Я всегда спешу и всегда опаздываю.
Я всегда встаю раньше, чтобы всё успеть. Но никогда не успеваю вовремя.
Очень важно быть пунктуальным, важно приходить вовремя. Важно прийти в то время, в которое я сказал, что приду.
Но я всегда и везде опаздываю.
Я встаю раньше, собираюсь раньше, я постоянно держу в голове, что должен успеть. И опаздываю.
Сегодня я появился на работе вовремя. Сегодня я успел. Score!
Привет, моя ёбаная работа. Работа, делающая меня никем, обезличивающая меня и мою сущность. Привет, работа, обесценивающая мой опыт, нивелирующая моё мировоззрение, уравнивающая меня с толпой баранов, бездумно бредущих по маршруту «из ниоткуда в никуда, а потом мы умираем».
В баре бардак.
Я бармен. Я работаю в баре. Наливаю бухло, слушаю чужие истории, натираю стаканы, попиваю сам. Помимо этого, я бармен в модном баре. Поэтому к стандартным барным обязанностям добавляется ещё и необходимость сосуществовать с людьми, неистово устраивающими своё положение. С официантами и официантками, клеящими богатых клиентов, с менеджерами, делающими то же самое или ищущими новую работу у клиентов, которые могут её им дать. Я постоянно нахожусь в эпицентре боевых действий за место под солнцем людей, уважения к которым не то что не испытываю, а и не могу испытывать.
В баре бардак.
Ликёры и газировки, липким слоем покрывшие стойку. Десятки отпечатков пальцев на стаканах. Наплывы на гейзерах бутылок. Пустые бутылки кругом. Бумажки, этикетки, крышки, костеры, кофейные зёрна. Кругом. Загаженные барные ножи и открывашки. Ноги липнут к полу. Носик кофемашины для молока, покрытый толстым слоем молочной накипи.
Я ненавижу бардак на работе.
Хотя вообще, это было ожидаемо. Практически всегда, когда я прихожу на работу, в баре бардак. Люди, с которыми я работаю, чрезвычайно небрежны по отношению ко всему, что не принадлежит лично им. Чтобы они изменились, им нужно перепрошить мозги. Вшить в них извилину, которая будет отвечать за ответственность по отношению к окружающему.
Тем не менее я удивлён бардаком. Я просто удивлён. Без причин. Это просто факт.
Сегодня я пришёл на работу вовремя, а она всё такая же ебаная, как и была. И её ежедневный бардак – вот он.
Внимание, вопрос:
Что меняет факт моего прибытия сюда вовремя сегодня?
Я отмачиваю и начисто вытираю стойку. Я отмываю, а после вытираю стойку так, что теперь любой человек, садясь за неё, просто положит на её поверхность локти, а когда он уберёт локти со стойки, ему не придётся стирать пиджак. Который, наверное, стоит в несколько моих зарплат.
Это массивная стойка из первоклассного дуба. Она пропитана тысячами историй и натёрта локтями огромного количества людей. Она знакома с тоннами точек зрения и галлонами жизненного опыта всех тех, кто сидел за ней. Эти проплешины на лаке есть не что иное, как сама жизнь, собранная из множества уникальных видений мира тех самых людей, которые в мою смену не прилипнут к стойке пиджаками. Или куртками. Или рубашками. Футболками с длинными рукавами. Платьями.
Я отмываю спид-рэк и длинную полку под стойкой. Я несу на мойку и сильной струёй горячей воды вымываю до скрипа резиновые коврики для стопок. Насаживаю на кол чеки. Если у вещи есть своё место – она должна находиться именно на нём. Место чекам – на стальном колышке с деревянной оснасткой.
Я собираю соки по банкам, сливая из нескольких открытых в одну. Персиковый – к персиковому, и так далее. Я выгребаю из ниши стойки весь мусор, протираю полки с бутылками, мою сами бутылки и вытираю насухо. Я зову казашку-уборщицу и прошу как следует вымыть пол. И пока она моет, я смотрю за тем, чтобы она делала это именно как следует. Мне насрать, что её зарплата меньше моей квартплаты. Она устроилась сюда мыть пол – пусть моет как следует. Меньше попиздит по телефону в курилке. Сэкономит на межгороде с Казахстаном и купит себе лишний бич-пакет.
