На другое утро, вскоре после восхода солнца, явился Петер с козами, и они вновь отправились на высокогорное пастбище.
И так повторялось изо дня в день. Хайди загорела и так окрепла, что лучше и желать нельзя. Девочка жила радостно и счастливо, ни о чем не тревожась, как птичка в лесу. А когда настала осень, и зима уже подбиралась к горам, дедушка однажды сказал:
– Сегодня ты останешься дома, такой малышке нельзя идти на выгон, тебя оттуда ветром сдует.
Услыхав об этом, Петер страшно огорчился, он предчувствовал, что настал конец его вольготной жизни. Ведь за это время он забыл, что такое скука, да и к тому же привык каждый день получать добрую добавку к обеду.
Надо сказать, что и козы в последние дни тоже упрямились, ему приходилось прилагать вдвое больше усилий, чтобы управляться с ними. Они тоже привыкли к обществу Хайди, без нее не желали идти вперед и разбегались в разные стороны. Хайди же никогда не унывала, она всегда видела впереди только радость. Больше всего она любила ходить с пастушком и козами на выгон, где ее ждали цветы и горный орел, где бывало так хорошо и весело, однако молотки, пилы и плотницкие инструменты деда тоже очень ее занимали.
А уж когда она осталась дома и выяснилось, что дед как раз мастерит круглые красивые ясли для коз, ей стало еще интереснее. Любила она наблюдать за дедом и когда он, засучив рукава, помешивал что-то в большом котле. Но особенно в такие ветреные дни Хайди нравилось смотреть и слушать волнение и шелест трех больших елей за домом. Она то и дело выбегала из дому, и ей казалось, что нет ничего прекраснее этого таинственного низкого гудения в верхушках елей. Хайди стояла под ними и никак не могла наслушаться и наглядеться вдоволь.
Солнце уже не припекало, как летом, и девочке пришлось отыскать в шкафу свое платьице, чулки и ботинки. С каждым днем воздух делался все свежее, и, стоя под елями, девочка чувствовала, что ее продувает насквозь. И все-таки она вновь и вновь возвращалась туда, она просто не могла усидеть дома, когда в елях завывал ветер.
А потом совсем похолодало, и Петер, приходя по утрам за козами, то и дело дул себе на руки. Но и это продолжалось недолго. Однажды ночью выпал обильный снег, и утром кругом было белым-бело, и на деревьях не осталось ни единого зеленого листочка.
В это утро Козий Петер не явился, и Хайди, как зачарованная, смотрела в маленькое окошко. Снова пошел снег, он падал крупными хлопьями долго-долго, покуда оконце почти совсем не завалило. Его уже нельзя было открыть, маленький домик был надежно укутан снегом. Хайди это страшно понравилось. Она бегала от окна к окну, наблюдая, как растут заносы. А вдруг домик занесет так, что придется днем зажигать свечи? Но до этого не дошло, и на другой день дедушка вышел из хижины.
Снегопад уже прекратился, и дед принялся расчищать снег вокруг дома. Он набросал две огромные кучи снега, так что казалось, хижину сторожат снежные горы. Но зато окна и двери были теперь свободны, и это было прекрасно!
Когда под вечер Хайди с дедом сидели у окна, каждый на своем трехногом стуле – дедушка давно уже смастерил для внучки такой же стул, как у него, – на крыльце вдруг раздался громкий топот, и дверь распахнулась. Это был Козий Петер. Однако он вовсе не из озорства так топал у порога, просто сбивал снег с ботинок. Он весь был в снегу, ведь ему пришлось пробиваться через заносы. В дороге снег налипал на него и накрепко примерзал. Но мальчик не сдавался, ему необходимо было сегодня же повидать Хайди, с которой он не встречался уже целых восемь дней.
– Доброго вечера! – сказал Петер с порога и прямиком направился к очагу. Больше он ни слова не произнес. Но лицо его лучилось радостью оттого, что он, наконец, добрался до места.
Хайди не сводила с него изумленных глаз – стоя совсем близко к огню, Петер начал мало-помалу оттаивать и вскоре уже напоминал маленький водопад.
