У смерти есть и хорошая сторона: это одно из немногих дел,
которые легко делать лежа.
Эйдан был худшим бойфрендом на свете.
Они познакомились в художественной школе. Тана пошла в нее только потому, что Полина пообещала: это будет просто, там полно таких же лентяев. В целом Полина оказалась права. Бо2льшую часть времени их преподаватель рисовал арки, ведущие в темные комнаты, либо жутковатые натюрморты с гниющими фруктами, мухами и медовыми сотами. Он продавал свои работы в галереи трех окрестных городков и постоянно твердил, что ему не хватает денег, ведь учителям – особенно в эти нелегкие времена – платят сущие копейки.
В общем, пока все более или менее тихо трудились над своими проектами, учитель никого не беспокоил.
Полина решила вырезать из большой фотографии их класса лица парней, обклеить ими бюстгальтер из накрахмаленной ткани, поместить его в рамку и тайком выставить в зале со школьными наградами.
Тана почти ничего не делала, только лениво рисовала углем и болтала с Эйданом. Тогда он был просто симпатичным парнем с задней парты, длинные темные волосы падали ему на глаза, когда он говорил. Эйдан носил чистые футболки с изображениями разных групп и толстовки на молнии с капюшоном, ярко-красные кроссовки и черно-белый ремень. Он постоянно улыбался, смеялся над собственными шутками и все время рассказывал Тане о девушках, с которыми он встречался, но которых никак не мог понять. Он казался хорошим, постоянно в кого-нибудь влюбленным парнем. От него пахло мылом «Айвори». Полина поддразнивала подругу насчет Эйдана, но Тана только смеялась в ответ. Она понимала, почему Эйдан нравится девушкам. Да, он был симпатичным, но так откровенно пытался произвести на нее впечатление, что Тана считала, что ей ничего не угрожает.
Проект Эйдана заключался в том, что он изобразил самого себя, спящего на уроке: сделал фигуру в натуральную величину из папье-маше. Он уговорил Тану помочь снять мерки. Она закатила глаза, но все-таки согласилась обмерить его бицепсы и грудную клетку.
Когда он улыбнулся ей, подняв брови, как будто это была шутка, понятная только им двоим, она поняла, что не так уж неуязвима.
Вскоре после этого он предложил ей провести вечер вместе. Это не было настоящим свиданием, они просто пошли потусоваться с друзьями. Тана выпила пару бутылок пива. И когда Эйдан решил поцеловать ее, она позволила ему это.
– Ты не такая, как другие девушки, – сказал Эйдан, прижимая ее к подушкам дивана, – ты круче всех.
Тана пыталась быть крутой и делать вид, будто его попытки заигрывать с другими девушками – а один раз, когда он действительно напился, с вешалкой для пальто – ее не волнуют. Он рассказывал о девушке, которая засыпала его эсэмэсками, стоило ему пойти куда-нибудь со своей двоюродной сестрой, или об истеричке, которая посылала ему залитые слезами письма на десяти листах. Тана не хотела стать героиней его очередной истории о «чокнутых девицах».
На самом деле все эти истории ее не особенно беспокоили. Во всяком случае, не так, как ожидал Эйдан. Иногда ей и правда было неприятно смотреть, как он с кем-то флиртует, но больше всего ей не нравилось, как он следил за ней, надеясь, что она будет переживать. Она не любила ходить на вечеринки, где приходилось болтать с остальными, напиваться и делать вид, будто она не в курсе, что все только и ждут, когда же она наконец устроит сцену. А еще ей не нравилось не знать правил. Каждый раз, когда она спрашивала Эйдана, он бормотал что-то невразумительное и извинялся.
Когда Тана предлагала ему ходить на вечеринки одному, он делал печальное лицо.
– Нет, – говорил он, – не оставляй меня. Я ненавижу ходить по вечеринкам один.
– Иди с друзьями, – отвечала она, смеясь. Эйдан никогда не бывал один. Он знал почти всех. У него было полно друзей.
