Я была так сердита, что, будь я кипящим чайником, моя злость точно сорвала бы крышку. Да и кто не сердился бы на моём месте? С восхода солнца я трудилась не покладая рук. Я подоила корову, принесла из колодца два ведра воды, накормила цыплят, затем «воевала» с курами, чтобы забрать у них яйца. Теперь я стояла на коленях, вся потная и искусанная мошками, пропалывая сорняки на грядках нашего огорода. Руки были в грязи, а нос обгорел на солнце и стал красным, как клубника. Мошки роились вокруг лица и нещадно кусали уши.
Вытерев с глаз пот, я выдернула с корнем чертополох и увидела ещё два огромных сорняка, притаившихся среди бобов. Я хмуро посмотрела на младшего брата Томаса, который лежал неподалёку на траве.
– Это всё из-за тебя, – пробормотала я. – Если бы не ты, то я бы сейчас в переулке прыгала через скакалку вместе с другими деревенскими девочками. Но, нет, я должна присматривать за тобой и делать всё по дому, как будто я служанка. Ты погубил мою жизнь, вот что ты наделал. Нехорошо так говорить, но иногда мне хочется, чтобы ты никогда не появлялся на свет!
Томас улыбнулся мне и проворковал, как будто я его похвалила.
Я тотчас устыдилась своих слов и даже зажала ладонью рот, надеясь, что мама не услышала меня. Но она была в доме и что-то напевала, работая на ткацком станке, – ткала мягкие одеяла, чтобы Томасу было тепло, когда наступит зима.
Я посмотрела на Томаса. Он играл пальчиками ног и улыбался чему-то своему. Вообще-то, он был милым ребёнком, и я бы соврала, если бы сказала, что это не так. Он никогда не капризничал, никогда не плакал, ел всё, чем его кормили, и спокойно спал всю ночь.
А ещё он был красив, хотя никто этого не говорил. Когда приходили гости, они склонялись над колыбелью, хмурились и качали головами.
– Жаль, что он такой уродливый и крошечный, – ворчали они.
– О, да, он такой болезненный. Он не доживёт до года.
– И ещё у него такой гадкий характер.
– Из него ничего хорошего не выйдет.
– Поймай я рыбу наполовину уродливее, чем этот бедный малыш, я бы швырнул её обратно в воду.
Казалось, что каждый новый гость пытался придумать оскорбление пообиднее, чем тот, кто приходил до него. И всё это время мама, папа и я улыбались и кивали в знак согласия, потому что для всех нас, даже самых маленьких, было бы великим несчастьем похвалить малыша. С того дня, как родился мой брат, меня предупредили, что нельзя молвить ни одного доброго слова о его красивых кудряшках, голубых глазках или восхитительных ямочках на щеках. Я не должна хвастать тем, какой он милый, или хвалить его.
Дело тут было в Добром Народце, которого мы все боялись. Хотя никто в нашей деревне много лет не видел этих созданий, они могли быть как далеко, так и прямо за дверью. Они были хитры и коварны, и, как бы мы их ни называли, они были далеко не добрыми, хотя никто ни разу не осмелился сказать это вслух. Если мы и упоминали их, то говорили, что они мудрые, прекрасные, смелые, благородные и честные в своих делах.
Ведь если мы их обижали, они сжигали наши сараи и дома, воровали наш скот, насылали на нас мор, а наши поля заглушали зарослями чертополоха, накликивали хромоту на наших лошадей и оставляли без молока наших коров.
Но хуже всего бывало, когда Добрый Народец узнавал о рождении в чьей-то семье красивого мальчика. Тогда они его крали, а вместо него подкидывали в колыбель своего хилого младенца. И такой подменыш приносил новой матери одни слёзы. Ей и без того было горько, что её собственный красивый ребёнок исчез, так подменыш ещё и кричал, плакал, кусался, щипался и ломал вещи. Такой несчастной матери никогда не было ни покоя, ни радости. Она была обречена на вечное горе.
