Планам их не суждено было сбыться: вечером на стан пришел чужак. Штабс-капитан Ухов. Тот самый, что так ловко распутал узлы и ушел от Матвея с отцом из дома деда Власа. Просто возник из темноты, не потревожив ни собак, ни дозорных. Подошел к костру, поздоровался, глядя на Матвея с отцом:
– Поздорову вам, добрые люди. Позволите к огню?
И, не дожидаясь ответа, свалил у костра охапку сушняка, присел на бревнышко и протянул к огню руки с тонкими пальцами. Староста глянул на него из-под насупленных сердито бровей:
– И тебе не хворать, человече. Таежный закон, вижу, знаешь, – староста кивнул на сваленные у костра дрова, – откуда ты такой ладный к нашему костру?
Матвей во все глаза глядел на Ухова. В этот раз он был без шинели. Хромовые сапоги, галифе и ладно пригнанный мышастый китель, туго подпоясанный широким ремнем. Головного убора не было, и соломенные курчавые волосы шапкой нависали над серо-стальными спокойными глазами. Лицо, однако, было изможденным, тугой ворот кителя расстегнут и в прореху видно крестик на простом шнурке. Ухов спокойно (это его спокойствие удивило Матвея еще в первую встречу) посмотрел на старосту и заговорил:
– Зовут меня Петр Ухов, я штабс-капитан… бывший. К вам оттуда, – он кивнул за спину, в сторону темнеющей тайги.
Отец Матвея заговорил:
– Это, Петр Милованыч, тот самый, который от меня убег, веревки распутавши.
И, обращаясь к Ухову, продолжил:
– То, что из тайги, понятно. Ты не крути, Ухов. Зачем припожаловал?
Тот усмехнулся:
– А помочь вам хочу. Да и себе заодно. Вот и пришел.
Староста закашлялся, но справился и спросил:
– Это чем же ты нам помочь вызвался, помощничек? Вроде со всем пока справляемся – он обвел рукой стан и сидящих вокруг костра взрослых да детей.
– Со всем, да не совсем, – Ухов усмехнулся горько. Потом спросил, глядя на Матвея:
– Не найдется ли поесть чего? Третьи сутки бегаю…
Матвей молча поднялся и ушел к своему костру: там на лавке все еще стояла крынка с молоком да лежала краюха хлеба. Анютка подхватилась, принесла Ухову чугунок с кашей. На время все занялись своими делами, давая гостю насытиться. Однако же любопытные взгляды то и дело скрещивались на его крепкой фигуре. Наконец пришлый доел, запил все молоком и обратился к старосте:
– Спрашивайте, а я отвечать стану.
К костру подсели Никодим с Ковалем и Кряжем, прислушиваясь к разговору. Петр Милованыч покряхтел по-стариковски, устраиваясь поудобнее, и задал первый вопрос:
– Кто ты есть, бывший штабс-капитан?
Ухов помолчал, явно обдумывая ответ:
– Теперь и не скажу даже. Пока офицером был, служил стране и народу. А сейчас… сейчас для новой власти враг. И для сослуживцев бывших тоже… не свой. Сам по себе остался.
Никодим пробасил глухо:
– А бегал от кого?
Ухов окинул могучую фигуру Никодима взглядом, зло сжал зубы, но сказал:
– От своих и бегал. Повадились они деревни грабить и обозы. Не по пути мне с ними оказалось.
– Как убег? – Никодим с любопытством смотрел на Ухова. Не производил тот впечатления опытного таежника.
– Разведка все ж – бросил Ухов и усмехнулся горько.
Слово вновь взял староста:
– И далеко ль от нас твои тати? – он выделил голосом «твои», и Ухов недовольно поморщился.
– Не мои они. Увижу – стрелять буду. Было б из чего… А не из чего стрелять будет, зубами буду грызть. Далеко ль они, не знаю. Три дня назад были верстах в двадцати отсюда и шли в сторону Уймона.
Отец спросил, глядя Ухову в глаза:
– Много вас было?
Он намеренно сказал «вас», не спеша отделять Ухова от его сослуживцев, разбойничающих сейчас где-то по глухим деревням.
