Сразу отметим, что в нижеприведенный обзор мы не включаем публикации, посвященные общей истории отдельных тюрко-монгольских государств, в которых авторы кратко затрагивали вопрос о суде и процессе. Отсылки к ряду таких работ будут даны в рамках анализа конкретных казусов.
Исследователи, опираясь на данные разных источников, датируют эти события от 1195 до 1201 г.
По обоснованному мнению Т.Д. Скрынниковой, до избрания Тэмуджина в ханы именно Сача-бэки считался главным предводителем рода, на что указывает и его титул бэки [Крадин, Скрынникова, 2006, с. 346]. Рашид ад-Дин вложил в уста одного из сторонников Чингис-хана слова о том, что Сача-бэки сам стремился стать ханом [Рашид ад-Дин, 1952а, с. 177].
Пристальное внимание к этому пиру во многом объясняется символической ролью таких мероприятий, на которых, во-первых, демонстрировалось единство правящего рода, а во-вторых, происходило распределение должностей и обязанностей – потому и имела принципиальную важность рассадка гостей и очередность поднесения чаш [Крамаровский, 2012, с. 36–43; Скрынникова, 2005, с. 116–117].
Подобный способ «получения компенсации» за действительные или мнимые обиды путем набега на обидчика и похищения его скота или иного имущества еще в течение многих веков действовал в Великой Степи. Наиболее подробно он освещен в исследованиях по истории казахов, у которых этот обычай носил название «барымта» («баранта») и долгое время считался способом внесудебного урегулирования конфликтов, будучи лишь в XIX в. признан российскими имперскими властями преступлением, влекшим уголовное наказание [Фукс, 2008, с. 420–465; Мартин, 2012, с. 161–178].
В связи с этим нельзя не обратить внимание на предположение Р.П. Храпачевского о том, что «терпеливость» Чингис-хана к кият-юркинам после столь откровенных проявлений их враждебности объясняется тем, что хану было необходимо собраться с силами после недавней междоусобицы [Храпачевский, 2005, с. 93–94] (ср.: [Крадин, Скрынникова, 2006, с. 346–347]).
Аналогичная трактовка имеет место и в поздней маньчжурской версии истории Чингис-хана и его потомков ([История…, 2011, с. 27–28]; см. также: [Howorth, 1876, р. 54]).
Р.П. Храпачевский считает, что Чингис-хан нашел возможность «в соответствии с традициями отомстить чжурки» [Храпачевский, 2005, с. 96]. Позволим себе с этим не согласиться: в соответствии с традициями хан совершил бы ответный набег, а не стал бы добиваться покарания своих соперников как государственных изменников.
М. Хоанг вообще утверждает, что Сача-бэки и Тайчу «обезглавили», хотя таких сведений ни в одном источнике не содержится [Хоанг, 1997, с. 124].
Т.Д. Скрынникова в принципе связывает возникновение монгольского судопроизводства с деятельностью Чингис-хана в начале XIII в. [Скрынникова, 2002, с. 164]. По мнению С. Акимбекова, это событие стало поворотным моментом и в истории монгольской государственности [Акимбеков, 2011, с. 157–158].
Параграф подготовлен в соавторстве с канд. ист. наук, с.н.с. ИВ РАН Ю.И. Дробышевым.
Как известно, Тэмуджин получил титул Чингис-хана лишь на курултае 1206 г., однако мы считаем возможным использовать его и при анализе более ранних событий во избежание путаницы в связи с упоминанием большого количества имен в рамках настоящего исследования.
На протяжении следующих десятилетий Хорчи ведет себя достаточно активно для человека, который пришел в преклонных летах к будущему Чингис-хану на заре его возвышения.
Согласно Рашид ад-Дину, племена урут и мангут были то ли в альянсе с тайджиутами, то ли в подчинении у них [Рашид ад-Дин, 1952а, с. 184]. Однако поскольку тайджиуты в течение длительного времени находились в тесном союзе с Джамухой, как представляется, это сообщение не противоречит ситуации, описанной в «Сокровенном сказании».