Неудивительно, что мы делали всё возможное, чтобы оградить Томаса от этой беды. Я присматривала за ним, пока мама выполняла работу по дому, а по ночам его покой оберегал ещё и папа. Мы даже никогда не шептали ему ласковых слов, опасаясь, что Добрый Народец придёт за ним.
Их соглядатаи были повсюду. Длинноухие кролики подслушивали, притаившись в живых изгородях, а остроглазые вороны зорко следили, усевшись на дымовых трубах. Жабы в прудах, рыбы в ручьях, лисы в лесной чаще, любые живые существа могут принести послания Доброму Народцу.
Я вонзила садовый совок в землю и выкопала упрямый чертополох. Наверно, зря я так грубо говорила с Томасом. Он был слишком мал, чтобы понимать мои слова, однако наверняка услышал в моём голосе злость.
Каркнула ворона. Подняв голову, я увидела, что она сидит на дереве у меня над головой. Она взъерошила чёрные крылья и не сводила с меня глаз. Её тёмный глаз отражал узкую полоску света. Глядя на меня, ворона каркнула ещё раз. Она как будто насмехалась надо мной.
Внезапно охваченная тревогой, я посмотрела на Томаса. Он совсем недавно научился садиться и теперь поглядывал на меня, чтобы убедиться, что я это заметила. Маленькая цепочка, которую он всегда носил на шее, валялась в траве, а серебряный медальон сверкал на солнце.
Кинув садовый совок, я бросилась, чтобы поднять эту штуку.
– Этот медальон дала тебе старая бабушка Хеджпат, Томас. Его нельзя снимать. Тебе лучше слушаться эту старую ведьму, иначе она слопает тебя на ужин.
Томас рассмеялся и захлопал в ладоши. Что он мог знать о ведьмах и их ведьминских делах?
Я попыталась надеть медальон ему на шею, но Томас схватил цепочку и протянул её мне. Что-нибудь дарить было его новой игрой. Большинство, в том числе и я, отдавали их ему обратно, но соседский Мэтью убежал домой с игрушечной деревянной коровой, которую папа вырезал для Томаса. Я пришла к ним домой и спросила его об игрушке.
– Малыш сам отдал её мне, – захныкал Мэтью.
К счастью для Томаса, но не для Мэтью, его мама выхватила у него игрушечную корову, отдала её мне, а сыну отвесила подзатыльник.
Я взяла у Томаса цепочку и улыбнулась.
– О, Томас, ты такой милый, – машинально сказала я. – И как только я могла злиться на тебя? Ты лучший ребёнок на белом свете. И самый красивый.
Я вновь попыталась надеть цепочку ему на шею, но он со смехом увернулся от меня.
Держа медальон в руке, я, вместо того, чтобы надеть его на шею Томасу, села на траву и стала восхищённо его разглядывать. Серебряная цепочка была тонкой работы, а медальон в форме сердечка украшал причудливый узор из плюща и цветов.
Я вздохнула. Медальон был слишком хорош, чтобы отдавать его неразумному мальчонке.
По правде говоря, я положила на него глаз с того самого дня, когда бабуля Хеджпат застегнула замочек цепочки на шее моего братика.
– Следите, чтобы Томас всегда его носил, – сказала она маме. – Никогда не снимайте его. Мальчик должен есть и спать с медальоном на шее. Даже когда вы купаете его, убедитесь, что медальон крепко застёгнут. Это убережёт его от сглаза.
Положив костлявую руку на голову Томаса, бабуля добавила:
– Пусть Добрый Народец из леса ищет радость в других местах и забудет про этого несчастного уродливого мальчугана.
Я глядела на бабулю из моего тёмного угла, не пошелохнувшись и не проронив ни звука. Мне было страшно смотреть на неё, но она притягивала к себе взгляд, словно злобный василиск. Её седые волосы были всклокочены и давно не чёсаны. Из спутанных прядей торчали сухие веточки и листья. У неё были длинные жёлтые ногти, острые, как когти ястреба, а глаза так глубоко запали в глазницах, что вы бы никогда не определили их цвет.