Штабс-капитан скривился, словно от зубной боли, но все же ответил:
– Полных пять десятков, все строевые, при оружии и на конях.
Все взгляды устремились к отцу Матвея. Он пожевал губами задумчиво, потом сказал:
– Ну, на конях в тайгу особо не сунешься. Двигаться могут только по дорогам и тропинкам, что хорошо. Кто из них тайгу хорошо знает?
– Да никто. Я у них за провожатого был. Теперь точно только по тропинкам да дорогам будут идти.
Староста вновь взял слово:
– А к нам зачем пришел?
– Одному в тайге не выжить. А вам я могу быть полезным.
– Это чем же?
– Ну вот сейчас, например, я вам рассказал о том, что вокруг бродят остатки царской армии. И если они к вам придут – разграбят точно. Это польза?
– Польза, – староста кивнул степенно. Помолчал, обдумывая что-то, потом спросил:
– Жить здесь думаешь?
– Если не прогоните. Прогоните – дальше пойду. У меня теперь дорог много, да путь один.
– А умеешь что? Окромя как разбойников на деревни да обозы наводить?
Ухов вскинулся, глаза сверкнули бешенством, но взял себя в руки: имел староста право на такой вопрос. Помолчал немного, успокаиваясь после вспышки гнева, и заговорил все тем же спокойным размеренным голосом:
– Да все, что нужно умею. Работы не бегаю, стрелять обучен, по лесу ходить и выследить кого надо могу. А то и укрыться от кого ни то. Приставите к делу, пригожусь где-нибудь.
Отец хмыкнул и задал давно вертевшийся на языке вопрос:
– Ты в прошлый раз в деревне присматривал, нет ли чего пограбить?
Ухов покачал головой отрицательно:
– Нет. Отряд мимо прошел, а я за разведку. Должен знать, что в тылу остается. Деревня пустая очень меня удивила, вот и решил пройтись по домам.
Отец с сомнением смотрел на штабс-капитана, но тот безропотно выдержал его испытующий взгляд.
– Ну хорошо. А чего сбег тогда?
– А ты б на моем месте не сбежал?
Отец протянул с сомнением:
– Ну да, ну да… И все же не пойму – ты зачем пришел? Доверия к тебе нет, это ты должен понимать. Тогда на что надеешься-то?
И тут Ухов сказал такое, от чего у Матвея упало сердце:
– Попался отряду в тайге человек, Бирюком назвался, – сказал и уставился отцу в глаза.
Отец спросил:
– Ну и?
Ухов усмехнулся:
– Вот тебе и «и». Рассказал он, что в этих местах люди шибко душевные живут.
Отец нахмурился и спросил, глядя на Ухова недобро:
– И где теперь Бирюк?
– А кто его знает? Он от дедушки ушел, он от бабушки ушел… Посадили его под замок, а он возьми и уйди ночью.
Отец перебил:
– Где это было?
Ухов остро глянул на отца, будто иголкой ткнул:
– Далече отсюда, по пути на Уймон. На дневном переходе я его прихватил. Он шел параллельно с нами, но скрытно. Ну и на всякий случай…
– Не поломал ты его? Ломаному в тайге не выжить.
– Поломаешь такого, как же. Он только потому не ушел сразу, что я к нему со спины подошел и стволом за ухо ткнул. А так бы я с ним не совладал – шибко здоров.
Разговор с Уховым затянулся бы еще надолго, но у костра появилась Любава, до этого нянькавшаяся с самыми маленькими. Они очень любили ее пение, и каждый вечер просили спеть им колыбельные. Любава шагнула в круг света от костра, увидела Ухова и воскликнула:
– Петр Нифонтович! Вы?!
Она не верила своим глазам. Стояла, заломив руки, и смотрела над костром на сидевшего штабс-капитана. Тот посмотрел на нее, улыбнулся тепло, встал и шагнул к ней, протягивая руки:
– Любава! Как ты здесь? А где же батюшка твой с мамой?
