– Когда я говорю, что пора домой, это значит, что надо идти домой. Прямо домой – негромким, но грозным тоном отчитывал Карл старшую дочь.
– Я провожала Ванду. Она…
– МНЕ ПЛЕВАТЬ! – крикнул во весь голос Карл, ударив ладонью по столу. Его крик получился настолько громким, что сидящая рядом Регина и Урсула на обратном конце стола вздрогнули. Пенелопа, хоть и стояла рядом с отцом, уткнувшись глазами в пол, почти и пальцем не повела. – Мне хватает того, что приходится пахать каждый день в поле как проклятому! Довольно!
Пенелопа продолжала стоять, всё также упираясь глазами в пол. Регина с Урсулой напряглись, как и их колотящие сердца в мгновения, когда Карл был в гневе.
– Сядь! – приказал Карл.
Пенелопа тихо прошла к тарелке, что стояла слева от отца, напротив Регины, и села, сохраняя виноватый взгляд. Её глаза было трудно рассмотреть даже под светом масляной лампы, что стояла на столе, поскольку пряди волос частично закрывали её лицо, а потому Карл не видел этого почти спокойного взгляда.
– Как закончим, уберёшь и вымоешь всю посуду. – Затем Карл посмотрел на Регину и сказал: – А ты сразу в постель. – После этого Карл вздохнул с уставшим видом и сказал: – Давайте ужинать.
Пенелопа потянулась к ложке только после того, как все уже начали приём пищи, дабы отец не подумал, что она сидит во время ужина как ни в чём не бывало и ей плевать на его воспитательные крики.
Подобные недовольства в адрес старшей дочери Карл выливал не так часто. Как правило, это происходило от накопившейся усталости, а Пенелопа со временем, когда уже стала взрослеть физически и морально, стала обращать на это внимание и понимать, в чём причина внезапного гнева отца в её сторону, ввиду чего (то ли от привыкания, то ли начав проявлять терпение взрослой девушки) уже не воспринимала подобные взрывы негодования близко к сердцу. Пенелопа допускала, что в доме она больше остальных давала повод для недовольства, поскольку была далека от пуританских манер и вела себя слишком раскрепощённо, чтобы можно было назвать её скромницей, как хотел того Карл. От скромности Пенелопа была далека, поскольку она прекрасно находила общий язык со всеми, охотно шла на контакт, любила поболтать, улыбалась, смеялась, и главное – ходила на свидания, определившись со своим женихом, а не дожидалась, пока выбор за неё сделает отец. Она понимала, что отцу в такие моменты необходимо найти кого-то, на ком можно было бы сорваться и разгрузиться, при этом она не жаловалась на то, что в качестве мишени каждый раз он выбирал именно её, поскольку ещё меньше ей хотелось бы, чтобы подобным образом отец обратился к маме или сестре. Плюс ко всему, как рассказывала ей Регина ещё с детства, Карл мечтал о том, чтобы первенцем родился мальчик, а Пенелопа, одним только своим присутствием, каждый день напоминала отцу, что она является той, кто украл его мечту своим появлением на свет. Карл понимал, что в этом нет ничьей вины, как понимала и Пенелопа, что она здесь ни при чём. Однако, точно так же все понимали, что всякий человек хоронит свои мечты очень неохотно, а чтобы смириться с волей судьбы, порой не хватает и целой жизни.
Регина же, в отличие от мужа, не стремилась навязать дочери какие-либо качества и не испытывала каких-либо конкретных ожиданий. Пенелопа помогала ей по хозяйству; никогда не возражала тем заданиям, которые поручала ей Регина и в работе была очень шустрой; она охотно помогала, когда Урсула была маленькой, нянчившись с сестрой с утра до вечера. Для Регины старшая дочь выросла хозяйственной девушкой с подвешенным языком и без дурных привычек. Большего она не желала. Всякий раз, когда Пенелопа хотела дёрнуть из дома, но понимала, что отец начнёт возражать, она просила разрешения у мамы, а Регина говорила, что прикроет её, сказав Карлу, что отправила дочь с каким-нибудь поручением, с которым придётся провозиться едва ли не полдня.
