишь на Арену, чтобы в бою заслужить право на быструю смерть. И на будущую жизнь.
Сердце бьется.
Дыхание замерло на губах.
Глаза закрыты, чтобы не мешать.
В сознании возникает образ. Меч, пронзающий плоть. Да, именно так. Пусть это не красиво, пусть это не так, как говорил отец, но – это так, как говорит сейчас моё сердце и моя кровь.
И когда я слышу движение вражеского меча, то падаю навстречу, выбрасывая правую руку вперед.
Резкая боль в голове. Сладкий вкус на языке.
Я захлебываюсь кровью, стекающей волной сверху.
И чувствую, что мой меч тоже пьет чужую кровь.
Внезапно я понимаю, что моя голова свободна. Меч врага рассек кожаный обруч. Сколько помню себя, он всегда мешал мне. Мешал дышать, думать, говорить. И, главное, мешал видеть. Я ненавидел его, и помнил слова Наставника – этот обруч принадлежит тебе с рождения, и снимут его только после того, как ты заслужишь право вернуться.
Я открываю глаза и вижу красный песок. Он шевелится от обилия пищи.
Я ползу за своей правой рукой. И нахожу тело врага. Он хрипло дышит. В огромных выпуклых глазах плещется страх. Он не готов умирать. Он вышел на Арену, чтобы убивать. И теперь, когда жизнь вытекает из него, он с ужасом смотрит на меня.
Большая голова с выпуклым лбом. Узкие плечи. Тонкие руки. Моя рука, сжимающая рукоять меча, закрывает половину этого худосочного тела.
Умея только убивать, он стал скотиной.
Я опираюсь на правый меч, погружая глубже в тело. И дыхание врага замирает.
Я медленно встаю на ноги. Вытаскиваю меч из поверженного врага.
Поднимаю голову.
Большелобые лица, сливающиеся в одну пучеглазую массу.
Открытые в беззвучном крике рты, зияющие бездонным отверстием.
Протянутые руки, горящие белым пламенем.
Желтый круг, бесстрастно пылающий в небе.
Мне жаль Человека, который выродился в животное.
Мне ненавистна мысль, что я осознал себя Человеком.
Я увидел свое отражение в выпуклых глазах убитого, и знаю, кто я есть.
Выкрикнув проклятье, правым мечом я рассекаю сияющий диск солнца пополам, погружая этот мир во тьму.
– Егор, что с тобой!
Он открыл глаза и увидел склоненные над ним лица. У Влада – хмурое, раздраженное, у Маши – удивленное, и у Саши – озабоченное. Где-то на краю сознания возникла мысль, что, не смотря на недавние слова, она сейчас действительно выглядит так, словно беспокоится за него. Мысль не к месту, но приятная.
– Ну, что там?
Влад хлопнул в ладоши, пытаясь привлечь его внимание.
– Егор, давай, говори, что там? Ты был внутри пару минут, и вылетел, словно тебя кто-то выкинул наружу. Что случилось?
Егор с помощью Саши сел и увидел, что сжимает в правой руке перочинный нож. Который он положил в карман перед тем, как войти в дверь. Он разжал пальцы, и нож упал на бетонный пол. Беззвучно. Или, возможно, он не услышал звук. Пальцы дрожали – они помнили тяжесть меча, которым он только что разрубил солнце.
– Егор, ты что, как ломом битый! Не молчи!
Это уже голос Саши, – подумал Егор, но ничего не сказал. Он прислушивался к собственному телу. Боль в спине и необычная легкость в голове. Словно у него какая-то зудящая рана сзади, а голова только что освободилась от чего-то тяжелого и неприятного.
– Что у меня на спине? – спросил он, чуть склоняясь вперед.
– Ничего, – ответил Влад, задрав рубашку и осмотрев спину.
Егор левой рукой пощупал голову (он все еще опасался использовать правую руку, потому что не мог освободиться от ощущения сжатой пальцами рукояти меча) и ничего, кроме волос там не нашел.
– Там внутри Арена.
– Какая арена?
– Ну, как на корриде, круглая, и я там бился, только не в роли тореадора, а в роли быка, ну, или вроде как будто гладиатора, – медленно сказал Егор, словно пытался сам себе объяснить, что с ним произошло, – и меня там убили. Но не сразу. Сначала я убил противника, а потом погиб сам. И я вышел на Арену с желанием красиво умереть, потому что был уверен в том, что только так я смогу стать человеком.