Любава шагнула к нему, уткнулась носом в китель на его груди и горько расплакалась. Ухов гладил ее по голове и что-то негромко говорил. Матвей глядел на них, и в груди его разгоралась глухая злоба. Но в объятии Ухова не было ничего предосудительного, он обнимал Любаву по-отечески. Так обнимают дочку давних друзей после долгой разлуки.
Наконец пришлый отстранил Любаву, повернулся ко всем и сказал:
– Мы с отцом Любавы дружны были очень, с детства еще. А тут вон, видишь, как повернулось.
Любава успокоилась и присела на лавку рядом с Матвеевым отцом, не сводя глаз с Ухова. А тот повернулся к старосте и сказал:
– Спасибо, что приютили девочку. Еще бы извергов тех найти.
Никодим усмехнулся недобро:
– Не найдешь.
Ухов повернул к нему ставшее жестким лицо:
– Всех?
Никодим кивнул молча, но тут вмешалась Любава:
– Дядь Петь, тут знаете как было?! Они налетели на деревню. Петра Милованыча – она кивнула на старосту – избили, но тут дядя Никодим их главного по голове кулачищем треснул, они за оружие… Тут такое началось!
Глаза ее лихорадочно блестели, щеки раскраснелись, кулачки сжались…
– Тихо, тихо, тараторка! – Ухов усмехнулся, – давай по порядку.
Но тут заговорил Никодим:
– Нечего тут рассказывать. Были тати, да нету. Вышли все.
Собравшиеся у костра мужики молчали: всем были памятны эти события. Штабс-капитан кивнул понимающе и заговорил о другом:
– Где мне можно шалаш поставить?
Отец покачал головой:
– Нет. Свой шалаш не надо. Давай под общий навес к мужикам. Ты человек новый, побудешь на виду пока. Да и пообвыкнешься с нашими порядками. За скотиной походишь пока.
– Могу и за скотиной, без разницы мне…
…Жизнь текла по заведенному порядку. В деревне менялись дозоры, и Матвей уже пару раз в них побывал. Женщины так же выезжали на свои огороды, дед Влас с Матвеем обучали ребятню искусству ловли рыбы, и на солнечных местах тут и там висели вязанки вяленой рыбы. Заготовили орляка, и сейчас он солился под гнетом в больших кадках.
Матвей сегодня весь день провел на реке, с ребятней. Вчера они навязали разных мух, и сегодня отправились пробовать поймать на них хитрого хариуса. Мальцы старались, как могли, и общими усилиями поймали-таки к вечеру одного серебристого красавца. Сколько восторгов было у мальчишек, и с какой гордостью они несли его в стан, показывать старшим!
Зато отец вернулся из деревни мрачнее тучи: кто-то ночью прошелся по пустующим домам в поисках хоть чего-то, чем можно поживиться. Не найдя ничего, чужаки подпалили сарай на самой окраине деревни, и дозор тушил его полночи. К слову сказать, сами виноваты. Какой же это дозор, если не углядели лиходеев?
На общем сборе решили, что это какие-то мелкие воришки, коих сейчас развелось без числа. Серьезные грабители вроде того же отряда Ухова, вряд ли стали бы из чистой пакости поджигать сарай. Пришли тихо и так же тихо ушли. Но дозор нужно усиливать, иначе так завтра всю деревню сожгут.
Назавтра Матвей уходит в тайгу на три-четыре дня. Один. Отец вместе с Уховым будут налаживать дозоры, и Матвею с Серко придется одному пройти сначала до пасеки, а затем подняться на участок и уже от него дойти до стана. Так он осмотрит сразу большую территорию. Отец наказал ему посмотреть следы разных зверей, чтобы понять, с кем они соседствуют в этом году. Например, та рысь, с которой Матвей встретился совсем недавно, могла поселиться где-то неподалеку. Да и появление такого большого количества людей в тайге не могло не повлиять на таежную живность. Вот и нужно Матвею выяснить, рассчитывать ли им в этом году на богатую охоту, или придется за зверем забираться подальше?