По мнению В.А. Злыгостева, Джэбэ не «перебежал по причине изменившейся обстановки», а «по праву старого вассала вернулся на службу к сыну своего прежнего господина, Есугея» [Злыгостев, 2018, с. 262–263]. Однако Рашид ад-Дин вполне однозначно указывает: «Племя тайджиут потеряло свою силу, и Джэбэ долго блуждал одиноко по горам и лесам. Когда он увидел, что от этого нет никакой пользы, [то] по безвыходности [своего положения] и необходимости явился к Чингиз-хану с выражением рабской покорности [ему] и подчинился [ил шуд]» [Рашид ад-Дин, 1952б, с. 90]. Его действия могли бы быть оправданы после окончательного разгрома тайджиутов, когда все их наследие, включая подчиненные им родо-племенные подразделения, перешло бы к Чингис-хану как к их правопреемнику – на правах победителя и по праву близкого кровного родства с тайджиутами (см. подробнее: [Скрынникова, 2005, с. 122, 124]). Однако, поскольку тайджиуты еще не были разгромлены, а их элита не была уничтожена, вряд ли можно трактовать действия Джэбэ как переход на службу к их «правопреемнику».
В связи с этим можно вспомнить другие знаменитые переименования, которых по той же самой причине удостоились от монгольских предводителей главы враждебных государств: последний тангутский император Ли Сянь (1226–1227), получивший от Чингис-хана прозвище Шидургу («Честный»), и чжурчжэньский император Ай-цзун (1224–1234), которого Угэдэй прозвал «Сяосы», т. е. «Прислужник» [Козин, 1941, с. 191, 193].
Судьба Таргутая в монгольских источниках остается неизвестной: авторы ограничиваются лишь намеком на то, что он в конце концов погибает в борьбе с Чингис-ханом. Согласно Рашид ад-Дину, он был убит в бою Чилауном, сыном Сорган-Шира [Рашид ад-Дин, 1952б, с. 116]. Эта неопределенность вызывает некоторые сомнения по поводу истинности рассказа «Сокровенного сказания» о том, что Таргутай был отпущен своими людьми. Многословие безвестного автора этого произведения в рассмотренном эпизоде оправдания благородного поступка могло быть вызвано финалом как раз прямо противоположным: тайджиутского хана могли или убить по дороге, или благополучно доставить Тэмуджину и уже там казнить без лишнего шума.
Лубсан Данзан называет Бадая табунщиком, а Кишлика – просто пастухом, что указывает на их разный статус: смотреть за лошадьми было гораздо почетнее, чем за скотом.
Согласно персидскому историку, Чингис-хан так и не принял решения о казни Джамухи, передав его на волю своего племянника Эльджигитая, который и умертвил его несколько дней спустя [Рашид ад-Дин, 1952а, с. 191–192].
Подобная же процедура описана, в частности, в житии Михаила Черниговского, казненного в Золотой Орде в 1246 г.: Бату, правитель Улуса Джучи, не общается с ним напрямую, а получает его показания и объявляет собственную волю через своего «стольника Елдегу», т. е. сановника Элдегая (см. об этом подробнее: [Почекаев, 2022а, с. 174–175]).
О них мы можем в какой-то мере судить по высказываниям древнетюркских каганов, запечатленных руническим письмом на стелах. Для кочевых вождей не было более опасного врага, чем свой собственный народ, способный легко переметнуться к новому лидеру, в котором становились заметны признаки небесного благоволения (тюрк. кут), именуемого современными исследователями харизмой (см., например: [Кляшторный, Султанов, 2009, с. 61–63 и след.]).
Этот вопрос подробно рассмотрел еще И. де Рахевильц [Rachewiltz, 1966]. Один из примеров принятия Чингис-ханом цзиньского перебежчика описан Палладием [Палладий, 1877, с. 183–184].