В то время, как Пенелопа отправилась домой, вежливо отказавшись от приглашения на ужин, Ава поспешила к девочкам, которые хотели наброситься на землянику, собранную Вандой. Она опустила корзину на пол, чтобы похвастаться перед сёстрами, а те налетели с выпученными глазами и радостными возгласами. Ава тут же поспешила оторвать своих дочек от ягод:
– Так, ну-ка быстро мыть руки и за стол.
– Ну ма! – умоляющим, но и в то же время возмущённым тоном произнесла старшая из сестёр, тринадцатилетняя Ирма.
– Быстро, я сказала – более твёрдым тоном повторила Ава, забирая корзину с ягодами. – Сейчас вы перебьёте аппетит. Поужинаем, потом будете лопать землянику.
Второй по старшинству была Астрид одиннадцати лет, дальше шла десятилетняя Фрида, ну а статус младшей носила Ванда. Все вчетвером они побежали к тазику, чтобы смочить руки; над мытьём никто особо заморачиваться не планировал, поскольку всем хотелось побыстрее проглотить пару маленьких кусочков за ужином, чтобы поставить галочку и перейти к землянике. Тем временем Ава спрятала корзину с ягодами подальше от глаз дочерей. При одном только виде она сама испытала дикое желание попробовать хотя бы несколько ягод. Точнее, этого хотел плод в её чреве. Ей было тридцать два года, и ей всё ещё хотелось осчастливить Вильгельма сыном. В моменты, когда она говорила об этом Вильгельму, он всегда отвечал, что ему и так неплохо живётся, поскольку во всём посёлке он единственный из мужчин, кто живёт в цветнике из пяти женщин. Он подошёл к ней сзади, резко обхватил руками, сложив ладони на её животе, а носом упёрся в шею Авы. Сделав глубокий вдох, он произнёс:
– Давай сегодня ТЫ станешь моим ужином? Ты пахнешь вкуснее, чем этот фазан.
Ава улыбалась, но скорее от той щекотки, которую вызывал кончик носа Вильгельма на её шее, чем от его слов. Ей с трудом удалось сдержать смех, чтобы промолвить:
– Ну всё. Давай уже садиться. Проглотишь меня в постели. Буду у тебя вместо десерта.
Вильгельм протянул вперёд подбородок, после чего Ава повернула к нему лицо, поцеловала в губы и добавила:
– Ну всё, пошли.
– Мальчики! Давайте за стол! – громко произнесла Шарлотта, чтобы каждый из четырёх мужчин их семейства услышал её.
Вилли уже сидел за столом, прижав подбородок к столешнице. С его лица всё ещё не сходила гримаса скуки. Ему хотелось скорой зимы, а кораблик уже не вызывал никакого интереса.
Только Шарлотта опустила в центр стола блюдо с овощным рагу, как к столу подошёл средний из братьев, Мортен, которому было пятнадцать. Следом подошёл Эриксон, а затем и Андреас. Перед тем как сесть во главе стола, он погладил пальцами по шевелюре младшего сына, которого съедала изнутри тоска.
Все приступили к последней задаче на сегодня – опустошению пищевых запасов.
– Я видела Пенелопу – начала Шарлотта, накладывая в свою тарелку кашу из риса, орехов и фасоли. – Она возвращалась без тебя. Вы что, поругались?
– Нет. Просто прибежала Урсула и сказала, что отец приказал ей быстрее валить домой.
– А ты не мог тоже валить побыстрее и провести девочек до дома? – возмутилась Шарлотта.
– Просто мы встретили Людвига. Он угостил зайцем, а я, в знак глубочайшего к нему уважения, просто не мог позволить себе бросить его одного и, тем самым, нанести ему личное оскорбление. Так что я решил составить ему компанию.
– Да, – ответила Шарлотта с ноткой сарказма, – хороший же муж достанется Пенелопе.
– Брось – спокойно проронил Андреас, обращаясь к жене. – Пенелопа девчонка современная. Её мало что напугает.
– Ну вот – довольным голосом вставил Эриксон.
– А вот то, что у нас сын вырос без хороших манер… – добавил Андреас, посмотрев на Эриксона. Эти слова отца вызвали усмешку на лице Мортена, сидевшего напротив старшего брата.