…Вечером они сидели с мамой и отцом у костра. Сегодня они истопили баньку и знатно напарились. Не так конечно, как дома, но все равно хорошо. И сейчас, размякшие, распаренные, сидели на лавке. Прохладный вечерний воздух оглаживал разгоряченное тело, заставляя блаженно щуриться.
Мама была особенно ласкова сегодня. Трепала Матвея по непослушным вихрам, все норовила подлить чаю да уговорить съесть еще один пирожок с капустой. А он не мог уже есть, столько любимых пирожков проглотил.
– Ну мам, не могу уже, – он со смехом уворачивался от ласковых маминых рук.
Она смотрела на него как-то… печально? Или это только кажется?
– Мам, я в дорогу возьму лучше.
– Конечно возьмешь, а как же? Да только я ведь много нажарила, так что ешь давай.
Отец смотрел на них усталыми смеющимися глазами, отпивая из кружки горячий чай. Такой хороший вечер, как в деревне, в их доме. Мама присела вдруг перед Матвеем, повернула его лицо к себе, посмотрела в глаза внимательно и строго:
– Сынок, пообещай мне, что будешь осторожен. Неспокойно мне, сердечко что-то в груди трепещет. Будь внимателен, зверя берегись, под ноги смотри.
– Мам, да ты не переживай! Я ведь здесь все наизусть уже выучил, каждый куст знаю. Ну мам. – Матвей видел, что мама отчего-то сильно переживает. В уголках губ залегли горькие складки, в глазах плещется тревога.
Отец подсел к ней сзади, приобнял:
– Ну чего ты распереживалась, глупая? Сын у нас взрослый совсем, лесовик настоящий. Стрелять умеет, зверя бить тоже, да и тайга здесь правильная, наша тайга.
Он потерся щекой о ее плечо и подмигнул сыну. Мама вдруг обняла их обеими руками, притянула головы к себе, поцеловала в макушки. Из глаз ее катились слезы. Матвей вывернулся из-под руки:
– Мам. Ну чего ты плачешь-то, мам? Все ж хорошо, мам. Ну хочешь, я Игната с собой позову? Или еще кого, а?
Мама утерла слезы, махнула рукой:
– Да не обращай внимания, сынок. Бабье это, бывает такое. Накатило что-то вдруг… Пройдет…
Матвей обнял ее, чмокнул в мокрую щеку, погладил по волосам…
Так они просидели, пока не прогорел костер…
Едва забрезжил рассвет, и Матвей уже отвязывал застоявшегося за ночь жеребца-трехлетку, черного как смоль Орлика. Прозвал он его так за стать и быстроту. Высокие стройные ноги с тонкими бабками, поджарое блестящее тело, аккуратная голова на высокой шее. Он совсем не был похож на привычных в этих местах коней, массивных, круглобоких, с мощными ногами. Характер у Орлика был неуживчивый. Вечно он задирал других жеребцов и норовил хватануть кого-нибудь из них зубами. К людям тоже относился без особенного почтения: ржал зло, визгливо и привставал на задних ногах, грозя копытами. Матвея, однако, он сам выбрал в друзья.
В тот день Матвей по наущению отца вышел в поле, где пасся табун с малыми жеребятами. Ходил между пасущихся коней, бесстрашно оглаживая бока и отпихивая в сторону любопытно тянущиеся к нему лошадиные головы. И вдруг навстречу ему выскочил жеребенок, черный, быстрый и очень прыгучий. Он козлил да взбрыкивал перед Матвеем, будто в игру приглашал. Потом подошел, ткнулся носом в ладони, фыркнул тихонько и прикусил край рубахи… Возвращался Матвей с поля в сопровождении Орлика. Мамка его, пегая кобылица, ржала призывно, встревоженная, но Орлик упрямо дошел до края поля. Матвей развернулся, погладил его по шее, чмокнул в мягкий нос и хлопнул по боку. И только тогда Орлик развернулся и поскакал, подпрыгивая, к табуну. Так и подружились…
…Орлик приветливо фыркнул, принимая от Матвея загодя припасенную круто посоленную краюху, потерся щекой о его плечо, нетерпеливо переступая: не мог он долго стоять на месте. Мама, зная такой неспокойный норов жеребца, часто говорила Матвею:
– Уж ты с ним построже, сынок. Иначе сбросит он тебя с кручи, бедовый.
