В первый день моего пребывания в Лебеданске ничего интересного не произошло, может быть, именно по этой самой причине, что приехали мы довольно-таки поздно – в самом конце рабочего дня.
Ехали на перекладных. Сначала на поезде до какой-то тихой станции, потом на автомобиле Серафима Ивановича, который оставлял его на этой самой станции у каких-то своих знакомых.
Надо сказать, всю первую часть пути, которая прошла в плацкартном вагоне, я ехал с камнем на душе. Ожидал увидеть в Лебеданске что-то очень убогое, вроде тех покинутых деревень, которые иногда приходилось наблюдать из окна поезда, и, в общем, был приятно удивлен. Поселок произвел на меня вполне благоприятное впечатление, которое нисколько не портили холодная, туманная погода и мое прескверное настроение.
Все дело в том, что всю вторую часть пути – по гравийной дороге в стареньком автомобиле – у меня с Серафимом Ивановичем случился в общем-то никому не нужный спор: жива Россия или нет, и к концу путешествия я вовсю скрипел зубами и сильно жалел, что согласился поехать с дядькой, поскольку выяснил, что он ужасно твердолоб и к тому же зануда.
– Нешто это Россия? – нудил Серафим Иванович, показывая на выставленные у автозаправок вывески с ценами на бензин. – Или, может, это? – тыкал он в сторону рекламных щитов. – Чупа-чупсы одни только и сникерсы кругом. Вот тебе и вся Россия!
– Разве можно делать выводы только по этим вещам? – спрашивал я.
– А по каким? – с готовностью поспорить спрашивал Серафим Иванович. – Может, по государственному строю или по президенту?
– А президент-то вам чем не угодил? – спрашивал я.
– Как к человеку к нему я никаких претензий не имею. Вполне возможно, что он хороший семьянин и замечательный руководитель, но, насколько я понимаю, разговор у нас идет в основном о понятиях. Вот скажи, разве может исконно русским государством управлять человек с заграничным наименованием должности? Ведь, прости господи, не в Америке живем, чтоб под президентом ходить.
– А кто тогда должен стоять во главе нашего государства? Может быть, император всея Руси? – спрашивал я и тут же выстраивал теорию. – Я вообще считаю, что все, что попадает в нашу страну, автоматически русифицируется.
– Понимаешь, чего городишь? – покрутив пальцем у виска, перебил меня дядька. – Может, и монголо-татары в свое время автоматически русифицировались? А что ж мы тогда Наполеона прогнали? Пусть бы оставался и тоже русифицировался. Это ж надо такое выдумать? – довольно-таки грубо высказался он. – Еще и слова-то какие подбирает!
– Я только хотел сказать, что нашему человеку со времен Петра Первого вбивали в голову, что во всем нужно равняться на Европу, и теперь у россиянина выработался стойкий к этому рефлекс. Теперь ему стоит только показать что-нибудь заграничное, и он тут же примет это как свое, родное. Может быть, именно потому французские и немецкие коммунистические идеи в свое время так и прижились в нашей стране.
– Сам себе же и противоречишь, – возрадовался Серафим Иванович. – Что это за Россия, если она, по-твоему, вся сплошь из заграничной материи скроена?
– А что же мы, по-вашему, должны только по-старославянски разговаривать, чтобы считаться настоящими россиянами? Это же естественно, что мы развиваемся, что-то приобретаем, что-то теряем…
– Вот сами себя то мы и потеряли, – заявил дядька.
– Да никого мы не потеряли, – сказал я. – А скорее, приобрели еще одну отличительную черту характера – особую любовь ко всему иностранному.
– Значит, во всем нужно винить Петра Первого? – язвительно спросил дядька.
– Почему винить? – возмутился я. – И, надо сказать, не он один Россию с Западом равнял.
– А кто еще? Генеральный секретарь коммунистической партии или, может, президент СССР, будь он неладен? – язвительно спросил дядька.
