Настроение мне испортили уже с утра. Доктор Мартин сделал все возможное, чтобы Тиль заговорил. И Тиль заговорил. Вчера вечером он немного хрипел, но в целом говорил, хотя распеться так и не смог. Маркус лечил его горло, пичкал таблетками и внушал Фехнеру, что Тиль петь не сможет, концерт надо отменять, а то и не один. Но ни Фехнер, ни тем более Тиль с компанией категорически не хотели ничего слышать об отменах. При этом Дэвид перевел все стрелки на ребят, со словами: «Ну вот, они же сами против». Такой безответственности я еще никогда в жизни не видела!
– Вы совсем с ума сошли?! – не выдержала я, вскакивая. – Как он будет петь, если утром и слова вымолвить не мог?
– Бабам слова не давали! – тут же осадил меня Тиль.
– Причем тут это? Ты говорить не можешь, тебе больно! Как ты собираешься петь?
– Бабам слова не давали, – раздраженно повторил он.
– Дэвид! Это безответственно! И ты это должен понимать лучше всех! Если он сорвет голос, то тур придется отменить. Лучше пожертвовать парой концертов, чем гробить…
– Мари, я могу дать тебе телефон организаторов, – невинным голосом завел Дейв старую песню.
– Давай! – разозлилась я, протягивая руку. – Давай, черт тебя дери! Я позвоню и договорюсь о переносе концертов на другое число! Или мы приедем в Монпелье и договоримся там…
– Господа, познакомитесь, у нас новый тур-менеджер Мария Ефремова, – мерзко кривлялся Фехнер, развалившись в кресле и широко расставив ноги, перегородив узкий проход. Гинеколога на него нет! – А я подаю в отставку. Она все прекрасно знает и гораздо лучше будет справляться с моими обязанностями. Всё, я ухожу… – страдальчески закатил он глаза, изящно прикрыв их изогнутой кистью.
– Дэвид, из тебя дерьмовый актер, не позорься, – поморщилась я. – Тиля надо пролечить, а не гасить симптомы. И Маркус правильно говорит, если он сейчас выйдет на сцену, это будет катастрофой для его убитого горла.
– Я же выступал с температурой под сорок, – скромно качнул ногой Дэн, оторвавшись на секунду от игры.
– Да, – кивнул Хаген, резко поведя рукам по воздуху, словно это поможет избежать столкновения виртуальных машин. – Ах, черт! – воскликнул недовольно, бросил джойстик на диван. Дэн победно хихикнул – все-таки выбил его с трассы. Они перезагрузили уровень. – Я тоже выходил на сцену больным. Мари, это часть жизни артиста. Публике плевать, как ты себя чувствуешь, живешь ли ты, или умираешь, для нее важно, чтобы шоу продолжалось! – снова уткнулся в монитор.
– Что вы сравниваете? – схватилась я за голову. – Тебе пальцами струны дергать можно и без голоса. Я посмотрю, как ты их будешь дергать, если тебе пальцы сломать!
Хаген вздрогнул и посмотрел на меня осуждающе.
– Не дай бог, – буркнул Дэн, и мне показалось, что он сейчас перекрестится.
– Фрау Ефремова, по-моему, вы много на себя берете, – нахмурился Дэвид. Я уже знала, если он называет меня по фамилии, это не грозит мне ничем хорошим. Сейчас меня отсюда выгонят взашей.
– Извините, герр Фехнер, простое женское чутье. В России говорят: «Жадность фраера сгубила». Мне нечего к этому добавить. Разрешите откланяться.
Я развернулась и быстро покинула гостиную турбаса. Лучше пойду с водителем поболтаю, пока меня со злости не порвало в клочки от невероятной тупизны этих идиотских немецких мужчин. Что же я все никак не привыкну, а? Куда я вечно лезу? Вообще наши отношения с Фехнером выглядели по меньшей мере забавно. Все всегда ходили перед душкой Дейви на цыпочках, ловили каждое слово и тут же кидались исполнять поручения. Лишь ребята общались с ним на равных, как с хорошим другом и учителем, и только я позволяла себе наглость не просто спорить, но даже кричать на него, если считала, что он не прав. Ничего не могу с собой поделать. Не воспринимаю его как начальника. Фехнера такое положение вещей тоже явно веселило. Он заводился, как мальчишка-подросток, и начинал со мной пререкаться (ну любит Дэвид поговорить, как и я), хотя всегда мог заткнуть парой слов, лишь скромно напомнив о субординации. Но и тут мое упрямство пыталось оставить последнее слово за собой. Не получалось у меня по-другому! Всегда высказывала свое дурацкое мнение, и чтобы в бровь попало, и по глазу стараясь не промахнуться, и вообще, чтобы по всему лицу размазалось! А Дэвиду нравилось, по роже лощеной видела, что нравится.