– Ну, что скажешь, козий генерал? Как дела? – спросил дедушка. – Ты теперь остался без армии, и настала пора грызть карандаш?
– А почему это он должен грызть карандаш, а, дедушка? – спросила охваченная любопытством Хайди.
– Зимой он ходит в школу, – объяснил дед, – там детей учат читать и писать, что порой нелегко дается, вот и приходится грызть карандаш, это здорово помогает, правда, генерал?
– Правда, – подтвердил Петер.
Хайди вдруг страшно заинтересовалась школой и буквально засыпала Петера вопросами, что там да как. За этим разговором, в котором Петер волей-неволей принял участие, прошло довольно много времени, и он успел обсохнуть. Мальчику вообще было очень трудно облекать свои мысли и представления в подходящие к случаю слова, но особенно тяжко ему пришлось сейчас, потому что едва он успевал кое-как, с грехом пополам, ответить на один вопрос, как у Хайди наготове были уже два или три новых, совершенно неожиданных вопроса, да еще таких, на которые не ответишь междометием, а надо, хочешь не хочешь, складывать целую фразу.
Во время этой беседы дедушка сидел совсем тихо, только уголки рта иной раз подрагивали от смеха – верный признак того, что он внимательно слушает.
– Ну что ж, генерал, ты, можно сказать, побывал под огнем неприятеля и теперь нуждаешься в подкреплении, пошли, да не отставай на марше!
С этими словами старик поднялся и достал из шкафа еду для ужина, а Хайди пододвинула стулья к столу. У стены стояла лавка, тоже сработанная дедушкой. С тех пор как у него поселилась Хайди, он стал то тут, то там устраивать какие-то сиденья на двоих, потому что Хайди все время старалась держаться поближе к дедушке, сидел ли он, стоял или шел куда-нибудь. Таким образом, сейчас всем троим было куда сесть. Петер вытаращил свои круглые глаза при виде большущего куска вяленого мяса, который дед положил ему на толстый ломоть хлеба. Давненько мальчик так не ужинал. Когда с чудесной трапезой было покончено, за окном уже стало смеркаться и Петер собрался в обратный путь. Сказав «Доброй ночи!» и «Спаси вас Бог!», он направился к двери, но вдруг обернулся и добавил:
– Я еще приду, в воскресенье, стало быть, через восемь дней, а ты должна сходить к бабушке, она велела.
Для Хайди это явилось опять чем-то новым и интересным – подумать только, она должна к кому-то пойти! Уже наутро первыми ее словами были:
– Дедушка, мне обязательно нужно вниз, к бабушке, она меня ждет!
– Сейчас слишком много снегу навалило, – возразил дед.
Но эта мысль накрепко засела в голове у Хайди. Бабушка велела ей передать, что она должна пойти к ней! Дня не проходило, чтобы она по пять-шесть раз не приставала к деду:
– Дедуля, мне надо вниз, к бабушке, она же меня ждет! Мне, правда, надо к ней!
На четвертый день, когда ударил такой мороз, что сухой снег громко скрипел при каждом шаге, но солнышко смотрело в окно прямо на высокий стул Хайди, которая как раз завтракала, девочка вновь обратилась к деду:
– Ну уж сегодня, дедушка, я непременно должна пойти к бабушке, она уже так давно ждет.
Старик встал из-за стола, поднялся на чердак и принес вниз большой мешок, служивший Хайди одеялом.
– Ну пошли! – сказал он.
Вне себя от радости девочка выбежала из хижины в блистающий снежный мир. В старых елях сегодня было совсем тихо. На их разлапистых ветвях лежал ослепительный снег, и все кругом искрилось и сверкало. Захваченная этой красотой, девочка воскликнула:
– Дедушка, дедуля, иди скорей сюда! Смотри, сколько на елках серебра и золота!
Дедушка пошел в сарай и вынес оттуда санки. С одной стороны к ним была приделана палка, при помощи которой, сидя на плоском сиденье, можно было задавать санкам нужное направление, упираясь в снег то одной, то другой ногой. Налюбовавшись по требованию Хайди заснеженными елями, старик уселся на санки, посадил девочку впереди себя, укутал ее поплотнее в мешок, чтобы не замерзла, крепко прижал к себе левой рукой, а правой взялся за палку и оттолкнулся обеими ногами. Сани с такой скоростью понеслись с горы, что Хайди почудилось, будто она, точно птица, летит по воздуху. Девочка завизжала и тут же сани остановились точнехонько перед хижиной Козьего Петера.
