приторный кофе - читать онлайн

рушь все, что было прежде

обжигающей своей теплотой и крепким черным чаем с чабрецом между обмерзшими ладонями,

вагонами, сквозняками питерского метро,

расставаниями, встречи перед которыми нам не дано.

нам быть с тобою бы романтизмом и навороченным чересчур барокко,

не любить бы слово «прощаться» и знать, что прощание наше недалеко —

где-то пониже ребер, под спертым дыханием.

прячь меня в себе,

прячь глубже.

боже,

только не надо хуже.

пульсом наружу

—

останься

моим самым

любимым

мазохистским

оружием.

знаешь,

я снова сегодня жалкий и никудышный

поднимался по лестнице с сигаретой в зубах, надрываясь кашлем бронхиальной одышки,

трогал стены подъезда, терпел чертовой памяти белые вспышки.

ты знаешь

мне снова казалось, что моя проклятая любовь к тебе

еще небеснее всякой парижской вышки,1

когда я лег на кровать,

и снова

снова

стал вспоминать

тебя

твои губы, руки, родинки, свет голубизны глаз.

ты плачешь?

нет, надо смеяться подчас

потому что причиной моей глупой никчемной истерики

стал наш полосатый

застиранный

старый

матрас.

даю пари —

ты говоришь, что в душе моей декабри,

ты уверена, что я не умею любить,

и что за каменным лицом моим

скрывается лишь серый и пыльный дым.

но нет.

знала бы ты, что

я искрю фейерверками,

оголенными проводами,

ты не поверишь, но я живой.

я тоже давно горю.

и потому я прошу —

ты думаешь, что всадишь мне в сердце миллион пуль без шрамов и ссадин —

остановись,

я молю тебя,

хватит

я пишу сегодня

к тебе,

запечатанной в чёрной непроницаемой мгле

моих глаз,

моих губ,

сердца,

которому не согреться, к сожалению или к счастью, без твоих ледяных ладоней.

почти сатирическая ирония —

я и не думал, что пальцы холодные

могут приносить тепло,

и вызывать практически истерическое, дикое и голодное

желание знать, что счастье наше на вечность обречено.

да и более ничего.

только из зеркальных трещин собирать мягкие твои черты,

и, наконец, пристанище вечной моей весны,

где круглогодично и беспрестанно цветут цветы,

на двоих наша юность.

твоя душа,

твоё тело,

ты.

я стою на крыльце подъезда.

в моих ушах Земфира, 3неимоверно сложно согреться,

ведь пробивает весенним холодом и невыносимой тоской о чем-то ещё непрожитом

пробитом, пропитом мною без осознания того страшного риска,

на который я пошла, полюбив.

весна и ты подобрались ко мне непозволительно близко —

внутривенно-внутримышечно.

лучше уж опрокидывать в себя кружками кофе без идиотских моральных принципов,

чем не видеть тебя во время снов в своих мыслях —

веснами,

грезами,

криками,

числами.

я снова связываю красными нитями

наши запястья, пальцы, кровь.

я думаю о тебе вновь.

прости меня,

моя любовь

этим вечером я шёл по улице,

я нагинался к земле,

я заглядывал под карнизы на случай того, что ты без меня заработала синдром Алисы,

потому что Шляпник во мне перебил все тарелки и чашки,

без тебя поставив своё сумасшествие на весы.

в поисках тебя я дотянулся до фонарной лампочки —

уж слишком живо там плясали глаз твоих огоньки,

я вырыл всю землю и вырвал все растущие в парке цветы,

потому что ты их любила, так может, ты – есть их нежные лепестки?

и казалось бы, все ничего,

но

всю эту ночь меня мучала дикая, рвущая настежь мигрень,

возможно, из-за того, что я сгубил даже цветущую сладким туманом сирень,

все потому что этим вечером

мне снова привиделась

твоя чёрная,

душная,

эфемерная

тень.

я объявляю мир.

я складываю на пол холодные пистолеты.

я останавливаю этот кровавый тир.

ломаю стрелы моих арбалетов.

пускай мне и кажется, что во всех церквах я заранее уже отпетый,

что давно друзья не находят во мне должного авторитета,

что давно истлела в руках прокурора твоя сигарета,

и что песня моя ледяною смертью давно пропета —

пускай, если так угодно судьбе.

отныне из дула моего пистолета будут виднеться только цветы.

я объявляю мир самому себе,

ведь мой мир —

это только

ты.