Минут через пятнадцать телефон ожил и завибрировал. Я открыла пришедшую от Тиля смску. В ней было всего одно слово: «Скучаю». Не удержалась от презрительного фырканья, ответила: «А мне весело». Наш водитель как раз рассказывал «смешную» историю, как в прошлый раз фанатки кинулись под колеса турбаса, не желая выпускать группу из «отстойника». Честно говоря, почему Питера веселил факт наезда на детей, пусть и ненормальных, я так и не поняла, но хихикать за компанию было приятнее, чем думать о том, как через несколько часов Тиль будет хрипеть на сцене. Дэвид – идиот, если позволит ему выйти к зрителям.
«А мне грустно :-( » – пришло почти сразу.
«Впиши в райдер клоуна» – Нашел мне духовой оркестр, думает, я ему тут сейчас цыганочку с выходом изображу. Бабам слова не давали!
«Я тебя впишу себе в райдер»
«Ты меня себе не можешь позволить. Кури бамбук, Детка :-Р» – получил, фашист, гранату? Главное, вслух его так не назвать. А то потом замучаешься доказывать, что это у нас такая детская дразнилка, а не мое желание смертельно оскорбить его нацию. Меня тут за глаза зовут крэйзи рашн. Кто-то любя, кто-то с презрением. Так и говорят: «Куда, мол, эта крэйзи рашн делась?» Я сначала обижалась и не могла понять, за что мне все это, почему? Вроде бы на рожон лезу исключительно по делу, обычно веду себя тихо, особо не выступаю, изредка прячусь за спиной Дэнни… А потом выяснилось, что назвать САМОГО Тиля Шенка тупоголовым ослом не за глаза, а при всех – это надо вообще не иметь головы на плечах. А скажите, как еще назвать Тиля Шенка, если его просишь не делать что-то, он все равно делает, получает по башке, и долго потом ноет, что я плохая, потому что не предупредила? Только тупоголовым ослом. Вот в прошлый раз видел же, что все с перепоя плохо выглядят, все разбиты, Дэн с вечера залупился на Хагена (удивлюсь, если помнит по какой причине), у Клауса болят суставы пальцев, ходит, мается, кремами-мазями руки мажет. Все в то утро были явно не в духе и совершенно не желали ни с кем общаться, расползлись по своим полкам-щелям, как тараканы. Так нет же, Тиль согласился на интервью с фотосессией, от которой группа категорически отказалась накануне. Закатил скандал, что он действовал от имени группы и не собирается теперь отдуваться, что он тут фронтмен, и, стало быть, ему принимать решения. Группа очень быстро и невежливо объяснила, куда Тилю пойти. Вместо того чтобы сменить тактику, фронтмен-крутышка разорался еще громче. В итоге ребята снова разругались, едва не сцепились, а мы потом с Дэвидом улаживали этот конфликт – он с журналистами, я с мальчишками. Иногда кажется, что я на самом деле живу в театре абсруда – меня окружают говорливые, по утрам узкоглазые, вспыльчивые люди, которые временами несут какой-то непонятный бред.
«Если ты сию минуту не придешь ко мне, то я…»
«Напугал ежа голой задницей» – самодовольно хихикнула я и нажала «Отправить».
Шеи и плеч что-то коснулось. Я обернулась. Тиль стоял сзади и шкодливо улыбался. В его кармане заиграла мелодия пришедшей смс. Он незаметно провел рукой мне по спине, несильно ущипнул за попу. За что тут же слегка получил локтем поддых. Вот и пообщались.
– Питер, когда остановка? – спросил он у водителя, как ни в чем не бывало.
– Укачало? Заправка через тридцать миль, но, если хочешь, остановимся здесь. Подышишь воздухом. Почти чистым.