– А хоть бы ту же Софью Палеолог возьмите, – сказал я.
– Кто такая? – подозрительно спросил дядька.
– Жена Ивана Третьего. Та самая, которая из Византии герб в виде орла в Россию привезла.
– Мы университетов не кончали, – вроде как оправдываясь за что-то, сказал дядька. – Нас только хотели на учебу по партийной части отправить, да не успели.
Серафим Иванович насупился и замолчал, а я, воспользовавшись его молчанием, предложил:
– Еще можно киевского князя Владимира вспомнить – того самого, который к православию приучал, или даже, для примера, небезызвестных Рюриковичей еще можно привести.
– Не в тех ты еще летах, чтобы подобные примеры приводить, – разозлился дядька. – Тебе ума набраться еще следовало бы да по России поездить, чтобы понять, чтобы мы ее бесповоротно потеряли. Да мы же на японских машинах катаемся, разговорному английскому в школе учимся и на доллар молимся, а ты говоришь, Россия.
За резкий тон я страшно обиделся на дядьку и решил прекратить бесполезный спор, демонстративно при этом замолчав.
– Нету ее. Нет России. Нет, – даже не заметив моей обиды и для убедительности как бы в поисках чего-то слегка поворачиваясь вокруг себя, твердил дядька, – растеряли мы Россию. Ну, где вот она, по-твоему? Где? Покажи ее мне. Покажи мне Россию!
По приезде в Лебеданск первым делом Серафим Иванович на своем стареньком «Москвиче» повез меня в центр, чтобы показать украшенное помпезной лепниной бывшее некогда райкомом партии двухэтажное здание суда. Оно стояло на единственной площади поселка, где печально смотрел куда-то вдаль памятник Ленину.
По причине окончания рабочего дня здание суда оказалось закрытым.
– Вот, елки, ирония судьбы! – сказал дядька, зло стукнув кулаком в дверь. – Я когда-то здесь работал, умные книги читал, важный ходил, как гусь, меня даже на учебу отправить хотели, да перестройка все испортила. Должность у меня тогда была маленькая, но, как говорится, хорошая. Золотые были времена! Да и прошли они. А теперь, гляди, как все обернулось. Завтра здесь моего сына судить будут.
Мы постояли немного у запертых дверей и поехали устраиваться.
Не смотря на огромное желание Серафима Ивановича поселить меня у себя в доме, я все-таки настоял на том, чтобы меня определили в гостиницу.
– Во-первых, проживать в доме у клиента хорошему адвокату как-то несолидно, и, во-вторых, мне придется очень много работать, готовиться к выступлению в суде, – сказал я.
– Да разве может быть удобно в гостинице-то? – сказал Крылатый. – Поехали к нам. Жена и дочка будут рады. Что ты как неродной?! Истопим баню, поужинаем, выпьем за встречу.
– Ни в коем случае, – запротестовал я, догадавшись, что ужин никак не обойдется без традиционного в Лебеданске горячительного напитка.
Пришлось снова объяснять Серафиму Ивановичу, что подготовиться к судебному заседанию и написать хорошую защитительную речь можно только в полной тишине (хотя на самом деле я даже представления не имел, как эти самые защитительные речи пишутся).
Уж не знаю, каким чудом, но мои аргументы на Крылатого подействовали, и он отвез меня в местную гостиницу, при этом даже предоставив право самостоятельно выбрать себе номер.
Естественно, я выбрал самый лучший номер, который особенно понравился мне именно тем, что в нем имелся крытый зеленым сукном старинный письменный стол у окна с намертво прикрученным к крышке чернильным прибором. Рядом с прибором стоял черный допотопный дисковый телефон. Я тут же снял трубку, выяснил, что он не работает, и положил трубку снова на рычаг.