– Ну, теперь ступай в дом, а как начнет темнеть, выйди опять на дорогу.
Он повернулся и пошел обратно, волоча за собою сани.
Хайди храбро открыла дверь и вошла в хижину. Она попала в кухню, черную от копоти, где стояла плита да небольшая полка с мисками. Девочка увидела еще одну дверь, открыла ее и очутилась в тесной горнице. Это не была пастушья хижина, как у ее деда, где имелась только одна большая комната да чердак, нет, это был старый крохотный домишко, где все было тесным, узким и убогим. Едва ступив в горницу, Хайди очутилась возле стола, за которым сидела женщина и штопала Петерову фуфайку. Хайди сразу эту фуфайку признала. А в углу за прялкою сидела маленькая сгорбленная старушка. Хайди мгновенно все сообразила, подошла к старушке и сказала:
– Здравствуй, бабушка, вот я и пришла к те-бе, а ты, верно, думала, что я еще не скоро приду?
Старушка подняла голову и нащупала протянутую ей руку. Крепко сжав ее, она немного подумала, а потом спросила:
– Так ты и есть та девочка, которая живет наверху, у Горного Дяди? Хайди?
– Да, это я, меня дедушка привез на санках!
– Да как же такое возможно? У тебя ручка совсем теплая! Бригитта, скажи, неужто же Горный Дядя сам привел девочку?
Штопавшая фуфайку мать Петера по имени Бригитта встала из-за стола и с любопытством оглядела Хайди с ног до головы. Потом сказала:
– Не знаю, матушка, может, ребенок что и путает насчет Горного Дяди.
Но Хайди, решительно взглянув на женщину, твердо заявила:
– Ничего я не путаю. Я прекрасно знаю, кто меня сюда привез и кто меня завернул в одеяло, это мой дедушка.
– Знаешь, Бригитта, похоже, Петер нам все лето дело говорил, а мы-то ему не верили, думали, он не понимает, – сказала бабушка. – Да и кто бы поверил, что такое возможно? Я-то думала, ребенок и трех недель там у него не проживет. А как она выглядит, Бригитта?
Бригитта между тем основательно разглядела девочку и вполне могла уже рассказать, как она выглядит.
– Она, мама, крепкого сложения, как и Адельхайда, – отвечала дочь. – Но глаза у нее черные и волосы кудрявые, как у Тобиаса и у самого Горного Дяди. По-моему, она похожа и на отца и на мать одновременно.
Хайди тоже зря времени не теряла: она внимательно огляделась кругом и все хорошенько рассмотрела.
– Знаешь, бабушка, вот тут ставень все время стучит. Дедушка забил бы один гвоздик, и он бы перестал хлопать, а то ведь так стекло может разбиться. Вот смотри, опять хлопает!
– Ах, дитятко, смотреть-то я и не могу, зато слышу хорошо, и не только как ставни хлопают. У нас тут, как ветер дует, все скрипит и трещит да во все щели задувает. Все еле держится, а ночью, когда дочка с внуком спят, мне иной раз так боязно бывает, вдруг крыша обвалится и прибьет нас всех насмерть. И некому у нас хоть что-нибудь починить, Петер ничегошеньки в этом не смыслит.
– А почему ты не видишь, как ставень хлопает, бабушка? Смотри, вот опять, опять!
И девочка ткнула пальцем в непослушный ставень.
– Ах, дитятко, я вообще ничего не вижу, совсем ничего, а не только этот ставень, – пожаловалась старушка.
– А если я выйду и совсем открою ставни, тогда здесь будет светло, и ты сможешь видеть, а, бабушка?
– Нет, деточка, и тогда я ничего не увижу, я уж никогда света белого не увижу!
– Нет, бабушка, если ты выйдешь из дому, на снег… он такой белый-белый, ты непременно его увидишь, пойдем со мной, я так хочу тебе его показать.