– Бред, – мрачно констатировал Влад.
– Погоди, – остановила его Саша, – давай сначала. Ты вошел в дверь и сразу же растворился в темноте. Через пару минут ты вылетел из двери и упал на спину. Как ты мог участвовать в этой самой корриде, когда прошло так мало времени и, как мне кажется, за этой дверью не может быть помещения больше, чем средних размеров комната?
Егор посмотрел на девушку так, словно в первый раз видел её, и сказал:
– Я не знаю, как это получилось, но мне показалось, что я там находился целую жизнь. И, как ни странно это прозвучит, мне понравилась эта жизнь, пусть даже мне пришлось умереть. На какой-то миг я ощутил такую радость от того, что осознал себя, такую бурю эмоций от того, что почувствовал себя настоящим Человеком с большой буквы, что я с удовольствием умер. Красиво умирать – это так замечательно. Так восхитительно. Перед смертью я проклял Человека в себе, так же, как и все человечество в целом, но – это незабываемое и яркое впечатление, что я Человек, потрясло меня.
– Ладно, – сказал Влад, махнув рукой, – с ним сейчас бесполезно говорить. Совсем крышу сорвало. Несет какой-то бред. Я пойду туда и посмотрю.
Он решительно повернулся и вошел в открытую дверь.
Егор хотел остановить его, но сделал это так медленно, что успел только протянуть правую руку. Девушки проводили Влада глазами и замерли в ожидании, что будет.
Он вышел из темноты быстро. Задумчиво посмотрел на Егора и сказал:
– Там ничего нет. Маленькое пустое помещение. Зачем оно вообще здесь? Для какой цели? Может, комната для служащих тоннеля, хотя нахрен им эта пустая комната?!
Он перешел на крик, с каждым словом накручивая себя. Лицо покраснело. Кулаки сжались.
– Какого хрена все это происходит со мной!? Почему? Какая нахрен арена и коррида в помещении пять на пять метров! Какое осознание себя человеком, когда ты и есть человек!?
Затем он подошел к высохшему трупу мотоциклиста и со всех сил пнул его. Кости и истлевшие тряпки разлетелись во все стороны. И повернувшись к Егору снова, он выкрикнул:
– Ублюдочный дебил! Это все из-за тебя! Чтоб ты сдох! И там на этой долбаной корриде и здесь в этом вонючем тоннеле! Какого хрена ты появился в моей жизни!
Егор кивнул.
Спокойно и невозмутимо.
– Да, наверное, ты прав. Мне все больше кажется, что этот тоннель и исчезающая дверь появились из-за меня. Ну, или в какой-то степени зависят от моего присутствия. Или отсутствия.
Он замолчал, и в тишине Саша сказала:
– А это уже мания величия. Думать, что всё вертится вокруг тебя. Считать себя пупом мира. Огромный тоннель – для тебя одного. Ага.
Она ухмыльнулась и помотала головой. И продолжила:
– А мы тогда здесь зачем? Ну, если исходить из твоей гребаной логики, то что мы здесь делаем? Целый автобус людей, оставшихся там, и мы – твой друг, я и Маша?
– А вам просто не повезло, – ответил Егор, – вы оказались рядом со мной. Не в том месте, не в том времени, не в том пространстве.
– Дверь снова исчезла, – сказал Влад. Он единственный из них стоял лицом к двери и первым заметил, что стена тоннеля стала вновь бетонной.
Саша и Маша синхронно повернулись, а Егор даже не пошевелился. Он знал, что так оно и есть. Ощущение рукоятки меча в руке исчезло. В памяти все осталось, и он вдруг понял, что пережитое на Арене никогда не исчезнет из сознания. Как одна из множества жизней, которые человек способен прожить. Как небольшой кусок времени, которым человек может играть, жонглируя одновременно несколькими пространствами.
Жизнь, которую он прожил на Арене, произошла в действительности, и не важно, в каком пространстве. Главное, что именно он прожил этот отрезок времени в другой реальности.
Понимание происходящего медленно, но верно, погружало сознание в нирвану. Собственно, его сознание уже готово к такому повороту событий: читать произведения Стивена Кинга, верить в эти миры, понимать и принимать их – это и есть большая часть пути к нирване. Остается сделать маленький шажок, но только тогда, когда встанешь на тропу, теряющуюся в зарослях неведомых растений, откуда слышны странные и пугающие звуки. Или когда услышишь призыв червоточины и не сможешь противостоять ему.