Но Матвей лишь усмехался в ответ. Он твердо знал, что Орлик ни за что ему не навредит.
Вот и сейчас Матвей споро оседлал Орлика, подтянул подпруги, закинул ему на спину повод и одним рывком вскочил в седло. Конь рванулся было с места, почуяв на спине знакомую тяжесть, но Матвей только цокнул тихо, и он степенно зашагал по стану. Серко бежал чуть впереди, и его свернутый колечком хвост то и дело исчезал за деревьями. Тайга просыпалась, потягиваясь в первых солнечных лучах. Тонко пищали первые комары, пробовали голос синички да кедровки, где-то застрекотала белка да раздался дробный стук дятла.
Стоявший в дозоре Иван, увидев Матвея, улыбнулся добродушно:
– Стой, кто идет.
Матвей чуть тронул поводья, и Орлик встал как вкопанный.
– Дааа, дисциплина у тебя, я погляжу, – Иван подошел, опасливо косясь на своенравного Орлика, но тот и глазом не повел. Седок ведь спокоен, так что…
Матвей улыбнулся в ответ:
– А ты все сторожишь?
– Сторожу, а как же? Далеко ты, Матвей?
Матвей собрался было ответить, но тут вдруг совсем рядом, за спиной, заголосил петух. Да так громко, что Орлик даже присел на задние ноги и дернулся в сторону. Но легкого движения колен Матвея хватило, чтобы жеребец снова замер. Иван только восхищенно цокнул языком. Матвей сказал:
– Поеду пасеку гляну да на отцов участок посмотрю. Надо избу проверить да зверей подметить. Будет ли охота в этот год?
Иван покивал важно, потом сказал:
– Ну бывай, Матвей Матвеич, – и подмигнул Матвею, широко улыбнувшись.
– И ты бывай, Вань, – Матвей тронул бока жеребца пятками, и тот сначала зашагал, а потом перешел на рысь. Похоже, утренние сумерки ему ничуть не мешали.
До пасеки Матвей добрался к обеду. Спешить было некуда, да и по сторонам он старался смотреть внимательно. Вчера, отведя его в сторону так, чтобы не слышала мама, отец сказал:
– Ты вот что, сын. По сторонам смотри внимательно, с опаской. Сам слышал, бродят вокруг… разные. Мало ли что. Если увидишь кого – беги, в разговоры не вяжись и схватить себя не дай. Орлик твой легконогий, вынесет. К нам скачи. Вместе уж всяко себя обороним, а и других тоже. Понял?
Матвей только кивнул. Виду он не подал, но в душе поселилась тревога. Вот и ехал сейчас неспешно, чутко слушая тайгу и поглядывая по сторонам да на бегущего рядом Серко. Друг точно даст знать, если кого чужого учует.
Уже перед самым зимовьем Серко остановился и зарычал низко, глядя куда-то вверх. Матвей уже знал, кого он там увидит. Поэтому рванул с плеча винтовку, зарядил быстро – сухо лязгнул затвор, загоняя патрон в ствол. Вскинул винтовку к плечу и принялся выглядывать рысь. Вот она. Здоровенная кошка с рыже-палевыми боками и черными кисточками на аккуратных ушах распласталась на ветке могучего кедра. Она так тесно прижалась к ветке, что Матвей не сразу ее разглядел. Из груди зверя вырывался жуткий низкий рык, и Матвей подивился – как в таком небольшом теле может поместиться такой страшный звук? Но дивиться дивился, а целиться не переставал.
Задержал дыхание, плавно нажал на спуск. Ббам! Приклад боднул в плечо, рысь словно хорошим пинком сбило с ветки и бросило на усыпанную хвоей и заросшую невысоким подростом землю. Матвей успел передернуть затвор и взял лежащую на земле хищницу на прицел, но та лежала неподвижно, бока не вздымались. Серко подлетел, обнюхал рысь и повернул к Матвею довольную морду. Знатная добыча.