Любопытно отметить, что Абу-л-Гази, хивинский хан-историк XVII в. (сам являвшийся потомком Джучи), по какой-то причине считал, что Джучи стремился к битве и даже проигнорировал мнение своих «князей», т. е. военачальников, якобы настаивавших на переговорах с хорезмшахом [Абуль-Гази, 1996, с. 62].
См. подробнее § 6, в котором характеризуется статус «великого судьи» Мункесар-нойона.
Примерно в то же время был осужден и казнен Тэмугэ-отчигин, младший брат Чингис-хана, пытавшийся в 1242 г. захватить престол Монгольской империи, однако его дело уже было детально проанализировано нами [Почекаев, 2017б, с. 57–61].
У Джувейни Шира также назван Алидом, т. е. потомком халифа Али (двоюродного брата пророка Мухаммада), Рашид ад-Дин же называет его всего лишь «последователем Али», т. е. шиитом, что в глазах правоверных суннитов должно было стать дополнительным штрихом к негативной характеристике этого человека [Джувейни, 2004, с. 169; Рашид ад-Дин, 1960, с. 117].
То есть из города Мешхеда, родного города Фатимы, в котором располагалась почитаемая мусульманами гробница святого Али Ризы.
Впрочем, личное участие хана Гуюка в процессе могло объясняться и отсутствием в его администрации соответствующих чиновников, которые появились несколькими годами позже, – см. следующий параграф.
Любопытно отметить, что в традиционном монгольском праве и процессе (в том числе и в более поздний период, вплоть до начала XX в.) пытки в качестве средства получения доказательств не имели широкого распространения и, по всей видимости, были заимствованы из китайской процессуальной практики (см., например: [Бурдуков, 1969, с. 58]).
Следует отметить, что точное время процесса над заговорщиками в источниках не указано, однако сама попытка заговора могла иметь место вскоре после возведения на трон хана Мунке, т. е. в 1251 г., тогда как ряд приговоров был приведен в исполнение и годом позже.
В «Юань ши» он называется «главным среди судей» (дуаньшигуань) [Золотая Орда…, 2009, с. 235]. Ф. Ходоус считает, что Мункесар мог получить судейскую должность уже при Гуюке [Hodous, 2022, р. 332], тем не менее этому противоречат сведения «Юань ши» о постоянной связи не только Мункесара, но и его предков с домом Тулуя, а не Угедэя [Золотая Орда…, 2009, с. 234–235]. Да и первое упоминание Мункесара в качестве яргучи относится именно к событиям исследуемого процесса – вероятно, в связи с предоставлением ему широких полномочий для расследования данного преступления.
Вероятно, имеется в виду Эльджигитай, племянник Чингис-хана, сын его брата Хачиуна, действительно бывший ближайшим союзником потомков Чагатая и Угедэя в противостоянии с семействами Джучи и Тулуя.
В трактовке Ф. Ходоус атабек был приговорен к самоубийству [Hodous, 2012/2013, р. 94], что, однако, противоречит смыслу сообщений об этом событии.
Джувейни перечисляет, в частности, следующих сановников: Ельчитей-нойон, Таунал, Ката-Курин, Джанги, Кан-Китай, Соргхан, Таунал-младший, Тогхан и Ясаур [Джувейни, 2004, с. 420]. Рашид ад-Дин, в свою очередь, называет среди них Ильджидая-нойона, Бубала-старшего, Джики, Кулджая, Саркана, Бубала-младшего, Тугана и Йисура [Рашид ад-Дин, 1960, с. 136]. В «Юань ши» упомянуты Есун-Ток, Алчжидай, Чанги, Джаунал, Хада-Курал, Алчу, Кан-Кажан, Асан, Худулук [Золотая Орда…, 2009, с. 186]. Легко заметить, что многие имена совпадают, это указывает на фиксацию разбирательства и, в частности, состава подозреваемых в письменном виде. Впрочем, все авторы отмечают, что данный перечень был далеко не исчерпывающим.