Одни люди говорили, что старушка была целительницей, другие – что она колдунья, но все в деревне соглашались с тем, что ей ведомы колдовство и заклинания и что в полночь она бродит тропинками Мирквуда. Люди также знали, что её лучше не злить.
Внезапно бабуля повернулась ко мне:
– Почему ты дуешься, девочка? Я вижу твои хитрые глаза, слышу биение твоего ревнивого сердечка. Медальон предназначен твоему брату. Тебе он не нужен.
Она говорила так, словно я была дрянной девчонкой, плохой сестрой, никчёмным созданием, которому нет доверия. Хотя это было грубо с моей стороны, я отвернулась и угрюмо уставилась в пол. Как бабуля догадалась, что я хочу этот медальон? Он должен принадлежать мне, а не брату.
– Ты опозорила меня, Молли, – сказала мама, когда бабуля ушла. – Я учила тебя улыбаться и делать реверанс, когда ты видишь бабулю Хеджпат, ты же не сделала ни того ни другого. Что она подумает о тебе?
– Мне всё равно, что она подумает. Разве ты не слышала, что она сказала мне? Она была злой и грубой.
– Нет, это ты была злой и грубой. – Мама недовольно посмотрела на меня. – Надеюсь, ты не нажила себе врага в лице старухи.
– Мне всё равно, если даже и нажила. Я её нисколько не боюсь.
Обладай мама даром бабули Хеджпат, она бы знала, что на самом деле я страшно боюсь этой старухи. Я прекрасно знала, что должна быть вежлива с ней, но мой язык меня подвёл. Я высказала то, что было у меня на уме, а когда подумала о последствиях, было уже слишком поздно.
И вот теперь, вдали от пронзительных глаз бабули Хеджпат, я подняла медальон и полюбовалась, как он сверкает на солнце.
– Ты ведь хочешь, чтобы я примерила его, верно? – спросила я Томаса. – Вот почему ты дал его мне.
Он улыбнулся во весь рот – я даже увидела, как в его розовых дёснах режутся зубки. Томасу не будет никакого вреда, если я поношу медальон всего несколько минут! Я надела цепочку и осторожно застегнула на шее застёжку.
Какая же она красивая!
Мне следовало вернуть медальон Томасу, но вместо этого я спрятала его за ворот моего платья. Мне было приятно нежное прикосновение цепочки к коже. Всего пару минут, подумала я, всего несколько мгновений. Какое зло может случиться с Томасом, ведь я рядом?
Пока я не смотрела на грядки, за моей спиной, похоже, выросла целая дюжина стеблей чертополоха. Их колючие стебли искололи мне руки, а корни крепко сидели в почве. Я дёргала и дёргала их, пока моя спина не заболела от неудобной позы. Если я буду всё время дёргать сорняки, то превращусь в старуху, даже не успев вырасти. Я буду повсюду ковылять в убогих лохмотьях и в итоге стану такой же чокнутой, как и бабуля Хеджпат.
Пока я трудилась на грядках, большое облако закрыло солнце, и сад погрузился в тень. Одновременно ветерок стих, и воцарилась непривычная тишина. Листья больше не шелестели. Куры перестали кудахтать и скрылись в курятнике. Птицы умолкли. Не стало слышно жужжания пчёл в клевере. Цветы и травы, листва на деревьях, да и само небо как будто поблёкли, стали серыми.
Встревожившись, я поднялась на ноги, чтобы проверить, как там Томас. Внезапно мир как будто закрутился и накренился. Его цвета поблекли и слились в один. Я видела только две вещи. Небо было подо мной, а трава надо мной. Голова закружилась, и я упала на землю.
Последним, что я услышала, было насмешливое карканье вороны.