– Ага, остановите, Питер. Давно у нас Клаус траву не грыз с яйцами бычьих цепней и тяжелыми металлами, – не удержалась я от ехидства, вспомнив, что Клаус большой любитель пожевать траву, растущую вдоль дороги. Вот хлебом его не корми, дай только сочную зеленую соломинку в рот засунуть.
– Меньше в обед съест, – ухмыльнулся Тиль. – Вон какой толстый.
– Да тебе дай волю, ты его вообще будешь кормить три раза…
– Он и так ест минимум три раза.
– …в месяц.
– Может ему витаминов не хватает? Минералов там… Солей… Вот и тащит в рот всякую дрянь, – задумчиво протянул Тиль и мерзко хихикнул.
– Слышь, Шенк, – неожиданно подал голос любитель соленой травы с глистами из-за занавески, которая отгораживала гостевое кресло за водительским сидением от салона. Упс… Как неудобно получилось… Ни я, ни Тиль не заметили спрятавшегося от всех Клауса. – Мне, может быть, и не хватает металлов и минералов, а тебе зубы не жмут, нет?
– Так, молодежь, брысь отсюда в салон! – прикрикнул на нас Питер. – Вы меня от дороги отвлекаете. Остановка на заправке. Без бычьих цепней красивые.
Клаус задернул шторку и опять сделал вид, что его не существует. Тиль воровато огляделся, толкнул меня на стену и жадно всосал губы, забравшись руками под футболку. Притянул к себе плотно-плотно и сладко выдохнул, зажмурившись.
– Только до гостиницы доберемся… – причмокивал он между словами, лаская грудь. Я дернулась, чувствуя, как возбуждение волной несется от кончиков пальцев, делает колени мягкими, щекочет живот и теплыми лучами пронизывает тело. Казалось, что эти лучи вырвутся наружу и раскрасят мир желто-оранжевыми красками.
Но с гостиницей вышел полный облом. Мы приехали в Монпелье глубокой ночью, отмахав больше девятисот километров за день, вымотавшиеся, уставшие, голодные и злые. У Тиля опять поднялась температура, он был мрачен, глумлив и противен. Дэн мучился с животом и не отходил далеко от сортира, недобрыми словами вспоминая сандвич, купленный на одной из заправок. Хаген последние несколько часов пытался научить меня играть на гитаре, пока Дэн ее не отобрал и не разорался, чтобы мы перестали мучить несчастный, ни в чем не повинный инструмент. Клаус все так же тихо-мирно читал, развалившись у себя на полке. Дэвид, услышав, как я мурлыкаю цоевскую «Восьмиклассницу» под мелодию, которую на ходу подбирал Хаген, привязался к Тилю с идеей выгнать на сцену меня, если у того пропадет голос, типа нашли ему замену. Тиль злобно шипел, фыркал и огрызался. Уже в гостинице выяснилось, что группа с продюсером и охраной останавливаются здесь, а все остальные едут в другой отель – попроще и поближе к нашему завтрашнему месту работы. Меня посадили в другой автобус и помахали ручкой.
– Ну что ты орешь? – успокаивала я рычащего мне в ухо Тиля, в который раз нервно пересекая малюсенький номер, натыкаясь на стул и пиная свой чемодан. – Я в курсе, о чем ты мечтаешь последние два дня. Я сама об этом мечтаю, но если мой номер в другом отеле, то как ты завтра объяснишь Фехнеру, как я попала в твой номер или зачем ты пришел в этот отель?
– Я устал! Я не могу без тебя заснуть! Я хочу обнять тебя, поцеловать и спокойно вырубиться!
– Тиль, но это не такая уж большая трагедия, честное слово, если ты одну ночь поспишь без меня. Заодно выспишься.
– Я не хочу! Я и так без тебя спал целую неделю! Я не могу заснуть без тебя, ты моя персональная фея сна. Вот поцелую тебя на ночь и сразу же засыпаю.
Я почувствовала, как он топнул ногой и обиженно надул губы. А что я могу сделать? Не попрусь же я среди ночи одна по незнакомому городу не пойми куда? Могу, конечно, у меня ума хватит, но смысл? Я потом физически не доползу обратно. Да и Тиля элементарно жалко гонять – он очень устал и не высыпается. Хотя, если попрошу, он приедет ради меня. Одно слово – и он через пятнадцать минут нарисуется, я знаю. Очень хочется произнести его, попросить приехать, но не могу и не буду, пусть отдыхает.
