Ночью приличному человеку нечего делать на улице. Человека, который бродит после заката по Городу, ждут на темных улицах лишь неприятности. Во-первых, он точно встретит всех, кто никогда себя к числу приличных людей не относил. Во-вторых, он рискует встретить патруль Корпуса, который не любит ночных бродяг. Что лучше, а точнее, что хуже, неизвестно.
Кэп умудрился не просто оказаться на улице ночью. Он был при этом изрядно пьян. Настолько пьян, что потерял один из костылей. Где и как? Он не помнил. Может ли вообще калека потерять костыль?
Оба этих обстоятельства полностью его обездвижили. Кажется, последнее, что он успел сделать, перед тем как окончательно вырубиться – намочил штаны. Да, именно так. Самым позорным образом. Впрочем, Кэп не считал это позором. Все относительно. Сейчас он спал, втиснувшись в узкую темную нишу между домами. Здесь его и обнаружил патруль Корпуса. Их было четверо. Все молоды и совсем недавно окончили училище. Опытные солдаты в патрули ходят редко.
Старшим был капрал Скотт. Вся четверка была одного года выпуска, но Скотт чем-то больше понравился лейтенанту Майерсу и получил нашивки капрала. Возможно, вопрос решил отец капрала Скотта, известный торговец и владелец самой большой мясной лавки в центре города, где покупали мясо аристократы и офицеры. Патруль шел по мостовой, гулко топая подкованными ботинками, и обсуждая театральные новости. В частности, патрульных интересовало, встречается ли прима «Театра у ратуши» с лейтенантом Верге, штабным офицером и адъютантом полковника Бора. «Крошка Элина», как позволяли себе называть актрису патрульные, должна быть хороша в постели, Так считал капрал Скотт. Рядовой Рульке возражал, что «в постели подобные девицы холодны и неподвижны, как селедки». Аргументы обоих патрульных были совершенно неоспоримы. Оба ссылались на собственный опыт и знание женщин. Рядовой Рульке к тому же успел поработать в рыбной лавке и, стало быть, знал толк в селедке. В опыте своих молодых товарищей сомневались скептики Зоммерфельд и Бенсон. Рядового Рульке возмущало не то, что его точку зрения оспаривают его друзья, а то, что они сомневаются в его «обширных связях в театральной среде». А капрал Скотт считал, что нашивки младшего офицера на плече делают его утверждения на порядок весомее. И был, в целом, прав.
Занятный спор и прелести крошки Элины настолько отвлекли от службы капрала Скотта, что он споткнулся о последний оставшийся у спящего Кэпа костыль и под насмешливые возгласы товарищей растянулся на мостовой.
– Что за мерзость здесь валяется? – капрал Скотт чувствовал, что ладонью попал в какую-то зловонную лужу, отчего разозлился еще больше.
– Какой-то бродяга. Пьяный и вонючий, – сморщился рядовой Бенсон.
– Сволочь, – капрал Скотт поднялся и пнул пьяного заросшего бородой бродягу прямо в лицо, – А ну вставай, и проваливай в свою дыру.
– Выбросим его за ворота? – предложил Рульке
– Кто же его понесет, ты что-ли? – Скотт еще раз пнул пьяного бродягу и попытался вытереть руку о шершавую стену.
Самый молчаливый из четверки, рядовой Зоммерфельд заметил:
– Лейтенант сегодня на разводе просил докладывать о появлении бездомных бродяг ему лично.
– Зачем ему?
– Кто его знает? Вы разве не слышали? – Зоммерфельда удивленно смотрел на капрала. Скотт пожал плечами, но согласился, что доложить стоит. Это проще, чем тащить грязного нищего до ворот.
Через час по указанному адресу приехала паровая коляска с гербом доктора Герхарда, и пьяный до бессознательного состояния бездомный исчез за ее дверями.
В эту ночь и в последующие две ночи с улиц Города пропали еще несколько человек. Разумеется, эти отбросы никого не беспокоили, искать их тоже было некому.
–
Кэп проснулся в клетке. Было тепло и сухо. Последнее время Кэп перестал удивляться тому, где он посыпался. Способность удивляться зависит не от того, что ты видишь. А от того, как ты смотришь. А еще, как выяснил Кэп, она напрямую зависит от подвижности твоих нижних конечностей. Вместе с ногами Кэп потерял всю свою жизнь. Физически ноги были на месте. По крайней мере, он их видел. Но не чувствовал совершенно. Ножевые раны, как и предполагал доктор Маркес, зажили быстро. Но подвижность и чувствительность к ногам не вернулись. Доктор Маркес с сожалением выдал Кэпу два костыля и сообщил, что после недельной реабилитации госпиталь придется покинуть. И не только госпиталь. Накануне выписки к Кэпу пришел лейтенант Верге, адъютант полковника Бора. Лейтенанта сопровождал рядовой, который поставил рядом с кроватью Кэпа вещмешок и вышел. Лейтенант Верге уведомил Кэпа, что в результате расследования обстоятельств гибели рядового Пабло Эпштейна, командованием Корпуса принято решение уволить со службы капрала Джеронимо без предъявления ему обвинений в пренебрежении своими обязанностями, повлекшими гибель его подчиненного.
– Значит, я больше не нужен Корпусу, сэр? Я теперь не солдат?
– Нет, мистер Джеронимо.
– И это мои вещи из казармы, сэр? – Кэп кивнул в сторону вещмешка.
– Думаю, да.
– Куда же мне идти, сэр?
Лейтенант Верге неплохо знал Кэпа. Они были примерно одного возраста. И не раз встречались. Кэп был хорошо известен в Корпусе. Удачливый в бою, прекрасный стрелок и разведчик, он кроме прочего, участвовал в турнире Корпуса. Кулачные бои на приз пятьдесят монет серебром давно стали частью городской жизни. Кэп Джеронимо имел все шансы стать чемпионом нового сезона. Теперь, впрочем, это уже не важно.
Лейтенант Верге не участвовал в экспедициях за стеной, был никудышным стрелком и фехтовальщиком. Он занимался только административной, штабной работой. По сути, он был чиновником в форме Корпуса, неплохим человеком, по случайности надевшим военную форму. Склад, снабжение, обязанности секретаря полковника, отчеты в ратуше и прочие далекие от реальной военной службы обязанности. Лейтенант любил театр, хорошо играл на фортепиано и даже писал стихи. Лейтенант отлично знал, что вся вина Кэпа заключалась в том, что он не погиб вместе с рядовым Эпштейном. Отец Пабло Эпштейна, городской казначей, чуть не сошел с ума, потеряв единственного сына. Он требовал расстрелять капрала, за то, что тот не смог защитить его сына. Абсурдность обвинений, к сожалению, компенсировалась высоким положением Эпштейна старшего. И Корпус решил пожертвовать пешкой, чтобы выровнять позиции на доске. Пешкой стал Кэп Джеронимо.