я вижу

маки,

обагренные твоей алой кровью.

я танцую в душном полумраке,

я обжигаю тебя своей любовью.

я вижу

блики

в твоих полыхающих огненной грустью глазах.

я слышу вымученные людские крики,

ещё не застывшие льдами на их губах.

я вижу

острые пики,

я крашу в темно-алый звуки в их именах.

я все ещё не могу привыкнуть к тому, насколько люди порою двулики.

я танцую свой танец дикий

на остро отточенных

ржавых

ножах.

разбирай меня по деталям:

по мокрым ладоням,

душным волосам

и глазам в огне.

разбери и прочитай голосам

во мне,

что я —

это пульс в бледной шее,

прерывистое дыхание во мгле,

потеря контроля внутри, тихое «нет»

и тотально обратное в пыльном зеркале души.

расскажи!

расскажи моим демонам в полной тиши

о томности хриплого голоса,

о касаниях без звучащего спроса,

под ребрами жги свои спички.

зажигай моё синее пламя на

раз

два

три

только не забывай о правилах нашей игры.

главное – вместе.

если горим, то на пару, мой дорогой.

обнаженные души без фальши и лести —

готов ли ты

встретиться

с моей приторно-сладкой,

полной жженного сахара

тьмой?

мною сам Бог, сам всевышний убит,

я видела кровь, которой в жизни нет бесценней.

я слышала столько горячих молитв,

скольких не слышал ни один алтарь священный.

я всегда оставалась холодной,

когда мне хотелось гореть.

я ощущала миллионы тел на земле бесплодной,

я заставляла их багроветь.

я знаю крики,

я вижу ад.

я знаю, как жертвы порою бывают велики,

что за убийство не бывает наград.

но это неважно, ведь я – всего лишь металл,

что никто не желает видеть мораль,

ведь людям плевать, кто страшною смертью от меня пал,

ведь я —

всего лишь

бездушная

мертвая

сталь.

так и живём.

птенцы падают из своих гнезд,

люди травятся любовью своей токсичной,

люди мучаются от своих несбыточных грёз.

и вроде бы, все, как обычно,

свечи догорают быстрее, чем погаснет свет.

но знаешь, чертовски мне непривычно,

что верность моя тебе отдаёт обет.

но я же сильная.

я знаю дурную судьбы привычку:

ты сам птицей полетишь из гнезда,

когда человек подберет к твоей душе отмычку.

ты знаешь, наверное,

во мне победит это самое наваждение,

потому что выберу единственное решение:

несмотря на то, что дико боюсь упасть,

я выберу

птичье

прямое

падение.

для каждого есть боль своя.

для прохожей девочки боль – бросить на дороге мячик,

для мальчика боль – потерять новую машинку,

для подростка боль – знать, что ты для него ничего не значишь,

для женщины боль – готовить квартиру к поминкам.

для отца боль – видеть, как его ребёнок плачет,

для влюбленного боль – всего лишь воспоминание,

для палача боль – невозможность поступить иначе,

для влюбленной боль – есть боль расставания.

а для меня есть настоящая боль – терять тебя, рушить нас своими собственными руками,

и быть твоим слабым местом,

не имеющим

никакого

права

на существование.

раз.

я смотрю сквозь стакан с темным вином,

я вижу осколки наших несказанных фраз.

я помню, как думал, что скажу тебе об этом потом,

когда все же выплыву из зеркал твоих глаз.

два.

не танцевать нам больше пьяными на рассвете,

теперь нас разделяют тысячи чертовых километров.

господи, меня шатает от мысли о том, сколько между нами городов,

меня сбивает, когда я думаю, какими были бы наши дети.

три.

я слышу твой слабый запах, в нем – океаны печальной безбрежности.

я разучился уже плакать,

но когда вспоминаю, сколько в тебе, такой хрупкой, было ломающей нежности —

я прыгаю с головой в туман неизбежности.

четыре

не молчать нам уже, лёжа на крыше машины,

не смотреть на звезды, не обливать друг друга спиртным.

не дыши,

не кричи,

не молчи, не молчи, пожалуйста, не взрывай во мне мины.

в моих мыслях – лишь ты да сигаретный дым.

пять

я думаю, наверное, так легко умирать

тем, кто потерял своей жизни штурвал.

подрывает бомбами внутри морскую гладь,

и если во мне не потоп из мыслей о тебе,

то уж точно

настоящий

девятый

вал.