Только что он сделал этот шаг.
Егор сидел на асфальте и глупо улыбался.
– И что теперь?
Голос Маши прозвучал издалека.
Из другой вселенной.
– Что? Что? Спроси у этого дебила!
Голос Влада прозвучал ближе. Или просто громче. Он хотел услышать еще голос Саши, потому что здесь в глубине сознания звуки позволяли нащупать путь назад. Он мог вернуться и сам, но голос Саши – лучшая нить, за которую он бы держался на дороге назад.
– Не трогайте его.
Саша рядом.
Егор почувствовал тепло ладони на коже руки.
И вернулся.
Егор встал. Как ему казалось, быстро и энергично, но со стороны это выглядело медленно и неуверенно. Удержав равновесие, он выпрямился и посмотрел на молодых людей, стоящих вокруг него. Бывший друг, в котором он когда-то был уверен, как в самом себе. Девушка, в отношении которой возникали приятные мысли. Подруга девушки. И мужчина в очках, которого сейчас здесь нет.
Они здесь лишние. И это осознание растеклось в мыслях грязными разводами по чистой глади понимания.
– Простите меня.
– За что? – удивилась Саша.
– А вот тебе! – среагировал Влад, подняв сжатую в кулак руку с оттопыренным средним пальцем. – Простить его! Щас!
– Это не ваш путь, – спокойно ответил он на вопрос Саши, – вы здесь лишние. Я один должен был пройти по этой дороге. В этот тоннель должен был войти только я.
– Тихо!
Голос Саши прервал его. Она подняла руку, призывая всех прислушаться.
С той стороны тоннеля, откуда они пришли, к ним приближался шум. Пока еще тихий, но вполне ясный. И усиливающийся.
– Что это? – спросила Маша. Её глаза округлились от ужаса неизвестности. Сейчас она боялась всего.
Влад суетливо сжав руки, стал медленно отходить к дальней стене тоннеля. Саша, напротив, снова приблизилась к Егору.
– Очень похоже на поезд, – пробормотал Егор, вслушиваясь в далекий стук колес, – но этого не может быть, потому то здесь нет рельсовой дороги.
– А я уже ничему не удивлюсь, – сказала Саша, – Маша, иди сюда.
Подтолкнув подругу к стене, она потянула Егора за рукав, который, не сопротивляясь, передвинулся.
Шум нарастал. И через пару минут стало понятно, что к ним действительно приближается поезд. Когда появилась голова состава, они инстинктивно прижались спиной к бетону. Красно-белый монстр на огромной скорости мчался прямо на них, причем, визуально казалось, что он не входит в просвет тоннеля, а выворачивается из него, оставляя после себя разрушения, мрак и смерть. Егор спиной чувствовал, как дрожит бетонная стена. И уверенность – когда поезд доберется до них, все закончится. Быстро и неизбежно. Пространство свернется, вычеркнув их из жизни навсегда.
Егор улыбнулся. Он уже знал, что умирать надо красиво. С открытыми глазами и спокойствием в сердце. Только так он сможет стать самим собой. И это тоже его путь – умирать в тех пространствах, через которые он проходит.
Он увидел бегущую строку в верхней части локомотива «Linea 10. Hospital del Norte – Puerta del Sur» и сосредоточенное лицо машиниста в кабине. Темноволосый мужчина в форменной одежде смотрел вперед и не видел их. Машинист вел электричку Мадридского метро по привычному маршруту, и не замечал молодых людей в освещенном тоннеле.
Время вздрогнуло.
И пошло волнами от эпицентра – когда электричка добралась до них, Егор ощутил, как изогнулось пространство, удерживая время на коротком поводке. Он широко открытыми глазами смотрел в окна полупустого первого вагона – женщина в белой блузке дремлет, молодой темнокожий парень сидит, забросив ногу на ногу, с закрытыми глазами и большими круглыми наушниками на голове, светловолосая девушка увлеченно читает толстую книгу.
В следующем вагоне полный смуглый парень с небольшим рюкзаком на коленях. Он смотрит прямо перед собой и сидит так, словно палку проглотил.
Время застыло.
Егор заглянул в глаза этого парня. Всего на секунду, через оконное стекло, через бездну пространства и времени – но даже это не помешало увидеть то, что заставило его забыть о том, где он.