Матвей спешился, привязал Орлика, вынул нож и подошел к поверженному зверю. Так и есть: глаза остекленели, приоткрытая пасть демонстрирует солидные клыки. Разделка много времени не заняла. Ободрал шкуру, пересыпал крупной солью (специально взял на такой случай), скатал в тугой рулон и спрятал в арчимак. Отхватил задок – на пасеке пожарит. Немного мяса бросил Серко, часть отрубил и забросил в арчимак – будет чем покормить друга вечером.
Мясо рыси – настоящее лакомство, об этом ему рассказывал еще дед, да и отец говорил. Быстро управившись, Матвей снова вскочил в седло и направил Орлика в сторону пасеки, думая о том, что теперь детвора может ходить по тайге без опаски. Всякий зверь норовит от человека спрятаться, но рысь может и напасть, если почувствует, что это безопасно…
На пасеке все было в порядке. Шалаш они подновили, еще когда привезли ульи, седмицу назад. Пчелы вовсю крутились над первыми травами и деловито сновали в летки.
Костер Матвей распалил быстро, накидав побольше сучьев: для запекания мяса ему нужны были угли. Затем сходил к озерцу, отмыл мясо, набрал воды в котелок, и вскоре тот уже весело булькал над костром. Матвей сорвал несколько крупных сочных лопухов, положил их на траву. Затем натер мясо солью, завернул в лопухи и отложил в тенек – пусть отмякнет пока, солью напитается. Пока прогорал костер, Матвей достал кусок солонины, отхватил от него ломоть и быстро нашинковал в мелкую кашицу. Мясо у рыси суховатое, и сало не помешает.
Наконец костер прогорел, чай запаривался в котелке, и Матвей взялся за готовку. Развернул мясо, натер его салом, снова тщательно завернул, добавив еще несколько лопухов, и закопал в угли. Теперь только ждать.
Пока ждал, почистил и напоил Орлика. Тот с благодарностью принимал ласку, и Матвей усердно скреб его бока жесткой щеткой, проверял копыта, вычесывал гриву гребнем. Нужды в этом особенной не было, вспотеть Орлик не успел, но Матвею нравилось ухаживать за жеребцом.
Когда солнце уже клонилось к закату, и над пасекой разнесся невероятный аромат, Матвей не выдержал, раскопал угли и извлек мясо, завернутое в черные и местами прогоревшие лопухи. Отложил в сторону, снова сгреб угли в костер и накидал сверху сушняка. Затем развернул лопухи….Мммммм! Какой запах! А вид! Мясо пропеклось, было подрумяненным и пахло просто одуряюще. Матвей, у которого с утра во рту не было ни крошки, с урчанием впился в него зубами. Мясо было белым и по вкусу чем-то напоминало зайчатину, разве что было погрубее. Но и вправду очень вкусно. Век живи век учись.
Поужинав и напившись чаю, Матвей лег перед шалашом, глядя на постепенно темнеющее небо. Серко улегся рядом, положив лобастую голову Матвею на ноги и щурясь блаженно – Матвей трепал его за ухом. Орлик хрупал молодой травкой и изредка пофыркивал, охлопывая себя по бокам расчесанным хвостом.
Поудобней подбив под голову свернутую в комок телогрейку, Матвей принялся вспоминать, кого из таежных обитателей он сегодня видел. Всякой лесной мелочи вроде бурундуков с белками без счету, несколько копалух спугнул да рябков. Видел след сохатого, его ни с чем не перепутаешь, оттиск медвежьей лапы, уже оплывший. Не похоже было, что люди как-то очень сильно повлияли на обычный звериный уклад. А вот соболя не встретил ни одного, но это и не удивительно. Соболь – зверек осторожный, на глаза старается не попадаться.
За этими размышлениями Матвей чуть не прозевал приход ночи. Поднялся, подбросил в костер сушняка да пару отсыревших бревешек. Они до утра будут просыхать и дадут хорошие угли. Все, теперь спать, завтра сложный подъем до участка.