Хайди схватила старушку за руку и уже собралась потянуть ее за собою. Ведь это так страшно, что бабушка совсем ничего не видит!
– Оставь меня, добрая душа, мне везде будет темно, что на белом снегу, что на ярком солнышке, свет не достигает больше моих глаз.
– Значит, надо подождать до лета, бабушка, – пролепетала Хайди, все еще испуганно пытаясь найти хоть какой-то выход. – Я думаю, летом, когда солнышко так сильно греет, а вечером желает горам доброй ночи и все кругом такое красное, прямо огнем горит, а желтые цветочки блестят, как золотые… тогда-то уж тебе будет светло?
– Нет, деточка, я больше никогда не смогу все это увидеть, ни огненных гор, ни золотых цветов, для меня на земле повсюду только мрак.
И Хайди разрыдалась. Горестно всхлипывая, она продолжала спрашивать старушку:
– А кто может тебе помочь, бабушка? Кто может сделать так, чтобы ты опять увидела белый свет? Никто? Никто-никто не может?
Старушка пыталась утешить девочку, но это ей не скоро удалось. Хайди почти никогда не плакала, но уж если начинала, то печаль ее длилась очень долго. Бабушка и так и сяк пыталась ее успокоить, жалобные всхлипы девочки камнем ложились ей на сердце. Наконец она проговорила:
– Ну иди сюда, иди ко мне, добрая душа, я хочу тебе что-то сказать. Понимаешь, когда человек ничего не видит, то он радуется каждому доброму слову, и мне очень приятно слушать, как ты говоришь. Иди, сядь со мною рядышком, вот так, и расскажи мне, как тебе там, наверху, живется, что ты делаешь и что делает твой дедушка, я раньше хорошо его знала. А теперь я уж несколько лет ничего о нем не слыхала, разве что иногда от Петера, да он ведь много не скажет.
Новая идея овладела Хайди, она моментально вытерла слезы и сказала ласково:
– Погоди, бабушка, вот я все расскажу дедуле, и он сделает так, чтобы ты увидела свет, и еще он все в доме починит, все приведет в порядок.
Старушка не проронила ни слова, а Хайди принялась подробно и очень живо рассказывать о своей жизни с дедом, о пастбище и о нынешнем, зимнем, житье-бытье. Рассказала и о том, что дедушка может что угодно сделать из дерева: лавки, стулья, красивые ясли, куда можно класть сено для Лебедки с Медведкой, и корыто для купания на солнышке, и новые плошки для молока, и новые ложечки. Хайди с жаром описывала все эти красивые вещи, которые получаются из куска дерева, рассказывала, как она часами стоит и смотрит на деда и как ей самой хочется сделать что-нибудь такое.
Старушка слушала ее с большим вниманием и лишь изредка вставляла:
– Ты это слышишь, Бригитта? Слышишь, что она говорит о Горном Дяде?
Внезапно раздавшийся топот у дверей прервал рассказ Хайди. В горницу вошел Петер и от изумления при виде Хайди широко раскрыл глаза и замер на пороге. А потом расплылся в улыбке, когда она крикнула ему:
– Здравствуй, Петер!
– Надо же, неужто он уже вернулся из школы? Давненько время для меня так быстро не бежало! – удивленно воскликнула бабушка. – Здравствуй, внучек! Как дела с чтением?
– Все так же, – отвечал мальчик.
– Ох ты, Господи, – вздохнула бабушка. – А я-то думала, что с осени, когда тебе двенадцать стукнуло, все переменится.
– Бабушка, а почему, когда исполняется двенадцать лет, что-то должно перемениться? – с любопытством спросила Хайди.
– Я только хотела сказать, что он теперь уже большой, мог бы получше учиться, особенно чтению, – пояснила бабушка. – У меня на верхней полке лежит молитвенник, и там такие красивые песни, я давно их не слыхала, а память меня подводит, я уж их не помню, вот и надеялась, что внучек мой выучится читать, но у него никак это не получается, трудно ему.
– По-моему, пора свет зажечь, а то скоро совсем стемнеет, – сказала мать Петера, все еще штопая фуфайку. – Для меня тоже день пролетел незаметно.