я говорю себе:

тише.

замолчи, затихни, закрой свой рот.

я задыхаюсь.

страшнее всего не это.

страшнее всего то, кто меня душит.

это я.

я сама на себя сверкаю глазами.

я смотрю на костлявую себя,

я смотрит на меня и жмет мне на горло своими ногами

со всей силы.

её глаза не мои, не зелёные,

это сверкающие первобытно-алым рубины.

я с жалостью улыбается, трогает свои выпирающие ключицы и говорит:

«у тебя таких никогда не будет.

неудачница.

неужели физические потребности для тебя выше моральных? или твоё стремление к идеалу кто-то сломит?

или ты от меня, глупая, прячешься?»

я бьюсь в агонии, хватаю я за ногу.

я смеётся страшным смехом.

«неужели ты решила спасать всех и, не хотя того, быть подобной несуществующему Богу?

ты закапываешь меня в себе, считаешь меня своим грехом?»

я глотаю свою кровь.

я теряю сознание.

«да знаешь ли ты, что такое эта твоя любовь?

она губительна для тебя же, ею ты никогда не добьешься признания.

ты говоришь, что сила в любви и в прощении,

только вспомни о том, что вот тебя в жизни никто не прощал,

хотя в твоих руках не было никакого оружия, кроме страшного волнения

за тех, кто тебя убивал»

я усмехается и наклоняется ко мне.

«сила, милая, это не спасение всех.

сила, девочка, есть только в зле.

и эта сила – не есть грех,

это есть ты»

я кричу себе.

я сдаюсь.

я каюсь.

я оттесняю себя, выплываю из омута мглы

и с воплями дикими

просыпаюсь.

скажи мне, бывает ли что-то действительно вечным?

мир ли? зло ли? спорно, но, может, мы?

с каждым днём мне страннее думать, что «мы» измеряется бесконечностью.

и дело не в том, как быстро идут с тобой годы.

мы с тобой вообще не по законам природы —

ты питаешься моими глупостями и своими бунтарствами.

от бессонницы помогает не снотворное, а ты,

от простуды лечусь тобой и лекарствами,

ожидая лето и потому радуясь приходу весны.

тому, что ты совсем скоро приедешь,

прилетишь,

придешь.

неважно, как тягостно ожидание сердцу,

важно, что рядом.

важно чаем вместе на Невском5 греться,

и улыбаясь

твоей дружбе,

которая

совсем близко.

видна лишь взглядом.

знаешь ли,

кажется, уже не болит.

не скребет по горлу слезами.

нет нужды черкать красным календари,

не думает о тебе сердце часами.

переболело.

перекричало.

воспоминание о тебе, которое раньше грело,

новой апатии больше не даст начало.

больше не страшно.

думал, буду ждать, как собака?

лизать твои руки, ластиться бесшабашно?

думал, я сама себе выстрою плаху?

нет, мой мальчик, не впервой моему сердцу истрепываться.

не в первый раз мне терять покой.

ах, мой хороший! до сих пор ты не понял, что я дикая-дикая собственница?

но знаешь

я счастлива,

что

уже

не с тобой.

ты пахнешь обидой, собаками и весной.

холодной, мокрой, да вообще отвратительной и промозглой.

я закрываю глаза и, выдыхая, считаю до трёх —

раз, два, три – исчезни, пока не поздно.

ты пахнешь противной мазью, картами и тишиной.

я хочу в ней кричать так, чтобы сорвать к чертям все свое горло.

ну, чего же ты ждешь, скромник дурной?

давай свою мазь, полечу, даже если дыхание вонью сперло.

ты пахнешь марлей, пухом и и лёгким страхом расстаться.

стоп, погоди, неужели по мне?

этого не было в планах, прекрати привязываться,

сотри моё имя в звенящей своей тишине

и молчи,

красным маркером отмечая места моего касания.

все ведь знают, что приобретение личных слабостей —

самый верный

путь

к умиранию.

стирай мои красные линии

кривым маркером моей крови

на карте твоей вывернутой наизнанку души.

скажи,

поведай мне географию своей боли.

обещаю, я не буду давить.

мою любовь к тебе не вычислить формулами теории,

теоремой пифагора,

не проследить даже по датам средневековой истории,

и не найти её даже в нотах до минора,

которые я играю холодными пальцами на твоей спине,

фальшивым грязно-серым аккордом,

кричащим в вакуумной тишине.