Потом я ткнул в чернильницу авторучкой и уставился на прицепившуюся к ее острию дохлую муху, после чего уселся в располагавшееся у стола кресло и стал любоваться чудным видом на возвышавшуюся над Лебеданском, окутанную вечерним сумраком гору с лысой вершиной и просекой, ведущей к вершине.
После того как я включил зеленую настольную лампу и принялся вытаскивать из дорожной сумки учебники и справочники по уголовному праву и процессу, Серафим Иванович все понял и бесшумно покинул комнату.
Примерно через полчаса в мой номер постучали.
Я открыл дверь и увидел девушку.
– Вот, – сказала она, протягивая мне через порог что-то завернутое в полотенце. – Мама велела вам передать.
– Что это? – спросил я.
– Пицца с белыми грибами, – ответила она, – берите, а то остынет.
Увидев мое замешательство, девушка объяснила:
– Я младшая дочь Серафима Ивановича и, стало быть, ваша троюродная сестрица. Меня зовут Светлана. А вы правда Сережку в суде защищать будете?
– Да, правда, – ответил я и тут же усовестился.
Как это, интересно, я буду защищать своего подзащитного, если до сего момента даже не удосужился узнать подробности всего произошедшего?
Я взял сверток и пригласил девушку пройти в комнату.
Светлана прошла и села в кресло. Она бесцеремонно взяла со стола учебник уголовного права и заявила:
– Я в следующем году тоже хочу на юридический поступать. Трудно там учиться?
– Кому как, – ответил я и тут же спросил: – Светлана, что вам известно о происшедшем?
– Это про то, как Сережка бабу Галю зарезал, что ли? – спросила она.
Я кивнул головой, взял со стола блокнот и приготовился записывать.
– Да нет, ничего такого я не знаю, – ответила Светлана. – Но думаю, что все подробности может рассказать Оксанка.
– Кто такая Оксанка? – спросил я.
– Сережкина бывшая подружка, – неопределенно махнула рукой Светлана. – Она в тот день с ним была, и мне кажется, что Сережка убийство из-за нее совершил.
– Как это? – насторожился я.
– А так! Оксанка его никогда не любила и всегда сравнивала с Женькой Завадским. Говорила, что Сережка слабохарактерный и вообще ни на что серьезное в жизни не способен. Вот он, наверное, и решил бабу Галю убить, чтобы доказать, что он не такой, как она думает. А на самом деле у Завадского просто родственники крутые. Это они ему помогли в городе бизнес начать. Завадский раньше за Оксанкой бегал, и она на него внимания не обращала, важничала, а потом он уехали и бизнес в городе замутил. Тогда Оксанка поняла, что дурой была, и стала ему назло с Сережкой дружить. А он ее полюбил по-настоящему. И даже на трубе пилорамы признание написал. Знаете, какая она высокая? Хотите посмотреть?
– Кто высокая? На кого нужно посмотреть? – не понял я.
– Да на трубу же, – ответила Светлана и, вскочив с места, стала всматриваться в темное окно, прикрыв от света лицо ладонями. – Ой, темно-то как! – сказала она. – На улице совсем ничего уже не видно. Меня отец убьет, что я так поздно.
В следующее мгновение девушка выскочила в дверь и убежала, а я остался сидеть в номере, печально сознавая, что вся эта история с защитой троюродного братца мне совсем не нравится.
На улице стемнело рано, хотя что в этом особенного? Как то и задумано природой, на дворе осень – время печальных решений, горьких раздумий и неутешительных выводов.
Вот, скажите мне, что я делаю в этом поселке?
Зачем я вообще согласился на эту авантюру с защитой человека, привлекаемого к уголовной ответственности за убийство? Надо было никого не слушать, сидеть дома и никуда не ездить.
Я сложил учебники обратно в сумку, положил паспорт на видное место так, чтобы завтра не забыть его, потом завел дорожный будильник и расстелил постель, но лег не скоро.