В.А. Злыгостев, описывая деятельность Мунке, вообще игнорирует факт заговора, считая, что наказания потомков Чагатая и Угедэя представляли собой откровенную «расправу над оппозицией» [Злыгостев, 2018, с. 405–407].
Подробности исполнения приговора приводит Джувейни: Ельчитею «отрубили голову и ноги», Таунал «был затоптан» (?), а Ката-Курин каким-то образом раздобыл меч и покончил с собой [Джувейни, 2004, с. 422]. В англоязычном переводе «Сборника летописей» Ката-Курин отождествляется с вышеупомянутым атабеком Ширэмуна [Rashiduddin, 1998–1999, р. 400].
У Рашид ад-Дина вместо Есу-Мунке, сына Чагатая и правителя его улуса, фигурирует, по-видимому ошибочно, некий Есун-Бука, внук Чагатая [Рашид ад-Дин, 1960, с. 137].
В другой части «Сборника летописей» сообщается, что это именно хан Мунке «дал Кара-Хулагу ярлык убить Йису-Мунке» [Там же, с. 97].
И Вильгельм де Рубрук, и Рашид ад-Дин сообщают, что Бури провинился перед Бату тем, что, будучи в состоянии опьянения, «ругал Бату по злобе», и что именно правитель Улуса Джучи потребовал у Мунке право суда над внуком Чагатая [Рубрук, 1997, с. 122–123; Рашид ад-Дин, 1960, с. 90].
В предыдущем параграфе мы уже имели возможность убедиться, что «универсальный» характер этого преступления позволял обвинять в нем самых разных лиц и при самых разных обстоятельствах.
Шихи-Хутагу посвящено специальное биографическое исследование [Минжин, 2011], однако скудность информации о суде в Монгольской империи и о судебной деятельности самого героя превращает эту биографию, по сути, в описание истории Монгольской империи и ее права в период жизни Шихи-Хутага.
Т.Д. Скрынникова уже обращала внимание на то, что судьи в Монгольской империи не осуществляли свою деятельность «на профессиональной основе»: как правило, они были нойонами, военачальниками и проч., включая и Шихи-Хутага, и самого Мункесара [Скрынникова, 2002, с. 165, 166].
В русском переводе «Сборника летописей» говорится о войсках некоего «Тису», однако в английском переводе однозначно фигурирует Есу-Мунке [Rashiduddin, 1998–1999, р. 403].
Вероятно, именно с учетом этих участников заговора и получается общее число приговоренных к наказанию, приводимое Вильгельмом де Рубруком, – «триста из более знатных татар» [Рубрук, 1997, с. 132].
Аналогичная практика наблюдалась и в монгольском Иране – например, после свержения и пленения ильхана Тохудара (Ахмада) Норгей-яргучи лишь допрашивал его, а приговорен к смертной казни он был специальным ярлыком нового правителя Аргуна [Рашид ад-Дин, 1946, с. 111].
В указе Хубилая от 7 сентября 1264 г., наряду с приговором Арик-Буге и его сторонникам, провозглашается перемена девиза правления самого Хубилая с «Чжун-тун» на «Чжи-юань» [Анналы…, 2019, c. 103]. Таким образом, именно с поражением и осуждением Арик-Буги его брат связывал укрепление своих прав на престол.
По мнению Л.Н. Гумилева, «не честолюбие Арик-буги было причиной войны (иначе и ему бы не сносить головы), а ожесточение, родившееся в борьбе партий, на которые раскололось монгольское войско» [Гумилев, 1992а, с. 167] (ср.: [Далай, 1977, с. 326]).
Рашид ад-Дин утверждает, что вместе с Наяном казнили его соратников – потомков Есунке-Ака, племянника Чингис-хана [Рашид ад-Дин, 1960, с. 193], но, полагаем, следует отдать предпочтение сведениям «Юань ши».
Этой проблематике нами было посвящено специальное исследование [Почекаев, 2017б].