– Но я хочу пойти именно с тобой, – он смотрел на нее большими умоляющими глазами и кривил губы в полуулыбочке, будто понимая, насколько смешно выглядит. Это срабатывало. Сочетание лести и детской непосредственности всегда срабатывало. Особенно учитывая, что Тана боялась оказаться не такой крутой, как он думал. Так что она ходила с ним на вечеринки и делала вид, что ей все равно. И чем дольше она молчала, тем более вызывающе он себя вел. Он целовался с девушками у нее на глазах. Он целовался с парнями у нее на глазах. Подмигивал с другой стороны комнаты, вызывая на бой. Тогда ей стало интересно.
Она приучилась вести себя еще более равнодушно. Она подходила к Эйдану, когда он отрывался от поцелуя, обнимала за плечи и просила ее представить. Она подсчитывала очки, прибавляя их за стиль и снимая, когда его отшивали.
– Ты как будто играешь с ним в сексуальные гляделки, – говорила Полина, отбрасывая назад копну крохотных косичек. – Но какая разница, кто из вас первый моргнет?
– Сексуальные гляделки, – фыркнула Тана, – хорошее название. Жаль, что негде его использовать.
Полина стукнула ее журналом, который читала.
– Я серьезно. Ты знаешь, о чем я.
Тана не могла объяснить, почему она не бросит все это, не могла передать словами болезненное возбуждение, охватывавшее ее, когда Эйдан причинял ей боль, или удовлетворение, которое она испытывала, играя по его безумным правилам – и выигрывая.
Она же «крутая», и она не будет вести себя не круто, как бы он ни пытался ее к этому принудить. Иногда Эйдана раздражало, что она не устраивала скандалов, но вместе с тем он часто говорил ей, что другой такой девушки нет. Нет на всем свете.
– Нельзя выиграть, если правила устанавливает кто-то другой, – предупредила ее Полина.
Тана не обратила на это внимания. Но однажды на очередной вечеринке Эйдан жестом подозвал ее к парню, который раскинулся на диване рядом с ним. Губы у парня были розовыми, и он казался пьяным – от текилы из бутылки перед ними и от поцелуев с Эйданом.
– Это моя девушка, Тана, – сказал Эйдан. – Хочешь ее поцеловать?
– Твоя девушка? – Кажется, парня это задело, но он умело скрыл свои чувства. – Конечно. Почему нет?
– А ты? – Эйдан с вызовом посмотрел на нее. – Ты в игре?
– Естественно, – сказала Тана. Решимость выиграть во что бы то ни стало и азарт так перемешались, что она сама не понимала, из-за чего согласилась. Сердце бешено билось в груди. Ей было страшно, как будто она переступала какую-то невидимую границу, как будто после этого она станет другим человеком. Тем, который, как она думала, всегда прятался внутри нее. Такой крутой, какой она только могла быть.
Губы парня оказались очень мягкими.
Когда она подняла глаза на Эйдана, картина потрясения на его лице была сродни рюмке крепкого ликера. Она опьянела от своей силы. А когда парень жадно ответил на ее поцелуй, она опьянела и от этого.
Эйдан наклонился к ним уже с другим выражением лица. Теперь он улыбался, как будто это была их шутка, их вдвоем, как будто он понял, что все эти вечеринки были просто игрой в шахматы. Как будто Эйдан знал: они оба делали это в надежде, что адреналин смоет все то дерьмо, которое происходило с ними. И он был рад, что она сейчас с ним, что они вместе.
Она вспомнила, как год назад стояла на железнодорожных путях, пока поезд не оказался совсем рядом, пока она не ощутила исходящий от него жар, пока ее кровь не запела от страха и адреналина. Только тогда она отскочила в сторону.
Еще она вспомнила другой день. Когда она вдавила педаль газа в пол и неслась по ночным улицам, под ледяным дождем.
Он улыбнулся ей, как будто действительно считал, что она особенная. Как будто только она понимала, что такое принять вызов ради вызова.
Но все это оказалось неправдой, потому что Эйдан бросил ее три недели и дюжину вечеринок спустя, отправив сообщение: «Думаю, у нас все слишком серьезно. Я хочу отдохнуть».
После этого Тана не знала, была ли эта игра на самом деле или она ее придумала. Она знала только одно: она проиграла.