С наступлением вечера в номере заметно похолодало. Я попытался растереть застывшие пальцы, потом развернул сверток и обнаружил там чудо российской кулинарии – более похожую на пирог, чем на итальянскую пиццу, румяную ковригу, на которой громоздилась начинка из грибов, соленых огурцов, колбасы и сыра. Я отломил от пирога и всухомятку съел небольшой кусок и, поскольку на меня тут же напала жуткая икота, отправился на поиски чайника или еще чего-нибудь в этом роде.
Забегая вперед, скажу, что благодаря стараниям семейства Крылатых завтраками, обедами и ужинами, доставляемыми прямо в гостиничный номер, я был обеспечен с лихвой.
Но вернемся к нашему повествованию.
Итак, в тот вечер я, подавляя икоту, вышел из номера и по красной с зелеными полосами дорожке пошел по коридору. В конце коридора, перед выходом на улицу в небольшой каморке с застекленным, как в аптеке, окном я увидел дежурную по гостинице, которая пила чай и смотрела маленький допотопный черно-белый телевизор.
– У вас кипятка не найдется? – спросил я.
– Отчего же не найдется? – удивилась женщина. – Конечно, найдется. Вон стоит «тефаль», наливай. А меня зовут тетя Маша.
Я взял со стола электрический чайник и в растерянности замер, соображая, где бы мне теперь раздобыть кружку.
– Ты прямо как неродной, – будто прочитав мои мысли, сказала она. – Бери с полки «Пиквик», чашку, ложку и сахар. Будь как дома.
Я так и сделал. Кинул в кружку пакетик, налил воды, размешал сахар и после нескольких глотков горячего сладкого чая со вкусом клубники немного согрелся, укротил икоту, повеселел и хотел было уже идти в свой номер, но женщина спросила:
– В командировку к нам?
– Да, – ответил я.
– В мэрию или, может, в налоговую с проверкой? – спросила она.
– В суд, – тяжело вздохнув, сообщил я.
Женщина понимающе кивнула.
– Кем работаете-то? – спросила она.
Я задумался. Ну, как ей объяснить, что я всего-навсего стажер адвоката. Да, в общем-то, какая разница!
– Адвокатом, – ответил я.
– Понятно, – сказала тетя Маша. – Они у нас тоже останавливаются. Ох, служба-то у вас особо тяжкая – преступников защищать. Когда моего сыночка привлекали, я ночей не спала, адвоката нашего просто заколебала. Каждый день к нему бегала, спрашивала, как все будет. Допекла до того, что он от меня потом даже прятаться начал.
– А что сделал ваш сын? – спросил я.
– Да обычное дело – по сто пятьдесят восьмой статье залетел. Это по краже, значится. Зимой дело было. В ларек он залез, благо ничего украсть не успел, его прямо тут же и задержали. Кто-то ненароком увидел и в милицию позвонил. Граждане у нас жуть до чего бдительные!
– Суд уже состоялся? – спросил я.
– А как же! – ответила тетя Маша. – Состоялся. Три года условных моему Сенечке дали. Судья, стерва такая, хотела моего оболтуса по-взаправдашнему посадить. Только адвокат и выручил. С адвокатом нам повезло, – вздохнула она. – Лисицын. Может, слышали? Очень умный, юрудированный и, главное, опытный человек.
Я никогда раньше не слышал слова «юрудированный», но поправлять тетю Машу не стал, а она продолжила:
– Да! В вашем деле главное – опыт. Одни только законы знать совсем недостаточно, надо, как говорится, не один десяток лет повариться в этом котле.
Надо сказать, тетя Маша очень легко переходила с «ты» на «вы».
Она пристально посмотрела на меня и спросила:
– Вот вы, к примеру, сколько дел провели? Много? Опыт у вас большой?
– Достаточный, – пробурчал я, прекрасно сознавая при этом, что у меня нет никакого опыта вообще.