При этих ее словах Хайди вскочила, протянула старушке руку и сказала:
– Доброй ночи, бабушка, раз уже темнеет, значит, мне пора домой!
Затем она пожала руку Петеру и его маме и направилась к двери. Но бабушка встревоженно воскликнула:
– Постой! Погоди! Тебе нельзя идти одной, Петер тебя проводит, слышишь, Хайди? А ты, Петерли, следи, чтобы девочка не упала, да смотрите, идите, не останавливаясь, а то ребенок замерзнет. Слышишь? Есть у нее теплый платок?
– Нету у меня платка, – отвечала Хайди, – но я не собираюсь мерзнуть!
И с этими словами она выскочила за дверь и припустилась так, что Петер едва поспевал за нею. А бабушка жалобным голосом кричала им вслед:
– Бригитта! Беги за нею! Дело к ночи, девочка замерзнет! Возьми мой платок да беги скорее!
Бригитта послушалась. Но едва она вышла за дверь, как увидела, что с горы спускается Горный Дядя. И вот уже он рядом с детьми.
– Молодчина, Хайди, умеешь держать слово! – одобрил он внучку и тут же укутал ее одеялом, взял на руки и пошел назад, в гору.
Бригитта все это видела. Вернувшись вместе с Петером в горницу, она с удивлением рассказала матери о том, что ей довелось увидеть. Старушка тоже удивилась.
– Слава тебе, Господи! – сказала она. – Только бы старик еще хоть разок отпустил девочку к нам, очень уж мне с нею хорошо было! Что за чудная душа и до чего занятно умеет рассказывать!
Старушка долго еще радовалась новому знакомству и пока не улеглась спать, все повторяла:
– Как же мне хочется, чтобы она еще пришла! Теперь и мне есть чему порадоваться на этом свете!
Бригитта все время поддакивала матери, и даже Петер согласно кивал и твердил, расплываясь в улыбке:
– Да я знал, знал!
Хайди между тем пыталась обо всем поведать дедушке, но сквозь толстую ткань, к тому же сложенную в восемь раз, трудно было разобрать ее слова, и старик сказал:
– Потерпи маленько, вот придем домой, тогда ты все мне расскажешь.
Едва он переступил порог дома и снял с Хайди одеяло, как она затараторила:
– Дедушка, завтра мы должны взять с собой молоток и большие гвозди! Надо прибить у бабушки ставни, а вообще там надо много гвоздей, у них все трещит, вот-вот развалится!
– Мы должны? Мы, говоришь, должны? Кто это тебе сказал?
– Никто не сказал, я сама знаю, – отвечала Хайди. – Потому что у них скоро крыша обвалится и вообще все! Бабушка по ночам не спит, боится и думает: вот сейчас крыша рухнет нам на голову! Бабушка совсем ничего не видит и не знает, что с этим поделать, но ты же ведь знаешь, ты можешь, да, дедушка? Ты только подумай, как это грустно – всегда быть в темноте, а если еще по ночам умирать со страху… И никто ей помочь не может, кроме тебя, дедуля! Давай завтра пойдем и поможем бабушке, ладно, дедушка? Пойдем?
И девочка доверчиво прижалась к деду. Старик какое-то время молча смотрел на девочку, потом проговорил:
– Да, Хайди, надо помочь бабушке. Мы с тобой все починим, что там трещит и хлопает, это нам по силам. Завтра прямо и пойдем.
От восторга Хайди принялась скакать по комнате, непрестанно восклицая:
– Завтра прямо и пойдем! Завтра прямо и пойдем!
Дедушка сдержал слово. На другой день около полудня они опять уселись в сани и, как давеча, покатили вниз. Дед опять подвел девочку к дверям лачуги Козьего Петера и сказал:
– Иди к бабушке, а как начнет темнеть, выходи на то же место, что и вчера.
Старик положил одеяло на санки и стал со всех сторон оглядывать ветхий домишко.
Едва Хайди открыла дверь, как бабушка закричала из своего угла:
– Она пришла! Наша девочка пришла!