Я сливаю начавший каменеть кофе из поддона кофемашины, мою и натираю её до блеска. Я мою горячей водой холдеры. Я разбираю их и мою щёткой. Я мою их до состояния, когда внутреннее дно под стальным фильтром сияет. Я мою его до видимости меня в отражении. И вытираю насухо. Я делаю именно так. Я всегда мою холдеры именно так. Каждый день. Я натираю кофемашину до состояния сухого блеска. На ней нет капель воды, тем более кофе. Она сухая, чистая и блестящая. Она та самая кофемашина, из которой я лично очень хочу попить кофе. Из такой кофемашины я сварю себе эспрессо с равномерной бежевой кремой, и отпивая его, я буду чувствовать нечто незыблемое. Я буду ощущать твёрдость самой земли и жизни, которая на ней происходит. И я хочу, чтобы каждый, кому я варю кофе, имел возможность почувствовать именно это.
Моя работа, несомненно, дерьмо. Но она не делает дерьмом меня.
И конечно, носик для молока.
Когда ты приходишь в бар, это первое, куда стоит смотреть. Носик для вспенивания молока есть отражение отношения бармена к тебе. То, как бармен относится к носику кофемашины, есть то, как он относится ко всему, кроме себя. Ни за что на свете я не сяду за стойку к бармену, за спиной которого кофемашина, чей носик покрыт молочной накипью.
Чтобы сделать молочную пену для капучино или латте, нужно опустить этот самый носик в холодное молоко и включить пар. Пар вспенит молоко, и ты нальёшь пену в капучино. Если не протереть носик, на нём останется молоко. Оно никуда не денется, не испарится, оно будет сохнуть. Ровно до следующего капучино, когда к уже присохшему слою добавится следующий. И в каждый новый капучино будет добавляться засохшее молоко от всех предыдущих. Это всё равно что не помыть посуду за кем-то, положить в неё еду и дать следующему человеку.
В мою смену носик для молока блестит независимо от того, сколько капучино я делаю. После каждого молока я протираю носик, направляю в решётку и даю пар, чтобы очистить поры.
***
Я принёс с мойки чистую посуду и расставил по полкам. Осталось получить со склада товар и натереть стаканы. Составляю список товара, иду на склад.
Склад находится пол-этажом ниже бара, в цоколе. С самим складом всё в порядке, с цоколем тоже. Но с лестницей в цоколь тотальный трэш. Она очень узкая, наверное в полметра, может чуть больше. У неё очень высокие ступеньки. Даже несмотря на мои два метра роста, они высокие. Помимо того что высокие, они ещё и все разной формы. И все смотрят кромкой вниз.
Как в каком-нибудь мультике про парижское кафе, в котором сидит Амели Пулен, обёрнутая клетчатым пледом, и разбивает своей сраной ложкой сахарную корочку на чёрт знает чём в кофейной чашке, глядя пустым взглядом в пустоту и понятно только ей одной чему улыбаясь. В той самой чашке, которую принесла с мойки Золушка, преодолев эту уходящую в бесконечность лестницу, ступеньку за ступенькой, в здоровенных деревянных ботах, надетых на тощие, как спички, ноги.
Короче, нелепая мультяшная лестница.
Когда несёшь бухло по ней, приходится смотреть под ноги, чтобы не оступиться. Причём бухло несёшь в широкой пластиковой таре, из-за которой ничего не видно. Плюс берёшь побольше, чтобы не ходить дважды. Ну или трижды. Над лестницей нависают балки, трубы вентиляции и ещё какая-то железная хуйня. То есть помимо того что смотришь под ноги, нужно следить и за тем, чтобы не удариться головой. Задачу усложняют уборщицы, после которых ступени становятся скользкими. Этим ступеням много лет, за годы их существования они были залиты всем, чем только можно, из барной карты. А в барной карте хуева гора жидкостей, которые, пропитав ступеньки, отлично размокают от влажной тряпки и потрясающе скользят.
Я специально ношу на работе кроссы с резиновыми присосками, чтобы не упасть с этой лестницы.
Кроме того что лестница сама по себе опасная, по ней туда-сюда носятся официанты. Нет, они не ходят. Они только носятся. Они ходят в курилку. Они ходят, куря, в курилке, разговаривая по телефону с людьми, которых увидят после работы, но несмотря на это они тратят в сумме на разговоры по телефону часа по три в день каждый.
