Январь


Вышвырнув тело наружу, припав к ногам улиц,

Я выплюну часть перегара, прикурив дрожащей рукой.

Проходящий каждый осудит. Глупцы, я такой же безумец,

Как и вы в суете городской.


Каждый вымрет, влача, как бутылку вина, свою тяжкую думу,

Меняя лицо, оставляя оправу с ворованной сажей.

Пусть даже жизнь – караван, но собака не выдавит шуму,

Увы, ты в пустыне всегда был один, среди миражей.


Ну, а что до меня? До меня подобия много,

Слова уж бессчетны на старом, добром веку.

Ну, а все, как и прежде, бегут, ждут иного итога,

Я одной ногой в феврале, но и здесь я вроде живу.


Я всегда хотел


Ты видишь, холодные стены завернуты в серый дым,

Я всегда хотел быть первым, быть нужным, не чужим,

Я всегда хотел всем блага, даже в приступах гнева – скорбь,

Я всегда хотел, чтобы стены согревали озябшую плоть.



Все желания чужды, все прах, изувеченный пыльною думой,

Я всегда хотел на устах излагаться чужой культурой,

Я всегда хотел, чтобы ты, облаченная в черную рясу,

Улыбалась со мной на костях. На моих, но со мной. Долю часа.



Хоть пару секунд постой, веки тоской опустив,

Я всегда хотел, чтоб у жизни, у каждой из всех, был мотив,

Я всегда хотел, чтоб хоть кто-то понял меня и любил,

Но в себе потеряв человека, я сам потерялся для них.


Тебя никогда здесь не было


Тебя никогда здесь не было. Лишь прохладные губы с утра.

Тебя никогда здесь не было. Когда руки касались лица.

Когда осени запах и кофе, дым табачный и петрикор,

Ветер колышет шторы, внутри же полный раздор.


Разлагаются тело и мысли, за окном холод просит тепла,

Как и я в опустевшей квартире в унисон схожу с ним с ума.

И нет сил ни подняться, но падать в мысли закрытых век,

Это все, что, увы, здесь могу я, пока ещё человек.


Опадает кромка цветов, лепестки превращаются в пыль,

О свет прикроватной лампы бьется могильный мотыль.

Всё всегда увядает и блекнет, но память, сука, жива,

Отпусти, дай же быть человеком! Исчезни в бутылке вина!


Я когда-то забуду, и точка. Иль пропью все нутро до бела,

Как чистое небо, как книга, чьи листы приютили слова.

Я когда-то не вспомню твой образ, изгибов манящих звук.

Тогда же мне станет проще. Излечусь от незыблемых мук.