– И все равно, – заявила она, – для того, чтобы дела в суде выигрывать, нужно не только законы знать, но еще и житейские знания иметь. А какой у вас, простите, опыт?! Вы же еще молоденький вон какой! Глазки у вас, конечно, умненькие, голубенькие, но ведь для суда это не имеет совершенно никакого значения.
– Пойду, – твердо сказал я. – Завтра надо пораньше встать.
– Да, да, – понимающе закивала головой тетя Маша. – Ты кружку-то не мой, поставь, я сама вымою. Что мне делать-то? Ночь длинная.
Я хотел было идти, но услышал продолжение и не зная, как поступить и что на это ответить остановился.
– А то потом еще скажешь, что мы не гостеприимные, – сердито пробурчала тетка.
Ну, в общем, это, наверное, и есть чисто российская черта, что сначала тебя сурово так пожурят и даже пристыдят, а потом непременно пожалеют, обогреют и даже накормят.
Я хотел было уйти в свой номер, но тетя Маша меня задержала, спросив:
– А судья-то у вас кто завтра будет?
– Завтра и узнаю, – хмуро улыбнувшись, сказал я.
– Ну, ну, – снова закивала она головой. – Так, наверное, Архипова судить будет.
Я пожал плечами.
– Так и есть, Архипова. Вторая-то в отпуске. Только на следующей неделе выйти должна. А потом будет очередь самой Архиповой в отпуск идти.
Она отхлебнула из своей кружки и сообщила:
– Видите, я со своим оболтусом уже не только статьи законов выучила, но и всех наших судей, прокуроров и адвокатов в лицо знаю.
Я снова собрался было уходить, но тетя Маша меня снова задержала:
– Если у вас судьей Архипова будет, то я вам не завидую. Не юристка она.
– Как это понять? – удивился я. – Разве можно работать судьей, не имея при этом высшего юридического образования?
– Образование у Архиповой, может, и есть, я этого не знаю, не проверяла, – сказала она, – но только не ее это призвание – людей судить. Слишком близко к сердцу принимает она все. Вот, к примеру, есть люди, которые работают врачами и при этом совершенно не умеют лечить людей, а бывает наоборот: какой-нибудь маляр необразованный в свободное от работы время такие картины пишет, что просто залюбуешься. В любом ведь деле призвание нужно. Вот и в судейском ремесле то же самое. Так что Архипова, я считаю, не по призванию работает. И вообще она стерва! Моего Сеньку так срамила из-за этой кражи, что даже мне совестно стало. Не знала, куда от стыда спрятаться. Как будто мой оболтус не к чужим людям в ларек, а к ней домой залез.
Женщина тяжело вздохнула и добавила:
– Только все одно посадят моего Сеньку когда-нибудь по-настоящему. Непутевый он у меня. Не учится, не работает, а только шляется целыми днями по улицам да глядит, что бы где стырить. И все равно жалко его. Материнское сердце-то завсегда за сыновей разрывается.
Женщина о чем-то горько задумалась, а я, воспользовавшись этим обстоятельством, поспешил в свой номер подальше от тоскливого разговора.
Первая моя ночь в Лебеданске выдалась бессонной.
Я долго крутился на кровати, мучился угрызениями совести и пришел к твердому убеждению, что совершенно напрасно ввязался во всю эту авантюру с защитой своего троюродного брата.
Боже мой! Я ведь даже не имею ни малейшего представления, как следует защищать обвиняемого в убийстве человека.
Заметьте, не в краже, не в мошенничестве каком-нибудь, а в самом настоящем убийстве!
Конечно, я изучал уголовное право в университете по учебникам, читал кодексы и комментарии к ним, но, как известно, теория и практика – вещи различные. Одно дело – знать закон, и совершенно другое – уметь его применять на практике.
Ну, да ладно! Завтра схожу в суд, сделаю все, что от меня зависит, и с чистой совестью и спокойной душой вечером поеду домой.