– Да ладно вам переживать – как ни в чём не бывало сказал Эриксон. – Было бы что-то не так, она бы высказала мне в лицо всё что обо мне думает, а раз она не жалуется, значит я для неё не мужик, а просто мечта. Так что всё путём. – Затем Эриксон посмотрел на младшего брата и сказал: – Вилли, подай сыр.
– Ты слышала, Шарлотта? – пафосным тоном обратился Андреас. – Мы воспитали не сына, а предел всех мечтаний. – Затем он посмотрел на Эриксона и сказал: – Смотри, не переусердствуй, чтобы потом у твоей девушки не завелась новая мечта.
– Да-да – вдруг сказал Мортен. – Вот я, например, свободен.
Андреас указал ложкой на среднего сына и сказал:
– А вот ты уже переусердствовал.
Эриксон произнёс абсолютно беззаботным тоном:
– Пап, не обращая внимания. Что он вообще может? Подарить женщине букет укропа?
– Вилли, ты чего не ешь? – приободрённым голосом спросил Андреас. – А ну-ка, давай. Давай-давай. Через пару дней начнём делать санки.
Услышав про санки, Вилли приподнял свой нос и потянулся к тарелке с кашей.
– Давай помогу – сказала Шарлотта, наполнив тарелку Вилли, после чего взяла блюдо и отправилась к кастрюле накладывать новую партию.
Йен вошёл в дом, когда всё уже было накрыто и ждали только его. Его голову всё ещё занимала Пенелопа, а потому он не сразу расслышал вопрос отца о том, мыл ли он руки.
Мартин был далеко не слепым и понимал, над чем его старший сын зависает так часто. Его раздражало то, что Йен пялится на соседскую девчонку, как будто он вот-вот планирует пригласить её на свидание. Хотя открыто Мартин никому об этом не говорил, но порой он считал именно эту девицу виноватой в том, что его сын стал настолько оторванным от реальности. При этом осуждать мальчишку за витание в облаках он не пытался, но не потому, что старался не ругать сына по каждому поводу, а просто потому, что уже не видел смысла, поскольку таков был характер Йена, который часто погружался в свои мечты, где был готов застрять на всю жизнь. При этом Колинда, которая была младше Йена всего на год, и Клаус, который младше ещё на три года, испытывали со стороны отца такой же подход в воспитании. Мартин твёрдо верил в то, что семьёй должен не просто управлять мужчина, а подавлять любое инакомыслие и любые вольности. Ему хотелось бы сделать из своего старшего сына настоящего мужика, но уже пару лет как Мартин осознал, что вряд ли он сможет этого добиться. Как бы он ни старался, Йен не мог превратиться из мягкого, миролюбивого подростка в сурового мужчину, готового устанавливать свои законы в доме и кем-то командовать. Такой подход не оправдал себя и в отношении Клауса, который не понимал, чего хочет от него отец, а просто рассматривал в качестве примера своего старшего брата. Он не витал в облаках, но и твёрдость характера в нём тоже не просматривалась. Колинда стала, пожалуй, единственной их трёх детей, кто превратился в то, что хотел видеть перед собой Мартин: послушная девушка, беспрекословно выполняющая любые требования, смирившаяся со своей ролью женщины, которая даже не пытается рассматривать альтернативы для другой жизни. Но в отношении дочери постаралась, скорее, Магдалена. Если Мартина дети побаивались, то её они искренне любили, чувствуя материнское тепло и любовь. Она была на год моложе Мартина, но являла собой абсолютную противоположность. Во многом именно благодаря Магдалене их дети избежали воспитания, присущего армейской казарме. При том что Магдалена была верной и покладистой женой, полностью принимающей волю супруга, она всегда сознательно стремилась к тому, чтобы сгладить те неровности в настроении детей, которые оставляла жёсткая и требовательная отцовская рука.
Завтрак, обед и ужин в их доме всегда проходили одинаково: ни единого слова за столом. Именно поэтому трапеза в этой семье занимала настолько короткое время, что у них, при желании, было ещё время сбегать к остальным семьям в посёлке и помочь расправиться с ужином.