– Ну, блин, иди к Дэну. Обними его, поцелуй и спите вместе, – без всякой задней мысли предложила я.
Ответом мне была тишина недоумения.
– Ты читаешь ЭТУ ДРЯНЬ? – из трубки засочился яд и полыхнуло пламенем.
– Какую дрянь? – не сообразила я. – Ты же любишь подчеркнуть, что я для тебя, как Дэн. Вот и пусть сегодня Дэн немного побудет мною.
И тут до меня дошло, о какой дряни он говорит. Я закатилась, от смеха выронив трубку.
– Вообще-то я сегодня хотел заняться сексом, – спокойно сообщил Тиль, когда я отсмеялась и вернулась к телефону, размазывая по щекам слезы.
Я представила себе реакцию Дэна и снова загоготала. Тиль обиделся и повесил трубку. Ну вот… И шуток он не понимает.
Концерт он смог дотянуть до конца. Чего это ему стоило – лучше не знать. Я с замиранием сердца стояла за кулисами и с ужасом вслушивалась, как он лажает на каждой песне, перекидывая часть текста на зал. Трудно представить, какое дерьмо завтра выльют на него мои французские коллеги. Фехнер сначала тоже слушал, потом засуетился, начал кому-то звонить. В гримерке Тиль возбужденно рассказывал, как несколько раз ему казалось, что всё – сейчас его кошмар станет реальностью. Голос осипший, словно он долгое время орал. Маркус лез к нему с какими-то препаратами. Я молча сидела у окна и нервно докуривала уже третью сигарету, размышляя, что в прошлом туре у него тоже были какие-то проблемы с голосом. Если тогда им удалось быстро восстановить Тиля, то и сейчас все будет хорошо. Доктор Мартин один из лучших специалистов, он вытянет его. Впереди еще девять концертов в рамках тура, а потом… Я не знаю, сколько потом… Когда Тиль впервые показал мне расписание, я довольно щелкнула языком и обозвала их халявщиками, сказала, что они слишком много отдыхают. Еще смеялась над их с Дэном вытянувшимися лицами. Тиль вкрадчиво пояснил, что черные квадратики – это дни выходные, а вот белые… Я чуть челюсть не разбила о пол. Помню, что первой мыслью было – он же связки в хлам убьет… И вот сейчас моя шальная мысль наглым образом материализуется. Да они на Маркуса молиться должны!
И вновь в наш дом на колесах и в путь. Сто двадцать километров до Марселя. Это пара часов, если без приключений. А потом спать. В турбасе полно народу. С нами едет охрана, другие менеджеры, все галдят. Дэн что-то объясняет человеку с камерой, размахивает руками. Хаген и Клаус ужинают. Тиль ругается с охраной, потому что опять на выходе из концертного зала их смяли. Просит как-то или усилить наши силы, или требовать металлических заграждений от организаторов. Я курю. Курю много. В голове крутятся слова Маркуса, брошенные в никуда за сценой во время концерта: «Хана связкам». Тиль говорит. Пока говорит. Пока связки разогреты, разработаны. Что будет завтра? Это назойливой мухой кружит над головой, жужжит, мешает сосредоточиться. Хана связкам… Это же приговор для него. Он же живет сценой. Он, как вампир, питается энергией зала. Он не сможет без зрителей. Он которое утро не может внятно произнести ни слова, только к обеду что-то начинает бормотать, к вечеру более-менее разговаривается. Надо уговорить его отменить концерты, хотя бы два следующих, и восстановить голос, обследоваться нормально в клинике, проконсультироваться с врачами. Я постараюсь его уговорить… Пусть только нас оставят вдвоем, а уж я буду очень стараться…
Я соблюла все правила по уговариванию мужчин: он был сыт, вымыт, обласкан, умиротворен и собирался заняться сексом. Я нежно водила кончиками пальцев по плечам и груди, гладила шею, массировала кожу головы. Его губы были чуть тронуты улыбкой, а глаза прикрыты. Я нависла над ним, слегка касаясь животом и грудками обнаженного тела, медленно провела вверх, опустилась вниз, выгнулась кошкой, пощекотала грудь волосами, подразнила соски языком. Он обхватил меня за талию и притянул на себя, вынуждая лечь сверху. Мы долго и с упоением целовались, то страстно, стукаясь зубами, то лишь кончиками языков, едва касаясь губ. Его глаза светились любовью. Не важно, что он очень устал, что у него колоссальный стресс и проблемы со здоровьем, сейчас в его взгляде я читала ту самую любовь, которая родилась в нем почти год назад. Надо же… Почти год прошел, а сколько всего случилось. Он до сих пор гордится, что я бросила все ради него и прилетела на минуту в Париж на его концерт. Он до сих пор в лицах и на эмоциях рассказывает друзьям, как нас чуть не съели людоеды, как мы носились по горам и удирали на машине, а потом угнали самолет (по-моему ему никто, кроме Дэна, так и не верит). Он до сих пор боится, что однажды я не захочу остаться с ним, уйду, что не удержит, уведут. И я каждый раз, когда нам удается побыть наедине, стараюсь всем своим существом доказать ему, что он – мой принц, ради которого я бросила свой замок с башенками, и другого мне не надо. Я расцеловываю каждый миллиметр такого обожаемого тела, наслаждаюсь каждым его жестом, поворотом головы, взмахом ресниц. Я живу в их тени. Таю от его прикосновений. Умираю с его уходом и рождаюсь вновь с его появлением. Он мое персональное солнце, мой источник воздуха. Он – моя жизнь.