знаешь, я отдам, наверное, все, что только угодно,

только лишь бы под эти аккорды

ты спела

мне.

она любила чашки со сколами,

битые мысли, рваные строки,

любила гвоздики и январи.

оставаться в сердцах других

осколками. серыми ноябрями.

чтобы навечно в памятях души,

фотографиями и людскими глазами,

полными слез.

«ты себя не души,

не вспоминай меня голубыми ночами,

ты ведь сильный, поверь, вот и дальше живи,

лечи себя сам, но не таблетками и не врачами»

бросать так легко. развеевать миражи.

душные небесные своды грозы непрошенной.

только ты, девочка,

утри слезы и мне скажи,

каково это —

впервые

быть

брошенной?

осень. вид – северная.

когда носят пуховики без шапок и греются остывшим чаем.

когда каждая мечта кажется несбыточной,

а морозы за окном – неизбежными.

осень. вид – северная.

каждое объятие – почти что нежное,

каждая линия сердца – с чужим смежная,

летать высоко бы, а можно лишь низко.

ты не уходи, не закончилась осень – «мы»,

ты только

останься

близко.

говори со мной.

говориговориговориговори

так, чтобы слышали стены и потолки,

говори мне о космосе и о любви,

о бесконечности и числах в домашней работе по химии,

грей мои ледяные руки,

играй на ребрах пальцами и вверх смотри

в вакууме без этой медленной музыки.

говориговориговори

о простых теориях и двоих,

обещай ерунду и видь себя глазах моих

почти что стеклянных и неразбуженных.

говориговори

делай помарки, мечтай и глупи,

торопись за своими мыслями,

и, как всегда смеясь, не догони.

не останавливайся и

говори

ведь я так хочу быть в сладкой иллюзии

этого глупого слова

«мы».

не пиши.

на новый год загадаю,

осенью задувая свечи на именинном торте,

даже если в тебе души не чаю,

даже если кровью течешь в аорте.

не пиши.

так просто? прошу прощения,

знаешь, желать многого я не смею,

но неужели так мало рвения

свою душу предать забвению?

не пиши.

уже уходишь? уже так быстро?

постой, дорогой, подожди.

ты говорил, что не хочешь быть близко,

дай шарф повяжу. на улице злые дожди.

ты представляешь – гордо вскину я голову,

вытру пылью покрытые ножны,

и даже если ни капли не больно —

ты пишешь мне снова —

возможно

(ли?)

обернись. посмотри на меня.

к чему весь этот глупый маскарад?

не видно разве, что в легких моих – сад,

а горло в языках цветочного огня?

посмотри на меня. узнавай себя в моих чертах.

чувствуй это электрическое напряжение.

забыла, что с именем твоим на устах

я входил в пекло любого сражения?

взгляни и вспомни. для кого?

зачем давиться былой тоской?

письма писать, чтобы птицами летели в окно?

любить, чтобы тебя полюбил другой?

смотри. запомни этот взгляд.

запечатли в душе мазками черной краски.

и знай,

что причиной моей смерти станет яд,

в глазах

привычной твоей

повседневной

маски.

приезжай ко мне.

буду тебя согревать,

поить чаем в тесной серенькой кухне.

приезжай, поездом, самолётом лети,

приезжай, поверь, никогда не устану ждать.

приезжай, когда зима занесет все пути

и покроет инеем ветви.

приезжай, когда осень не даст идти

и туманом обвяжет крепким.

приезжай, когда станет невозможно терпеть

весенние половодья сероватой души.

приезжай ко мне холодным огнём гореть.

линиями дорожного атласа

на запястьях моих

пиши.

мой дорогой город,

я (обещаю) уйду мгновенно.

смирись – я уже собираюсь.

в метро закрывая двери,

даже не попрощаюсь.

мой дорогой город,

тает на твоих мостовых прохожий,

в сигаретном плавясь дыму.

слушай, как думаешь – сможем,

мы прожить друг без друга зиму?…

мой дорогой город,

не ищи меня, с тебя уж довольно.

знаю, каково – любить нелюбимого,

не звони по мне колокольнею.

мой дорогой город,

спи навсегда спокойно.

в серых водах Невы,

мой милый,

топи свою вечную грусть,

но, пожалуйста, знай только одно:

(что вверху – все неправда,

и пусть)

еще не конец.

до конца далеко.

p.s. обещаю,

я скоро вернусь.