Им дешевле купить рации, чем платить за сотовый: они общаются с одним и тем же человеком. Часами. Это либо девушка, либо парень, либо мама.
Официанты ходят есть в столовую. Они ходят принимать заказы. Ходят на кассу. Ходят на кухню и в бар уточнять заказы, если, например, клиенту нужно мясо с кровью, а не medium rare.
Официанты в ресторане ходят везде. И только относить заказ они бегают. Просто потому что это единственное, что они не готовы делать нормально. Это их работа. Относить заказ – основная функция официантов. И именно эта функция для них наиболее незначительна.
Ты поднимаешься по лестнице, у тебя в руках здоровенный поднос с бутылками. Они все стеклянные. То есть если уронить бутылку на пол, она однозначно разобьётся. Ты смотришь под ноги, чтобы наступить правильно, и следишь за тем, чтобы не уебаться головой обо всякую срань над лестницей. И это безумное животное несётся. И несясь, оно ждёт, что ты уступишь ему дорогу. Почему?
Потому что у него заказ! Ему нужно отнести заказ!
Друг! Брат! Да конечно! Что же ты молчишь? Что ты не скажешь мне: «Съебись, чорт», чтобы я понял, насколько это важно, и стремглав покинул лестницу, освобождая её для тебя? Для тебя, пиздевшего по телефону в курилке в то время, когда твоё фрикасе из грудки остывало и заветривалось на кухне. И остыло настолько, что поварам нужно разогреть его в микроволновке. Для тебя. Для тебя, который: «Быстрее! У меня гость ждёт!» Для которого повар, который готовил с душой из любви к готовке, который старался красиво украсить, который одновременно жарил мясо и тушил соус, чтобы подать блюдо одинаково горячим, ставит заказ в микроволновку. Повар ненавидит микроволновку. Но у него нет выбора. Ему платят за горячую еду.
И конечно, всё меркнет рядом с желанием официанта побыстрее скинуть клиентам заказ и съебаться в курилку продолжить трёп.
Вот он несётся! Глаза его налиты огнём, сердце выпрыгивает из груди, из ноздрей пышет пар. Его клиент засыпает в ожидании своего стейка, высасывая через соломинку растопленный лёд, оставшийся от коктейля. У девушки официанта ПМС, и ему пришлось даже пожертвовать концовкой душераздирающей истории о том, насколько он далёк от понимания её. Она только хотела сказать: «Ты-нормальный-вообще-нет?» Но даже эту сакраментальную фразу он не успел выслушать – помешал менеджер своим скучным:
– Ты не заебался тут курить? Ну-ка, въебал в зал!
И ему нужно как можно скорее метнуться на кухню, к клиенту с заказом, и срочно вернуться в курилку – дослушивать монолог подруги о том, как он плох в отношениях. Ведь что может быть важнее ежедневной многочасовой трепли с мандой, которой тотально нечем заняться?
И тут я.
Естественно, мне насрать на официанта. Но его метание по лестнице сильно усложняет мою задачу, которая и без того сложная. Поэтому ходить на склад – самое неприятное в моей работе.
Зато теперь, когда я приготовил всё для работы, можно включать бармен-mode. Четыре часа у меня ушло на то, чтобы превратить выгребную яму в бар, готовый к любым пассажиропотокам. Каждый день у меня уходит на это по четыре часа. К этому моменту, как правило, начинается обед, и у меня полная посадка.
Когда я только начинал работать барменом, не успевал выпить свой утренний эспрессо. Просто потому что думал так: сначала приберусь, потом эспрессо. Я прибирался, начинался обед, после обеда – стандартный рабочий день, потом вечер. Вечером – то же самое, что и в обед, только больше, и бухло вместо кофе. Так я на первых порах вообще не успевал получить удовольствие для себя.
Сейчас всё иначе. Сейчас я не жду, когда ситуация даст мне возможность для эспрессо. Сейчас я ставлю работу на паузу и пью свой эспрессо. После уборки я пью парочку JD или JB Black на ход руки. В обед припиваю «Сингапур слинг», вечер и ночь – в основном виски-кола, водка-Ред-Булл и граппа. Ну а утро после ночи – это мой родной JD, который я закусываю яблоком и иногда полирую ледяным мятным ликёром в чистом виде. Параллельно я работаю.