– Тиль. – Я потерлась носом о подбородок и слегка укусила его. – Я переживаю за тебя. Доктор Маркус говорил с кем-то по телефону, он считает, что у тебя что-то серьезное со связками. Отмените пару концертов, пройди обследование.
– Нет, – неожиданно резко и агрессивно отстранился он от меня.
Я не отпускала его. Попыталась поцеловать, он не дался. Пристально посмотрел прямо в глаза, словно мысли отсканировал, и недовольно поджал губы.
– Послушай, я понимаю всё. Но голос дороже. Здоровье дороже. У тебя ужасный стресс, ты болеешь, организм ослаблен. Ему совсем немного надо, понимаешь? Чуть-чуть отдыха для восстановления.
– Я знал, на что шел и что подписывал, – раздраженно отвернулся он, выпутываясь из моих объятий. Достал сигареты, закурил.
– Доктор Мартин просил тебя хотя бы не курить, – скривилась я. – Тиль, пожалуйста, послушай его. Он ведь врач, он лучше знает…
– Нет! Я сказал нет! И не лезь в мои дела! – зло зарычал Тиль, вытаращив глаза.
– Тиль, я всего лишь не хочу, чтобы ты потерял голос. Нужен перерыв и лечение.
– И как ты себе это представляешь? Ты знаешь, какую неустойку мы заплатим? – он шумно выдохнул дым.
Я села на постели по-турецки и жестко произнесла:
– Неустойка от двух концертов будет в разы меньше неустойки от отмены тура. А если с твоим голосом что-то случится, то компания без раздумий выкинет тебя на улицу, как использованный презерватив. Ты уже решил, чем будешь заниматься, когда станешь немым?
Тиль слетел с кровати, словно неожиданно увидел на моем месте гадюку. Взбешенно взмахнул руками, пытаясь что-то возразить, но от гнева не смог произнести ни слова. Схватил в охапку одежду и выбежал из номера, громко хлопнув дверью. Я расстроено обвела резко опустевшую комнату взглядом. В груди неприятно холодило, сердце щемило.
– Зайку бросила хозяйка… – тихо пробормотала я и горько усмехнулась. Это уже не шутки. Он и вправду окрысился на меня. Но может быть, я действительно лезу не в свое дело? Я ведь не знаю всех нюансов, он не рассказывает подробности контракта, может есть что-то, из-за чего он так рвется выступать, какие-то серьезные договорные обязательства с компанией, со спонсорами, со всеми. Но ведь он же останется без голоса… Ребята смогут выступать, а Тиль… Он же ничего больше не умеет… Я упала на подушку.
Хана связкам – звучало в голове голосом доктора Мартина. С непередаваемым сожалением, с жалостью…
Хана связкам – было написано на крыльях огромной упитанной бабочки с лицом доктора Мартина, которая всю ночь гонялась за мной и орала нечеловеческим голосом: «Хаааа-нааа свяаааз-кааам!»
Хана связкам – разбудил меня утром птичий щебет из окна.
Ему сегодня нельзя выступать.