У смуглого парня тоже свой путь. Но он свернул с него. Испугавшись в последний момент, он вошел не в тот вагон. Осознав, что делает, он выбрал не тот маршрут и не то время суток. Он не смог сам нажать на кнопку. А в этом пространстве сигнал от дистанционного устройства не достигал. И сейчас в пяти вагонах мадридской электрички находилось около тридцати человек, которые еще не догадывались, что летят в никуда.
Смуглый круглолицый парень, словно почувствовав, что на него смотрят, сфокусировал взгляд. И увидел Егора.
Именно в этот момент пространство отпустило поводок, не способное удержать рвущееся время.
И время понеслось.
Я всем телом ощущаю движение вперед. Еле заметные удары на стыках рельс. Светлый вагон, яркие лампы. Это метрополитен.
Сидеть и смотреть в глаза напротив – что может быть проще.
И сложнее.
Темные зрачки, как черные дыры – непредсказуемы, бездонны и вечны. Я знаю, что погрузившись в них, не смогу вернуться обратно. Просто не найду путь назад. Но и не смотреть не могу. Так ли уж важно вернусь я или нет!? Так ли уж важно – здесь я или там!?
Парня зовут Ильдус. Крепко сбитое тело и слегка покатый лоб. Курчавые волосы. Короткие толстые пальцы сжимают лямки рюкзака. Губы дрожат.
Он выбрал свой путь, но не смог пройти по нему.
Я вижу в глазах страх.
Заложенная в мозг программа дала сбой.
Инстинкт самосохранения сыграл с ним злую шутку.
– Что бы ни случилось, у тебя всегда есть шанс вернуться на тот путь, который ты выбрал.
Я говорю в немигающие глаза. Негромко и чётко выговаривая слова.
– Человек слаб и духом и телом. Он боится умирать. И причина этого страха проста – незнание. Он абсолютно не знает, что будет дальше. Привычный для него мир исчезает, а что впереди – непредсказуемо. Так новорождённый ребёнок кричит от страха, когда выходит из родовых путей женщины к свету этого мира. Рождение и смерть – суть события в жизни человека однотипные, если не сказать, аналогичные. И порой невозможно понять, когда человек рождается, а когда умирает. Мы идём в этом мире от одного события к другому, даже не осознавая, насколько важны они в нашей жизни.
В глазах Ильдуса появляется жизнь. Или он просто впервые мигнул.
Или – вышел из комы.
Я не жду, что он что-то скажет.
Мне не нужны слова.
Мне интересны мысли.
– Я не говорю, что смерть – это хорошо. Или плохо. Это просто данность, которую человек не может изменить. Это суть бытия, которая определена самим фактом рождения. И родившись, надо сразу же готовиться умирать – ибо, будучи готов к этому, ты перешагнёшь через черту с улыбкой.
Ильдус открывает рот и говорит:
– Мне сегодня исполнилось двадцать три года.
Кивнув, я улыбаюсь. Промежуток времени в восемь тысяч триста девяносто пять прожитых дней. Ничто, по сравнению с вечностью. Горсть сухого мелкого песка, стекающая сквозь пальцы и подхваченная ветром в пустыне.
Холодный ветер, бросающий в лицо колючие льдинки замороженных пространств.
Ильдус продолжает говорить, словно он только что понял, что пути назад нет:
– Двадцать три, а я будто только сейчас начал жить. Я ведь даже нигде не был, кроме Казани. И девушки у меня нет. И не было. Мама не знает, где я. Просто вышел из дома и всё. Учитель сказал, что так надо, но не сказал – кому? Я поверил, но сейчас думаю – зачем? Я понять не могу – что я здесь делаю и как я оказался в этом месте?
– Наставник отправил тебя умирать? – я пристально смотрю в глаза парня.
– Нет, – он мотает головой, но в его глазах я вижу понимание, – он сказал, что это мой путь к Аллаху.
– Он прав. Путь к Богу может быть разным – и ты выбрал наикратчайший. Хотя, – я вздохнул, – ты уже свернул с него и нарезаешь круги рядом. Впрочем, никогда не поздно сделать шаг в правильном направлении. Ты ведь знаешь, что у тебя в рюкзаке?
– Да.
– Вот. Сделай так, как сказал Наставник.
– Но я не хочу.
– Я повторю вопрос – Наставник отправил тебя умирать?
Парень, стиснув зубы и сжав кулаки, молчит. А потом кивает:
– Да.
Вагон поворачивает и меня прижимает к креслу. Я смотрю во мрак тоннеля, и это в некотором роде лучше, чем смотреть в глаза Ильдуса.