От радости она выпустила из рук нитку, колесо прялки остановилось. Бабушка протягивала руки навстречу Хайди. Девочка подбежала к ней, пододвинула низкую скамеечку, уселась на нее, и они со старушкой пустились в долгие разговоры. Вдруг кто-то начал громко стучать в стену дома, да так, что старушка с перепугу чуть прялку не опрокинула и вся дрожа запричитала:
– Ах ты, Господи, вот оно, началось, сейчас все обвалится!
Но Хайди положила руку ей на плечо и сказала ласково:
– Нет, бабушка, нет, не бойся, это дедушка стучит молотком, он все починит, чтобы ты по ночам не умирала со страху!
– Нет! Ну надо же такое! Нет, бывает же такое! Значит, Боженька нас все-таки не забыл! – воскликнула бабушка. – Бригитта, ты слышишь? И впрямь молоток стучит! Выйди, Бригитта, и если это и взаправду Горный Дядя, то скажи ему, пусть он хоть на минуточку зайдет, чтобы я могла сказать ему спасибо!
Бригитта вышла из дому. Старик как раз прибивал к стене большую скобу. Бригитта подошла к нему:
– Доброго здоровья вам, дядя, и матушка моя вам тоже доброго здоровья желает. Очень мы вам благодарны за то, что вы тут для нас делаете. Матушка особо просила вас зайти в дом, она сама хочет вас поблагодарить, потому как, кроме вас, некому для нас это сделать. Мы вам заплатим, потому как…
– Хватит! – перебил ее старик. – Что вы тут про Горного Дядю думаете, мне отлично известно. Ступай-ка в дом, я и сам разберусь тут что к чему.
Бригитта послушно скрылась в доме, возражать старику ей всегда было боязно. Он долго еще бродил вокруг дома, стуча то тут, то там. Потом по узкой лесенке поднялся на крышу и продолжал стучать уже там, покуда не вбил последний гвоздь из тех, что прихватил с собою. Меж тем уже стемнело. Он с трудом спустился с крыши, к саням, оставленным позади хлева, а тут и Хайи вышла из дому. Дед, как и вчера, укутал ее и взял на руки. Если б он посадил ее на санки, то одеяло непременно свалилось бы с нее, и она могла бы здорово замерзнуть. Дед это знал и потому нес девочку на руках.
Так проходила зима. Горестную жизнь Петеровой бабушки после долгих лет вновь озарила радость, дни ее не были больше такими длинными и темными, как прежде, она все время теперь жила в ожидании чего-то хорошего. С раннего утра она начинала прислушиваться, не идет ли Хайди, а когда девочка и в самом деле вбегала в дом, старушка всякий раз весело восклицала:
– Вот славно-то, опять к нам кто-то пожаловал!
И Хайди садилась у ее ног и болтала обо всем на свете, рассказывала все, что знала, чтобы доставить удовольствие старушке. Часы летели незаметно, и никогда больше бабушка не задавала дочери прежнего своего вопроса:
– Скажи, Бригитта, день еще не кончился?
Зато когда вечером за Хайди закрывалась дверь, она всякий раз говорила:
– Подумать только, до чего же быстро нынче время пролетело, правда, Бригитта?
А дочь отвечала:
– Да, и мне тоже так кажется, вот только недавно посуду помыла после обеда, а тут уж и вечер.
А старушка на это говорила:
– Благослови, Господь, эту девочку и Горного Дядю тоже. Девочка на вид здоровенькая, Бригитта?
– Она похожа на клубнику со сливками.
Хайди тоже привязалась к старушке, и когда она думала, что никто на всем свете, даже дедушка, не поможет ей прозреть, сердце девочки полнилось печалью. Но старушка говорила, что с тех пор, как с нею Хайди, она куда меньше страдает от своей слепоты.
Каждый погожий день Хайди на санях приезжала к старушке. Дед, без долгих разговоров, всякий раз брал с собою молоток и другие инструменты и трудился, починяя лачугу Козьего Петера. И он не зря старался. Бабушка все чаще говорила, что теперь ночами ничего у них больше не стучит и что давно уже она так сладко не спала. И она всегда будет помнить доброе дело Горного Дяди и молить за него Господа Бога.